«Уж не выпало мне счастья
Пойти с тобою к алтарю.
Ты изранила мне душу,
Я – совсем ее убью.
К искалеченной сансаре
Прилежит, видать, рок мой.
Ты мне счастье подарила,
Смерть подарит мне покой»
Я сам не заметил, как уснул. Глаза я открыл лишь к вечеру следующего дня: едва я их разлепил, как увидел на кресле около кровати отца, старательно изучающего какую-то книгу. - О, рад, что ты проснулся, - заметил он и вернулся к чтению. – Там на тумбе чашка с отваром, - отец продолжал говорить, не отрывая взгляд от «об искусстве хорошо умирать», - выпей. Тебе стоит еще отдохнуть. Шутка ли – трое суток без сна и еды. Я чувствовал себя паршиво, это факт. Но отдыхать? Нет, мне совсем не хотелось. Что он думает: посидел у кровати сына впервые за двадцать девять лет и словно и не ебал никто свою малолетнюю племянницу? Я чуть приподнял торс, потянувшись за кружкой. Отец все скользил по строчкам Савонаролы – видно, боковым зрением примечая мои действия. Отвлекся он от своего чтива лишь, когда я вылил все содержимое чашки в горшок финиковой пальмы. - Амрит, ну тебе же не пять! Должен сам понимать необходимость лечиться. Я попрошу принести еще, - он захлопнул томик. – Мадху… - Постой. Он уже и сам понял: верно, настала пора объясниться. Никто из нас не хотел начинать этот диалог, но оба чувствовали его необходимость. - Если уж на то дело пошло, и у тебя есть ко мне, как я понимаю, некоторые вопросы, - отец слегка покосился в сторону двери, опасаясь как бы, не услышала ли Мадху свое имя и не придет ли совсем уж не вовремя. Убедившись, однако, в неоправданности своего предположения, он продолжил. - То, позволь для начала мне задать тебе свои. Это было бы справедливо. В знак согласия я кивнул. - ЭТО ЧТО, ЧЕРТ ВОЗЬМИ, ТАКОЕ, БЛЯТЬ, БЫЛО? В КРАЙ ЕБАНУЛСЯ? Я ожидал продолжения, но его не последовало. Вопрос повис в воздухе, жаждя ответа и продолжая резать мне уши своей формулировкой. Слышать обсценную лексику от отца было ой как непривычно. Я вдохнул глубже, дабы набраться сил. Диалог предвещал быть долгим. - Честно говоря, я и сам не знаю. Просто, - я искоса поглядел на отца, но тот внимательно слушал и перебивать не собирался. Я понял: могу продолжать, - просто я не понимаю, я ничего не понимаю. Мне двадцать девять лет, и все эти года я был преданным индуистом. Лучшим среди многих. Не просто индуистом – леворуким индуистом, шактистом, брахманом, жрецом, в конце концов. Не мне тебе объяснять: практики левой руки – не самые миролюбивые. Они по сути своей – уже из названия ясно – идут против человеческого естества – ведь естество – быть правшой, все делать правой. Убивать, топить грехи: свои и чужие, в реках крови и красного вина – противно человеческой природе, не находишь? Человек – существо с низкой внутривидовой агрессией. Но я переступал через себя, снова и снова, я всю жизнь все делал так, как того хотела Великая Мать. И что в итоге? Человек, которого я любил, ушел к другому; несмотря на все клятвы перед Дэви, что мы друг другу обещаны. Она просто ушла, понимаешь? Сказала, что не любит, никогда не любила! – Отец ухмыльнулся, и только сейчас я заметил едва ощутимый флер базилика в комнате. Очевидно, Мала тоже была здесь. Впрочем, после ее слов это было не так уж и важно. – Я не знаю, кто я, не знаю, зачем прожигаю свою жизнь, обвесившись дорогими тканями и лежа на шелковых простынях. Разве не на такие вопросы должна отвечать вера? Моя вера не давала мне ничего, кроме крови на руках. Все, что сделала для меня Дэви за всю многолетнюю службу ей – превратила в убийцу. Ты только подумай, скольких я убил! И что я имею? Я один, совершенно один, весь перемазанный кровью и грязью, лишенный любви не только со стороны невесты, но и со стороны своих богов. Я просто пытался хоть что-нибудь исправить. Наивно, наверное. Но то как помешательство было. «Отдать последний импульс в ручку двери». Сейчас понимаю – глупо. Но мне хотелось хоть что-то изменить. Впрочем, как оказалось, изменить я ничего и не в силах. По комнате гремела тишина. Я даже слышал биение сердца: не только своего, но и отцовского. Мы молчали так довольно долго, я успел отметить Лакшми, мирно посапывающую на своей старой жерди – хотя бы у нее все хорошо. - Знаешь, почему я связал вас с Амалой? Почему провел тот ритуал? – Решился прервать тишину отец. Я, конечно, не знал и знать не мог; вопрос был скорее риторическим. И он продолжил. – Только выслушай меня до конца, пожалуйста. Не перебивая, хорошо? – Такое уточнение показалось мне странным. Я не имел привычки вклиниваться в рассказ почем зря, но все же кивнул. Необходимость в нем – в уточнении то бишь – я понял минутой спустя, когда отец начал свою исповедь. - Дело в том, что я никогда не любил твою мать. Уважал, ценил, берег даже в чем-то – это да. Но любить… сердцу ведь не прикажешь. Вообще, в своей жизни я любил только двух, всего лишь двух человек! Что там на этот счет говорил твой апостол Павел? – Я было хотел возразить, что апостол Павел де вовсе не мой, и вообще, я вроде бы объяснил свое поведение и предпочел бы счесть инцидент исчерпанным, но перебить я не решился. – «А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше», так, кажется? N.B. Пусть читателя не удивляет наличие религиозных книг в нашей домашней библиотеке и такое знание священного писания со стороны отца. У него все-таки религиоведческое образование. - Но я не любил никого, никого, ни-ко-го, кроме этих двух. И ты уж прости, но твоя мать в их числе не оказалась. Знаешь, поскольку, я был старшим братом, на меня в семье возлагалась особая ответственность. Твой дед постоянно муштровал меня, да и вообще распоряжался моей жизнью, словно своею собственной. Он всегда та́к говорил: «Поскольку ты первенец, то и жизнь твоя принадлежит культу». А я и не возражал. Ему возражать – почти всегда значило нарваться на палку. Так что, если кое-где я в чем-то на него походил, ты уж прости. Так сказать, наследственный паттерн воспитания, - он улыбнулся. – Времена меняются очень быстро, ты знаешь? Все совсем уже не так, нежели было, скажем, десять лет назад. Так всегда было, есть и будет. Меня с детства готовили к тому, что брак мой будет по необходимости. С той, с кем скажут – но, впрочем, это не сильно меня пугало; в Индии – обычное дело. Но был один нюанс, семьи ветшали и разрушались, теряли свое положение или же, напротив, его приобретали моментально. Достаточно было буквально нескольких лет, иногда месяцев даже. Вопрос о браке для первенца семьи Дубеев нельзя было решить с такой же легкостью, как это делалось обычно, это делать надо было в моменте. С Вималом же история была несколько другая. И пусть его брак был тоже своего рода браком по договоренности, но твоего дядю с его невестой при рождении связали ритуалом – таким же, как и вас с молодой Басу. Он рос, с младенчества зная, кто предназначается ему в жены. Впрочем – мы все через это проходим лет по пятнадцати – он от этого был не в восторге. Свадьбу сыграли едва ли ему исполнилось восемнадцать – а чего ждать? Все равно невеста с женихом давно обещаны друг другу. И к нам в дом переехала она – Рея. Знаешь, в переводе с санскрита это означает «певица», - у нее, и правда, был необыкновенный голос, - но для меня она стала как Рея Сильвия. Судьба у нее, однако, оказалось такой же незавидной. Едва она переступила порог нашего дома – ей тогда до совершеннолетия несколько недель оставалось – у меня сердце биться перестало. Какая она была! Кожа белая, словно вершины Гималаев, темные, вьющиеся слегка, волосы и глаза! Ее глаза – но ты, должно быть, их помнишь – такие проникновенные, черные-черные, словно обсидиан. Такая юная, нежная, хрупкая. Позже выяснилось – она наиприятнейший собеседник, да и вообще чуткая и внимательная особа. Я влюбился, несмотря на свои двадцать с лишком тогда – впервые в жизни. Но, тут как в старом бородатом анекдоте – есть один нюанс… Она любила моего брата, а он – ее. Нет, они не просто любили друг друга, они сходили с ума, горели, будто одним пламенем, утопали в глазах один у другого. Они были словно две половинки чего-то единого. Все удивлялись: как эти двое вообще друг без друга обходились до свадьбы. Они были счастливы. - Это все из-за ритуала? - Не выдержав, спросил я. - Верно. Из-за ритуала. Впрочем, где ритуал, а где – настоящая любовь – разделить трудно, невозможно, я бы даже сказал. Но факт оставался фактом – брак, скрепленный на небесах – непременно счастливый брак, полный любви и согласия. Я это понял на ее восемнадцатилетние, которое мы праздновали уже здесь – в поместье. Торжество было знатное: вино лилось рекой, сладости только и успевали вынимать из печи, гостей было чуть ли не больше, чем на свадьбе. А Рее, казалось, это не нравилось вовсе – куча народа, и каждый норовит ее отвести в угол, чтобы что-то пожелать, дать напутствие, сделать подарок – одним словом, отвлечь ее от ее горячо обожаемого возлюбленного. За то время, как Рея принимала поздравления, Вимал уже знатно накидался – его отвели в спальню. А мы, за полночь едва выпроводив гостей, остались с ней на веранде. Она переводила дух, игриво попивая сидя на соломенном стуле свою первую за этот вечер «маргариту», а я смотрел на нее: такую непосредственную и утонченную. Смотрел, как купаются ее темные пряди и скулы в свете молодой Луны, как звезды оттеняют ее темно-синее сари, как ветерок играется с ее локонами, и как в ее обсидиановых глазах тонут отблески свечей, отраженные бокалом коктейля. Я присел рядом: - Можно? Она кивнула: - Конечно, - я опустился. Ее пышное сари, ведомое порывом ветра, частью своей парчи оказалось на мне. Ничего неприличного, но это создавало ощущение какой-то близости что ли. И как счастлив я был! - Ну и как тебе вся суматоха? Мне очень жаль, что я столько беспокойства вашей семье причинила с этим совершеннолетием. - Глупости, да и что еще за «вашей»? Мы все теперь одна семья. - Да. Признаться, я дождаться уже не могла этой свадьбы. Столько лет знать, что у тебя есть жених, и видеться с ним украдкой, раз в вечность, тогда только, когда ваши семьи по какому-то вопросу пересекутся – вздор! – она сделала несколько глотков напитка через яркую соломинку. - А ты никогда не думала, могло ли быть по-другому? Никогда не боялась, скажем, влюбиться в кого-то другого? Все-таки брак по договоренности – непростая вещь. Мы оба понимали, о чем на са́мом деле был разговор. - Нет, не думала. И не боялась. Вообще, много думать будешь – скоро состаришься! – Рея игриво пожала плечами, продолжив пить свой коктейль. Мы еще немного помолчали, прежде чем я вышел с веранды. Так легко она мне отказала. Так просто во всей своей непосредственности. Оттого было почему-то еще больней. Я потом много переживал, исписал всю тетрадку своими писульками, а потом родители подобрали мне невесту, и я быстро женился уже на твоей матери, потом уже ты родился. К слову, забавно, что по факту это второй мой брак был – чтобы Вимал мог скорее сыграть свадьбу, вперед старшего брата – я до твоей мамы женился на дереве. Но, впрочем, суть не в моих любовных страданиях – твоя мать была прекрасной женщиной и я благодарен ей за все – все это я тебе рассказал, чтобы ты знал, почему именно я связал тебя с Амалой ритуалом. Я хотел, чтобы вы были счастливы. Также как и Вимал с Реей. Ты же помнишь, наверняка помнишь их: неразлучно до смерти Реи парочкой ходили. Амрит, я просто желал тебе того, чего не было у меня. А то, что было с Лалит… мерзко, я согласен. Оправдываться тут в высшей степени глупо, правда? Да я и не собираюсь. Просто… я надеюсь, ты меня поймешь. Все-таки она дочка единственной женщины, которую я когда-либо любил. Я думал… впрочем, неважно. Она многим напоминает мне ее мать. И хоть я сказал, что оправдываться – глупо, все же мне очень перед тобой это хочется сделать. А знаешь почему? – Он прервал свой монолог, ожидая от меня ответа на, казалось, риторический вопрос. - Не знаю, - просопел я. – Да и почему ты говоишь, что Рея – единственная женщина, какую ты когда-либо любил? Разве ты несколькими минутами ранее не говорил, что любил в жизни двух человек? Кто вторая, раз уж ты сказал, что мою мать не любил? Лалит? Ну да, она ведь и не женщина, девочка еще. Брови отца приняли виноватый изгиб. - Нет, нет, что за вздор. Амрит, я действительно любил в своей жизни только двух человек: Рею, это ты уже знаешь, и, это величайшая моя ошибка как отца, что ты не знаешь, кто второй человек. Это ведь ты, Амрит. Ты, мой сын. Плоть от плоти, кровь от крови, как говорится. Поэтому мне так хочется перед тобой оправдаться: когда ты перестал со мной говорить, узнав про интрижку с племянницей, я… Я, сколько себя помню, всегда пытался отгадать величайшую загадку человечества: для чего я здесь? Зачем живу? И тут, на счастье, мое собственное желание первый раз в жизни совпало с родительским – меня отправили получать религиоведческое образование. Но ни в одной религии, ни в одной священной или богословской книге я не нашел ответа. Не давала ответа и Дэви. Точнее, давала, конечно – но, как и ты, идею рождения лишь для того, чтобы служить кровавым богам, я находил вздорной. Я все никак не мог никуда себя приткнуть, пока не повстречал Рею. И пусть она была женой Вимала - моей невесткой – но я все равно нашел какой-то смысл в этой ничтожной, глупой, никому кроме меня не нужной любви. А потом… потом у меня родился ты, Амрит. Это, возможно, прозвучит ужасно глупо, но другого смысла жизни, кроме как ты, у меня нет. Все, ради чего я живу – твое счастье, сын. И я на́верно знаю уже: на твоей свадьбе я не выпью ни глотка спиртного – хочу запомнить этот день во всех его подробностях. Я хочу увидеть похожих на тебя внуков: кучерявых и с такой же родинкой под глазом, - он улыбнулся, - хочу вручать им шоколадки, когда они будут приносить пятерки со школы, а на семилетие подарить красивого и пушистого щенка. Хочу видеть беспокойство на твоем лице, когда твоя дочка, разбив на велосипеде коленку, плача, побежит к тебе, чтобы ты на нее подул, но вместе с беспокойством и радость от доверия. Хочу видеть, как ты будешь светиться, когда твой сын впервые поделится с тобой секретом: ему нравится соседка по парте! Или что-нибудь подобное, детское, вздорное. Но я хочу видеть, как ты счастлив, как любишь свою жену и детей, в этом смысл моей жизни. И поняв, что я всего этого могу лишиться – я очень испугался. Поэтому мне так хочется отбелить себя в твоих глазах, ведь сейчас в этом мире ты единственный человек, которого я люблю. И ради твоего счастья я на многое готов. Ты говоришь, что Амала тебя не любит – но это вздор. Ты знаешь, что она всю ночь тут дежурила, ожидая, пока ты очнешься? Вы связаны – и этого не изменить, просто дай ей разобраться. Она сама не понимает, чего хочет. Эта ее интрижка с Вайшем – ничего боле, кроме как ошибка. Не ошибка даже, так – помарка. Вайш тоже думает, что любит ее – но он извечно, сколько я его помню (а знакомы мы ой как давно), мечтал полюбить, но это ему нужно только затем, чтоб себе доказать, что он живой. Он ведь, как ты или я, тоже задает себе все эти вопросы: кто я? Откуда? Для чего я здесь? И если у человечества есть опыт в несколько миллионов лет в ответе на все эти вопросы, то у Вайша нет ничего – будь к нему милосерден. Он знает только то, что нужен, «чтобы следить за порядком». Но вот ты́ сможешь определеить, что́ есть порядок? Никто не может, и Вайш в том числе. Он запутался еще больше твоего, и пытается решить эту головоломку, как может. Но он лишен способности рождать что-то новое: будь то жизнь, чувства или произведения искусства. Он отчаянно ищет это в себе, но пока найти не способен. У меня вот есть ты. А у него нет никого. Никого. Как же он одинок! Ему кажется, что потрахушки с очередной мадам делают его человечнее – и если так, то я за него рад. Проблема лишь в том, что эта мадам – твоя нареченная. Но подожди время, все само распутается, я обещаю! Иначе и быть не может, Амрит! Отец сел на край кровати и обнял, крепко обнял меня. И я обнял его в ответ. Мы долго так просидели, и я чувствовал, как капают его слезы на мою шелковую рубашку, или даже скатываются мне за ворот. Я ведь тоже его любил. Несмотря ни на что. - Может, тебе будет интересно прочесть. Впрочем, если нет – выбрасывай, не бойся. Я больше не пишу, и это мне теперь ни к чему. Но я хочу, чтоб ты знал: до тебя это никто не читал, - и он протянул мне старую тетрадку, в которой еще чернилами были написаны замысловатые рифмующиеся строчки. Я принялся листать страницы. Он писал стихи! Стихи! И, подобно мне, боялся доверить кому-то, боялся показать на оценку. Но если я осмелился однажды всучить кипу своих бумаг Вайшу, то он делает это только теперь – и своему сыну. Стихов было не очень-то и много. Мне в особенности понравились два: и тут внимания стоят не только смысл строчек, но и сам почерк! Каким сбивчивым он становится в самые волнительные моменты! Я бы переписал их, но это все будет не то! Непременно переведу их на кальке и вклею сюда позже! (Прим. Ред.: Да, да. Стих, приложенный к этой главе – стих Девдаса, написанный о Рее. Может, Вы помните и тот, что был приложен в начале четвертой главы? Это тоже строчки за авторством Дубея-старшего. Вероятно, Амрит по ошибке вклеил его не туда. Привожу его и здесь, дабы не утруждать читателя поиском:«Мрачной ночью однажды под куполом звездным,
В твоих сари зарывшись шёлк,
Я признался тебе: я не знаю, кто я
И зачем я сюда пришёл.
Ты мне улыбнулась, глазами играя,
От меня свой скрывая взор.
Тогда мне открылся замысел Бога:
Чтоб тебя любить я был рождён.
А ты мне призналась, что сердцем с другим,
Нашей связи разрезав нить.
Но ты ведь не знала, что люблю тебя так,
Что гото́в с другими делить.»)
Подождав, пока я пролистаю страницы и ознакомлюсь с содержимым, отец вдруг спросил: - А ты не хочешь съездить со мной в Непал? Думаю, ты бы нашел это весьма интересным. Я пожал плечами: - Почему ты так считаешь? - Знаешь, шактизм ведь не единственная ветвь индуизма, которая имеет леворукую сторону. Там есть весьма занятная секта – я по ней защищал Ph.D. в свое время. Они Шиваисты, но сути дела это не меняет. Ты пытался искать себя в аскезе, они тоже пытаются. Но весьма неординарным способом. Мне кажется, ты найдешь их философию занимательной. В любом случае, что ты теряешь? Ритуалы еще месяц проводить не потребуется. А за Калькуттой все же есть кому приглядеть. К слову, у вас с Вайшем весьма много общего. Вам бы с ним пообщаться чуть поближе. Я улыбнулся. М-да, папочка, ты даже не представляешь, насколько близко мы друг друга знаем…