Конечно, это было не совсем так. Этот аромат действительно отправлял Эврена в те редкие счастливые воспоминания о детстве, когда он устраивался под боком матери, что читала сказку, путаясь пальцами в его кудрях, когда она целовала его в лоб перед сном, и он так же жмурился, надеясь задержать этот момент и не проснуться посреди ночи от очередной ссоры родителей, или когда дула на раны, пронзаемые шипящей болью от растворов для обработки. Он не был абсолютно идентичен, но напоминал о запахе, что быстро выветрился с кофты, которую он обнимал каждую ночь после ухода матери, вместе с испарившимся шлейфом которого исчезло и ощущение тепла и покоя в доме, что с того дня полностью окунул его в холод равнодушия взрослых.
Но материнский запах не оставил его. Он въелся в память мягкими свежими нотками, которые он больше не встречал — девушки, что его окружали, обычно пользовались тяжелыми парфюмами, душащими своей стойкостью. Не встречал ровно до того дня, пока в больнице не встретил эти зеленые нотки духов, пьянящих свежестью летнего дождя. И со дня их знакомства с Эдже он чувствовал почти физическую необходимость наполнить каждую альвеолу легких разбитым на атомы веществом, чтобы хотя бы на доли секунды задержаться в этом тепле лета, заставляющим чувствовать себя живым.
Эврен чувствовал себя беззащитным, безвольным перед этим мягким шлейфом, что дурманил мозг каждый раз, заставляя прикрыть глаза и притянуться ближе. И он сдерживал себя, чтобы не рухнуть в эту пропасть желаний, из которой им обоим потом будет не выбраться. Но прошедшей ночью в совокупности с выпитым и обворожительной визави этот аромат разрушил все границы дозволенного, что Эврен выстраивал в страхе утянуть в свою тьму хрупкую доверчивую девушку, что была настоящим лучиком солнца.
Лучиком, что погас под давлением разочарования, обиды и стыда в ее глазах, заставив его почувствовать себя последним мерзавцем. Он стал причиной ее стыда и слез, стыда, в котором вновь не было ее вины. Это его ошибка, его вина, что подпустил так близко и отпустил так резко.
Говорят, что пластырь надо срывать резким движением, чтобы боль прошла так же быстро, как и появилась. Он лишь хотел, чтобы Эдже не строила ложных надежд. Ему казалось, что так правильно, что это лучше, чем мучить ее, вынимая по кусочкам светлую наивную душу, каждый раз усиливая страдания. Ведь он утянул бы ее во мрак, из которого он не находил выхода и в котором утопил бы и ее. Он поступил правильно.
Но если это было верным решением, то почему внутри все горело пламенем, не заглушаемым даже привычно тушащим все чувства виски? Почему чертова совесть, не остановившая его от ошибки в момент загоревшихся желания и страсти, теперь крошила его изнутри? Почему с момента, когда он увидел, как она садится в машину Ягыза, и когда он вернулся в отель, оставшийся на подушках запах давил воспоминанием о раскрасневшемся от холода и слез лице, что с таким отчаянием всматривалось в его фигуру? Воспоминание, что нельзя было выбить, ударяя раз за разом свою глупую голову о сжатый кулак. Царапая кожу какими-то детскими подвесками браслета. Наполняя легкие тем самым желанным ароматом, что так недавно будоражил сознание, а теперь превращался в пытку. Пытку, от которой он решил укрыться у Босфора в надежде, что хотя бы волны погасят всеразрушающий огонь внутри сердца, которое уже давно было обращено в пепел.
Покой так и не нашелся, зато обнаружился внешний поток совести в лице Дерин, будто своей собственной ему было мало. Но поток ее обвинений остановился, так и не успев как следует разразиться. Неужели она беспокоилась за него? Неужели впервые обратила внимание, что и ему может быть плохо, что и внутри него целый полыхающий в адском огне мир? Вот только сейчас его это мало волновало, ведь когда их взгляды встретились, он вдруг понял, что та болезненная привязанность, что он испытывал последние десять лет, больше не сковывает его сердце. Девушка осмысливала его слова о браслете и аромате, а его, наконец, пробила дрожь осознания, что он натворил и чего лишился.
Эдже, только будь в порядке, пожалуйста, будь в порядке.
— Эврен, куда ты? — схватила за руку подскочившего друга Дерин.
— В университет, — на ходу бросил он, не обращая внимания на схватившую сумку и бросившуюся следом девушку.
***
Нескольких звонков без ответа хватило, чтобы понять — Эдже не ответит. Эврен другого и не ожидал. Конечно, она же Ufaklık, куда без игры в прятки?
Поиски начались с кафетерия в расчете на недосып и желание взбодриться. Попытка оказалась максимально неудачной: вместо девушки он нарвался на ее отца и брата, которые, конечно же, пришли выяснять и разбираться, кто посмел обидеть их любимицу. Самое тяжелое было, глядя в глаза, молчать, зная правду и не страшась ответственности. Совесть вилась змеей при словах о доверии — разве он тот человек, которому можно верить? Нет, он тот, кто должен получить от них кулаком в лицо и не единожды, а они чуть не благодарят его и подбадривающе похлопывают по плечу.
Хотелось кричать, встать перед ними и признаться, что они ищут виновника не там, что вот он, обидчик, прямо перед ними, и пусть делают с ним, что хотят. Если бы речь шла только о нем, он бы так и поступил, но прошедшая ночь — их общая с Эдже тайна, которая ставила на кон ее гордость и достоинство. Он готов принять все удары, готов терпеть их оскорбления, ибо заслужил, но он не осмелится отобрать у нее еще и право выбирать, что рассказать, а о чем промолчать.
Жалкий, безвольный мальчишка, слабак. Отражение, что хотелось разбить, будто вместе с ним на осколки разломается и его давно утонувшая в мрачном царстве Аида сущность.
Эдже, только будь в порядке, пожалуйста, будь в порядке. Говори, что хочешь, объясняй, что хочешь, только будь в порядке.
Потому что если она сломается, он не справится. Он больше не поднимется. Он не выдержит ответственность за лишение этого жестокого мира такого редкого света вечной доброжелательности и сочувствия.
***
Эврен тщетно искал Эдже по всему зданию, заглядывая даже в складские помещения, спустившись даже в комнату видеонаблюдения. Духота и шум давили на не спавший почти всю ночь мозг, переживания за девушку и муки сверлящего обвинениями разума мешали мыслить здраво, так что он вышел в университетский дворик, где все еще в ожидании Ягыза сидели Керем и Харун бей.
Понимая, что Ягыз скоро появится, и молчать в отличие от него парень не будет, боясь, что тот еще и взболтнет лишнего, Эврен решил написать Эдже. Пусть она скажет, что хочет, чтобы дошло до ее семьи. Если она сама не пожелает говорить, то уж лучше он сам расскажет им, чем этот придурок.
Сообщение осталось непрочитанным, а на горизонте уже появился Ягыз. Надеясь остановить его до того, как он попадет в поле зрение ожидавших его родственников девушки, Эврен направился навстречу. Но не успел сделать и пары шагов, как вскочил Керем.
А дальше начался какой-то полный бред. Симла, вечеринка, распускающий руки парень, желающий познакомиться… Единственной правдой в этой лавине лжи был лишь потерянный браслет, из-за которого определенно Эдже бы расстроилась. Это безделушка с детскими подвесками была чем-то очень ценным для нее, потому что он ни разу не видел предназначенное для украшения место на руке пустующим.
Терпеть эту ложь не было сил. Разве он сейчас не должен стоять перед ними, извиняясь, и получать удары? Разве этот яд, что обрушился на выдуманного парня из клуба, не должен литься в его сторону? Хотелось погнаться за Ягызом, что в одну ночь вдруг стал героем, спасающим девушку, хотя в его двуличной душе не было ни капли сострадания к ней. Ни тогда, когда он чуть не убил ее отца, ни тогда, когда лишал стипендии через своего. Так откуда ему взяться теперь?
Но замеченная на долю секунды фигура в окне заставила забыть обо всем. Он рванул наверх — скорее, пока она снова не сбежала от него.
