— Служу Советскому Союзу.

Девушка сидела на краю кресла, в кабинете Штирлица. Её плечи были слегка опущены: характер и обилие травм ещё не позволяло их распрямить. Глаза были слегка опущены и капли слёз капали на её щеки, наскоро сбегая по ним. Штирлиц притянул платок: — Вы в безопасности, — сказал он, но тоном неуверенным. Если Мюллер возьмётся за это дело, то всё начнётся вновь, и на этот раз он так просто не покинет гестапо. — Даже если нет, я благодарна Вам за эти минуты. Девушку успели вымыть, одеть и маломальски накормить. Штирлиц улыбнулся и поймал себя на мысли, что полагал что улыбаться и вовсе не умел, последнее время. Кивнув или ей, или своим мыслям, он присел в кресло напротив. Она привлекла его внимание, движением ладони. Оказалось, радистка обладает знаниями жестового языка. Штирлиц был поражён и, чем больше он «читал» её рассказ, тем больше испытывал ненасвить к гестапо и сочувствие к этой радистке. Ею оказалась двадцатилетняя Маша Голубева, позывной — Голубка, жительница села под Харьковом. Став радисткой в первые дни наступления на Советский Союз: отправилась на фронт, добровольцем. Работу свою выполняла безукоризненно, не редко вытаскивая на себе своих товарищей. Переброшена сюда, в Берлин, преданно работая на Центр. История дала трещину случайно: соседский мальчишка взобрался на её балкон за мячом и увидел за работой. Во время пыток редко, но кричала, чаще всего песни и фразы Отечества. Штирлиц был, откровенно говоря восхищён. Эта хрупкая девушка вызывала у него доверие и некое сострадание: но, необходимо было думать, что делать дальше. Оставалось крайне мало времени, скоро должен прийти Шелленберг. И если что-то будет заподозрено — их головы не спасёт ничто. — Мне известен тот факт, что Вам удалось спасти Катерину. Не имею желания спасаться убегая, готова остаться здесь, помогая. Да, я понимаю что подставила всех: Вас, Центр, да и себя тоже. Но, если у меня есть надежда всё исправить. — Руки устали, — подумал Штирлиц, когда девушка вновь заговорила вслух и по-русски. Девушка нервно сглотнула и качнув головой, опустила взгляд. На мгновение, то самое мгновение, ей показалось будто бы нет войны. Нет бомбёжки и нет страха перед смертью. Впрочем, последнее она испытывала крайне редко. Преимущественно тогда, когда приходилось накрывать своим телом детей, дабы защитить их от осколков и мощности взрывов. Штирлиц понял это, подойдя к ней, он присел рядом. В его глаза сквозил интерес, он глядел в карие глаза девушки и молчал. — Что? Исаев улыбнулся. Вновь. Губы сами, непроизвольно приподнялись в улыбке. Но тут, Голубка опустила виновато взгляд и закусила внутреннюю часть щеки. Штирлиц понял всё без слов: — Что Вы скрываете от меня? — Спросил он тоном сухим, не терпящим увиливаний. — Последняя телеграмма полученная мной из Центра. Гласит о том, что Вашей супруги больше нет в живых. Мир перед глазами Штирлица рухнул. Он осел на пол и опустил ладони на затылок. Он был готов к этому, знал что в при их работе и в их ситуации — иного пути нет. Это должно было случиться, рано или поздно. Но, Исаев искренне надеялся что они будут как в сказке: умрут в один день. Только, он раньше, а она попозже, на очень-очень много лет. Теперь, её нет. Больше нет и никогда не будет. Союз нерушимых так или иначе давал трещину. Практически каждый день, из жизни уходили те, на кого можно было положиться и кто приближал их победу. Это становилось всё сложнее и сложнее. Однако, Исаев не терял надежды. По крайней мере, пока у него есть эта голубка, у них есть шанс. Вдвоём, проще справиться, чем поодиночке. Только, как бы спастись им сейчас? Как уговорить шэфов на очередную девушку-радистку? Другого выбора нет, иного пути нет. Ему необходимо что-нибудь придумать, и от его решения зависит слишком многое. — Как это произошло? — Её начали подозревать, она сообщала в Центр о слежке. Мы выслали к ней поддержку для отступления, но не успели. Машина в которой она ехала, была взорвана.