♪Zivert — Еще хочу
Внутри тебя мой рок,
От А до Я твой личный сорт
Мы до краёв, нам крышу рвёт
Хочу ещё глоток…
Лезвие ножа рассекает розово-красное мясо, как масло. Какая же ты тварь, Глеб. Хочется хорошенько врезать по опухшей мерзкой роже. Херовы «профессионалы», испоганившие всю историю, весь их роман. Слепили черт знает что. На столе несколько кусков будущих стейков. Посолить. Поперчить. Бросить на раскаленную сковороду, зажаривая до состояния medium well. Какое они имели право так поступить с их утвержденным, мать его, сценарием — просто, сука, вырезали больше половины отснятых сцен! Довольны? Полный провал. Мясо сжимается при жарке, шипит, наполняя кухню ароматом ужина. Перевернуть. Приправить розмарином. Нашинковать овощи на гарнир. Надо исправить это. Нельзя оставлять историю вот такой… конченной. Ужин готов спустя 20 минут, он сидит, откинувшись на спинку жесткого стула. Аппетита, как и настроения, нет. Зачем только готовил? Руки сами тянутся к телефону. Она ведь подходила после окончания фильма, но разговор не задался из-за его психа. Лена быстро берет трубку. — Ленок, привет! Ничего, что я поздно? Можешь говорить? — Да, привет! — Слушай, ты прости, что я сегодня так быстро ушел… Просто…ну… — она перебивает. — Да ничего, не переживайте. Я понимаю. Если честно, я бы ушла еще с середины. Губы растягиваются в ухмылке. — Да? Пару часов назад кто-то говорил совсем другое. Если правильно помню что-то вроде «по-моему вышло неплохо?» — он специально подделывает ее интонацию. — Ну-у-у, я приукрасила слегка, но только ради поддержки. — Слегка?! Она смеется — от этого звука возвращается нормальное настроение. Как и аппетит. — Ладно, поймали. Сильно приукрасила. Но я читала сценарий. Не понимаю, почему все так вышло. Интересно. — То есть сценарий тебе понравился, да? — Да. Если бы все так и отсняли, получилось бы здорово, мне кажется. Она подает ему идею. Пока непонятно, как это реализовать, но самое главное, что теперь есть, над чем поработать. — Лен, ты гений! Надо как-то сценарий опубликовать и людей привлечь, чтоб прочитали. Она отвечает не сразу. — Ммм, а зачем? Чего вы так переживаете? Скоро же все забудут и всё. Проблем-то на пару недель. Он сам не может понять, почему это кажется таким важным — почему хочется донести до всех верный вариант истории. Сейчас признаваться ей так легко. — Да не знаю. Просто не хочу заканчивать так по-идиотски. Постараюсь за эту неделю все исправить.***
Лена раскладывает и застилает диван, думая о том, что в ее комнате в квартире родителей осталась кровать — и почему она не попросила папу перед отъездом поменять диван и кровать квартирами. Возиться постоянно с раскладыванием-складыванием ее уже достало. Телефон лежал на столе, когда он позвонил. Она хватает трубку и падает на диван с абсолютно дурацкой улыбкой. Через 5 минут разговор подходит к концу — слишком быстро. Хочется болтать и болтать. — А почему такой срок маленький? Тем более, дед сказал, что сценарий — это что-то вроде собственности толи съемочной команды, толи режиссера. Будет сложно. — Хочу к твоему Дню рождению успеть. Она быстро убирает телефон от уха, прижимает к животу, зажмуриваясь. Так, спокойно, Кулемина. Ощущение, что ей щекотно где-то в районе легких? Ребер? Сердца? Возвращает телефон к уху. — Это типа подарок? — Ну…вообще нет. Нормальный подарок будет потом. Лена уже предупредила девчонок и деда, но не подумала, что ему тоже надо бы сказать. — Пожалуйста, не стоит — не заморачивайтесь. Я не буду отмечать и подарков не хочу. Просто лучше сделайте вид, что это обычный день. — Почему? Не хотелось вспоминать и обсуждать это. — Помните, в прошлом году в День рождения родители в Африке… а через пару дней еще и дед с приступом в больнице оказался? — а потом она осталась одна в квартире на неделю, сходя с ума от страха за родных: отличное начало семнадцатилетия, — Если бы не вы тогда, не представляю как… — Лен, не продолжай, я понял. А можно задать один вопрос? Если он так хочет поменять тему — то получается здорово, потому что Лене, во-первых, любопытно, что он спросит, во-вторых, она и сама хочет задать один глупый-глупый вопрос. — Да, только если я тоже потом спрошу. — Хорошо, — нетрудно представить, что он сейчас улыбается. Лена точно это знает. — Как ты выбираешь, когда говорить «ты», а когда «вы»? Оу. — Ну, я не выбираю специально… как-то само получается. — Ты сейчас говоришь только «вы» не задумываясь? Это не от настроения или каких-нибудь заморочек? К чему он ведет? — Вроде бы да. Точнее нет. В смысле… Виктор Михайлович, это уже не один вопрос. Моя очередь. — Подожди-подожди. Это будет не вопрос, обещаю. Она молча ждет. — Лен, попробуй обратиться ко мне по имени. Сердце ускоряется. Она произносит имя мысленно — вроде, это не сложно. Давай, Кулемина. Открывает рот, когда картинка из того сна, движущаяся, живая, очень четко всплывает перед глазами. Вить, можешь сильнее? За последнюю неделю ей снилось еще парочка похожих снов. Черт-черт-черт. Как хорошо, что они говорят по телефону, и он не видит ее лица. Щеки пылают. — В…вслух не могу. Прости. — Ладно, Лен, проехали. Только сеансы самокопания не устраивай по этому поводу, — ему не обидно? Лена не ожидала услышать в голосе веселье после своего ответа, — Ты вроде что-то хотела спросить. После его вопроса — вообще-то довольно серьезного для них, после просьбы, ее вопрос кажется самой Лене не просто глупым, а тупым. Детским. — Я передумала. — Кулемина, это точно ты? Соврать за вечер два раза подряд… — Чем ты занимаешься? Секунда тишины. — Что? — Это мой вопрос. Чем. Занимаешься. От взрыва смеха щеки горят еще сильнее — она, наверное, красная, как помидор. Лена дает ему несколько секунд. — Я сейчас повешу трубку. — Стой-стой, погоди — он все еще, блин, смеется, — ну прости. Иногда твои вопросы просто… Нет, он все равно еле сдерживается. — До свидания, Виктор Михайлович. — Кулёмина! — ого! Лена впервые за долгое время услышала, как он произносит ее фамилию с вот этой командно-спортивной интонацией. Будто сейчас он скажет что-то вроде «колени выше» или «резче соображай». Лена скучала по тренировкам с ним. — Не знаю, зачем тебе эта информация, но пытаюсь поужинать. Ну, конечно, он не сказал ничего такого. — Я мешаю? — Не-ет. Аппетита просто не было. — Ну, купи пачку чипсов и все. — Лена. Я не ем эту дрянь, — естественно. Еще бы он ел «эту дрянь». Как это она могла забыть, что он зануда в отношении еды. Пора бы заканчивать, но Лена не может выдавить из себя слов прощания. — Мм…понятно, ну и зря… — А ты чем занимаешься? — смех уже не слышен, но ей кажется, что он все равно веселится. А если она ответит правду, интересно, как он отреагирует? Прокручиваю в голове эротические сны, вставляя твое «Кулемина!» где-то между «Ноги шире» и «Держись крепче». — Да так, спать собиралась. — О. Я тебя заболтал, наверное. Ну, спокойной ночи? — Спокойной ночи, — «Вить». Лена сбрасывает, но не выпускает телефон из рук. Наверное, она могла бы разговаривать всю ночь. Сразу после премьеры хотелось сказать многое — что верит ему на счет Кристины, поделиться своими страхами, признаться, наконец, что он тоже ей нравится. Очень нравится. А сейчас кажется, что все и так получилось. Само собой сложилось в какой-то пазл, собрать который с помощью мозгов было бы невозможно — помогали только ее чувства и ощущения. Не верилось, что всего несколько месяцев назад она говорила деду нелепые слова про возраст, про непонимание, про тормозящую их дистанцию, что не могла представить их отношения — такая ерунда на деле. Глаза закрываются, она думает — надо бы проверить, что ей нравится больше — целоваться или разговаривать с ним так, как сейчас? И уже в полусне Лена понимает: ей одинаково нравится и то, и другое.***
Март в Москве — самый отвратительный месяц в году. Совсем не похожий на ту весну, которую обычно ждут уже с середины февраля. Серо-реагентный снег, серые дома, серые деревья, серый воздух, пропитанный запахами выхлопных газов, хаотичная череда дождя, снега, ветра и стужи. Иногда бывают последние по-настоящему зимние дни — солнечные, с голубым высоким небом, прозрачным чистым воздухом и настоящим морозом. Если бы снег не вывозили в таких количествах, то он бы точно скрипел под подошвами ботинок прохожих. Но снега нет. Асфальт, тротуары, газоны — мёрзлая серость, залитая холодным ярким светом. Лена сидела на скамейке около больницы, ставшей до ужаса родной за последние два года. Сидела-сидела-сидела…уже сколько? Руки в перчатках, но все равно будто онемевшие, нос и щеки щиплет. Но ее даже не трясет от холода — она просто сидит и терпеливо ждет звонка от врачей. Она должна знать, что ее дедушку выпустят из реанимации. Должна знать, что с ним не произойдет ничего еще более страшного.***
У них с Петром Никаноровичем получилось — сценарий удалось опубликовать. Это радовало. Разговоры с Леной по телефону — после того дня он звонил ей еще пару раз — согревали каждый вечер. А еще он, наконец-то, был близок к осуществлению своей мечты — с апреля можно было начинать подготовку к открытию спортивных секций. Наконец-то. С наступлением весны все будто становилось на свои места. Сегодня, в День ее рождения, Виктор стоял в прихожей, держа в руках подарок. Да это даже подарком-то назвать нельзя. Так, просто небольшой пустяк. Но она ведь вообще не хотела в этот день никаких напоминай о празднике. Наверное, раньше он бы миллион раз подумал и передумал, искал бы верный вариант. Сейчас Степнов просто нажимает на кнопку вызова, собираясь задать вопрос прямо. Это, оказывается, невероятно ценно — иметь возможность говорить вот так просто и прямо. Понимать друг друга. — Привет, Лен! С Днем Рождения! Слушай, ты уже говорила, но спрошу еще раз: есть кое-что … — ее голос, когда она перебивает его на полуслове, заставляет замереть. Вовсе не от произнесенного впервые имени. — Вить…приезжай. Пожалуйста, — она что, охрипла? Вот же херня какая-то… в День рождения у именинницы не должно быть таких интонаций. Он уже слышал это — в прошлом году. Именно в этот день. Виктор не спрашивает, что случилось. — Ты дома? — В больнице. Тут…скамейка недалеко от входа. Он вылетает из дома, бросая подарок на банкетку. Даже не понадобилось уточнять, в какую именно больницу ехать. У нее был такой голос… страх за писателя, который так напоминал его родного деда, передался и Виктору.***
— Спасибо, что пришли, — опять на «вы», но сейчас вообще плевать, — не знаю, что делать… Садится рядом. Скамейка холодная. — Как он? — изо рта вылетает еле видное облако пара. — Меня не пустили. Говорят, в реанимацию нельзя, — она смотрит вниз. Хреново. Но он не говорит ей это. — Давно он там? Лена поджимает губы пред тем, как ответить. Как будто это сложный вопрос. — Не знаю точно. После уроков началась репетиция, успели пару песен спеть и мне позвонили. Я сразу сюда рванула. — Уроков сколько было? — Пять. Она тут сидит уже около трех часов. Охренеть. А если б он решил позвонить ей позже? — Лен, ты только заранее Лазаря не пой… дед у нас знаешь какой боец, еще нас с тобой переживет. Что у него? Сердце опять? — Да. Сердечный приступ. Его эта сволочь довела. Невеста, блин, из тухлого теста. Овца деревенская, — ну хоть на что-то она реагирует. Поднимает голову, трет руки в попытке согреть. Она что, все три часа сидела на улице? Даже не удосужилась в больнице погреться? — Откуда знаешь? — Не сложно догадаться. «Скорая» по ее адресу приехала. Завтра пойду к ней и узнаю, что она с дедом сделала. — Может не надо, ну ее нафиг. — Пусть и дальше деду жизнь портит? Ну уж нет. Закат окрашивал небо в розовый. Почти в цвет ее щек. — Лен, ты что, с момент приезда на улице сидишь? Она молча бросает на него взгляд и снова опускает голову вниз. — Поехали, до дома провожу. Стемнеет скоро.***
Сегодня Лена точно не уснет. — Буду всю ночь у телефона караулить. Вдруг позвонят, — они в коридоре ее квартиры. Снимают верхнюю одежду, когда Степнов начинает легкий разговор. Видимо, чтобы хоть как-то отвлечь ее от очень плохих мыслей. Ему хочется сказать, что не надо ждать звонка среди ночи из больницы. Тем более из реанимации. Что он не принесет ничего хорошего, скорее всего. Пусть лучше позвонят утром. — Ну, хочешь, я с тобой посижу? — А вы можете? — Да не вопрос. Тем более, у меня у самого сердце не на месте, — и из-за писателя, и из-за нее. Лена подходит ближе и прижимается к нему, чувствуя, как на талию ложатся теплые руки. Или это просто она такая ледяная, что все вокруг теплее на пару градусов. Хочется стоять так вечность. В горле ком. Выдавливает из себя тихое «Спасибо», продолжая греться в объятиях. Он крепко обнимает в ответ, и Лена чувствует, как бьется его сердце. Тишина такая уютная. Минута. Две. Три. — Может в зал пойдем? Или хочешь простоять тут всю ночь? Она не видит, но знает, что на его губах сейчас легкая улыбка. — Да, пойдем, — но отпускать его совсем не хочется. Она так и стоит, не двигаясь. Лена почти готова разомкнуть объятия, но, кажется, он научился читать ее мысли. Одной рукой подхватывает под колени, другой прижимает к себе. Он держит ее так же, как тогда, очень давно, после последнего боя. Не хочется думать о том, что Степнов так делает только когда ей плохо. Пусть сейчас он несет ее в зал и усаживает на диван не потому, что у нее совершенно нет сил, а потому что сам так хочет. Он не садится рядом: стаскивает плед со спинки дивана, накидывая ей на плечи и уходит. Лена слышит, как гремит посуда — через 10 минут держит в руках кружку горячего чая. — И снова вы со мной, как с ребенком. — Что? Лен, ты не… причем тут это? Тебе сейчас плохо — я просто хочу быть рядом. Возраст не играет роли. — Тогда иди сюда, — кивая на место рядом с собой. Она снова перескакивает с «вы» на «ты» неосознанно, не замечая, просто говорит, как чувствует. Виктор садится рядом, включает телевизор. — Это еще зачем? Хочешь что-то посмотреть? — Нет. Просто если мы собираемся дежурить всю ночь, надо постараться отвлечься. — От чего? — От желания лечь спать. — Я не хочу спать. — Отлично. Посмотрим, что ты скажешь через пару часов. Она не отвечает. Забирается на диван с ногами, удобнее устраиваясь в своем углу, спиной упираясь в мягкий подлокотник. Разворачиваясь лицом к нему. Пьет чай, кутается в плед, в пол-уха слушает фоновую речь комментаторов второсортного матча по волейболу и будто впадает в транс, теряясь во времени. В полутьме комнаты, на ее диване он кажется миражем. Красивым миражем. Впервые Лена разрешает себе посмотреть на него, как на мужчину. Влюбиться в человека, а не во внешность — это прекрасно. Но сейчас ей хочется рассматривать каждую черточку. Осознанно. Увидеть то, что девчонки начинают видеть лет в пятнадцать-шестнадцать. Взгляд скользит по каждой детали. Черные как смоль волосы, высокие скулы, красивая линия челюсти. Он сидел боком, но глаза Лена могла бы нарисовать по памяти, если бы умела. Верхние пуговицы рубашки расстегнуты. Он нравился ей в рубашках, брюках, пальто — это было для нее самой открытием, ведь Лену никогда не привлекала классика. Казалось, что так могут одеваться только ботаники. Видимо, к 27 годам мужчины уже могли носить рубашки… как-то по-другому. С ее места не видно, но можно представить ключицу, широкий разворот плеч. Нет. Хочется видеть. — Тебе удобно? — Что? — он будто тоже в трансе. Только не из-за нее, а из-за телевизора. — Ну… я не представляю, как можно так долго сидеть в одной позе. У тебя что, спина железная? Не хочется разве пересесть…не знаю. Уютнее что ли. Он все еще смотрит в экран, отвечает рассеяно, медленно. — Ммм. Нет, все хорошо, — поворачивается, глядя, наконец-то, на нее. Уголки губ слегка приподнимаются, — Я как-то ночевал на скамейке — это было неудобно. — Зачем? То есть, как это вышло? Поссорился с подружкой, и она устроила бойкот? Он смотрит так пристально, что ей неловко. Ладно, пусть вернет взгляд к телевизору — там вон кто-то мяч просрал. — Нет. Боялся за одну особу, попавшую в неприятности. Не поверишь, но девчонку побили и пару раз караулили у подъезда. Нижняя челюсть слегка приоткрывается. Лена закрывает и открывает рот — но слов нет. Она, наверное, похожа на рыбу. А Степнов уже улыбается по-настоящему. Ему кажется, что он может смотреть ей в глаза вечно — такого красивого зеленого оттенка больше не встретишь. Да и вообще, стоило сказать правду, чтобы увидеть ее лицо в этот момент. Неужели ты правда так удивилась? — Так ты тогда… Она шумно выдыхает. — Я сейчас, — слезает с дивана и уходит в ванную. Запирается, чувствуя, как начинает ускорятся сердцебиение. Почему-то в голове голос Кристины. Он любит тебя. Он спал на скамейке у ее подъезда. А Лена думала, что он был у Светочки. Сколько еще между ними, оказывается, было недомолвок? От пледа, чая и разговора ей уже жарко. Согрелась. Умывается прохладной водой и снимает кофту, чтобы сполоснуть руки. Так лучше. Возвращается в зал. Убирает плед обратно на спинку дивана, чувствуя на себе его взгляд. — Лен, все в поряд…— она перебивает его. Садится рядом. — Знаете, Виктор Михайлович, вот не повезло вам с девчонкой. Столько проблем из-за нее, что я не понимаю, почему вы… ты… с ней возитесь… все еще? От ее слов внутри что-то сжимается. Кулемина, ну…такие глупости говоришь. — А то ты не знаешь, чего. И брось это самобичевание. Никаких нерешаемых проблем нет. — Нет, значит? Эти слова, голос, запах, глаза. Он. Так близко и впервые между ними нет выстроенных стен. Его признания не пугают, совсем наоборот, хочется ответить тем же. Хватает секунды, чтобы решиться — она перебирается к нему на колени — садится боком, чувствуя, как ладонь сразу ложится на ее талию. Слишком легко и невесомо. Скорее просто поддерживая. Второй рукой он удобнее устраивает ее ноги поверх его. И все те же лёгкие касания. Ей же некуда деть руки, поэтому она делает самое простое, что приходит в голову — кладет ладони на его плечи. Никаких проблем, говоришь? Тогда почему даже сейчас ты как будто усаживаешь ребенка на колени, а не меня. Не девушку. — Это и есть проблема. Он понимает. — Я просто… нужно время, чтобы перестроиться. Но, кажется, она больше не хочет ждать. Да и чего они ждут? — Напомню, мне восемнадцать. День Рождения сегодня, кстати. Я, конечно, не собиралась отмечать, но ты можешь поздравить. Он улыбается. — Я помню, но подарок остался дома, — не делая ровным счетом ничего из того, что ей бы сейчас хотелось. Он говорит про какой-то там подарок, но это не то. Надо намекнуть. — Ну… прямо сейчас… это не похоже на подарок. А с чего ты взяла, что ему хочется того же? Может он и без намеков все понял, но сказал же, нужно время. Дурацкие мысли. Нет смысла продолжать — если он решил, что ничего не будет, что она может? Лена отстранятся, собираясь уйти в комнату и запереться там до утра, когда чувствует, как он крепче прижимает ее к себе и утыкается носом в ее шею. — Не уходи — слова оседают на ее коже теплым выдохом. Приятно, но… — Все еще на подарок не тянет. Одна рука скользит по ее спине вниз, к оголенному участку кожи между джинсами и краем футболки. Кожа к коже. Легко гладит кончиками пальцев вдоль поясницы. Вторая поднимается по ноге выше — по бедру — к поясу джинс, накрывая тазовую косточку, обтянутую плотной тканью. У нее сбивается дыхание. Когда он почти касается шеи губами и вовсе забывает, как дышать. Уже лучше, но все еще недостаточно. — Командуйте, именинница, — голос низкий, тягучий, словно карамельная патока. Слова — прикосновения. Хитро. У нее же в голове слова разбежались, как испуганные котята, в рассыпную. Выдавить из себя сейчас связную речь невероятно тяжело — и он точно это знает. Нет. Так легко она не сдастся. — Поцелуй меня, — отлично, она сказала это. — Хорошо, — кончиком носа он трется о кожу, как будто ему нравится… но Лена не пользуется духами, женский парфюм ее раздражает, — Где? — рука изучает каждый сантиметр изгиба ног, даже сквозь ткань вызывая волны мурашек, соревнуясь с теплым дыханием на шее. Да он издевается?! Откуда вообще желание поболтать сейчас? Пальцы в его волосах сжимаются — когда она вообще запустила руки в его прическу? — Если ты хотела выразить недовольство, то у тебя не получилось — это скорее приятно, чем больно, — так что… такой его голос возбуждал едва ли не больше, чем прикосновения. — Издеваешься? — Ты несколько расплывчата в формулировках свои желаний, — она чувствует, что он улыбается, — но я попробую помочь. Это что, дурацкая игра? Зачем? Какого… Мысль обрывается, когда его губы прижимаются к шее. Горячее дыхание, кажется, опаляет. Медленно, не отрываясь от нее, закручивая внутри живота тугую спираль, дорожкой легких поцелуев прокладывает путь выше, выше… к ямочке около уха. Чуть прикусывая и тут же даря влажный поцелуй в чувствительном месте. — Так? В голове шумит. Она слышит вопрос как сквозь толстый слой ваты. Дыхание путается. Ее руки снова на его плечах — видимо, она вообще не контролирует, что делает — пальцы сжимаются, сминая мягкую ткань рубашки. На эти плечи хочется закинуть ноги, а не руки. Воображение тут же горячей волной приносит в мозг картинку — она на этом диване и он, сверху, ее ноги на плечах, резкие… — Полагаю, молчание — знак согласия? А-а? — Я-я…я задумалась, — неужели это ее голос? — О чем? Лена не сможет облечь это в слова даже под страхом смерти. Немного откидывает голову назад, давая больше доступа к шее. Из горла вырывается стон, когда горячий язык дотрагивается до точки, где бьется сумасшедший пульс, надавливая, рисуя маленький кружок. Один, второй. Совсем слегка прикусывая и втягивая кожу, наверняка, оставляя небольшие отметины. Хочется почувствовать его поцелуй. Надо только попросить. — Губы… — Что? — кажется, он тоже теряет нить событий. Руки оглаживают ее спину и ноги, пока рот вытворяет с шей что-то неописуемое. — Конк… — ох — …ретизирую. Лена чуть отстраняется только чтобы повернуться лицом к нему — на скулах непривычно-легкий румянец, радужка почти исчезла в темноте расширившихся зрачков, волосы растрепаны. Дыхание тяжелое — как будто он только что вынырнул из воды. Ого, Виктор Михайлович, вы, кажется, проигрываете в своей же игре. — Лен, я не уверен… Она все еще сидит на его коленях — бежать ему точно некуда. Не в этот раз. Наклоняется ближе. До губ — всего пара сантиметров — но она не сокращает расстояние до конца первая. Пусть в этот раз это сделает он — это будет его поцелуй. — Это просто поцелуй, — одна ее рука — в его волосах, пальцы другой очерчивают контур челюсти, — Ничего больше, обещаю. — Ты …просто… — он сдается. Притягивает к себе. С силой врезается, сминает, всасывая нижнюю губу, прикусывая и тут же проводя языком. Поцелуй такой непохожий на те, что дарила она ему. Совсем не легкий, не нежный. Лена подхватывает его настроение, так хорошо отражающее ее собственное. Отвечает также — им двоим это нравится. Ладонь скользит под ее футболку, по-хозяйски проходится от поясницы вверх, по позвоночнику и обратно на талию. Интуиция соображает быстрее, чем мозг — надо убрать руки, нахрен, от нее. Потому что — под футболкой голая спина. Убери, руки. Убери, сука. Тебя понесет. Вы не остановитесь. Но Лена — магнит для всего, что неправильно, не по правилам. Она одним тихим стоном заставляет забыть последнюю мысль. Ладонь сама проходится по бедру, ягодице, выше — к талии и по груди. Накрывает, чувствуя. Он разрывает поцелуй, и она уже хочет возразит, как… — Ты не носишь лифчик? — сквозь легкую ткань футболки сжимает между пальцами сосок. Тело само просит повторить — спина прогибается навстречу руке, ласке. Она тут же забывает про все возмущения. Иногда, когда надеваю кофту сверху. А теперь вообще никогда не надену. — Когда кофта… никогда… — ну, она попыталась облечь мысль в слова. Но разве можно это сделать, когда его губы снова накрывают ее. В этот раз не так сильно. Медленно, так сладко, как карамель. Жарко. Не только от его прикосновений — огонь разгорается внутри нее. Она ловит его язык своим, слегка касаясь, вызывая их одновременный стон. Чувствует его пальцы на своей челюсти — он слегка надавливает и тянет вниз. Открывая ее рот шире. Проскальзывая языком внутрь. Глубже. Целуя так, как никто до этого. Жар не внутри. Весь этот огонь — она сама. Внизу живота ноет. Она неосознанно стискивает бедра, слегка елозя на его коленках. Прижимаясь. Прогибаясь навстречу прикосновениям. Чувствуя его язык внутри, руки на теле, так, что… дышать тяжело, легкие горят. Она отрывается от его губ всего на секунду для вдоха, и сразу же тянется за новым поцелуем. Я так хочу тебя. — Лен, стой. Нет! Она сказала это вслух?***
Он готов прикусить себе язык, когда чувствует, как пальцы отпускают рубашку и исчезают с плеч. Когда видит, как она зажимает рот ладонью. Когда ее взгляд фокусируется на его лице, а сама Лена немного отстраняется с видом… Будто он собственными руками кинул ее на маты с такой силой, что она просто не верит. Лена сползает с его колен. — Я не хотела… — даже интонация, блин, будто она НЕ ВЕРИТ — это… случайно вырвалось. Нет-нет-нет! Все не так. Не хотела. Случайно. Она почти извиняется! За что?! То, что произошло, требовало не извинений, а продолжения — всего, чего она могла бы попросить. Злость на себя вперемешку с болезненным стояком заставляет действовать моментально. Он срывается с дивана — на колени. Перед ней. Так, чтобы было видно ее лицо, пусть она и смотрит в пол. Садится прямо перед ее коленками, аккуратно касаясь щиколоток. — Дай-ка я кое-что объясню, — голос хрипит от напряжения в штанах. Или голове. — Я хочу тебя, — она смотрит исподлобья, будто не веря, но дыхание выдает ее с головой. Руки от щиколоток медленно поднимаются выше, — больше, чем всех вместе взятых подружек за 27 лет, Кулемина. И я точно хочу это сказать, понимаешь? Не дает ей ответить. В миг руки обхватывают ноги под коленями — дергает ее на себя, подхватывает. Усаживает сверху. Они сидят на полу. Она хватает его за шею и… Ее реакция — лучшее доказательство его правоты — еще рано. Лена замирает. Резко выдыхает почти ему в губы и задерживает дыхание. Закрывает глаза. Ощущая только его. Страшно даже пошевелиться. Так тесно… и так жарко. Даже жарче, чем от поцелуя. Она и сама не понимает, почему ощущение его возбуждения так на нее подействовало. Будто у нее в животе страх смешался с желанием, сводя мышцы от напряжения. Когда голова начинает кружится от недостатка кислорода, она все еще не дышит. Вдруг, от вдоха это чувство исчезнет. Та-а-к горячо. Даже сквозь джинсы. Он слегка сжимает ее бедро, выдергивая из …вау. Такого мощного чувства… Лена моргает, наконец-то делая вдох. Сталкиваясь со взглядом — изучающим, темным, совсем не похожим на безоблачное небо. Сейчас — только чернота зрачков и отблеск от экрана телевизора. Вот где настоящий космос. — Думаю, мы разобрались с тем, кто кого хочет. И можно перейти ко второму вопросу. Она пока не может ничего говорить, только кивает — он отправил ее в какую-то невесомость своим словами и действиями. — Ты девственница. И точно не готова прыгнуть в койку после парочки поцелуев. А я не могу позволить себе спать с ученицей 11 класса. Пусть и до выпускного осталось одна весна. Надо что-то ответить. Она поджимает пересохшие губы, быстро проводя языком. Еще раз делая глубокий вдох и выдох. Он прав. Но то, что она не готова, не значит, что она не хочет. — Лен, скажи что-нибудь, — нежно убирает пряди челки с глаз, гладит скулы одной рукой, обнимая чуть ниже поясницы другой. — Думаю, ты прав. — Приятно слышать. — Знаешь…ну… — блин, можно не смотреть на нее так, когда она пытается сказать что-то не самое приличное? Лена наконец-то разрешает себе немного сдвинуться, устраиваясь удобнее. Прячет лицо на сгибе его шеи. Так лучше — можно говорить. — Помнишь, перед выходом на ринг нужно тренироваться? Он отвечает не сразу, но в голосе слышно веселье. — Ты сейчас сравниваешь секс с боями без правил? Ну, все, можно сгорать со стыда. Но уже через несколько секунд она забывает про стыд — теплые пальцы скользят под футболку, легко касаясь живота, поднимаясь к талии. — Ты тоже права. Тренировки, но в границах разумного, договорились?***
Они так и не поняли, где должны быть те самые границы и что именно — разумное. Его имя уже срывалось несколько раз с ее губ — видимо, когда он находил самые чувствительные точки на теле. На улице рассвет, но Лена не замечает. Не замечает вообще ничего — потому что губы уже болят от поцелуев, белье влажное, а когда он так сильно, как сейчас, стискивает ягодицы, прижимая к себе, она двигается неосознанно. Скользит, вызывая обоюдный стон. — Ох…боже, — так тихо, — Вить…я не…не… Дыхание переплелось так, что не понятно, чей это выдох. Чувствует влажные поцелуи на груди, сквозь раздражающую ткань. Горячие пальцы, так правильно сжимающие грудь, что она не может не выгнуться в ответ на ласку. Запускает руки под ворот рубашки — она расстегнула только несколько верхних пуговиц, чтобы добраться до плеч — это, вроде, можно считать разумным? Обнимая, изучая, сходя с ума от ощущения, как мышцы каменеют от ее прикосновений. — … ближе хочу… Когда она сама тянет вверх футболку — они не соображают обоюдно. Лена чувствует только дрожь в своем теле и напряжение в его. Когда он переворачивает их так, что теперь Лена лежит на спине на жестком ковре, хлопок рубашки приятно холодит разгоряченную кожу — никаких мыслей о границах нет. Кроме тех сантиметров, которые разделяют их тела — Степнов навис над ней, почти не соприкасаясь. Он не может оторваться от нее. Такая… хочется целовать каждый миллиметр нежной кожи — и не кому их остановить. Выученная почти от А до Я шея, ключицы, грудь — без тряпки в виде футболки Лена — самое нежное, что может быть… вообще из всего в жизни. Губы накрывают затвердевший сосок — целует, легко-легко сжимает зубами — она сама подается навстречу. Лена использует запрещенный прием — он опирается на согнутые в локтях руки. Сгибы локтей рядом с ее руками — она не слишком сильно, но резко бьет его по рукам, заставляя упасть. На нее. Ловит его и обнимает за талию, прижимаясь. — Что… — они так удачно совпадают, — ты творишь? Она впервые проделывает с ним тоже, что и он делал всю ночь — касается губами его шеи. Твою ма-ать… Вырывает из глотки судорожные выдохи. Ей не нужно физически быть сильнее — он готов поддаваться сколько угодно. Лена перекатывает их так, что она снова сверху, но на этот раз они лежат. Снова целует его в шею. Тянется к оставшимся застегнутыми пуговицам. Руки сами ложатся на ягодицы, бедра поддаются вперед. В голове, где-то в самом дальнем углу, очень тихо и неуверенно «сто-о-ой». Она посылает эту мысль нахуй, сидя на этот самом месте.***
Лена не слышит ничего, кроме шума крови в ушах и его дыхания. О, чувствовать, что она, оказывается, может с ним сделать — лучший подарок на ее восемнадцатилетие. Звук достает до ее слуха и мозгов не с первого раза. Она прерывает поцелуй. Резко выпрямляется. Звенит. Противно. Кто-то звонит. Кто-то пришел. Лена так и замирает — сидя на нем, полураздетая, с обрушившейся на голову реальностью. Уже утро?..***
Бля-я. Кого принесло в…сколько сейчас? Раннее утро? Быстро пробегается по ней взглядом — искусанные, припухшие губы, раскрасневшиеся щеки, растрепанные волосы и шея…и грудь… бля-я-я-я. Вот это его унесло. Хотя она только «за» была, когда они все это вытворяли. Лена, кажется, в шоке. Он соображает быстрее. Садится, хватает лежащую рядом футболку и вкладывает в ее руки. — Иди в комнату. — А как же… Звонок все не умолкает. Да кто там такой настырный?! Сейчас ей явно нужен небольшой пинок. — Кулемина, але! — щелкает пальцами перед глазами, — резче. Она дергается, наконец-то приходя в себя. Встает, прижимая к груди футболку. — Ты…откроешь? — Да. Только не выходи из комнаты. — Спасибо, — она делает шаг в сторону выхода, тормозит, разворачивается и дарит быстрый поцелуй. Вылетает из комнаты, оставляя совершенно не в том виде, в котором преподаватель может открывать дверь в квартиру бывшей ученицы. Что ж. Он не зря играл в кино.***
— Виктор Михайлович?! — О, девчонки, привет! Проходите! На него уставились три пары глаз. Привет, Ранетки.