♪ Лепс — Одежда между
Манит и искрит огонь горячий
Он во всём, чего мы коснулись
Ярче мы вдвоём, током бьём
Пустота — единственное слово, которое приходило на ум от взгляда на его квартиру. Они зашли сюда 10 минут назад, и Степнов попросил Лену посидеть на кухне, пока он приведет себя в порядок и кому-то позвонит. А сейчас в душе шумела вода. У нее был отличный шанс осмотреться. Бросалось в глаза полное отсутствие того, что обычно придает уют дому — какие-нибудь фотографии, дурацкие магниты или календари, небольшой бардак в прихожей — да хоть что-нибудь, что указывало бы на присутствие жильцов в квартире. А тут будто и не жил никто. Может, он сдает ее? Нет. Точно нет — он же пришел сюда, как домой. Как раз недалеко от школы и от ее собственного дома. Блин, бродить по чужой квартире без хозяина — некрасиво. Но что-то же тут должно быть, кроме мебели? Кубки и медали со студенчества, например. Фото с родителями или с соревнований. Вода еще шумит. Планировка этой квартиры такая же, как у ее родителей — коридор, дверь в кухню, кухня небольшая, но тут арка в гостиную. А еще из коридора есть двери в ванную, туалет и спальню. Коридор с кухней она уже посмотрела. В гостиную заглянула. Осталась спальня — место, где люди хранят что-то ценное. Пара секунд — и она у двери. Рука будто приклеилась к ручке — и вниз опустить не может, и отойти никак. Просто загляну. Очень быстро. Даже заходить не буду. У нее наверняка осталась всего пара минут — некогда раздумывать. Кровать, шторы, шкаф, небольшой комод и … ничего?! Даже книги какой-нибудь у кровати. Журнала. Мяча. Гантелей. Ну хоть чего-нибудь. Она делает только один шаг вперед — может, просто не заметила… — Куле-емина, ты в курсе, что бывает с любопытными варварами? Ой. Она резко захлопывает дверь прямо перед своим носом и разворачивается. Черные брюки и черный джемпер — отлично, он хотя бы не в полотенце — это точно была бы ситуация из какого-нибудь***
То, что он здорово умеет готовить, было понятно еще осенью — тогда Лена валялась в полуживом состоянии почти неделю и не могла сама даже бутерброды сделать. Когда они готовили у нее вчера, Лене показалось, что он еще и любит это делать. Вот и сейчас, сидя на кухне, она наблюдала как Степнов ловко разбивает яйца в миску, перемешивает и добавляет какие-то специи и молоко. Наверное, на завтрак будет омлет. Тишина сейчас напрягала и вообще, у нее же карт-бланш на вопросы сегодня. Но Лена не знает, как начать разговор. Просто сидит на стуле и барабанит пальцами по столу. — Таак, ты здесь живешь? — Да. — Один? — Да. — Снимаешь? — Нет. Он что, так и будет отвечать односложно? — М-м. Ты тут вырос? — Нет. Можно дать ему подзатыльник? — Давно ты здесь? — Переехал, как в школу устроился — года три назад примерно, — он говорит, закидывая на сковородку два кусочка тостового хлеба. Ну, хоть что-то кроме «да» и «нет». — Это от родителей квартира? Только попробуй сказать «да-нет»! — Ммм… да, можно и так сказать. — Виктор Михайлович! — Что-то гремит. О, он уронил нож. — Лен, ты чего? — Оборачивается. — Ты обещал, что можно будет задавать любые вопросы. — Ну, так ты и задаешь. — А ты можешь хоть что-то отвечать, кроме «да» и «нет»? — Но я же ничего не обещал относительно ответов. — Он еще и ухмыляется! — Ты просто невыносимый… — Ладно-ладно, — примирительно размахивает поднятым с пола ножом, — давай еще раз попробуем. Я просто не привык с кем-то говорить на личные темы. Он снова отворачивается, и в этот раз ей не нужно вытягивать ответы. — Квартира от отца, но не в том смысле, как ты можешь подумать. Он вообще после окончания училища не считал нужным поддерживать отношения. Вот теперь в голове появилось сразу несколько вопросов, но она задает самый безобидный, на ее взгляд. — Что за училище? — Кадетский корпус для мальчиков с 5 по 11 классы при одной из военных кафедр… не помню уже, как правильно универ назывался. — Ты был кадетом?! — Это объясняло некоторые его привычки. — Ага. То еще веселье. — Одни ребята, да? — Конечно, нет. Девчонки-кадеты тоже есть. У них отдельный корпус был. На кухне начинает приятно пахнуть. Лена ловит себя на мысли, что ее омлеты пахнут не так. — Почему с пап… отцом так вышло? — Она очень надеется, что не заходит слишком далеко. Но он же пока отвечает. И судя по тому, что больше не отвлекается от готовки, она не задевает никаких запретных тем. — Не догадываешься? — Да-а-а… нет. — Ну, не у всех родители готовы давать ребенку выбирать что-то самостоятельно. Особенно, если это семья, где дедушка был военным, отец — военный и ты, по умолчанию, не должен сворачивать на кривую дорожку сомнительных вариантов. Кое-что ей режет слух: «отец» и «дедушка». Он хоть догадывается, как сильно такие слова рассказывают об отношениях в семье? А еще — ни слова про маму. Ей надо бы заткнуться. Сейчас же спросить что-то еще. Он вроде говорил, что сдает какую-то квартиру, а эту не любит. Спроси про квартиру, Кулемина! — А мама тоже такого мнения была? — Она дура. Знала, что так будет — вот сейчас он отвечает не сразу. — Ну… наверное, нет. Скорее всего нет. Как это? — Ты не знаешь? — Она ушла, когда мне было около 9-10. Лена выдыхает, чувствуя, как сильно ненавидит свой язык. Насколько же проще общаться с людьми, когда тобой руководят не чувства, а мозги. А у нее они явно выключились. — Прости. Пожалуйста. Я лезу не в свое дело. — Лен, это звучит неприятно, но мне все равно. Я ее почти не помню, для меня это как разговор о чужом человеке. Это ужасно. Это неправильно и … неправильно. — Она что, просто ушла и все? То есть… вообще никаких контактов? — Все готово, держи, — он ставит на стол две тарелки. Почему кто-то делает простые бутерброды, а у кого-то это — тостовый поджаренный хлеб, теплая ветчина и чуть-чуть расплавленный сыр. И даже самый просто завтрак становится таким вкусным. Она могла бы полюбить готовку раньше, если б знала, что так можно. Когда Степнов начинает говорить без ее вопросов, что-то внутри от его слов обрывается. — С десяти лет я рос с бабушкой и дедушкой. Они бы тебе понравились. Они вообще всем нравились. Дед — военный в отставке, но такой … душевный старик. Чем-то был похож на Савченко. Ему ребята всю жизнь писали-звонили, советовались — и он всю жизнь кому-то помогал. Весь такой справедливый, честный. Вот он точно как из 19 века. Они почти доели. Степнов откидывается на спинку стула, складывает руки на груди. — Вить, можешь не продолжать, если… — Да нет, все в порядке. Просто до сих пор не понимаю, почему отец стал козлом. Я плохо помню, но он, кажется, не понимал разницу между домом и казармой. Он вообще редко дома был — горячие точки, сборы, командировки. Они с матерью вечно орали друг на друга. Она, видимо, просто не выдержала — да и никто бы его не выдержал. Так что… сейчас уже я ее не виню. В детстве просто не понимал. Это была самая долгая речь, которую она от него слышала. Лена молча доедает, пока он просто сидит рядом и ждет. — Что, вопросов больше нет? Ты такая эгоистка. Он тебе столько всего рассказал, а ты думаешь о себе. Но она не могла не спросить. Хотя ответ и так был ей известен. — Есть кое-что. Про дедушку и бабушку… они… ну… они еще живы? — Нет. Ей страшно это спрашивать — но это главное, что нужно узнать. — Сколько им было? Он понимает. Лена видит по глазам. — Лен, поверь, больше, чем твоему деду. Она только почувствовала, как сдавливающее напряжение, которое возникло еще в самом начале его речи, отступило, как… — Да и они могли бы еще дольше прожить, если б не отец. — В смысле? — Из очередной горячей точки не вернулся. Вот черт. Просто блин… так бывает вообще? Иногда лучше чего-то не знать. Оставить за кадром, не пересекать границ. Но она же так сильно хотела залезть к нему в душу, да? — Каким бы он не был — это был их сын. А они даже попрощаться не смогли. Ну, сначала бабушку подкосило — следом деда. До этого момента Лена думала, что вот ей-то точно знакомо одиночество. Как никому другому. Сейчас она понимает — все могло быть гораздо хуже. Ее родители могли не вернуться из Африки. Дед бы этого не пережил. Да он и так тогда в больницу загремел… И пусть в реальности всего этого не произошло — но страх, расползающийся, ледяной, рисующий в мозгу мрачные картины возможных вариантов развития прошедших событий парализовал на долгие минуты. А пережила бы она сама такое? С кем бы она осталась? Одна. У нее бы осталась только она сама. Никакая она не смелая. Потому что, оказывается, она много боится до чертиков. — Лен, — его рука накрывает ее, выдергивая из щупалец мерзкого чувства не просто страха, а накатывающей паники, — слушай, это все было достаточно давно. Не надо так реагировать, пожалуйста. Как это можно пережить? Лена ведь могла его понять, как никто другой не смог бы. Она перебирается к нему на колени и обнимает за шею — прижимает к себе так сильно, чтобы точно знал. Понял. Он не один. Она никогда и никому его не отдаст. Вот так просто. Потому что он — только ее. — Прости-прости-прости, — шепотом, прижимаясь щекой к его щеке. Вдыхая родной аромат. Степнов гладит ее по волосам, легко целует в висок, будто пытаясь заставить забыть обо всем, что только что сказал. Но такое точно не забудешь. Сегодня больше никаких вопросов. Вообще. Они все подождут — у них впереди еще столько времени. — Ну, поедем? Покажешь, наконец-то, чем ты там занимаешься.***
— Последнее помещение. Не ной. День вместе — это здорово, но Лена предпочла бы какой-нибудь другой вариант времяпрепровождения. Любой, только бы не таскаться по всей в Москве в поисках того самого помещения, картинка которого, видимо, уже была в его голове. Да, похожий спортивный клуб для детей и подростков он видел в Питере. И теперь жаждал открыть что-то аналогичное в Москве. Но у них нет, слышишь, Степнов, нет помещений с таким видом! С такими же окнами, залами и вообще. Сдалась ему эта «питерская атмосфера». Играть в мяч можно и без этого пафоса. Они выходили из четвертого здания — на взгляд Лены, вполне неплохого. Но что она понимает, да? — Ты просто не понимаешь, о чем говоришь. Если бы побывала там хоть раз, не спорила бы. — Я не спорю. Просто невозможно найти здесь то, что ты хочешь. — Возможно. — Нет. — Да. Вот сейчас он точно вел себя, как Виктор Михайлович. Еще не хватало фразочки типа «Кулемина, не теряй присутствия духа» или «Не вешай нос». — А что ты делал в Питере? Это же почти не вопрос — так, поддержание диалога. — Служил. А в увольнениях мы любили погулять по… по городу. — Понятно. А как вас пустили в детский клуб? — Подружка сослуживца помогла. Она думала, что он ненавидит все, что связанно с армией. А вы полны сюрпризов, Виктор Михайлович. Видимо, удивление на ее лице считывалось легко — он ответил на немой вопрос. — Отец мечтал, чтоб я пошел по его стопам. Считал, что армия — как только я ее узнаю ближе –мне подойдет. После того, как он не вернулся… я как раз заканчивал университет и подумал, что, может быть, он был прав. И решил проверить. — А ты, получается, там увидел то, чем на самом деле хочешь заниматься, да? — Да я с детства мечтал о чем-то таком, но… — теперь удивленным выглядит Степнов, — … знаешь, иногда твои рассуждения ставят в тупик. Но, выходит, хотя бы одно из его наставлений привело к чему-то хорошему.***
Лена держит в руках книгу «Это было вчера». Только эта книга в единственном экземпляре — с его заметками на полях и признанием на первой странице. Это — ее подарок на восемнадцатилетие.***
Для нее этот март — самое прекрасное, что происходило в жизни. Несмотря на мерзкую погоду, на историю с дедом, на огромное количество занятий по подготовке к экзаменам. На последнее Лена периодически откровенно забивала — у нее не было особых проблем с учебой, а в медалисты она не стремилась. Все это казалось мелочью на фоне то, что зарождалось между ними. Она будто тонула и тонула в разговорах, в прикосновениях, в поцелуях, в его любви к ней. Не верилось, что кто-то может любить ее так. Если раньше Лена боялась нырнуть под воду с головой, то теперь все кардинально изменилось — чем глубже она погружалась в этот океан, тем сильнее боялась всплыть.***
Для него все было по-другому — уже после ее Дня рождения интуиция кричала, предупреждая, колотясь в истерике — они не дождутся выпускного. Лена оказалась сбывшейся мечтой — столько, блин, они пережили просто ради того, чтобы иметь возможность хотя бы в ее квартире не прятаться. И его паранойя настойчиво твердила — за то, что они собираются сделать, им придется заплатить еще большую цену. Временами он ненавидел свою интуицию.***
Каждое ее утро, даже на каникулах, начинается здесь. В бесячей больнице. Скорее бы забрать деда отсюда. — Ко мне Степнов приходил, — конечно, дедушка не мог о нем не сказать. Не вспоминать о Викторе Михайловиче — это что-то из разряда невозможного. — Да я знаю. — Виктор хороший парень, поддерживает меня, не забывает. Вообще хорошо, что такие люди есть на свете. Ей очень хочется закатить глаза. Хватит сводничать! — Угу. — Это я знаешь к чему? Да уж понятно. — Нет пока. — Если я помру вдруг, мне бы очень хотелось, чтобы у вас все срослось. Да бляяяя! Сколько можно?! — Дед! Ну ты даешь! — Мне, конечно, хотелось бы чтобы это произошло попозже, но ты же видишь, какой я хворый стал, — Лену разговоры на эту тему выводят из себя больше, чем его «любовь» к Гущиной. — Дед, ты что такое говоришь? Не смей даже думать об этом. — Лен, мне же уже не 17 лет. — И что? Помирать сразу? — А после истории Виктора ей вообще слово «смерть» от дедушки слышать невыносимо. — Хватит уже ерунду говорить. Панику развел! — Да никакой паники, Леночка. Просто если со мной что-то случится…я только хотел, чтоб ты знала, я не против ваших отношений. Это что, благословение что ли? Степнов бы ахуел. — Да я и так знаю. О смерти-то зачем говорить? Чтоб мыслей у тебя таких не было. Совсем с ума сошел… Я на тебя обиделась. — Лен, но в моем возрасте эти мысли вполне естественны. Так, все. Сейчас они поссорятся, а Лена не может ругаться с дедом, пока он тут, на этой койке. — Умирать он собрался… только о себе и думаешь, — она встает, целует дедушку в лоб и берет сумку, — короче, умрешь — домой не приходи, ясно? Дедушка обнимает на прощание. Лена улыбается, вспоминая пристрастие Виктора к здоровой еде. — Завтра бананов тебе побольше принесу. Говорят, они настроение поднимают и для мозга полезны. Лена едет домой зная, что сегодня вечером он позвонит. Как обычно. А еще она знает, что до выпускного уже меньше, чем одна весна. Всего два месяца — какие-то незначительные восемь недель и несколько дней июня. И каникулы заканчиваются через два дня.***
Степнов набрал ей, когда шел домой — хотелось поделиться хорошей новостью, ведь тот самый зал — последний, который они посмотрели, можно арендовать. Документы будут готовы через полторы-две недели. Но у Лены не просто грустный голос. Безжизненный. Он решает, что расскажет лично. Отвлечет от ситуации с дедушкой. Писатель хандрил весь последний месяц — наверняка наговорил ей снова всяких глупостей. Свернул в сторону ее дома, хотя до его подъезда оставалось несколько метров. Прилетел к ее квартире минут за 10. Лена открывает молча. Предчувствие нехорошее. Сердце ускоряется, хотя был бы повод. — Ну, кому тут грустно? На первый-второй рассчитайся, — он останавливается в коридоре, не снимая пальто. Кажется, если он зайдет дальше прихожей сейчас — случится непоправимое. — Первый, — она подходит так близко… «Черт-черт-черт». Его накрывает ее запах, лишая возможности соображать. Дыхание сбивается. Только бы было больше кислорода без нее. — Лен, ну ты чего? — А вы разве не догадываетесь? — ее «вы» — как он отвык от этого. По коже пробегает волна мурашек. — Нет. Если что-то нужно, ты намекни, я мигом… — в этот раз ему нужно уйти. Он обязан. Но ее взгляд не дает сдвинуться с места. Приковывает к себе. — Вы мне нужны, — то, что она делает — в корне неправильно. То, как целует его в этот раз… Поцелуи не должны быть такие отчаянные. Полные странной невысказанной боли. И все-таки на несколько секунд он поддается. Потому что отталкивать ее с каждым разом все сложнее. Всего пара секунд. — Лена, нет. — Ну почему? — Я… — это ловушка. Сам не знает, почему, — … не могу объяснить. Отвернуться от нее — невыносимо сложно. Потому что ему самому уже кажется, что правильнее будет остаться. Холодный метал ручки обжигает раскалённым холодом. — Вы постоянно уходите. Ее тихий голос — капкан. — Почему ты всегда меня бросаешь? Пощечина. Лучше бы она его ударила, чем говорила так. Он резко разворачивается, но рука все еще сжимает ручку входной двери. — Я никогда… — Ты знаешь, о чем я. Не про деда, бои или завод. — Лен… — Я просто…я не понимаю. Мы же уже…почти. Что изменится за 2 месяца? Ловушка готова захлопнуться, когда она произносит так, а только восстановившееся дыхание снова сбивается от одних ее слов.***
Лена ведь ни разу еще не говорила это слово прямо. Она делает глубокий вдох. — Я не хочу ничего ждать. Я люблю тебя сейчас. Хлопок — щелчок. Дверь в ее квартиру закрывается. Он двигается плавно и быстро одновременно: шаг к ней, руки ложатся на бедра — разворачивает и толкает назад, к стене — еще шаг вперед, прижимает весом своего тела. Так как мечтал уже очень давно. Лена цепляется в ворот рубашки, притягивая еще ближе — расстояния между ними не осталось. Ты нужен мне. Столкновение ртов похоже на очередную схватку — в этот раз непонятно, кто начал это сумасшествие первым. Ей все это безумно нравится. Нравится чувствовать, когда он целует ее так — когда одним надавливанием на челюсть заставляет открыть рот шире, когда его язык внутри, когда прикусывает губы на грани боли. Это невероятно правильно. Внутри все завязывается в тугой узел, живот сводит от напряжения, сердце отбивает марафонный ритм и это все намного лучше, чем на любых соревнованиях и выступлениях. Лена не может остановиться — руки хаотично путешествуют по его плечам, шее, волосам. Она то поднимается на носочки, то опускается. Прогибается в спине, стаскивает тяжелое пальто с плеч, швыряя куда-то в сторону. Он только помогает снять его с себя и тут же возвращает руки на ее бедра, впиваясь в них пальцами так, что наверно останутся синяки — будто он все еще пытается контролировать ситуацию, хотя она не видит причин держаться за трезвый рассудок именно сейчас — когда у нее во рту его язык, а член уже упирается в низ живота. Он так быстро возбуждается. Ты хочешь меня не меньше. Но он упрямо пытается держаться за остатки рассудка и хоть каких-то представлений о том, что на самом деле правильно, а что — нет. Именно рассудок должен диктовать эти правила, а не вскипевшая в венах кровь и напряжение в штанах. Словесная баталия сейчас — худшая из всех его идей. Но он должен, нет, обязан хотя бы попробовать вразумить их обоих. Когда Степнов отстраняется, из ее горла вырывается тихий всхлип. Губам холодно от обычного воздуха. Не давая ей опомниться, тут же начинает целовать шею. Тело с каким-то садистским удовольствием предаёт мозг, потому что то, что нужно сказать, никак не сходится с тем, что он делает. Не сходится с тем, как сильно он хочет ее. Нет-нет-нет. Ты же хотел объяснить. — Ты не понимаешь, да? — Лена откидывает голову назад, когда его губы касаются ее горла. Руки уже не сжимают, а оглаживают бедра, поднимаясь к ягодицам, пока ее пальцы путаются в его волосах, не давая отстраниться — он не против и против одновременно. Вынос мозга. Он ничего не может сделать с собой — прикусывает нежную кожу в том месте, где точно знает, что ей понравится. То, как она заходится в своих вдохах-выдохах в такие моменты — его новая любовь. — Не представляешь даже — не отрываясь от ее горла, спускаясь губами к краю кофты, одним движением вниз стягивая с нее ненужную тряпку. — Как сложно, — под кофтой футболка. Сука, бесит. Нет, это хорошо. Одежда — это хорошо. — Сказать тебе «Нет». — Пальцы в его волосах внезапно исчезают. Она дёргает его за полы рубашки, вытаскивая ее из брюк. Для нее одежда явно не так важна. — Сводишь с ума, Лен, — он хватает ее руки и прижимает к стене над головой. Зажимает ее между собой и стеной так сильно, что она не может пошевелиться. Это ужасная идея. Потому что чувствовать ее так, под собой, чувствовать каждый изгиб тела — пытка для выдержки. Самая желанная пытка, которую только можно придумать. — Какого… — дыхание сбилось от его поцелуев-… хрена? — когда она смотрит ему в глаза зеленой радужки почти не видно за расширившимися зрачками. Степнов делает глубокий вдох. Ну, что ж. Раунд. Он не отводит взгляд от ее глаз, одной рукой крепко прижимая ее руки к стене, костяшками другой нежно гладит раскрасневшиеся щеки, пока она обиженно сопит. — Ты не лишишься девственности в коридоре. Серьезно? О, Лена уже прекрасно знает эту игру. Губы растягивает улыбка. — Мне все равно. Важно с кем, а не где. — Ты же не думаешь, что я… Она усмехается, перебивая. — Нет, ты же не думаешь, что я хочу лепестков роз или какой-то розовой фигни вроде этого? , — она резко дергает головой, отбрасывая его руку от лица. Закидывает ногу на его талию, поднимаясь на носке — он неосознанно подхватывает ее за бедро. Запрещенный прием. Их разделяет несколько слоев одежды — но он чувствует… как она там сказала… «мы почти…»? Вот же… любительница боев без правил. Какая ты … Жарко. Горячо. От ощущения трения, когда она еще раз поднимается на носок и опускается, из горла вырывается почти звериный рык, а рассудок вот-вот отключится, потому что единственным желанием остается почувствовать ее так, как она сама хочет. Глаза закрываются от прокатившейся по телу волны желания нарушить свое обещание прямо сейчас — трахнуть ее в этом темном коридоре у этой гребаной стены. В этом раунде он не может ей возразить, потому что, как назло, в голове нет подходящих аргументов. Раунд. Выдавливать из себя связную речь, когда она ведет себя так, почти невозможно. Но это последний шанс. Он втягивает в себя воздух, не открывая глаз. — Ты в курсе… — слова царапают горло изнутри, — …у меня нет с собой презервативов, — звучит, как добровольное признание поражения. Но. Секунду она молчит. Неужели… получилось? Радость с примесью сожаления. — Посмотри на меня. Когда Лена говорит ему его же фразы — крыша едет. Открывает глаза. Она смотрит так … он понимает, что это все-таки его капитуляция. Страшно представить, какая по счету. Она могла бы вообще больше ничего не говорить. Он отпускает ее руки почти одновременно с тем, как Лена произносит: — Вить, я тебе доверяю. Я люблю тебя. Проигрывать ей — его самою любимое занятие в мире. — В моей комнате, нижний ящик стола. Он выдыхает. Чувствует, как она обнимает за шею, аккуратно, намного аккуратнее чем он, касается губами подбородка, скользит языком, обводя кадык, ниже — к яремной впадине у горла — дарит такие ощущения, ради которых он готов на все. Даже на сделку с совестью, дьяволом, моралью — с кем и чем угодно, кто взамен может пообещать ее. Мыслей голове больше нет. — Иди ко мне, — подхватывает за ягодицы и прижимает к себе. Лена обвивает его талию ногами и сжимает так сильно, что он может не держать ее. Ощущение губ на шее, языка, выводящего круги, теплого тела под собой, запаха, кожи — кружит голову, превращает кровь в раскаленную лаву, густеющую в венах. Резко тянет вверх футболку — Лена отрывается от него, поднимает руки, немного прогибаясь в пояснице. Кидает футболку в сторону — туда же, где валяется его пальто и ее кофта. Она тут же прижимается к нему сильнее, и он готов проклясть себя за то, что не дал ей стянуть рубашку с него минутами раньше. Хочется чувствовать ее без преград — любых, как выдуманных ими, так и физических. Руки проходятся по ее бокам, по талии, шее. Одна путается в волосах, притягивая к себе. Целуя так, как она просит — наверное, он скоро выучит наизусть ее рот. Чувствует, как дрожат ее пальцы, когда она возвращается к тому, на чем он ее прервал: расстегивает пуговицы на рубашке. Нет, это была не шутка на счет коридора. Нужно дойти до кровати. Несколько шагов всего, но она каким-то образом успевает расстегнуть все пуговицы. Сердце готово выскочить из груди в моменты, когда он чувствует ее — кожа к коже. Сам скидывает рубашку по пути в ее комнату. Лена осознает, что они больше не в коридоре, когда падает на спину — под ней что-то мягкое. Как они вообще оказались в ее комнате — она не поняла. Почувствовала, только когда он внезапно пропал, унося с собой все тепло. Руки инстинктивно тянутся к груди, в попытке закрыться — толи действительно от кажущегося холодным воздуха, толи от смущения. Сочетание в ней какой-то адовой наглости и упрямства с таким наивным девчачьим стеснением вызывает в мышцах почти болезненные ощущения — одновременно хочется прижать ее к себе в попытке успокоить и прижать к матрасу в попытке отыметь до потери пульса. До второго они еще дойдут. А пока… — Не надо… — он навис над ней, устроившись между ее согнутых в коленях ногах, опираясь на одну руку, другой отводя ее ладони от груди, — ты — самое прекрасное, что можно увидеть. Ей не нравится, что сейчас между ними так много пространства. Хочется, чтобы он был так же близко, как в коридоре. Пальцы покалывает от желания прикоснуться к мышцам пресса — в темноте комнаты почти ничего не видно, но свет из окна так красиво подсвечивает его силуэт. Она приподнимается на локтях. Взгляды сталкиваются и кажется, вокруг все искрится больше, чем от столкновения языков. Из нее будто вышибли весь кислород. На нее никто и никогда не смотрел так, не говорил таких слов. — Пожалуйста… — Лена не может сформулировать, что именно просит, но он делает то, что нужно. Толкает ее обратно на спину, целует в ямочку между ключицами, накрывает грудь ладонью, сжимает, спускаясь поцелуями ниже, вырывая из ее горла звуки, из-за которых ей наверняка будет стыдно потом. Рука сама тянется к губам в попытке заткнуть… — Не смей, — когда он говорит этим своим командно-тренерским тоном, отдергивая ее руку от лица и прижимая к подушке, она готова сделать все, что угодно. Если Степнов сейчас произнесет что-то вроде «руки по швам», то секс, возможно, ей вообще не понадобится. В горле так сухо, что говорить не получается — она просто притягивает его за волосы к себе. Я больше не буду — только вернись к тому, на чем остановился. Ей кажется, что он понимает — кожей чувствует усмешку на губах, когда… о боже. Когда язык касается груди, обводя поочередно ореолы сосков, нежно целуя, ее будто накрывает тот самый космос с головой — она теряется в обрушившихся ощущениях — путается, блин, в собственном теле. В ушах шумит, она уже не слышит сама себя. Остались только его прикосновения, на встречу которым она так выгибается, что сводит спину. Он опускается еще ниже — глади кожу над ребрами, поцелуями прокладывает влажную дорожку на животе — к джинсам. Она дышит слишком часто. Интересно, от секса может быть гипервентиляция? У нее рассудок тронулся от всего происходящего, если в момент, когда он расстегивает ее джинсы, она думает о такой ерунде. Когда Степнов опять отстраняется, стаскивая с щиколоток остатки одежды, на секунду к ней возвращается ясность мыслей. Она успевает понять только две вещи — стеснение смыло горячими волнами желания. А еще ей плохо, когда он так далеко. Физически плохо — в животе уже не просто тянет — ей необходимо ощущать его. Внутри все так сильно сводит от напряжения, что это почти похоже на боль. Когда она чувствует его губы на внутренней стороне ноги, скользящие вслед за губами пальцы — от икроножных мышц к коленям, целуя, замедляясь на бедре, касаясь каждого сантиметра кожи — тело просто трясет. Ноги дрожат, руки стискивают простынь, стопы сами поднимаются на носочки, упираясь в матрас. — Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, — голос пропал. Она может только просить и то, шепотом. Ей все это не нужно. — Не нужно…просто… Вить, пожа-алуста… — Куда ты так торопишься? — дыхание уже так высоко, если бы только у нее было чуть больше терпения. Она не знает, что ответить. Просто чувствует. Чувствует, как сильно он нужен ей и все. — …нужен…понимаешь, — это даже не стоны. Полувсхлипы. То, как она реагировала на каждое его действие и движение, как произносила его имя в эти мгновения, как хотела его — ради этого можно сделать все, что она просит. И хотя единственным желанием было замедлить время, растянуть эту ночь до бесконечности, оставить их в этой кровати хотя бы до утра — сейчас это неважно. Два пальца легко скользят внутрь. С ума сойти. Так горячо, влажно, нежно. Наружу. И еще раз. — Охренеть, Лен, — толчок внутрь — чувствуя такую сводящую внутренности нежность, что просто… — еще раз — ты тоже нужна мне — еще, ускоряя темп — так нужна… хватает воздух короткими вдохами. Его дыхание такое же рваное, как и ее. — С …о-оу, — с ее губ срываются нечленораздельные звуки. Самое красивое, что он слышал. Даже лучше, чем ее песни. — Стой! — хватает за его руку, тормозя. Она могла бы получить то, что хочет, прямо сейчас. Но Лена не хочет — так. Еле поднимается на трясущихся руках, сталкиваясь с почерневшим взглядом, раскрасневшимися щеками, дыханием через рот, растрепанными волосами — на секунду забывая, что хочет сказать. Такой красивый сейчас… не верится, что он с ней. И они так близко — он все еще сидит между ее ног. Глаза в глаза — чувствует, как он убирает пальцы. Если они не займутся нормальным сексом прямо сейчас, она взорвется. — Мы можем пропустить вообще все прелюдии? Охуеть. Хотя… Губы растягиваются в улыбке. И чему он так удивился? — Лен, это секс, а не спорт. Здесь не обязательно придерживаться «быстрее-выше-сильнее». Опять целует ее — медленно, нежно, пытаясь переубедить, возвращая на спину, и в этот раз ложится сверху. И когда она оказывается полностью придавлена к постели, когда чувствует тяжесть тела, холодную пряжку ремня на животе, член, оказавшийся в самом нужном месте, когда он подхватывает ее ногу под коленом, поднимая чуть выше, ему почти это удается. Но всего одно сильное скольжение — и вспышка боли-желания пронзает тело с новой силой. Прервать поцелуй многого стоит для нее. Она обхватывает его лицо руками, смотря прямо в глаза. — …просто больше не могу…понимаешь? Не могу ждать… Глубокий выдох в ее губы. — Точно сведешь с ума когда-нибудь, — быстро целует ее и поднимается. Лена слышит, как скрипнул диван, как звенит металл ремня, шуршит одежда и открывается ящик стола. Предвкушение, страх, желание, волнение, любовь — представить было невозможно, что реально чувствовать так много и так сильно одновременно. Когда они наконец-то оказываются одинаково раздеты и прижаты друг к другу комнату оглушает совместный стон. Вау. Это … просто вау. Жарко. Такой горячий, что хочется прибить за то, что так долго оттягивал этот момент. Они сочетаются идеально. — Будет немного больно. — Мне больно без тебя, — но она все же крепко зажмурилась, вцепилась пальцами в его спину, чувствуя как перекатываются мышцы у лопаток, как ее собственные мышцы пресса напрягаются до жжения, задерживая дыхание в ожидании, что вот — сейчас — должно быть больно. И совсем не ожидая почувствовать то прикосновение, которое он дарит — будто случайно задевает ногтем сосок. Резкий вдох. Глаза сами распахивается. — Ты… — Мм? — слегка прикусывает нижнюю губу и тут же проводит языком. Спина снова чуть выгибается, в попытке чувствовать его полностью. Но он отстраняется на несколько сантиметров. — Почему… Повторяет ласку, чуть сильнее сдавливая другой сосок — она реагирует. Вскидывая в этот раз бедра — Степнов быстро подается вперед, подхватывая ее. Миг — и одним движением заполняя полностью. Черт! Она вскрикивает больше от неожиданности, со всей силы врезаясь пальцами в его спину. Больно… было уже. Только что. Вспышка такая кроткая, что поймать именно тот самый момент не удалось — он отвлёк ее. Всего пара секунд — а Лена ждала чего-то до безумия болезненного. Об этом же так много говорили. Да, неприятно, да, больновато но…скорее странно. Чувствовать внутри своего тела кого-то еще. — Открой глаза, — его голос заставляет расслабить пальцы, вдохнуть. Легкий поцелуй в плечо, в место на шее, где бьется пульс. Блин, она провалилась в свои ощущения — лучшего момента для анализа и самокопания не придумаешь. — Я…я просто… — смотреть в глаза сейчас фантастически легко. Лена никому в жизни так не доверяла. — Спокойно, — он улыбается, — выдыхай. Свои мысли по этому поводу она сформулирует позже. — Все хорошо? Она снова закрывает глаза на несколько секунд, прислушиваясь к собственному телу. Все на удивление отлично — ощущение невероятной правильности, целостности. Боль уступает место совсем другому чувству. Захотелось… она немного поддается навстречу, заставляя теперь его впиваться в ее бедро сильнее. — Лена… — на ухо, так низко, возвращая ее в центр только-только утихшего вихря безумия. Ей же может быть неприятно. Больно. Нельзя, наверное, вот так сразу сделать то, что хочется больше всего на свете. Глубокий вдох. Так медленно, как только можно, он почти полностью выходит из нее. И обратно. Хватает секунды, чтобы понять: это самое приятное, что она когда-либо чувствовала. Дыхание снова ускоряется. — Вить, — руки на спине легко гладят его, опускаясь к талии, обнимая, — все хорошо. Можешь быстрее, — она совсем слабо сжимает пальцы и тянет на себя. Разрешая. Этим разрешением невозможно не воспользоваться. Терпения хватает всего на два неторопливых движения — ее нога на его талии — слаженный звук совместного стона и… — Обхвати меня ногами. … его уносит. Ускоряясь, погружаясь глубже в нее, проникает языком в рот. У нее внутри влажно, жарко. Сильнее. Почти вбиваясь в так давно желанное тело. Сходя с ума. Сцеловывая капли пота с ее виска. Какая-то гребаная потребность лишить их кислорода и пульса. Чем больше она разрешает — тем больше хочется. Вжимая в матрас, наращивая темп, закручивая спираль желания еще сильнее, так, что Лена первая разрывает поцелуй — целоваться сейчас не получается. Из горла вырываются вперемешку стоны, всхлипы, несвязные звуки, а единственное, на что она способна — подстраиваться под ритм и его движения. Слушать себя, его, звуки тел, сталкивающихся с силой хлеще, чем в любом бою. Икры скользят по мокрой от пота спине, пальцами одной руки со всей силы впивается в его плечо, другой — путается в волосах, пытаясь сосредоточиться на мужском теле, остаться здесь — в реальности. Хотя бы еще немного. Только бы видеть, чувствовать не себя, а его. Таким Степнов ей нравится больше всего — впервые абсолютно потерявшим контроль. Способным только дышать, целовать и двигаться в ней. Но сознание предает ее, когда Лена чувствует пальцы в месте соединения их тел, ласкающие клитор, надавливающие, заставляющие упираться в подушку затылком, даря такие яркие ощущения — сбивающие ее с ритма и подводящие к зарождающемуся оргазму. Последнее, что Лена чувствует и понимает… — Ви-ить… … с ее губ хрипом срывается его имя. Как в том сне — ее будто выбивает из собственного тела. Взрыв такой сильный, что она не контролирует… слишком сильно прижимает его к себе, наверное, не давая возможности дышать, больно упираясь пятками в поясницу. Упуская момент, который мечтала почувствовать — только кожей ощущая низкий стон — и он падает на нее, видимо, тоже не контролируя себя. На несколько секунд время замирает. Охренеть. Если это был только первый раз… Лена пытается восстановить дыхание, нехотя разжимая пальцы. Опуская ноги на матрас. — Черт… — его до сих пор трясет, — я чуть не … — он не договаривает, приподнимается на локтях, выходя из нее полностью. Вот теперь она чувствует, как же сильно влажно между ног. Сочетание приятной слабости и легкого саднящего чувства прямо там. Лена заставляет себя открыть глаза только затем, чтобы видеть его. Сейчас радужка привычного небесно-голубого цвета, влажные пряди прилипли ко лбу. После секса Степнов выглядит совсем по-другому. Таким юным. Он обводит контур ее губ подушечкой большого пальца. Смотрит так, будто видит впервые. Воот. Вот сейчас Лена чувствует запоздалый румянец, начинающий жечь скулы. — Что? — Я просто… ты хоть понимаешь, чуть не оставила себя без оргазма? А, ну она просто хотела увидеть его оргазм. Лена улыбается. Кажется, им обоим это нужно. — У нас есть еще две попытки.***
Лена спала так сладко и крепко. Впервые на его памяти. Будить ее было бы преступлением. Виктор и сам не помнил, когда последний раз спал почти до одиннадцати утра. Он старался вести себя как можно тише, когда пошел в душ. Когда готовил завтрак. В это утро интуиция будто спала вместе с ней. Может быть, он и правда просто параноил? Может быть, эта весна давала им шанс? Звонок телефона разрезал тишину, грозя разбудить ее. Он ответил почти сразу же, даже не смотря на экран. — Да? — Доброе утро! — Николай Павлович? — Вить, зайдешь ко мне?***
Кабинет Савченко ничуть не изменился. Хотя что тут могло измениться за несколько месяцев? Это у него жизнь перевернулась — а в школе-то ничего не менялось годами. Николай Павлович предлагал вернуться сюда. В школу. Вот тебе и интуиция. Не подвела, сука. — Всего на два месяца, Вить. Ну, где мне сейчас, под конец года физрука и ОБЖшика найти, а? Самому что ли экзамены принимать? — Николай Павлович, вы же знаете сами… про мечту. Я ведь даже помещение уже нашел. Документы оформляю. Я же несколько лет к этому шел. — Да знаю я! Виктор Михайлович, ну ты подумай сам. К чему открывать секции под лето? К чему? Пока ремонт сделаешь, пока найдешь еще тренеров, пока наберешь учеников… Ну, в чем-то он прав был. Если бы проблема была только в этом. — Вот все вы так. У кого любовь, у кого клуб, у кого семья. А мне что прикажешь делать? Делать что? — Ну, может есть замена… — Степнов, ты хоть понимаешь, что сегодня последний день каникул? Завтра детям на уроки идти — к кому? Я тебя без опыта взял? Взял. Всему научил? Научил. Как из квартиры больше денег получить, чем от обычной сдачи, подсказал? Подсказал. Ты мне как эти дети — как родной. Даже по собственному дал уволиться осенью! Имей совесть, а. Совесть имей! Да вот ее-то он как раз и отымел. Степнов молчит. Потому что сказать правду невозможно. Только смотрит на письменный стол, заваленный приказами и отчетами. — Ну, что ты мнешься, а? Выручай, Вить. Я тебя же еще и с Комитетом спорта сведу, и со школой олимпийского резерва. — Шантаж, Николай Павлович? А если откажусь, не сведете? Савченко внезапно сдувается, как воздушный шарик. Как же он похож на его деда. — Да что ты говоришь такое… познакомлю конечно. Я ж по-человечески прошу, Вить. Неужели так не нравилось у нас? Ты козел, Степнов. Неблагодарный козел. Козлопас. Мысль вызывает улыбку. — Да нравилось. Очень нравилось вообще-то, но сейчас… все как-то изменилось. Николай Павлович сдается. — Ладно, Виктор Михайлович, я тебя понял. Понял тебя, иди. В среду позвоню, скажу, где и с кем встретиться надо будет, — Савченко и правда смотрит, как на одного из своих выпускников, которыми гордится. Это что, выбор? Степнов встает, направляясь к двери. Вот она обрадуется, конечно. Уже у двери. — Всего 2 месяца, да? — Да, Вить. До конца экзаменов. А там отчетность сдашь и все, иди к своим мечтам. Все таки совесть у него есть. Как и чувство долга. Вы такой старомодный. Благородный, как из 19 века. Ты, Кулемина, почему-то вечно оказываешься права. — Принесу завтра кадровику документы. Он уже готов выйти, как Савченко добивает. — Вот и отлично! Спасибо, Вить. А завтра как раз конкурс между Ранетками и нашей новой группой. Соскучился по своим подопечным наверное? Он только выдыхает и прикрывает глаза. Вот дерьмо. Не то слово, как «соскучился».