Рэп-перспектива

      Просторный загородный дом. Когда он был маленьким, всё казалось таким красивым и огромным. Он смотрел на мир словно через призму гипертрофированности, остро воспринимая каждое чувство, каждое слово. Его не обмануть красотой природы, запахом дерева и пением птиц. Бдительность не усыпает вместе с заходом солнца и даже собственная комната с мягкой кроватью и видом на озеро ничуть не заставляет чувствовать себя спокойно.       Конечно, он понял, почему они поехали сюда на лето. В квартире нет возможности… — Просыпаюсь, а родители снова ругаются. Ну, спускаюсь, за дверью прячусь, думаю, что меня не видно, по стеллсу типа прошёл. Орут они друг на друга, орут, а я смотрю на них и понимаю, что они соулмейты. Понимаю, что знаю их песню, прямо сейчас могу её включить!       … скрыть крики и ругань. Но и в доме с толстыми стенами это не помогло; не уберёг ни второй этаж, ни гром, ни убаюкивающий стук дождя по крыше. Он их не слышал, он их чувствовал. Сука, он и правда их чувствовал. — Я в слезах, в соплях, стою с магнитофоном, который весит больше меня, они тоже уже плачут, вроде мирятся, обнимаемся все под хит восьмидесятых… — Серёжа часто моргает, прогоняя из памяти этот день, делает пару глотков мешанины из водки и апельсинового сока и возвращается в мир, где ему шестнадцать. — А что потом? — Паша смотрит на него круглыми пьянющими глазами. — А потом они развелись, — Серёжа откидывается на спинку кресла. — Через месяц. — С кем живёшь? — его серая аура идеально сливается с полумраком комнаты. Серёжа видит только изящные серебряные буквы, поблескивающие рядом с шеей. — С бабушкой, — протягивает он. — Пошли они нахер, оба. — Да ну… Погоди, погоди, ты угадал их соулмейтскую песню? — Ага, — он кивает. — И они всё равно развелись, понимаешь? Дело не в соулмейтах, они не работают. Так что если ты хочешь в любви девке признаться, ну признавайся. «Toxic» ей включи.       Серёжа встаёт, слегка пошатываясь, залпом осушает стакан, смотря, как кружится потолок. Туса затянулась, в конец света он хотел бы быть вовсе не здесь. Главное — дойти. — Увидимся в аду, пидрилы! — кричит он на прощание, оглядывая полузнакомых мерцающих людей. Жмурится и видит то же самое. — Все псы попадают в рай, псина! — доносится до него сквозь закрывающуюся дверь. Серёжа выдыхает, сползая по зелёной стене подъезда. Быстрее бы всё это закончилось и все просто сдохли вместе с ним.       Он снова на улице, песок застилает глаза. Ветер поднимает его, закручивает, а затем мощным порывом снова и снова швыряет в лицо. Ураган. Конец света. Сидите дома.       Мир такой расплывчатый и пустой. Страшно подумать, но для него это — облегчение. Серёжа не хочет видеть. Ничего не хочет видеть. Люди проходят мимо него, сгорбившись, прикрывая глаза. Их разноцветные ауры, испещрённые надписями, слабо моргают. Синий. Розовый. Белый.       Кобейн. Розенбаум. Аллегрова.       Так тяжело смотреть на мир. Среди бесконечной череды лиц, цветов, надписей Серёжа понял одно: себя он нихуя не чувствует. Вообще. Он бракованный. Сколько ни смотри на себя в зеркало, в воду, в окно тонированной тачки — ничего. Ни-че-го. Нет ауры, нет души. Нет соулмейта.       Он уходит всё дальше от людей и домов, ноги сами ведут его. Машины встречаются всё реже и реже, и вскоре Серёжа остаётся полностью наедине с собой. Древняя, чудом уцелевшая заброшенная церковь — его последняя надежда. Он так долго откладывал поход сюда, вечно чего-то боясь, но хотя бы в конец света хочется освободиться, почувствовать себя нормальным. — Соул, спаси меня, — он зажигает свечу в пыльном, полуразрушенном алтаре. — Просто спаси. Не надо дарить мне любовь, друзей, счастье. Сделай меня нормальным. Я не хочу видеть всё это.       Свеча тускло озаряет позолоченные, давно выцветшие фрески. На них — лица святых, что приближались к богу через боль и лишения, но по своему желанию. Они шли на это, чтобы помогать людям, они знали, что делают. Руки начинают мелко дрожать от злости, глаза застилает пелена ярости. Он прислоняется лбом к алтарю и чувствует мертвецкий холод. — Не хочу, — голова ударяется о фреску, и на голову падает стёртая временем в цветную пыль краска, — видеть, — ещё удар, — всё это!       Он прижимается к алтарю снова и холод его больше не пугает. Горло словно бы сжимают невидимые тиски, Серёжа делает невероятные усилия, чтобы дышать, но сил паниковать уже не остаётся. — Соул, спаси меня... — Серёжа шепчет это, пока слова не перестают значить хоть что-то. Земля уходит из под ног. Он закрывает глаза и позволяет миру кружиться вокруг себя, слышит чьи-то приглушённые голоса и завораживающие звуки органа. Время теряет своё значение. Ветер приносит в божий храм запах благовоний, заставляя повернуть голову и почувствовать их очарование. Он уже умер? Как же сложно открыть глаза.       Он стоит на коленях, медленно поднимая голову вверх, к кроваво-красному небу, виднеющемуся сквозь зияющие дыры в потолке, на старых фресках которого всё ещё можно разглядеть сине-фиолетовых китов, величественно плывущих высоко над землёй. Серёже кажется, что он видит их не только на фресках. Прямо над ним, среди едва появившихся звёзд, медленно и грациозно движутся такие же сине-фиолетовые киты, огромные и невесомые.       В кармане глухо жужжит сотовый, заставляя наконец-то очнуться.

      «Я включил ей «Toxic». Теперь мы встречаемся.»

      Серёжа хмыкает. По щеке скатывается холодная, кристально чистая непрошенная слеза.