Varianta

      Себ протирал уставшие глаза, ожидая, когда видение исчезнет. Но девушка становилась видна всё отчетливее, проступала и заполняла собой ночь. Он медленно подходил ближе, наклонял голову в разные стороны. И коснулся её колена — светлая кожа, выпирающие кости, волоски. Девушка была объёмной, теплой, она вздымалась под порывом дыхания и грациозно оседала обратно. Себ всё пытался рассмотреть её лицо, утонувшее в непроглядной черноте, словно погруженное в воду. Она, кажется, поняла желание мальчика, и её лицо вынырнуло из неба. Себ был готов к чему угодно, но всё равно попятился назад. С этого ракурса он видел каждую трещину на губах девушки — изломы вдоль холмов. Ресницы — ветви деревьев, глаза — космические водовороты. Себ подумал: если бы он стоял на её радужке, а ведь на ней наверняка бы поместился… Что бы увидел в зрачке внизу? Не провалился бы? Дыхание девушки грело его и уставшие, и напряжённые мышцы. Она плавно опустила на землю ладонь. Себастьян рассматривал закрученные узоры на пальцах. И замечал между ними тонкие дорожки космоса — чёрные линии, местами подсвеченные белыми точками. Мальчик упал на землю, пытаясь спрятать самого себя руками. Думалось бежать — но ноги словно вывернуло в другую сторону. Не зная, что ещё можно сделать, Себ упал лицом в землю, надеясь, что девушка перепутает его с насекомым.       — Не обижу тебя я. Не узнал? — Её голос — словно эхо среди гор.       — Узнал. Но ни черта не понимаю!       — Собиралась быть честной с тобой. А, значит, полновесно делать это должна. Я вот такая. А ты… ты такой, как сейчас.       Себ всё-таки поднял лицо, но не поднимался сам. Губы Кассаль сложились нежной чертой. Она подняла руку — Себастьян ощутил порыв ветра. Задумалась, а после аккуратно прикоснулась пальцем к его макушке.       — Не сильно ли давлю? Рассчитать тяжело мне. Не делала так давно-давно…       Она провела пальцем по его затылку, изогнутой в дуге спине. Повторила так снова, и снова. Движения были воздушными, мягкими, и Себ сам не заметил, как начал изгибаться в такт её ладони. Он ощутил себя приласканным котом. Но вдруг в голову пришла другая ассоциация: сестра, поглаживающая муравьёв. Себ резко отклонился в сторону, словно от удара. Он быстро переводил взгляд с неё на своё тело: что вообще происходит?       — Всё в порядке ли? — Она трагично опустила брови.       — Почему ты не пришла на представление? Хоть так, хоть… как мы. Ну, ты поняла.       — Пришла я. Меня ты просто не заметил.       — Такую не заметишь.       Кассаль брезгливо посмотрела на своё плечо, и прихлопнула насекомое. А потом на бедре, на лице. Себ не понимал, почему не чувствует насекомых на себе? Но когда Кассаль улыбчиво подмигнула, осознал, что та разыгрывала его роль.       — Так ты и вправду была. Но как? Где?       — Говорила ведь, что пропустить не смею. Бывала и на репетициях ваших. Как колено твоё?       — А? Ещё в первый день зажило. — Мальчик потёр опухшую рану через штанину. — Но всё-таки, как ты видела нас, а мы тебя нет? Ты умеешь становиться невидимкой, я тебя раскусил?       — Всё проще гораздо. Пробегаю кошкой порой. Или мышью. Сижу муравьём на рубашке сестры твоей.       — И тебе нормально быть настолько разной?       — В положении каждом — физика своя. Биология своя. Да и прелесть своя. И боль. Когда малышкой была неосведомленной, то чувствовала буквально, как ломала молекул структуру. Но так хотелось изгибать себя. Превращать, чтобы ощутить, как всему на Земле живётся. Больно! Но как только заканчивается, atera удерживает человеческое всё — остаётся только привыкнуть к новому телу. Мы изучали животных… В толпе таких же variantae. В юртах — мяса запах, слёзы не готовых, кровь по почве. Впрочем… ещё до того, как в поселение привели, знала всё я. Любопытной была, не следили за мной. Сама животных изучала. Поведению подражала. За нож бралась… В том природа наша. Не превращусь — стану для шрамов манекеном. Не так превращусь — захлебнусь органами своими. В превращениях настоящая я. Здесь открытий столько. Никогда не видел ты пальцы в близи такой, права ведь?       Кассаль снова поднесла к его лицу раскрытую ладонь, и Себ снова испугался. Он дрожащими руками ощупывал проступающий рельеф, будто пастозную картину. Сплетен и закручен так, словно подражал разводам на мутной воде.       — Тебя интересно слушать. Пусть и говоришь ты странно и медленно, когда… вот так. А что это? — Себ ткнул в тонкую космическую трещину, охватывающую фалангу. Он отследил её направление. Трещина расширялась ближе к локтю, а там постепенно разъедала всё тело девушки. Себ пытался вспомнить, видел ли это, когда Кассаль была обычного размера, но осознал, что все эти части были скрыты одеждой.       — Это на пространство космическое пародия. — Она засмеялась. — Долго в Acherennat искала я, чем трещины заполнить. Говорила о них тебе, что тело могут портить. Или красить, как нравится больше. Мне кажется, с космосом красивее.       — Ты бесконечно странная. Или бесконечная и странная. Или… Короче говоря, ты мне нравишься.       — Однажды мы поженимся, как zaine делают? — Кассаль вновь захохотала.       — А почему бы и нет? Только не воруй ещё и свадебное платье, умоляю. Сам тебе достану, когда вырасту.       — Ты мне достанешь вот такое свадебное платье? Что б прямо в пору?       — Не вижу ничего нереального.       Кассаль игриво кивнула. Себ и сам едва сдерживал смех от сложившейся ситуации. Такая громадина, способная раздавить его одним взмахом руки и, что важно — явно очень взрослая, говорит с ним на равных. Слышит его. Он смотрел на её губы, местами усыпанные звёздами. И захотел к ним прикоснуться. Или даже вновь поцеловать.       Как и в первый раз, Себастьян не заметил, как мысли процвели наяву. Когда Кассаль наклонила голову, Себ в предвкушении закрыл глаза. Её пальцы подобрали его плечи, подставили поближе к себе. Мальчик почувствовал её нижнюю губу — морозную как, наверное, и сам космос. А когда прикасался к звёздам, его накрывало жаром и отчаянно кружило. Он льнул к ней, желал стать одной из этих звёзд в её трещинах. И Кассаль прижимала маленькое тело ладонью всё ближе и ближе. Себ словно вплетался в неё…       Он многое забыл. Но то, что помнил, поспешил прижать к груди, пусть и незримое. Себ не сдержал отчаянный порыв слёз. Он стеснялся отодвигать одеяло. Кровать была неуютно скомканной, словно пыталась его исторгнуть. Мальчик сжался клубком, стараясь провалиться сам в себя. Его ночная рубашка пахла сажей и терпким запахом чужой кожи. Он ткнулся лицом в подушку и старался больше не думать: сон, не сон…       Диана не спала. Она видела, как выходил Себ. И по сегодняшним разговорам, и по походке брата всё поняла. «Его там ждёт девушка…» Она перевернулась на другой бок, скромно улыбнулась сама себе. Темнота в комнате стирала и очертания, и горизонты, потому девушка могла находиться где угодно: у ночного моря, в космосе, в доме детства. Но Диане так не хватало света, что она отчаянно очерчивала в голове то ли верхушку бурлящего вулкана, то ли огромную свечу. И всё, что было горизонтальным для неё, стало вертикальным — в том числе и положение тела. Диана шла вперёд, и её обнажённым стопам становилось жарче и жарче. Среди раскалённых углей растекались лужи воска. Ночная рубашка невыносимо нагрелась, и Диана показала вулкану покрытое жаром лоно, а следом — объемную грудь. Девушка вошла в горячий воск, задержала дыхание и нырнула. Когда вышла, на её плечах остались отлитые свечи. И все горели. И сама Диана горела, и это дразнило воск, и он стекал между её грудей, щекотал живот и обволакивал лоно. Она коснулась того рукой, прислоняя каплю к клитору, а остальное — вгоняя глубже. Диана упала на колени, и словно сама стекала вслед за воском, окутавшим тело. Она не могла дождаться момента, когда останутся только фитили, коснутся её кожи — и та иссохнет. Огонь будет её целовать, прижиматься, обхватывать своими тонкими, гибкими пальцами. Она гордо поднялась, струсила с помятых коленей крошки угля, царапая руки. И со всей этой приятной ношей, словно королева, пошла к главному. Диана так и не определилась, что это было — вулкан или огромная свеча, а потому решила. Себя. Добить.       Огонь. Сплошной огонь. Перед которым даже капельки-огоньки на её плечах слабли и угасали. Девушка подставила огню свою стопу, легко схватилась за его основу, словно именно там был центр её гравитации. Плавно подтянула вторую ногу. Огонь вплёл свои языки в её стопы и, словно сонмами змей, скользил по голеням, обгладывал бёдра, игриво касался её половых губ. Обняла его, положила голову на его плечи. И когда язык пламени тёрся внутри Дианы, высушивая смазку и подпаливая её всю, она закричала и свалилась от судорог. Вниз. Ниже своего понимания.       Её локоть ударился об одеяло. Девушка вытянула липкие пальцы и, не зная, что делать, вытерла их о ключицы. Смазка морозила перегретую кожу. Диану душили резкие порывы дыхания.       И как только положила у лица ослабевшую руку и собиралась провалиться в сон, услышала голос:       — Вставай. Со мной пойдёшь.       И жар отхлынул. Диана замерзла. Подтянула к себе одеяло, зарылась под него с головой.       — Пожалуйста. Не надо.       — Пойдём.       — Пожалуйста…       Отпираться не было смысла. Руки тряслись. Диана закусила губу. Усталость от содеянного не давала ни заплакать, ни закричать. Слёзы сами собой высушивались на зачатке. Аланер подошёл к её кровати и начал медленно отодвигать покрывало. Девушка вжималась в него, словно в стену. И, в последний момент, прежде чем оказаться среди холода, дёрнула подол ночной рубашки вниз.       — Я почувствовала, что так нужно. Мне сама atera повелела.       Это должно было сработать. Диана старалась не злоупотреблять своим приёмом, но в таких случаях он всегда спасал. Дедушка промолчал. Она поняла, что может различить черты его лица — кто-то открыл окно и шторы, лунный свет уже давно освещал всё, что не нужно — и её страсть, и пугающее лицо Аланера.       Он вёл её по холодной траве. Вдоль уснувших нарциссов, огибая глиняную дорогу. В голове Дианы рисовались самые жуткие картины. Все части тела сводило болью. Она порой останавливалась, делала пару шагов назад — но дедушка вновь её хватал и вёл дальше, дальше, дальше. Они нырнули в листву — смяту из кустов, деревьев, трав. Всё вокруг щекотало и обволакивало промерзшее тело девушки. Ком застрял в голе: её ждёт худшее. И когда дед потянулся к пуговицам на рубашке, она поспешно перевела мысли на небо. Его маленький кусочек, усыпанный звёздами, словно кунжутом. Её здесь нет. Это не с ней. Она глотнула подкатившую к губам слезу. Дедушка бросил рубашку на землю.       — Забыл покрывало взять. Не будет холодно тебе, надеюсь.       — Не надо… — Сквозь зубы процедила она, и слёзы бурным потоком хлынули на щёки и шею.       — Ты чего? Не желаю я зла тебе. Просто…       — Ты меня не тронешь! — Закричала она, насилу, сквозь ком хрипа в горле.       — Не собирался я. Сонна! Что ты придумала себе?       — Не тронешь! Нет, нет! — Диана попятилась и упёрлась в дерево. Вжималась в него, как в скалу.       — Ни в коем случае. Диана, не делаю я того против воли женщины.       — Почему мы здесь?!       — Потому что вещи такие в доме опасно делать. В порыве страсти ты могла нам навредить. Всегда sonmase, возбуждаясь, к природе выходили. И к ней из уважения, и к тем, с кем жили. Тела ведь гибкие наши, девочка моя.       — Ты ведь говорил, что я неизменная.       — Есть риск всегда. Помнишь ли, что мама твоя цветами обрастала? Constanta она, как и мы с тобой. Но даже мы зависим от atera — благодаря ней растём, детей рождаем. И доступ к Acherrenat имеем, исподволь подхватываем что-то. Могла ты не цветами обрасти, а чем похуже.       — Огнём… — Прошептала она едва слышно.       — И даже так. Если воспламениться ты захочешь — твоё право. И, думаю, поймёт тебя природа, раз желание такое послала. Но поджечь других… Диана! Должен был я обсудить с тобой это раньше. Думал, что сама ты поймёшь. Думал, в нас оно очерчено.       Аланер понял, что Диана не планирует продолжать. Потому поднял рубашку, отряхнул от грязи и накинул ей на плечи. Оба не помнили, как дошли домой. Они пришли в себя уже в кроватях, утром, когда из распахнутого окна в комнату ворвался порыв ледяного ветра. Аланер явно не раскрывал его вечером. Возможно, кому-то из детей стало жарко? Но ведь осень проморозила даже стены дома. Каждый спал неуютно: головы под одеялами, руки обхватили шеи, от разящего холода неуютно было даже желудкам.       — Pacha. — Выругался дед.       Слово, пусть и означало «дикий, непереносимый холод», вдруг согрело его. Так бранился отец, Люсилья, друзья из поселения. Даже Кассаль, но больше в шутку — её свободному, лёгкому нраву никак не шли грубые обороты речи.       В это время за закрытыми глазами Валто плясал ветер. И подхватывал его, лёгкого, словно нить, и создавал плотные, прозрачные ступени, на которых мальчик отдыхал от нового для себя ощущения невесомости. Это ли ощущали vistgale, когда всё-таки решались полететь? Он опускал ноги вниз, покачивал стопами над безликим морем. Каждая волна словно копировала другую, и нигде не проступало ничего лишнего. Даже цвет лишь в двух вариациях: сапфировое небо, лазурная вода. В лицо летели тяжёлые волосы. Валто подумал: «раз я так высоко, и atera явно не оборвалась, значит, сплю. Может, и в море поплавать смогу тогда?» Он оттолкнулся от ветра, и пусть тот хватал его руки и ноги, Валто стремился вниз, словно горсть пуха с дерева.       Он помнил, как коснулся пальцами ног воды: та щекотала его тонким ободом. Но когда мальчик нырнул вниз, то отчего-то не ощутил влаги. Мог глубоко дышать, и движения ничего не сковывало. Валто подумалось, что он оказался именно в той тонкой грани между морем и небом. И там было невыносимо ярко: лучи солнца рьяно пытались попасть в воду, и как раз здесь их ломало. Тут и там танцевала радуга, садилась к нему на плечи и улетала. Из складок воздуха возник Карвер. В длинной, расшитой перьями рясе, его ноги оплетала трава, а руки были крыльями — километрового размаха. Он обходил Валто вокруг, любопытно разглядывал, и стебли тянулись за его стопами, и ряса вытирала и без того чистейшее пространство. Рукава были широки, они тянулись до пола — чтоб вместить в себя всю длину и мощь его перьев. Он говорил что-то на soncora. Валто даже не старался запоминать, чтоб потом спросить у Марины: понимал, что спит и сам это генерирует, лепет Карвера в любом случае окажется непереводимым. В один момент он прекратил разговаривать. Крылья сократились, и из их краёв с кровью и мясом пробились ладони. Из трещины вокруг костяшки выглядывала мутная кость. Карвер перебирал пальцами воздух. Словно что-то наматывал на него, вылепливал, оттачивал. И водрузил невидимый предмет на голову Валто, как корону, тщательно поправил. Когда мальчик потянулся ко лбу, ощутил розы, пушистые одуванчики, тонкие листья…       — Красота незримая. Но приятно мне. — Валто надеялся, что его поймут, если он немного скопирует манеру речи дедушки.       — Frehherun. — Отчетливо произнёс Карвер. А потом, едва справляясь с языком, медленно перевёл. — Посвящение.       — Знаешь английский ты?       Карвер не ответил. Он ощупал израненные руки, с болью коснулся обнажённой кости. А потом указал Валто пальцем вниз. Но когда мальчик упал на колени, его палец все ещё был направлен к полу. Валто напряжённо лёг. Вездесущая радуга сводила глаза. Он зажмурил их, чтоб прослезиться. И, когда открыл, понял, что Карвер тоже плачет. А ещё в его руке появились две сшитые по животам птицы, которых Валто нашёл в шкатулке. А другая рука отодвигала край воротника рясы. Глаза жмурило не только от света, но и от странных движений предка. Что он хочет? Вдруг Карвера озарило, и он брезгливо откинул птиц в сторону. Парень кинулся к нему, крепко обнял, залил слезами его шею. Когда Валто насилу раскрыл глаза и посмотрел на птиц, понял, что сшиты те были не по животам, а немного ниже.       Марина блуждала рядом с поселением. Оно было плоским и схематическим. Дома и зелень были похожи на буквы, каждый элемент разбросан хаотично, словно размещённый на выступах ребристой горы. Девочка подошла ближе, прикоснулась ладонью к дверной ручке одного из домов — но та была плоской, как и все прочие предметы вокруг. И тогда девочка поступила иначе: отошла как можно дальше. И спустя минуту пути с предвкушением обернулась. Оказалось, что это была не гора, а огромная скомканная сфера. Марину перетрясло. Вдруг она услышала гул. Тот стремительно набирал громкость. Девочка в испуге упала на землю и закрыла затылок руками. Она не только телом, но и мыслями прижалась к земле, поближе к atera. Марину едва не снесло вспышкой ветра. В голове стрельнула боль. Девочка раскрыла глаза. Недалеко от неё лежала ещё одна, новая сфера с домами-буквами. За ней тянулась тонкая, красная струя. Марина принюхалась и тут же сморщилась: кровь. Дома на бумаге тоже были выведены ею. Девочка зажала крылья носа пальцами и проследила, куда ведёт кровавый след. А вёл он к исполинскому стулу, где восседала незнакомая женщина. Глаза передавали несколько эмоций сразу: и радость там была, и грусть, и удивление, и толика страха. Голова лежала на столе, словно на гильотине. Слипшиеся короткие волосы падали на бледный лоб. Рука неустанно двигала ручку по бумаге, строя новые буквенные дома. А когда женщине не нравилось написанное — откидывала перо, тихо, медленно, словно нехотя ругалась, сжимала лист в руке сферой и целилась в пол. Марина поняла, что ей опасно находиться среди этого минного поля. Нужно просыпаться. Но прежде, чем раскрыть глаза, девочка заметила, как незнакомка опускает перьевую ручку к лону. Оттуда, окровавленный и покорёженный, выглядывал младенец.       — Свечи раньше отливали мы сами. Из воска с деревьев ореховых да плодов коричных. Сейчас, как видели сами, покупаем у zaine. Деньгами наши друзья-учёные особо не балуют, но и за то благодарны должны быть.       — Так и что теперь? Без света сидеть будем?       — На сами свечи деньги есть. Но бензин тратить… Не столь богаты мы. Повезу на днях в школу вас — и куплю.       Марина повернулась на бок и вгляделась в проснувшуюся семью. Каждый сидел в своей кровати, замотанный в одеяло, как в бутон. Диана держала на коленях книгу, и каждый раз цокала, когда приходилось доставать руку из тепла, чтоб перевернуть страницу.       — Дедушка! Были писательницы в роду? С волосами каштановыми, глазами маленькими. И, наверное, несчастные.       — Не счесть. И constantae писали, и variantae. Язык у нас к искусству расположен. А про внешность… Марина, изменчива она ведь. И описание твоё довольно кратко.       — Я видела её. Во сне. Она живой такой выглядела. Наверняка где-то есть! Это sonmas! Дедушка, её найти нужно!       — Мы видим память рода. Порою… Но чтоб видения — не слышал я. Возможно, проблемная у тебя atera. Вновь не даёшь изгибаться телу?       В любой другой день Марина начала бы дотошно спрашивать, что с её atera не так. Но она едва расслышала. Из головы не выходил звук чиркающего по бумаге пера. И дыхания женщины — нежного, сонного.       — Мы ведь сходим с тобой к поселению? Её искать. Я лишь пальто достану…       — Точно нет. И думать не буду. Трупов там много, разрушения. Устал тебе я повторять, к чему ведёт увидеть это. Бесплодие, о своей смерти мысли, настроя увядание.       — А вдруг она одна там? У неё ребёнок был! Ей помощь нужна! Дедушка, точно не из памяти рода она была. Живее всех живых. Смотрела на меня, будто…       — То-то и говорю я. Когда у sonmase atera слабнет, начинают видеть всякое. Подлечить надо тебя, Марина. Тебе нельзя познать, к чему обрыв ведёт.       — Дедушка! Всё хорошо со мной!       — Ты не растешь почти. И трещина твоя. Ужасно дело. И почему с тобой именно вот так?       — Я, конечно, не хочу встревать, — Себ равнодушно изучал стену — но ты очень неумело отходишь от темы. Я отведу её к поселению. Сам там поискать кое-кого хочу.       — Свалились же на голову мою! Чтоб дома сегодня сидели. За нарциссы кто ступит — без еды на неделю.       Со скуки Марина всё-таки пошла доставать пальто. Где-то в подсознании она уже давно решила, что сбежит к поселению, чего бы оно не стоило. Её буйствующая натура будто сама по себе притянула Диану. Та подошла к ней, накручивая на палец волнистый золотой локон.       — Понимаешь теперь? Не хочет он, чтоб мы двигались вперёд. Даже ты, в своих там делах и понятиях.       — Просто переживает дедушка. Ведь и вправду — опасна смерть. Знала ли ты, что когда кто-то из sonmase погибал смертью неправильной, к нему не приближались? Землю ту не трогали. Людей поблизости отселяли. А тут — поселение целое погибло. Все. Кроме дедушки с бабушкой. Много лет ещё опасно будет там. Вдруг потому той девушке и плохо так? Почему она уйти не может?       — Ты вот прямо уверена, что это не твоё воображение? Мне тоже много раз снились люди, которых я не знала.       — Мне поверь. Невесомы выдумки. Она же… сияла. Жила. Каждый вздох её чувствовала.       — Да ты влюбилась!       Марина не знала, как реагировать, а потому нелепо засмеялась. Диана вышла вперёд и открыла дверь подсобки. Та встретила девушек запахом сажи и пылью в нос. Они пробирались сквозь блеклые игрушки, маленькую одежду, перекрашенные по десять раз холсты, скопища цветных лент и вышивок. В шапке одного из братьев примостились яйца бабочек.       — Не вижу своего пальто. — Промычала Марина.       — Там порой. Может, в одежду дедушки попало.       Марина нырнула в гору смятых нарядов. Она отодвигала поеденные молью манжеты, разглядывала расшитые травой воротники и представляла, как молодой дедушка гулял среди пестрых улиц поселения, разглядывал дома, увитые плющом и розами, обнимал каждого встречного. А рукой между тем ощупывал сплетения швов на своей рубашке. Марина и сама провела по ним пальцами, теперь размышляя над тем, чьи руки их метали. Не могло ли тут быть стежков женщины из её сна? А ещё Марина нашла глупый костюм. Огромный фиолетовый пиджак и брюки клёш. Представив дедушку в таком, она захохотала и поспешила поделиться с Дианой. Да не просто — она накинула пиджак на свои крошечные плечи, вышла вперёд и, понизив голос, пробормотала:       — Похожа я на Дилберта твоего?       Диана обернулась, откинув в сторону старую юбку. Она хотела цокнуть и возразить, но в груди что-то шевельнулось и защекотало её ребра. Диана сощурила глаза, наклонила голову.       — Шутку ты не поняла?       Лицо Дианы исказил испуг. Она закричала так громко, что зазвенело стекло в окне. Её крик ритмично сошёл на вой, а потом она схватилась рукой за рот, подавляя приступ рвоты. Марина подбежала к ней и попыталась подхватить за бока, но Диана лишь взмахом ладони скинула с её плеч пиджак и посмотрела на него, как на ядовитую змею.       — Дед был на свадьбе родителей. — Всё, что сказала сестра, прежде чем дверь открылась.       Но больше она не говорила ничего, лишь рыдала и била Аланера в солнечное сплетение. Марина жила с этим пустым фактом множество лет. Тот явно адресовался не ей, сестра скорее говорила сама с собой. Порой бессонными ночами она пыталась выковырять из дна сознания всё, что знала про дедушку, родителей, свадьбу и никчёмный фиолетовый пиджак. Но понимала, что какие-то вещи до сих пор знать не готова.