Varianta

      Чем дальше, тем бесполезнее от Марины было прятать книги. Аланер уже и не удивился, когда девочка осмелилась сама спуститься в подвал, без света нащупала за шкафом тексты и вытащила наружу. И на что только ориентировалась: запах, зрение, слух, неизведанное науке чувство? И читала она, казалось, даже сквозь сон: закрывает глаза, голова падает поверх букв, а пальцем продолжает медленно водить по строке, захватывая разбросанные волосы. И ничего ей не приедалось, интерес только увеличивался. Раньше Марина додумывала перевод целых блоков текста, а теперь подходила к Аланеру, чтоб уточнить значение каждого слова. В повседневной речи словно бы невзначай переходила на язык soncora, да так игриво смотрела на дедушку, что тот с радостью подхватывал. Раньше они читали на нём лишь молитвы, а теперь обсуждали день, планы, здоровались и желали друг другу добрых снов. Диана поначалу кривилась на их неразборчивый лепет, а потом нашла в этом утешение: дедушка и сестра словно начали отделяться из её жизни. А потому могла спокойно читать под их диалоги, словно в тишине. Себастьян подражал, но не задумывался, что говорит: у него получалось что-то вроде «гроза на столе плыла» или же «в свечу подняли перо», и Аланер в секрете от остальных записывал эти выражения на память. Пару раз у Себа случайно получались ругательства, и его отчитывал дедушка. Уж что-что, а такие слова он старался запоминать — дабы в школе произносить и казаться загадочным. Валто в конце каждого месяца отводил Марину в душевую и спрашивал: «что ты смогла перевести из письма?» Сначала сестра счастливо утверждала, что на верном пути и работа движется. Но со временем её ответы стали расплывчатыми, она отворачивалась от вопрошающих взглядов Валто, и в один день сказала:       — Не готова знать я это. Жуткое оно. Вырасти мне лучше сначала, чтоб понять это. — А потом смело подняла голову. — Обязательно сделаю всё. Но точно не сейчас. Не готовы к тому ни ты, ни я.       Валто не хотел ей верить, и едва не рычал от злости. Как-то раз сам взял книги, попробовал вчитаться, искал закономерности в символах, слова, похожие на английский… Но совершенно ничего не понял. Прошёл год, и любое воспоминание о письме он старался сразу вытолкнуть из головы. А Марина помнила. Она так же хорошо умела прятать, как и находить. Никто из жильцов дома не знал, что ходит по половицам, под которыми, накрытое серым картоном, лежало письмо, адресованное им из прошлого. Точнее, адресата там не было: просто некий Карвер рассказывал о своём детстве, как оперился, после чего его отправили жить к дяде Айгеру. Марина прекратила записывать перевод на моменте, где Карвер почувствовал угрозу со стороны дяди: его почерк скосился, стал едва разборчивый. И чем её беглый взгляд опускался ниже, тем хуже ей становилось. Что-то она не понимала, а то, что понимала, предпочитала не понимать. Марина рыдала навзрыд, закрывшись в душевой. Её душили мысли, что она не в силах помочь умершему предку. Не готова. Не готова! Она не достанет письмо из половицы, пока не станет взрослой девушкой, твёрдо решила так.       Раз в месяц к ним приезжал человек. «Zain» тяжело проговаривал дедушка, Марина ему вторила, а потом уходила с братьями и сестрой в дальнюю комнату. Щелчок замка был сигналом к полной тишине. Детям нельзя было особо шевелиться, мелькать у окон. И в этой нависающей, тихой темноте Марина не находила ничего лучше, чем лежать боком на полу да рассматривать вокруг себя огромную мебель. Она и сквозь мрак различала мельчайшие детали: ребристости на ножках кроватей, просветы в свисающих к полу простынях, разбросанные волосы, а где не различала — додумывала сама. Марина повсюду вышагивала пальцами, превращая комнату в отдельный город. Она подскакивала, и её пальцы преодолевали километры вдоль стен, проплывали по каждой кровати, как по морю, прыгали с их высот снова на пол, как в беспроглядный космос. Диана рисовала, едва различая свои линии. Ручка прыгала по блокноту, чернила то растекались пятнами, то бесцветно царапали бумагу, и врезались в нос грузным запахом. Там возникали символы: глаза, дорога, слёзы, следы подошв, женские спины, сгущающиеся тучи. Когда дедушка разрешал раскрыть шторы, Диана ничего не могла разобрать в своих работах. А у Себа было новое увлечение, которым он приловчился заниматься даже вслепую: мастерил фигурки птиц из пенопласта и перьев, которые сбрасывал Валто. Пришивал к их крыльям нитку, и подвешивал везде, где были выступы. А потом вычурно сообщал брату: «Раз ты не можешь взлететь в небо, то сделаем небо для тебя дома». Валто нахмурено перебирал руками поделки, и говорил, что выглядит всё это странно. Мол, для него перья — часть тела, пусть и отбрасываемая, а кому захочется видеть по дому свои развешанные отрезанные руки? Ни у кого из семьи подобное сравнение отклика не нашло. А в один из дней Себ снял все поделки, и гордо заявил, что пойдёт их продавать. И отныне совсем не выпускал клея и пенопласта из рук, не прекращал дразнить Валто — оттого у брата активнее резались перья, которые так стремительно расходовались…       После очередного приезда zain Аланер подозвал Марину к себе и взял на руки. «Совсем ведь не растёт с годами да не тяжелеет… Словно умом сублимирует всё» подумал он, рассматривая её восторженное лицо. И тяжело сказал на soncora:       — Ты со мной в следующий раз будешь. Я неизвестно, сколько проживу, в тебе пыла много больше. Готовиться к делам пора.       — Что делать мне придётся?       — Тонкостей много. Готовить лекарство, отдавать. Звучит как ничего. Но дело zaine касается. Не прикипеть сердцем да забалтывать правильно.       — Забалтывать?       Аланер пугливо осмотрел комнату, словно в каждом углу затаились глаза. Взял ладонь внучки в свой кулак, и вышли во двор. Неподалёку от дома, среди высокой травы он нащупал крышку люка, открутил винтики и открыл путь в черноту. Нырнул первый — да исчез. Марина глядела вниз, высматривала макушку дедушку. И вот — загорелся маленький огонёк, появилась мозолистая рука. Марина схватилась за неё и пугливо спустилась по лестнице спиной к ней. Сама себе удивлялась — когда искала здесь книги, было не так жутко. И как только она коснулась ногами земли, дедушка погасил свечу и достал из кармана фонарик. Схватил с кресла плед, пальцем показал Марине вниз, и та упала на землю. Он накрыл её, себя и фонарь плотной тканью. Марине стало невероятно уютно: словно она уже когда-то такое переживала. Поднимала голову, руки, и ей нравилось ощущать, как ткань тянется за её движениями. Так ли она билась, находясь в материнской утробе?       — Зачем погасил свечу ты?       — Чтоб покрывало не подпалить.       — Почему же фонарик не включил, когда спускалась я?       — Не просто ведь ты в подвал вошла. Вошла ты в дело семейное. Тут лишь огонь мог путь осветить. Все остальное, человеческое может жизнь нам улучшать. Но традиций не заменит.       — Не заменит. — Марина кивнула.       — Правильно ты сделала, что, спускаясь, вперед смотрела. На подвал, свет и меня. О многом говорит.       — Мне просто было так спокой…       Марина резко замерла. В руках Аланера был нож.       — Нельзя, дедушка! Ты же не Соннатель… Зачем тебе? Дедушка!       Аланер покачал головой. Он подвел лезвие к внутренней стороне ладони и сделал глубокий надрез. Марина ощутила свою голову невесомой и громко задышала. Здесь некуда было отвезти взгляд — всюду в нос утыкался колючий плед.       — Careni. — Он указал пальцем в кровавый подтек. — Что думаешь ты?       — Зачем ранишь себя?       Марина пугливо подхватила запястье деда. Капля крови стекла к её пальцам. Девочка до боли сжала зубы, но не отпускала руку.       — Тут — всё спасение наше. Это zaine нужно.       — Убить нас?       — Это тоже, но потому и не убьют. Из-за careni нашей. Лечит их от fachereh. И других заболеваний многих.       — Потому и не трогают нас они?       — Конечно. Спокойная жизнь да денег немного. Не знают они многого. — Аланер прижался к уху Марины. — Думают, что на них снова обрушится septer atto, если милы нам не будут.       — Septer atto?       — Увлеченно так книги читаешь, да не доходила до этого? Упущение. Наверстаешь.       Аланер достал колбу и подвёл её к порезу. Внучка наблюдала, как капли крови медленно стекали по коже к стеклу, и там, оставляя бледный хвост, приземлялись на дно. В горле девочки першило, желудок сводило, от стоп до головы её накрывало ознобом. А когда половина колбы была наполнена, дедушка резким движением скинул плед. Сжав рукой основание, закрывая жидкость, Аланер сел у стола и поставил колбу на подставку. Сквозь струящиеся на губы усы прошептал незнакомую девочке молитву. Марина едва успевала вслушиваться — свежий землянистый воздух вскружил напряжённую голову. Из кармана дедушка достал сорванный нарцисс, положил его на стол и разрубил вдоль. Опустил стебель в колбу с кровью и усмехнулся.       — Нарциссы для людей ядовиты. Нейтрализует это саreni, лишь свойства полезные оставляет. А ведь особенные у нас нарциссы растут. Словно sonmase, в цветках воплощенные. Как поселились здесь с бабушкой вашей, как проросли они, мы и поняли, что не потерян род ещё.       — А что-то ещё в лекарство добавляется?       — Забота об юродивых этих. О zaine я. Настаивается всё. И отдавать можно. Лучше не делать много сразу — им нужно зависимость от нас чувствовать.       — Не верю всё-таки. Сам говорил, интересны мы людям. И что жестоки они. И врага глупым считать нельзя. Почему до сих пор они нас не схватили?       — Septer atto. — Равнодушно пробубнил дедушка. — Расскажу тебе скоро, что к чему.       Весь следующий месяц Марина просыпалась раньше остальных — волнение не давало ей спать. Подскакивала с кровати, унимала головокружение похлопыванием по вискам. Ещё не размыкая глаз, шла к душевой за остатками воды, тащила ведро в половину своего роста, переливала в кастрюлю, ставила на буржуйку, подносила руки — и вот так, вслед за плавным расширением тепла по телу, окончательно просыпалась. Она делала чай для всей семьи, но те просыпались, когда тот уже остывал, день на календаре был небрежно зачеркнут, а Марина искала утешения у ползающих в траве насекомых. Ей было неохота читать, повторять слова soncora. Она смотрела в одну точку, а фоном, резкими толчками, с едва уловимыми перерывами, ползали муравьи. Девочка словно боялась потревожить их взглядом. Стеснялась и брать их на руки, как раньше, покачивать на пальцах да разговаривать с ними вслух. Марина словно с того дня начала готовить себя к приходу людей, разговору с ними. И, как Аланер подметил — она резко доросла до его живота.       За день до прихода zaine он нашёл внучку далеко от дома. Запутанную в кустах, с покрасневшими от слёз глазами.       — Дедушка! Не хочу становиться грязной я. Боюсь я их.       Аланер протянул руки к зелени, но Марина лишь сильнее забилась в ветки. Они цеплялись за её одежду, царапали кожу, но девочка словно и рада тому была.       — Каждый день в школу твои сестра и братья ездят, видят zaine там. И я отвожу их, по магазинам хожу, раз в месяц встречаюсь с друзьями-учёными нашими. Не делаюсь хуже от того. Регулярно просто нужно от их влияния себя очищать, в глаза не смотреть, после — молиться, сердцем не привязываться. Даже когда жил род происходила лекарства передача. Пусть и подпольно, но другие торговые отношения бывали. Ведь наши соседи они, почти что дети слабые, пусть помыслы их и плохи.       — Но ведь такая чистая я. Никогда не смотрела на них. На отца только, наверное, родилась когда. И тогда, во время побега… Но сразу отвернулась я! В чистоте всегда жила! Почему же меня именно на то ты обрекаешь?       — Для нашего рода ты — будущее светлое. Всё знать должна, уметь здесь именно, в делах наших. Понял это давно ещё, да так и не разочаровался. Разлетятся все, а ты останешься. Мои слова припомнишь.       Аланер стал медленно отходить, и всё ждал, когда Марина выбежит из кустов, прижмётся к нему, а он в ответ погладит девочку по голове. Но внучка не торопилась. Не изменилась ни в лице, ни в позе. «Она на глазах сложнеет» — подумал дедушка, и решил, что девочка всё равно вернется, хотя бы к ужину. Он закинул грубые волосы за спину, закатал рукава и двинулся в направлении солнца.       Когда Марина поняла, что Аланер ушёл, протёрла слёзы рукавом и вся сжалась. Сырая земля охлаждала напряжённое тело. Девочка громко дышала — её успокаивали эти звуки. А потом начала перебирать листву. Это небольшое, сплошь зелёное окружение для неё было что вселенная. Листик в её руках — плоская планета. Вместо кратеров — тонкие узоры, вместо инопланетян — скопление тли. Собственные руки на фоне этой красоты казались Марине слишком большими. И слишком уродливыми.       — Можно ли так сделать, чтоб я была совсем незаметной, если захочу сильно? Чтоб вот совсем. Ни для кого, — спрашивала Марина у тли, спрятанной в свертках листьев.       Её ладони упирались в почву. Девочка пыталась прочувствовать свою atera, представляла, как касается её — неуловимой, гибкой, широкой и узкой одновременно. Почему не ощущает толчков? Не может отдать клетки, массу, да и разум заодно? Пусть atera забирает всё, пусть сразу впитывает в Acherrenat, насыщая ту — Марине ничего из перечисленного не нужно. Она хочет только ползать среди муравьев у своего дома, игнорируя приходящих раз в месяц людей, саму чужую, огромную жизнь. Марина со всей силы ударила себя по лицу, и от этого нового, внезапного движения из глаз вновь брызнули слёзы. Она не может так подвести дедушку. Если вдруг Марина и вправду varianta — способная к глубоким, сложным превращениям, зачастую ломающим тело, то после них наверняка не сможет выносить ребенка. А, к сожалению, природа не придумала иного способа для продолжения рода. Марина нависла над Acherrenat, и едва не кричала: почему?! А потом протёрла обожжённое ударом лицо, и в её голове понесся ряд мыслей: она сможет себя сдерживать, не думать, не мечтать, не видеть! Марина закрыла глаза и сдалась. Как отхлынуло. Неуклюже поднялась, сделала пару шагов в случайную сторону. И всё-таки не сдержалась, посмотрела на кусты, в которых сидела. И эти закрученные пучки листьев казались ей целым миром? Она размяла затекшие ноги и пристыженно пошла домой.       Вечером Марина тщательно читала молитву, каждый слог произносила с трепетом, словно прикасаясь к нему. А потом накрыла себя тяжёлым одеялом и попыталась быстро уснуть. Не размыкая глаз, взяла с полки книгу и обняла её. Думала, что это родовая история. Когда Диана проснулась под утро, лукаво усмехнулась: и чем Марину заинтересовал её любовный роман? Книга выпала из рук сестры, от звука очнулись остальные и поспешили по делам. Марина забыла зачеркнуть день в календаре и не сделала чай. Она надела штаны и футболку — зелёные в жёлтую крапинку, её наряд для всех важных событий в жизни. До прихода людей она собиралась прочитать ещё одну молитву и потянулась за книгой, но её окликнул Аланер:       — Не будешь с нами есть?       — Боюсь, в горло не полезет.       — Марина, это всего лишь человек. Такие же, как мы. — Буркнул Себ.       Девочка наклонила голову и её рот злобно скривился. Так она и вошла на кухню. До дрожи сжимала в руках книгу, на каждого в комнате смотрела будто бы разочарованно. Её ключицы выпирали на коже и подрагивали от дыхания.       — Ты мне скажи это, когда снова из школы побитый придёшь. Не думал ты, что люди эти тебя ненавидят?       — Меня дедушка тоже бил. И бабушка, когда была жива. Так и что теперь?! — сорвалась Диана. — А ты выбираешь презирать всех на свете, кроме деда!       — Помолчи. — Прошептал Аланер, пытаясь ухватить бушующую внучку.       — Нет, я молчать не буду! — Она скинула его руки с плеч. — Я не хочу, чтоб мои братья и сестра поддавались твоей науке!       Марина старалась не кричать, но когда перевела взгляд на Диану, не сдержалась.       — Где мать твоя?! Жива была бы, с дедушкой оставшись! На человека и «любовь» его повелась… Оно же портит нас. Изнутри портит. И ты… Такая же. О чужом мечтаешь, не нашем! — Она брезгливо бросила взгляд в раскрытую комнату, где из проёма выглядывала упавшая ночью книга.       — Дедушка… Что ты с ней творишь? — Диана сглотнула. — Она и без того больная. А ты ей навязываешь вещи, совсем не по возрасту. Жестокие и… Просто, зачем? Мама же наверняка всё слышит.       — Мертвые слышать не могут. По сути, я тебе говорил то же самое. Ты в том правды не нашла. Она нашла. На то всё воля разума нашего. Богов. Acherrenat.       — Род ведь умер тоже из-за людей? — Прошептал Валто.       — Не говорим об этом вслух. Везде уши есть.       — А как мы иначе поймём хоть что-нибудь? Марина ведь права, люди меня бьют и не любят. Может, нам всё-таки не стоит ходить в школу? — Встрял Себ.       — А тебе как всегда — что угодно, только бы прогулять! — хмыкнула Диана. И вдруг перевела взгляд на лицо Марины. — Что это у тебя на лице? Сбоку.       — Это я себя ударила. — Прошептала Марина, крепко обняв книгу и отвернув лицо. Но ошиблась стороной, давая всем за столом лицезреть огромную трещину вдоль скулы.       — Ударила? Да тебя словно чем-то изрезали. — Себ привстал, пытаясь рассмотреть, но Аланер встал впереди него.       Утром он подумал, что ему показалось. А в дальнейшем Марина будто специально поворачивалась чистой стороной. Огромный, расслаивающийся шрам — словно сороконожка, сидящая на лице. Дедушка замер, лишь пальцем медленно водил по краям раны.       — Тело твоё превратиться хотело. Не дала ты ему. Треснула кожа. Прав я?       Марина не ответила. Она попыталась убрать руку деда, но тот не понял её намерений. Потому она послушно стояла дальше, а когда её всё-таки отпустили — ушла наконец молиться.       День тянулся до боли долго. На каждом остался след от утреннего разговора. После домашних дел Валто и Себ сидели на веранде. В руках — по теплому компоту, на макушках голов — теплые лучи солнца. Их вот-вот должны были загнать в комнату на целый день — людям незачем знать, что в доме есть дети. Раньше загоняли в подвал, но там было холодно, Диана боялась насекомых, Валто — замкнутого пространства, а Марина перебила все колбы в поисках чего-то интересного.       — Может, сестра всё-таки права? Зачем нам с тобой с людьми дружить? Давай пойдём наконец-то жить в эти твои гнёзда.       — Тебе там не понравится, честное слово. Я vistgal, и то не понимаю, почему меня туда должно однажды потянуть. Да и куда тебе с твоими желаниями? Ты же у нас будущий президент.       — А в гнездах я им не смогу быть? Я ведь не уточнял, чем хочу управлять.       — Себ. Я сейчас скажу одну вещь, но это останется между нами. Тебе путь — туда. — Он махнул рукой за дом. — Как и Диане. Я не уверен, что вы там будете счастливы. Но там вы будете на своём месте. Не понравился в школе, так понравишься в колледже, или на работе. Тебе здесь незачем находиться. Это понимает даже дедушка, но не может сказать. Он вроде как и пытается нас привязать, но… так неохотно. Неумело. Он будто сам нас боится.       — Меня же к тебе привязать получилось! Я не представляю, как вот там, без тебя.       — И, тем не менее, мы уже почти не разговариваем, не играем. В конце концов, я до сих пор не простил тебе те поделки с птицами.       — Да брось! Ты обижаться не умеешь.       — Мне иногда кажется, что я ничего не умею. Что касается общения.       Себ так долго подбирал слова, что в итоге совсем забыл про разговор. Он допил свой компот и вытряхнул ягоды в траву. А потом, чтоб дедушка лишний раз не ворчал, без напоминаний пошёл в комнату. Руки сами собой потянулись к перьям в тумбочке, но мальчик остановился. Чтоб ухватиться хоть за что-то, он взял с полки рисунки Дианы и разложил на своей кровати. Одни страдания. Чепуха. Если бы он умел рисовать, то рисовал бы выдуманные города, радужный космос, котов с десятью лапами. А зачем рисовать людей, их и так вокруг много? Ладно, они хотя бы рыжие — хоть какая отрада. Но какие же у всех вымученные лица. Даже если на рисунке свадьба — а свадебных сюжетов там было слишком много. Себастьян вернул рисунки в тумбочку, важно разлёгся на кровати, и от нечего делать прижимал к губам два сжатых пальца, а потом убирал их и выпускал в воздух невидимый дым. «Как вырасту, буду курить», — решил он. Марина услышала звук машины и нехотя подняла глаза от книги. Себ спал на дальней кровати, распахнув рот и свесив к полу руку. Аланер бегло втолкнул в комнату Диану и Валто, поманил внучку идти с ним. И Марина пошла к двери на улицу, через невыносимо тяжелый воздух. Тело ощущалось большим, не своим, лишним, а ноги — спичками, которые никак не могли его тащить.       На улице, в полутьме, стоял высокий мужчина. Ровно, отточено, руки за спиной, голова приподнята. В темной одежде, один слой сливался с другим, создавая ощущение, что человек — просто чёрное пятно. Лишь лицо белое, и то — словно статуя. Даже волосы на его голове замерли, не поддаваясь ветру. По обе стороны от него находилось два парня. Марина не стала их рассматривать, резко отвернулась и уперлась в дверной косяк.       — Привезли вы сыновей с собой?       — Да. — Мужчина сложил руки на груди. — Кто его знает, как ситуация будет складываться. Не смотря на нашу с вами дружбу, пора постепенно передавать дело в руки детей.       — Совпадение удивительное. Вернулась в этом месяце со странствия внучка моя. Решили тоже, что нужно ей теперь учиться делу нашему. Молодым дорога.       — Не та ли внучка, что стоит у двери?       — Марина, брось ты, повернись.       Девочка постаралась забыть, где находится. В своих мыслях она лежала среди природы и ночи, в объятьях мрака и травы. Неприметна для всех, кроме комаров, которые покрывали её тело и пили кровь. Им нужнее, для потомства. А Марина только рада ощущать, что полезна им. Фантазия настолько поглотила её, что девочка сделала шаг вперёд, пытаясь в неё войти. Но уткнулась босой ногой в отсыревший деревянный порог. Марина снова оказалась в реальности, и вспомнила, что сегодня у неё важный день. Она сказала:       — Добрый день. Стоять я лучше так буду. Простите. Но буду слушать всё, что скажете. Запоминать.       — Мои сыновья хотели бы познакомиться с тобой. Когда нас с твоим дедушкой не станет, полагаю, вы будете вместе работать.       — Мы не кусаемся! — послышался детский голос.       «А лучше бы кусались» — улыбнулась Марина, вновь вспоминая комаров. Дедушка и мужчина заговорили о чём-то отвлеченном: погода, ситуация на острове, в других странах. Марина слушала и не понимала, к чему дедушке такая близость с человеком — сколько потом от этой грязи очищаться! Почему нельзя просто передать сосуд с лекарством?       И вдруг в её руках что-то появилось. Марина испуганно обернулась. От неё отбегал светлый, пухловатый мальчик, а за пальцы, как за крючок, зацепился пакет. Марина не смотрела, что там: положила рядом, решила, что лучше сначала пусть глянет дедушка. Её взгляд успел зацепить момент, когда во время разговора пальто мужчины будто бы ненароком отодвинулось, и дедушка вложил сосуд во внутренний карман. Видимо, это случилось.       Она услышала звук отъезжающей машины и спокойно выдохнула. А потом снова напряглась, вспомнив про пакет. Когда дедушка проходил мимо, дернула его за рубашку и указала вниз.       — Мне передали что-то.       Аланер поспешно завёл её на кухню, положил на стол пакет. Осторожно отодвинул его край. Сначала удивился, а после нахмурился. Он зачерпнул рукой и вынул наружу горсть золотистых маленьких рыбок. По крайней мере, такую ассоциацию придумала Марина. Она рассматривала, как переливается их «чешуя» под светом фонаря. Медь, олово, мёд, мел — каждая грань имела свой цвет, и от малейшего поворота головы его меняла.       — Здесь… конфеты.       — Конфеты? — Незнакомое слово резало язык.       — Конфеты! — Закричал выглядывающий из щели в двери Себ и кинулся к лакомствам.       — Это подарок такой? — Марина немного подумала. — Вдруг опасно оно. Не трогай, Себ.       — Да ну тебя. Иногда ты слишком скучная. Валто, Диана, идите сюда! Нам угощение принесли.       — Вам… — Аланер испуганно открыл рот.       Он что-то сложил в голове, и вдруг резко грохнулся на стул, сжав голову руками.       — Знали они. Что в доме дети есть. Всё знали. Что Марина сегодня со мной будет…       Таким раздосадованным она дедушку никогда не видела. Было заметно, что всё, чего он хочет — уронить голову на стол. Та так и клонилась в его сторону. Но не при детях, Марина почему-то понимала это. И легко коснулась ладонью его волос, провела по уху, серьгам, лишь бы дать ему понять, что она здесь и любит его. Братья и сестра сняли «чешую» с конфет — внутри те были бархатного коричневого оттенка, и ели, пока никто не запрещает. А часть растаскали по карманам, на случай, если запретят потом.       — Не Varianta почему я? Стать mecanica не могу почему, чтобы вас защитить? Всё бы сейчас отдал. Марина, почему? Почему я спрашиваю такие вещи у ребёнка?       — Каким mecanica? Хорошо всё будет, дедушка. Пожалуйста, не грусти…       — И до mecanica не дочитала ты?       Марина виновато почесала затылок. Её сейчас больше интересовала ситуация с Vistgale. Пусть она и отложила письмо от Карвера на будущее, но решила быть к нему полноценно готовой: знать все термины, повороты речи. Остальное оставляла на потом — она всем сердцем чувствовала, что жизни ей отведено ещё много. Ей было восемь, пусть у sonmase не принято было считать годы со дня рождения. Но этим занималась Диана. Хранила в блокноте календарь с отмеченными датами, и на каждый день рождения приносила в дом сорванные по пути цветы. Весь день помогала имениннику с делами и всячески хвалила. «Пусть хоть так» думала она и улыбалась сама себе.       — Что же. — Вдруг приободрился дедушка. — И тебя ознакомим, и zaine напомним, кто такие mecanica. Театр будем ставить.