♪Мот — Август — это ты
Где другие строят стены
Мы построили мосты
Дверь за ним с грохотом захлопнулась минут пять назад, а Лена все стояла на том же месте. Ощущение, что она оказалась в космосе без скафандра — состояние бесконтрольного свободного падения — она летела-летела-летела, как во сне. Это от поцелуя или так проявляются последствия сотрясения? Поцелуй… Кончиком языка провела по уголку нижней губы — там, где только что чувствовала его дыхание. Тебе понравилось, Кулемина. Целую неделю — когда Степнов был рядом, заботился, когда они разговаривали ночью на кухне — ей казалось, что ну, может быть…так и должно было сложиться? Может быть, все идет по какому-то высшему замыслу? Суждения, вовсе ей не свойственные, но что не выкинет травмированный мозг? Сомнения в правильности происходящего появились вчера вечером — сложно было не заметить, что ссадины на скуле и губе учителя были так похожи на ее собственные, только слабее. Виктор Михайлович обычно отличался хорошей координацией и отменной реакцией, поэтому слова про дверной косяк вызвали больше вопросов, чем ответов, но озвучить их Лена не осмелилась. Во-первых, показалось, что он чем-то расстроен и напряжен, а навязываться и давить не хотелось. Во-вторых, за ужином она надеялась отвлечь его от мрачных мыслей непринужденной болтовней, и, если повезет, узнать, что произошло на самом деле. К несчастью для нее самой, план сработал — когда Степнов намекнул, что маклеры ее больше не побеспокоят, он дал зеленый свет всем ее переживаниям. Вы опять столкнулись с ними во дворе? Они ждали меня? Была стычка? Конечно, Лена представляла себе их возможный «разговор». Особенно, вспоминая все те слова, которые он несколько дней назад кричал в телефон, когда «работодатели» решили подонимать ее звонками. К счастью, в тот момент, когда он выхватил телефон из ее рук, звонивший уже бросил трубку. Теплое, мягкое чувство той самой «правильности» медленно преображалось в слишком знакомое отвратительное чувство вины. Это все из-за тебя: дед в больнице, Степнов с разбитым лицом, ты сама чуть коньки не отбросила. Довольна? Разобралась?! Неудачница. Он больше не хочет с тобой разговаривать — сбежал так быстро, что и проводить не успела. Ты вечно все портишь. Увы, найти контраргументы было сложно. Лена ненавидела, люто ненавидела все эти эмоции — американские горки, от которых начинало тошнить. На сколько было бы проще, если бы все люди в мире пользовались исключительно логикой и головой? Утром Виктор Михайлович все-таки пришел к ней — пусть всего лишь за печатной машинкой для деда, но пришел. Может, хотя бы он не винил ее в случившемся? Уже на пороге она обратила внимание на то, что выглядел Степнов еще хуже, чем вечером. Такой….помятый. Она пыталась найти этому объяснение, когда искала сумку для печатной машинки. И тут. Вдруг. Как гром серди ясного неба. Может, он и не спал вовсе. А что, если он был в соседнем доме? Ну, дела ночные? Кулемина, еще раз, это не твоё дело! Но он же не просто так с ней… С тобой что? Нянчится? А если б кто-то из девчонок оказался в похожей ситуации? Он бы наверняка никого не оставил справляться самостоятельно. Так что не принимай на свой счет. Раздражение, чувство вины, вопросы-вопросы-вопросы, сотрясение — слишком крепкий коктейль для нее. Лена даже не поняла, что именно и кому хотела доказать: себе — ему — своему чувству вины? Просто нашла самый странный выход эмоциям — дотронулась до злополучной ссадины. И внутри все разом заткнулось. Шок. Тишина в голове. Сердце стучит так, что он наверняка слышит. Горячая кожа. Скулы. Губы. Невесомость. И его уход. С космической высоты она упала — и врезалась в бетонную реальность. ЧТО ТЫ НАТВОРИЛА?***
Дрожь в теле такая же, как на ринге перед ударом в голову. Ну, и как ты это объяснишь? Она заставила себя сдвинуться с места спустя вечность после его ухода. Дошла до ванной комнаты. Умылась ледяной водой. Два раза. Подняла глаза к зеркалу. Девушка в отражении смотрела на нее с ненавистью. Лена ненавидела, когда не могла что-то понять — объяснить — разложить по полочкам — проанализировать — расщепить на атомную цепь причинно-следственных связей. В ее картине мира не было места необъяснимым явлениям и событиям. И от того, что сейчас эта самая картина с треском рвалась прямо на глазах — она ненавидела себя. Когда это началось? Может тогда, когда ты решила, что поцеловать преподавателя — отличная, мать его, идея?! Нет. Нет — она не принимала этого решения. Она не собиралась это делать. Это не ее вина. Просто Степнов заврался. Она ненавидела ложь. Как будто последний месяц жизни не она лгала всем вокруг. Без разбора. Это другое. Нихрена это не другое. Ложь, вранье, фантазии — все это никогда не приводит ни к чему хорошему. И доказательство этому факту — ее вид в зеркале. Их разрушенная дружба. Только не начинай тут истерику. Все можно исправить. Давай. Спокойно и медленно. Думай. Факт первый. Они не просто учитель и ученица. Это было понятно еще давно, и с этим не поспоришь. Окей. Факт второй. Он вытащил ее из дерьма. Он нянчится с ней. Он заботится о ней. Спорить с этим тоже глупо. Факт третий. Он наплел ей про срочные дела. Он не ночевал дома — это очевидно. В таком виде он пришел откуда-то…от кого-то. Пришел рано, перед уроками. Возможно, нет, точно, у него есть личная жизнь. Должна быть. Та самая, нормальная, взрослая личная жизнь. Возможно, она для него больше, чем ученица — но она все еще ученица. Он заботится о ней как… как она о дедушке. У нее есть определенные чувства — симпатия. К учителю. И, кажется, утром она выбесилась — приревновала его к гипотетической «личной жизни»? Факт четвертый. Он отшатнулся от нее, как от прокаженной. Он ушел, ничего не сказав. Потому что ни друзей, ни преподавателей, ни тренеров не целуют. И уж точно семнадцатилетняя школьница из 11А не может целовать своего учителя физической культуры. Он отреагировал именно так, как должен был отреагировать. Верно? Верно. Вывод: она только что собственноручно, по глупости, испортила отношения с человеком, которым дорожила. И она обязательно все исправит. Все так сложно. Что ей делать? Закрывает глаза. Глубокий вдох и выдох. Ты — за стеной. Ты ничего не чувствуешь. Вдох-выдох. Стены такие прочные, что не прорвется никто и ничто. Открывает глаза. У Лены есть план.***
— Лен, все зависит от тебя. Но ответить нужно быстро — завтра уже концерт. Девчонки пришли к ней полчаса назад — рассказали о предложении Эмилии Карповны продвигать их группу. Именно сейчас это казалось самой настоящей удачей, ведь заработанные деньги до зимы могли закончится. А тут им будут платить за концерты. Невероятное стечение обстоятельств. — Вот это скорость. Наташ, а ты что думаешь? — А меня все устраивает, я согласна. — Понятно. Ничего себе задачка — особенно в тот момент, когда у меня такая ситуация. Заработанных денег надолго не хватит. Блин! Язык твой — враг твой, Кулемина. — Каких денег, ты че? Ты ж нам про аварию рассказывала? Блин, Лер! Не включай дочку полковника! — Да я имела ввиду, что деньги за квартиру взяли за полгода — все ушло на лекарства деду. — Да, как он там кстати? — Уже лучше — роман пишет. Печатную машинку попросил — будет там на всю палату громыхать. — Это ты сама ему машинку тащила?! Тяжелая ведь — сказала бы, мы бы помогли. Черт-черт-черт! Вот надо же было про машинку ляпнуть! — Да не, не я…ну этот…как его там…друг деда… О-о-очень близкий друг и не только деда, да? — Василий Данилович! Ладно, девчонки, проехали, сейчас ведь не об этом. Ань, Лер, я очень не хочу, чтоб вы на меня обижались, но я голосую «ЗА». — Ну что ж. Бабка так бабка! Ну что, идемте тогда? — Девчонки, подождите меня пять сек? Мне все равно к деду надо. Лена быстро собралась — хотелось поскорее попасть в больницу и воплотить задуманное в жизнь. На улице все еще была не московско-ноябрьская серая осень, а почти летнее солнце. Аномально. В этом году всё и все сошли с ума. Мысль вызвала не раздражение, а легкую улыбку. Она спустилась в метро в полной уверенности, что ее план обречен на успех. Дорога до больницы показалась слишком долгой, да и у подъезда пришлось задержаться — потерянный кем-то кошелек девчонки нашли невовремя. Вдруг из-за этого она не успеет пересечься с ним? В палату Лена почти бежала. Длинный светлый коридор, залитый лучами послеобеденного солнца. Белая дверь — палата 309. Успела! А судя по их прощанию, задержись она еще на пять минут, было бы поздно. Да, удача точно на ее стороне. — Деду-у-ля! Привет! Губы растянулись в улыбке помимо воли. — Так! Кулемина?! Что за дела?***
План сработал — это радовало. Все оказалось легче, чем она себе представляла. Сейчас они сидели на кухне и болтали о дедушкином романе — точнее, рассказывал в основном Степнов, а Лена задавала кучу вопросов. Кто бы мог подумать, что Виктор Михайлович так втянется в писательство? Ее привычка периодически игнорировать свои и чужие чувства, смешанная со страхом просрать их дружбу, приправленная рассуждениями после того-самого-момента вылилась в мысль о том, что если они сделают вид, что ничего не было — все вернется на своим мета. Идея была до безумия детской и наивной — но разве не простота требуется там, где все сложно? Лене было необходимо показать, объяснить, донести до него мысль: случай в коридоре — ничего незначащее секундное помутнение разума — было раннее утро, она только проснулась, голова раскалывалась из-за сотрясения. Она не осознавала, не понимала, что происходит. В больнице при дедушке она старалась продемонстрировать, что все хорошо — улыбалась, смеялась, шутила. Но как только они вышли из его палаты повисла неловкая тишина. Ты его потеряешь. Давай, действуй. Коридор-лестница-выход. Спустились со ступеней. Метро — по прямой. Хоть кто-то начнет диалог? — Лен, стой. Поехали на такси. — Спасибо, Виктор Михайлович! — Почему? На метро разве не быстрее? — У тебя ослабленный иммунитет сейчас. Нечего в толпе народа шастать. Он продолжал о ней заботится даже сейчас. Стыдно. Глубокий вдох. — Виктор Михайлович, этогобольшенеповторится-этобылаошибка-ябыланевсебе-проститепожалуйста. Она так тараторила, что удивительно, как он вообще разобрал слова. — Значит, обещаешь впредь держать дистанцию, Кулемина? — Да-да! Обещаю. Конечно, обещаю! Я вообще не понимала, что за фигню творю! Это все сотрясение. Кажется, он облегченно выдохнул. — Точно, сотрясение же… Ну вот, Кулемина, что и требовалось доказать.***
Это была имитация счастья — история с боями закончилась, дедушка шел на поправку, а их отношения вернулись в прежнее русло теплой дружеской атмосферы с той лишь разницей, что Виктор Михайлович почти жил в квартире Кулеминых: как и просил дед, взял шефство над Леной. Готовил завтраки, провожал до школы и вечерами рассказывал о новых главах романа-фантастики. Подумать только, дедушке удалось серьезно увлечь его. Лена прекрасно понимала, как может затянуть творчество — Ранетки теперь репетировали и выступали чаще обычного — Эмилия Карповна постаралась. Конечно, девчонки понимали, что она продвигает не их, а свою внучку — новоиспечённую солистку Ранеток — но они как-нибудь с этим разберутся. Музыка давала ей то, что отбирал спорт — можно было не отключать эмоции, не искать пути отрезвить сознание. Напротив — она как будто растворялась в песнях, в словах, в аккордах, выплескивая все, что тугим комом сидело внутри. Отвлечение творчеством вкупе с игнорированием некоторых чувств давало потрясающий результат. Они оба почти справились с проблемой. Пока в один из дней Степнов не пришел к ней со сломанным ребром.***
Лена весело рассказывала про выступление, про Полину, опозорившуюся на сцене, про заработанные законным способ деньги. Улыбалась и светилась как лампочка Ильича — она так соскучилась по обычным школьным будням и подростковым проблемам. Они пришли домой почти в одно и тоже время, ближе к вечеру, поэтому на столе были бутерброды ее собственного приготовления — в отличие от Виктора Михайловича, Лена не видела необходимости постоянно, постоянно блин, готовить и есть «полезную, здоровую еду». Только он любви к простой кухне не разделял. — Почему вы не едите? — Да я чего-то не хочу. Ты давай сама, тебе поправляться надо. Ее игриво-веселое настроение требовало срочно стереть кислое выражение с его лица. Надо же так надуться из-за каких-то бутербродов! — Да я здорова! Хотите, приемчик покажу? — Вставая с кухонного дивана. — Лен, лучше не надо. Но она уже решила, что ему просто необходима встряска. Сама строгость и серьезность! На уроках и то веселее. — Я аккуратно! Естественно, она и не пыталась быть аккуратнее — не из вальса же движение! Резкое подняла его руку, собираясь сделать захват. — АЙ! ЧЕРТ! Он вырвал руку из ее хватки быстрее, чем она сообразила, что произошло. Прижал предплечье к груди, отворачиваясь. Весёлого настроения как не бывало. — Что с вами, Виктор Михайлович? — Она подошла еще ближе и наклонилась к его лицу, на этот раз аккуратно кладя руку на плечо. А ты уверена, что хочешь слышать его ответ? Он молчал. Это был шанс — правда не нужна ей. Глупости! Конечно нужна! — Что-то в боку кольнуло. Детская отмазка. — Ничего себе, кольнуло. Может скорую вызвать? — НЕТ! Не надо. Она слишком хорошо знала, при каком способе получения травм нельзя идти в нормальную клинику. Этого не может быть. Пожалуйста, только не заново. — Виктор Михайлович, вас что, кто-то побил? Маклеры избили его? Отомстили за то, что он вытащил ее тогда с ринга, не дав закончить бой? — Ага, Джеки Чан. Почему он врет? Почему не признается? Ну, была драка, и что? — Виктор Михайлович, я серьезно спрашиваю. Кто вас так? Молчит. Почему ты молчишь? — Если вы мне сейчас все не расскажите, я поеду в клуб, и сама все узнаю. — Ну, было два боя. Ребро, кажется, сломали. Хотя, скорее просто трещина. Было два боя. Два боя. Она ушла, не отработав оставшиеся бои. Это было во много раз хуже всех ее предположений. Это все ты. Из-за тебя. Нет. Нет — это из-за этих гребаных букмекеров. Они умеют вешать лапшу на уши и заговаривать зубы. Что они ему наплели? Что такого они тебе сказали, что ты вышел на ринг? — Вот сволочи! — Ладно, Лен. Отпустило. Я пойду. Куда он собрался? Сейчас не время было думать о дистанции, об их странных отношениях, о рамках приличия и обо всей прочей мишуре. — Я вас не отпущу, Виктор Михайлович. Глаза в глаза. Как тогда, в коридоре. Нет. Они все еще не сдаются. А это — это просто забота. Кем она была бы, если бы отпустила его домой? Одного… Да даже если его и ждет там кто-то! Лена варит бульон, хотя еще десять минут назад не собиралась подходить к плите до выздоровления дедушки. Приносит ему в зал на подносе, не задумываясь, как это выглядит. Ловя себя на мысли, что сейчас ей вообще ни до чего нет дела. Так вот значит, что ты чувствовал. — Виктор Михайлович, я вам тут куриный суп сварила — он сил придает. — Спасибо, Лен, я потом, ладно? — Он же остынет и будет не такой вкусный. Давайте я вас покормлю. Она садится на диван, всем видом показывая, что это был не вопрос. Сколько раз он обещал накормить ее, когда по утрам она в очередной раз без особого аппетита ковырялась в тарелках с овсянкой-омлетом-творогом? Они поменялись местами. Все из-за тебя… Но в эти моменты чувству вины было не достучаться до нее — Лена опять улетала в космос — в животе те самые надоевшие всем бабочки. Всего одна ложка. — Лен, не надо… Будешь держать дистанцию? Обещаю». Но ведь сейчас она и не пыталась…не делала ничего такого…не думала даже… Он засыпает быстрее, чем она выходит из зала.***
Слова песни рождаются в голове сами — это похоже на волшебство. За окном летят с деревьев пожелтевшие листья и ей кажется, что за спиной — огромные крылья. Она вот-вот взлетит — надо только разрушить стены, любовно возведенные ей же самой несколько лет назад. Лети за мной, лети Ты узнаешь…***
— Что купить на ужин? — Все, что хочешь — бери на свой вкус. — Ну-у, я могу пельмени сварить или рагу овощное приготовить. — Я согласен на любой вариант! Даже от яичницы с помидорами бы не отказался. — Тогда до ужина? Мне на репетицию пора. — Хорошо, Ленок. Вечером встретимся. Светлана Михайловна бежала так быстро, как умела. Слезы горечи и обиды катились по щекам, превращая все, что она видела, в размытое пятно. Но даже слезы не могли скрыть от глаз высокую блондинку, выходящую из спортзала. Она прижалась спиной к стене, пряча лицо в руках. Она плакала и плакала, не желая останавливаться. Так легче. Как же это больно! За что он так с ней? За что они так с ней? Витенька, путь к которому, по ее мнению, лежал точно не через желудок (она ведь столько раз пыталась и на чай его пригласить, и накормить в библиотеке, даже приносила сырники в спортзал!) сейчас так легко соглашался на все, что предлагала эта девчонка! В мечтах Степнов казался тем самым принцем на белом коне из женских любовных романов, зачитанных ею до дыр — смелый, благородный, красивый, добрый, веселый. Принцы обычно влюбляются в принцесс. Лена Кулемина так сильно отличалась от этого образа — контраст просто выбивал из равновесия. Они были такие разные… Почему? Что такого было в ней? Светлана Михайловна отняла руки от заплаканного лица, смотря в след удаляющейся Кулеминой. Девчонка казалась ей хамоватой, грубой, угловатой, больше похожей на сорванца из подворотни, чем на девушку, в которую мог влюбиться такой мужчина. Наверное, с ней можно было покидать мяч в кольцо, не тормозить специально на пробежке и не стесняться в выражениях, но неужели этого достаточно? За свою любовь надо бороться. Но в борьбе с Кулеминой у нее не было шансов. Разве? На войне ведь все средства хороши.