***
Полдень. С неба соскоблился свинец туч лезвием октябрьского похолодевшего солнца. В такую осеннюю пору замечательно прогуливаться вдвоём по скверам, паркам, по этим старинным улочкам старого Кёнигсберга. И обязательно быть счастливым. Очень счастливым. Иван сидел на чуть покосившейся лавке напротив того домика, где проверяет донесения от связных Франц. Тот уже должен скоро показаться здесь, он всегда в одно время проверяет. Немец. Педант. Сам тайник Рокотов уже давно проверил, нет там ничего. Безумно хотелось сделать две вещи сейчас: поесть и покурить. Но ни того, ни другого не было и даже не намечалось. Навязчивые желания Рокотов гнал тем, что упрямо занимал голову мыслями исключительно по освобождению Светы и поимке шпионов. Сейчас даже меньше мыслей о сыне было. Он даже уже казался чем-то далёким, из такого глубокого прошлого, что почти забылось и стало практически чужим. Была только обида на него. И отцовское разочарование. Ведь как он надеялся, что сын вырастет похожим на него не только лицом, но и характером! Но не вышло. Рокотов только одного не смог за всё время понять — а есть ли его вина в том, что случилось или же сын сам так решил? Ну а даже если поймёт, разве это что-то исправит… Из-за поворота вышел невысокий мужчина в шляпе и старом костюме. Шёл он уверено, не оборачиваясь, не оглядываясь по сторонам. Затем мужчина сбавил шаг остановился у того дома, где в фундаменте был камень с тайником. Рокотов настороженно проводил мужчину взглядом, рука сама схватилась за рукоятку пистолета в кармане. И вот мужчина быстро пробежав глазами по тротуару, домам напротив, шагнул к стене дома и наклонился к нужному камню. «Это Франц!» — пулей пронеслось в голове очевидное и Рокотов вышел из своего укрытия, в два шага пересёк узкую улицу. Схватив одной рукой за воротник пиджака, а второй чуть ударив по голове рукояткой пистолета, Рокотов отволок оглушённого немца за оградку дома. Франц и слова проронить не успел как оказался прижатым к земле, в лицо смотрело чёрное дуло пистолета. — Слушай меня сюда, — чуть крепче перехватил пистолет Рокотов, но не сводил его с головы немца, голос был тих, но жёсток, — отвечаешь на мои вопросы, остаёшься жив и невидим. Не отвечаешь — пеняй на себя, мозги мне тебе вышибить не сложно! Франц понимал, этот неизвестный совсем не шутит и он реально, если не услышит ответа на свои вопросы, пустит ему пулю в голову. И сейчас Франца даже не интересовало, кто этот человек, так хорошо говорящий по немецки. Колено Рокотова больно давило на грудь давая возможность только коротко отвечать, руки сжаты весом собственного тела. — Я понял всё. — сдавленным голосом ответил Франц. — Кто такой Альфред? — задал Первый вопрос Рокотов. — Человек из штаба русских… Как зовут его не знаю. Знаю только это его имя. Рокотов быстро достал из нагрудного кармана фото и показал Францу. — Он? — Да. Да, это Альфред. — живо ответил немец, увидев фотографию Павленко. Иван убрал фото обратно, вновь в лицо глядело дуло пистолета. — Это Альфред помог сбежать от СМЕРШа оберсту Арниму и его помощнику? — задал следующий вопрос Рокотов. — Он… Альфред всех нас прошерстил, прежде чем нашёл их и вырвал из-под носа русских… — Зачем Альфред их вытаскивал? — Рокотов как мог сдерживал своё нетерпение и злобу. — Не знаю. Наверное Генриха, помощника оберста спасал… Альфред вообще появился недавно. Как русские разнесли подполье, так он и появился… Если бы СМЕРШ взял Генриха, то и до оберста бы добрались. — Где сейчас оберст Арним и Генрих? — Ждут отправки в Данциг. — Где ждут? — Рокотов не сдержался, сильнее вжал в землю Франца. — Здесь, в Кёнигсберге ещё. — чуть задыхаясь ответил немец, Иван очень крепко сжал пальцы у шеи. — Как они собираются попасть в Данциг? — Альфред их завтра в Кранц утром повезёт на машине. — Во сколько повезёт? На какой машине? — Рокотову всё больше надоедало тянуть клещами ответы, рука сильнее сжимала воротник вдавливая его в худую шею немца. — В девять… От Кранца потом едут на косу. Там будет домик рыбака, старый… А на счёт машины — не знаю на какой. Больше от Франца Ивану ничего не нужно. Всё что хотел — он уже получил. И Франц это чувствовал, что он больше не нужен. — Я прошу вас… Вы обещали. — умоляющим тоном произнес Франц. — Я помню. — ответил на это Рокотов. Да, он помнил, что обещал не убивать Франца если тот скажет всё. Да ему это и не нужно, убивать его. Но и отпускать он Франца совсем не собирается. Не для этого брал. Иван как только договорил, резко ударил Франца рукояткой пистолета. — Полежи, поспи. — убрал пистолет в карман Иван, поднявшись над лежащим без сознания Францем. То, чему научили Ивана в школе следователей в 1936 году в Киеве прочно запомнилось и головой, и мышцами. Даже по прошествию почти десяти лет всё хорошо помнил и отлично применял. Через несколько минут связанный Франц лежал у кирпичного забора разрушенного бомбой дома. Его скоро отсюда заберут, Рокотов это знал. А самому Ивану нужно теперь дожить до завтра и найти способ добраться до Кранца, города на севере полуостров, там, где начиналась Куршская коса.***
Черная легковушка остановилась в нескольких метрах от небольшого дома, от которого остался лишь фундамент и одна фасадная стена. Рядом с ним — кирпичный забор с коваными решётками. Из машины вышли подполковник и лейтенант, а из-за руля — сержант. — Сташевский, пригляди-ка за улицей. — приказал подполковник. — Слушаюсь, Виталий Сергеевич! — и лейтенант остался невдалеке от машины держа руку на кобуре с пистолетом. — А ты Дуденков, за мной. — позвал подполковник выбравшегося последним из автомобиля старшего лейтенанта. Дрёмов прошёл за забор через дыру в нём, след артиллерийской дуэли на этой улице. Дуденков не отставал от него. — Ну вот и он! — увидел Дрёмов лежащего без сознания немца лет пятидесяти со связными за спиной руками и связанными ногами, — Молодец ты, Иван Григорьевич! — добавил вполголоса подполковник, чтобы только он и услышал самого себя. Виталий Сергеевич бегло оглядел Франца, заглянул в карманы пиджака. Здесь была записка.«Завтра в 19:00 на косе, в домике рыбака у г. Кранца будь с бойцами. П. будет переправлять А. и М. в Данциг»
Подполковник поднялся, достал спички и скомкав листок поджёг его. Вспыхнувшая бумага упала на коричнево-красную от кирпичной пыли землю, заплясали рыжие языки на ней. Дуденков молча глядел на всё это, раз товарищ подполковник это делает, значит так нужно. — Ну что, берём этого и везём. — дождавшись, когда от записки останется пепел сказал Дрёмов. — В штаб везём? — спросил Дуденков, подойдя ближе к лежащему немцу. — Пока нет, в другое место. По надёжнее. По дороге всё расскажу. Бери его. — и Дрёмов взялся за Франца. Дуденков и подполковник отволокли Франца в машину и усадили его там. Через несколько минут машина с тихим бормотанием мотора покинула улицу.***
Ночь в карцере Свете казалось не закончится никогда. Освещение не гасилось, окон не было и стоял какой-то нечеловеческий холод. Сейчас даже казалось, что тюремный коридор был теплее. Свернувшись клубком, поджав под себя ноги, обхватив себя руками Света как могла пыталась согреться. Никакого сна не было, только на время накатывала дремота, проваливалась куда-то в темному. А потом от околевших рук и ног просыпалась. Так холодно ей ещё никогда не было. И всё это время Света думала только об одном — не дать себе заболеть здесь, как угодно, но согревать себя. Когда не могла уже лежать на досках, то начинала ходить из угла в угол, начинала упражнения. Что угодно, только бы согреться! Ненадолго выходило. Однако вскоре сил ни на что, кроме как на то, чтобы лежать не осталось. Света не знала сколько уже времени, какой день идёт. Ещё этот или наступил новый. В конце концов, она сжалась и тихо зарыдала. От своей беспомощности и ощущения приближающегося конца. Была одна надежда — на Ваню. Он же обязательно должен придти, забрать её отсюда! Света убеждала себя этим и старалась верить в это, что он найдёт способ разобраться с ним. Вместе с этим Света постоянно прокручивала всё до своего задержания. Странным казался собственный арест и обвинение. Не только её, но и Вани. «Мы с Ваней тогда проверили Сташевского, и я как раз шла за делом Павленко… Павленко… Зачем ему нужно это дело о подполье?.. А если допустить, что он и есть предатель? То тогда многое встаёт на места! А арестовал меня ровно для одного — отвлечь Ваню от дела, чтобы он занялся вопросом моего освобождения, но стоило бы ему оказаться в штабе, как его арестовали бы тоже. И всё — мы устранены из дела! Даже Дрёмов не был бы большой помехой… Да, теперь всё понятно становится! Осталось только выдержать всё это», — размышляла Света сжавшись на холодных досках. Прошло ещё сколько-то времени, как тяжко лязгнул замок в двери. Этот звук казался сейчас самым радостным звуком. Он был как спасение. Дверь отворилась. — Заключеная Елагина, на выход! — раздался голос солдата. Выводят! Если бы могла, Света подскочила бы. Но она медленно опустила с нар ноги, медленно поднялась и шагнула за дверь. Действительно в коридоре было чуточку теплее. Проведя её вновь по широким коридорами тюрьмы, Свету подвели к знакомой двери. «Допрашивать опять будут…», — поняла сразу она. Свету завели в ту же допросную, куда приводили вчера. Здесь вновь был Павленко. — Ну что, Светлана Петровна, вновь будете в отказ идти? — встретил вопросом Елагину майор. — А вы ожидаете услышать что-то другое? — Света смотрела с вызовом. Павленко усмехнулся, бросил на стол карандаш, вышел из-за стола и присел на него перед Елагиной, стул был на порядочном удалении от стола следователя. — Вы думаете, что Иван Григорьевич, который тоже арестован, сможет вам помочь? — в упор смотрел майор. А Света чувствовала — Павленко лгал! Иначе бы она бы не сидела здесь, он не добивался бы от неё признания. — Павленко, а тебе-то зачем всё это? — вопросом на вопрос ответила Елагина, она уже не боится майора, — Может быть ты и есть тот самый шпион в наших рядах? Вновь лицо Павленко исказила ухмылка, он скрестил руки на груди. — А у вас хорошее чувство юмора, Светлана Петровна. Но здесь оно вам не к чему. — майор упёр ладони в колени и наклонился к Елагиной, — Я повторю для вас специально ещё раз — ваше признание залог вашей жизни. Ведь справочку из дела я могу и убрать… И тогда всё! Понимаете, всё! — голос опустился до шёпота, взгляд упёрся в неё. Света убивала глазами майора. — Я не буду подписывать! — сквозь зубы повторила как и прежде Света. — Вот хотел я по-хорошему. — резко отклонился обратно Павленко, — Но вы, Светлана Петровна сами вынуждаете меня к жёстким мерам… Резкий замах ладони Павленко и она болью обожгла щеку Елагиной. — Следующий будет больнее. — жёстко произнёс майор, — и уже не по лицу. А могу вообще, — вновь наклонился к Елагиной майор, — вызвать специалистов в этом деле! Хотите? Света держалась за горящую от боли пощёчины щеку. Она прекрасно поняла, к чему сейчас клонил Павленко. И отлично понимала последствия этого для неё и для её с Ваней… Света пыталась сдержать подкатившие к глазам слёзы. Ни в коем случае! Только не при Павленко! — Мне повторить? — майор начал повышать голос и быть в опасной близости к Свете. Но она молчала. Света знала — подписать сейчас то, что он хочет, проиграть. Не подписать — она потеряет всё. И тоже проиграет… Света не сводила глаз со стола следователя… — Свет, ты пойми, беречь ты сейчас себя должна! Это ты сейчас должна быть в безопасности!.. В первую очередь сейчас нужно думать о нём, о нашем с тобой ребёнке… Вот кто действительно сейчас беззащитен! Его защита — это ты, его мама… Света отчётливо слышала в голове голос Вани, как бы если он стоял рядом и вновь произносил ей это. Света должна беречь и защищать их ребенка, которого они так долго ждали… Его беречь. В первую очередь! Павленко отшагнул обратно к столу, взял карандаш, вновь протянул Елагиной. — Я никогда не разбрасываюсь словами, Светлана Петровна. Подписывайте, иначе… — майор высился над Светой. Она посмотрела на него изподлобья. Никого ещё, кроме тех, кто начал в сорок первом войну, Света ненавидела настолько сильно. Но другого выхода у неё теперь не было… «Прости меня, Ваня!» — закрыв глаза про себя произнесла Света и выдернула из руки майора карандаш. Вновь пробежалась взглядом по бумаге. Буквы разъезжались от слёз дрожащих на глазах. Света резким движением оставила внизу свой росчерк. Бросила карандаш на стол, словно он обжёг её от совершенного. — Другое дело, Светлана Петровна! — майор довольно посмотрел на документ, — Можно же и по хорошему, да? Можно! — он опустился за стол и позвал, — Конвойный! В допросную зашёл боец. — Уведите обратно. — отдал майор приказание. — Обратно в карцер? — переспросил солдат. — Нет, в одиночку. — уточнил Павленко. И Свету вывели в одиночную камеру. Она ненавидела себя. От самой себя было противно. Поддалась! Ударили её не просто по лицу, такое Света перенесла бы (и не такое переносила). Её ударили словами в самое больное и самое уязвимое место! Ребёнок… И Света сломалась. Света сидела в углу камеры, обхватив свои колени. По щекам катились слёзы. Медленно прочерчивали они свои дорожки. Взгляд застыл на решётке окна. Света ненавидела себя за совершённое… «Предала… Оговорила… Оклеветала!» — то, что подписала против себя не так беспокоило, как изъедало изнутри то, что она подписала ложь про Ивана. И ведь нет же никакой гарантии, что Павленко сдержит слово своё… Он же и есть тот самый «крот», которого она искала столько времени с Ваней! И Света сыграла по его правилам… Сыграла в игру, в которой она заведомо проиграет. Цена проигрыша — жизнь её, жизнь мужа, жизнь их ребенка. Света уронила голову на руки. Отсюда она стала отсчитывать начало конца. Своего ли, Ваниного ли, но конца… Их конца… За решеткой сгорел день. Чёрный пепел его сыпался на небо.Как две свечи сгорели наши судьбы…
***
Иван опять обосновался на самой окраине города в небольшом домике, отсюда недалеко идёт дорога на Кранц, дорога туда, где всё должно уже закончится. Рокотов сидел за столиком при тусклом ровном огоньке свечи и сосредоточенно, с особым усердием прочищал ветошью дуло пистолета от нагара. Работа отвлекала его от мрачных мыслей, пытавшихся опутать его, отвлекала от воспоминаний, ежеминутно пытавшихся вспыхивать в голове. Отвлекала эта монотонная работа и от одиночества, в котором Иван вновь оказался. Рокотов оттирал пригоревшее оружейное масло от деталей, а сам всё думал не переставая: «Ехать или не ехать самому на косу и задержать там Павленко?» Ведь подполковник мог и упустить всех троих, бывали уже прецеденты… «Наверное, всё же стоит поехать. Вдруг не успеет Дрёмов? Я хотя бы задержу всех на время, пока он не подоспеет. Хоть как, но задержу!» — резко остановился Иван. Он посмотрел на разобранный пистолет, а в мыслях память предательски подбросила картину совсем недавнего прошлого. Он, их квартира на Шиллерштрассе, слабый свет в комнате и рядом Света, которая в домашнем халатике просто гладила вещи на столе, пока он, Иван, пистолет свой вот так же сидел и чистил… «Это что, подарок что ли?» — «Не нравится?» — «Рокотов, кто ж такие подарки жёнам дарит!» — «Ну… Я хотел как лучше…» — «Лучше бы ты мне бусики подарил!» — «Какие бусики?» — «Янтарные!» Сердце сжало тисками боли. Рокотов зажмурился, силясь отогнать эти воспоминания. Но Света всё стояла перед его глазами. «Подарил… Как лучше…» — он теперь осознавал всю нелепость того подарка, но ещё тяжелее было сейчас знать, что тот, желанный, подарок он ей подарил совсем, совсем не так как хотел. И вообще, вся жизнь их пошла не так, как хотели. Особенно, после войны. Одно радовало, но и тревожило Ивана — всё же у них в семье будет ребенок. Сберечь бы его теперь, любыми силами и ценой! По черепице барабанил ливень тугими каплями. Иван не мог смокнуть глаз, лежал на некогда чьей-то кровати и глядел в потолок. Безумно хотелось заставить прямо сейчас наступить завтрашний день. И Рокотова совсем внезапно накрыло не хорошее предчувствие. Укололо жалом своим в душу, коротко, но очень больно. Вновь Иван не знал, откуда оно взялось откуда взялись сомнения в том, что всё пройдёт как запланировано. Просто внезапное чувство, что пусть есть план, но может ведь всё пойти и не по плану. Да, это было то самое субъективное «но», которое подсказывало нередко верное направление ему. «Поехать… А как мне сейчас добраться до этого городка? На попутке туда не доехать, я ж даже не в солдатском… В гражданском я» — Иван поднялся и подошёл к остаткам зеркала в комнате. На него смотрел мужчина с легкой щетиной на щеках, в старой рубахе и куртке, с понурыми плечами и невероятно уставшими глазами. Ничего от офицера. Ровным счётом ничего… «А назовусь-ка я рабочим… Или рыбаком. Скажу, еду в Кранц по распределению на работу», — глядя на такого себя в зеркало решил Иван. Прикрытие ему показалось удачным. Осталось лишь раздобыть вещмешок и сапоги для убедительности своего нового образа. Рокотов пересчитал с вечера остатки денег в кармане и рано утром отправился выменивать ботинки на сапоги, найденное в последнем месте ночлега хорошее драповое пальто на вещмешок. Говорил подчёркнуто по немецки, так как особенно охотно обменяться хотели наши солдаты. Удалось даже брюки свои на потёртые галифе выменять, солдат был рад избавиться от них, домой хотелось ехать в хорошем и стильном. А Рокотову радость — отлично за простого рабочего теперь сойдёт. Достал и пачку папирос, и вид дополнит, и ненадолго отвлечёт голову. В полдень Рокотов, закинув за спину вещмешок, отправился по дороге из города. Попутку лучше всего ловить уже за городом, на КПП проверять не будут если сесть в Кёнигсберге, а документов нужных нет у Ивана, только его удостоверение следователя осталось, но оно сейчас и утратило свою прежнюю силу, и могло выдать своего владельца врагу, который так хи́тро внедрился. Выйти же из Кёнигсберга одному человеку пешком было не очень сложно, особенно если пробираться через развалины. Через час Рокотов уже шагал по грязной и чуть раскисшей обочине мощёной дороги и иногда просил остановиться проезжающие мимо грузовики. Спрашивал, куда ехали. Но пока всё было не то. Из-за поворота выглянул груженный бочками «ЗиС». Рокотов стал голосовать. Шофёр притормозил у обочины. — Хлопчик, до города не подкинешь? — заглянул в кабину Рокотов, за рулём в промасленной телогрейке сидел молодой парень. — А до какого города вам надо-то? — спросил шофёр. — Так в этот, как его, — Рокотов вынул из губ папиросу и делал вид, что пытался вспомнить сложное для него название, — Ранц! — Может быть Кранц? — с доброй усмешкой уточнил парень. — А, да точно! Кранц. Ну так что, берешь? — Ну садись, чего не взять, коли по пути! И Рокотов быстро устроился в кабине, угостил шофёра папиросами, скорее даже, оплатил проезд. Теперь он может относительно спокойно доехать до нужного ему города. Мимо за окном пробегали придорожные аллеи, рощицы, а за ними выстилались поля. По обичанам то тут, то там ещё стояла разбитая техника, шагали ещё колонны советских солдат или, что было чаще, пленных немцев. Проскакивали посёлки, деревушки. Шофёр лихо крутил «баранку» грузовика объезжая то одну, то другую яму — последствия бомбардировок и артиллерийских обстрелов, которые ещё весной гремели здесь во всю. Шофер сдержанно, себе под нос, ругался строило не туда хоть чуть качнутся машине. Иногда в ветровое окно бились капли мелкого колючего дождика. Иван смотрел на обочину и то, что там происходило, курил неспешно, а все мысли были о том, что же Света там, в порядке ли она? А успеет ли приехать Мирский из Ленинграда? А сможет ли он убедить всех в том, что Рокотов и Елагина — невиновны? А сможет ли сам Иван задержать Павленко? А что Миша станет делать когда вновь увидит отца? Вновь множество вопросов теснились голове не находя выхода-ответа. Главное, не отразить всё это на своём лице. Поэтому один за одним в опущенное стекло вылетали окурки горьких папирос.***
В подвал спустился офицер в плащ-палатке на плечах, в руках он нёс два мешка. — Переодевайтесь. — скинул на тапчан мешки вошедший, — Пора уже. — Кто нас повезёт, Альфред? — из тени угла подвала пряча пистолет выглянул Арним (боялся, что пришли из СМЕРШа), он уже мог ходить. — Я повезу. Где Генрих? — спросил следом Павленко. — Здесь я. — показался из-за ящиков и Михаил. — Переодевайтесь. Здесь форма советская. А вот, — Павленко вытащил из нагрудного кармана связку книжечек и листков, — ваши документы. Оберст и Михаил разобрали мешки, вынули оттуда принесённую майором форму. — Опять мне офицерское одевать? — вынул фуражку Михаил. — А что делать, если с твоей физиономией ты за рядового не сойдешь. Надевай. И быстрее. Времени мало. — буркнул Павленко и поднялся на верх. Через пару минут из подвала вышел Арним в форме младшего сержанта и Михаил в форме младшего лейтенанта. На всех погоны были внутренних войск. Все сели в машину, она тронулась с места и взяла курс на Кранц.***
Иван попросил шофёра остановить машину в километре от Кранца, он сослался на то, что ему теперь недалеко идти. Шофёру было в общем всё равно, где высадить своего случайного пассажира, остановился там, где попросили и поехал дальше к себе. Под сапогами хлюпала коричневая прусская грязь, однако Рокотов упрямо шагал по ней, словно не замечая её. Шагал по окраине города, туда к морю, на косу. Стрелки часов шаг за шагом подходили к четырём часам вечера. Ещё было время дойти до нужного места. Шаг за шагом. Кранц когда-то был известным курортом Германии, богатые особы съезжались сюда на отдых, любовались морем, видами. Но пришла сюда война и от курорта осталось только море и былая слава. Рокотову было не до отдыха, не до красивых морских видов. Он шагал по лесной тропе, стараясь держаться подальше от главной дороги косы и песчаного берега. К тому же здесь солёный морской ветер не так сильно бил в лицо. В городе Иван успел разговорить нескольких солдат о том, где стоял дом рыбака на косе. Солнце почти скатилось в холодные воды Балтики, накатывали сумерки. Нужный домик был всё ближе, Иван шёл всё осторожнее. Послышался тихий рокот мотора, по стволам сосен запрыгали лучи от фар и вскоре по песку к домику подкатил «Виллис» с брезентовой крышей. Рокотов его разглядел из далека. И сразу узнал. Штабная это была машина. Иван бросил под деревом мешок, вынул из-за пазухи пистолет и аккуратно взвёл его. Мельком глянул на руку, на часы. Без пятнадцати семь. «Да где же Дрёмов?» — огляделся Иван в поисках хоть какого-то намёка на подполковника. Но их не было. «Значит, сам буду брать», — приподнялся с земли и зашагал к домику крепко сжимая пистолет.***
Света сидела на нарах смотря за тем как темнеет за окном. Не принесли ужин. Это было странно. И настораживало… Последний лучик этого дня скользнул по металлу решетки. На город опустилась ночь. Света прикрыла глаза. Неужели этот день она пережила?.. Скрип замка, стон петель двери. — На выход! — сухой голос солдата наполнил эхом камеру. И Света медленно поднялась. Шаг, один, другой, третий. Мелькали решётчатые двери. Её вели вниз двое конвойных. Подвели к очередной двери — большой, глухой, без окошек. Отворили. Зашли. Света быстро окинула взглядом камеру. Глаза замерли на кирпичной кладке стены… Здесь была кровь… — Именем Союза Советских Социалистических Республик военный трибунал Кёнигсбергской области признал Елагину Светлану Петровну виновной… — монотонно раздавалось словом за словом, сухое и официальное, солдаты стояли с винтовками у ноги и с абсолютно безразличными лицами. Света закрыла глаза. Нет! Это всё ей сниться! Это сон!.. — … Постановил, подвергнуть высшей мере наказания — расстрелу. — закончил говорить стоявший здесь лейтенант. И на этом слове Света распахнула глаза. Нет! Не сон. — Лицом к стене. — вновь сухо раздался голос лейтенанта. Не помня себя и не веря упрямо в реальность всего этого, Света медленно встала спиной к солдатам. Глаза упёрлись в эту кровавую стену. Лейтенант поднял руку. — Приготовиться! — раздалась первая команда. — Цельсь!.. — вторая команда… Света подняла взгляд вверх. Серый потолок, желтеющие лучи вытянувшиеся по нему. Где-то там, за эти потолком наступила тихая мирная ночь, гуляет свежий ветер, накатывает свои волны море… — Прости меня, Ваня! — прошептали губы, Света сжала веки и увидела сквозь них его, Ванины глаза. И вся-вся, до секунды, замелкала её жизнь — детство, школа, учёба, милиция, встреча с Ваней, дела, его предложение, свадьба, разлука, боль, слёзы, встреча на дороге и воссоединение, потом вновь разлука и вновь встреча, радость победы и много-много всего, что успела она прожить. Она улыбнулась. Света не винила Ваню в том, у какой черты она оказалась сейчас, только себя винила. А затем с ресниц сорвались слезинки… Она уже ничего не слышала, не видела, не чувствовала. Даже ничего не ждала. Она просто знала, что будет дальше… Останется лишь сизый дым воспоминаний… Его воспоминаний о ней, о них.***
Рокотов подобрался вплотную к домику. Ветер нещадно бил в лицо, осенние балтийские штормы. Море вздымалось, вспухало серыми тяжёлыми волнами и бросалось о пески белой пеной. Кружившие днём над волнами чайки разлетелись, стоял только гул разбивающихся волн. «Виллис» заехал так, что нельзя было увидеть, кто сюда приехал. Однако несмотря на это, Иван знал, что здесь должно быть трое — Миша, Арним и Павленко. Выждав недолгий момент, понаблюдав за домиком, Рокотов решился идти к нему. К тому же было очень тихо, да и лодки видно не было. А брать всех Рокотов решил именно до того, как здесь окажутся пока ещё союзники. Рокотов осторожно подступил к мутному от пыли окну, сбросил с головы кепку, заглянул внутрь. Ничего не видно. Тогда Иван шагнул ко входу. Прислушался. На удивление было тихо. «Глупо наверное так, напролом идти, но другого выхода у меня нет», — одёрнул Рокотов самого себя перед самой дверью, понимал же, что идёт один против троих. Но одновременно и оправдал, медлить больше нельзя. Воля была собрана в кулак, все лишние мысли — отброшены в сторону, все важные мысли о дорогих людях — после обдумает. Сейчас его главная мысль, его главное дело — прячется за этой хлипкой дверью. Рокотов силой дёрнул за ручку, распахнув дверь. Дуло пистолета смотрело в черную пустоту комнаты. Никого! Здесь никого не было! Иван пробежался взглядом и рукой с оружием по балдахинам сетей. Пусто. Никаких следов, что здесь кто-то был. «Неужели, опоздал?» — испуганно бегал взглядом по углам Рокотов: — «Но ведь лодка не причаливала сюда!». И тут Рокотов заметил дверь второго выхода. Шагнул в её сторону… Что-то больно ударило по руке с пистолетом, Иван сразу выронил его, боль разжала хватку. Следом в лицо несколько раз больно ударили. Рокотов отшагнул назад и пытался устоять на ногах. Следующий удар Иван успел заметить и уйти из-под него. Сумел разглядеть нападавшего — военная форма, майорские погоны, васильковые просветы. Рокотов быстро собрался и вцепился в руку Павленко, которую он готовился впечатать с фигуру Ивана. Рокотов попытался её заломить, но Павленко оказался проворнее. Обенялись ударами. Один пришёлся Рокотову в место недавнего ранения. И вновь подкосились ноги, сбилось дыхание. Падая, за собой Рокотов потянул и Павленко. Иван горел ненавистью и невероятной злобой. Она и придавала силы. Однако, Павленко не дал возможности Ивану схватиться за себя, сам придавил к земле. Дышать стало тяжело, не вздохнуть, не выдохнуть. Рокотов пытался вцепиться в горло Павленко. Майор одним движением из голенища сапога выхватил финку. Рокотов в последний момент успел перехватить занесённую руку над собой. Схватился в неё обеими так, что побелели костяшки и вспухли вены. Павленко давил со всей силы. Лезвие всё ниже и ниже опускалось туда, где гулко билось сердце Ивана. — Ты уже проиграл, Рокотов! — сквозь зубы проговорил Павленко наваливаясь всё сильнее. Рокотов только сильнее сопротивлялся, хоть боль в груди и отнимала у него последние силы. — Ты проиграл! — повторил Павленко, лицо исказила самодовольная улыбка, — Час назад для тебя всё закончилось. Её расстреляли, Рокотов! Пальцы сами собой разжались… Нет! Только не это! Лезвие ткнулось в грудь, ещё одно нажатие и всё… Но Павленко повалился в сторону от сильного удара прикладом автомата. — В порядке, Иван Григорьевич? — над лицом в сумраке показалось лицо Дрёмова. Рокотов лежал на спине, чувствуя ещё боль от пореза, но не чувствуя самого себя. Взгляд упёрся в доски потолка. Эхом в голове носились последние слова майора. Дрёмов склонился над Иваном, повторил свой вопрос, видя, что Рокотов не ответил ему. Иван же медленно поднялся, поглядел на подполковника, затем на лежащего без сознания Павленко, у того уже стояло двое бойцов, охраняли. Все мысли и чувства перемешались. Иван, так ничего и не сказав, шагнул за дверь. В лицо ударил ветер и морская влага. Ноги словно ватные, руки ослабели, голова тяжёлая, кажется, вот-вот упадёт на землю. А сердце бешено колотилось. Взгляд метался по волнам. Расстреляли… Иван отказывался в это верить! Нет… Нет! … Иван упрямо отказывался принимать то, что Светы уже нет… Он смотрел на беспокойные волны седой Балтики, бьющиеся о песчаный берег… Похолодевшие ладони сжались до боли. Он не верит!!! Сзади послышались шаги по влажному песку. — Иван, — тихий голос Дрёмова немного выхватил Рокотова из потока мыслей, — ты, это… В общем. Идём со мной. — позвал он. И Рокотов послушно и молча побрёл за ним. Дрёмов завел Ивана за домик, здесь были сложены вверх днищем рыбацкие лодки. Подполковник шагнул между двумя ложками, затем зашел ещё за одну, а после обернулся к Рокотову, положил руку на плечо и мрачно проговорил: — Крепись, Иван. После этого внутри всё окончательно упало, Рокотов шагнул вперёд Дрёмова за перевёрнутые лодки. На песке в узком пространстве между деревом лодок лежало двое, абсолютно неподвижно, песок рядом с ними был весь истоптан. Младший сержант, в котором Иван сразу признал Арнима, лежал лицом в песок, по спине же растянулось тёмное пятно. А рядом глядя неподвижными глазами в ночное небо лежал Миша. Иван безошибочно узнал его в сумраке. На сыне была форма младшего лейтенанта. А на груди, там, где ещё несколько минут назад гулко билось сердце, багровело пятно и узкая полоска от удара ножом. Миша раскинул ладони по песку, беспомощно, совсем по детски. Он сейчас был так похож на того самого, семнадцатилетнего Мишку из сорок первого, на того простенького паренька, которым Иван и запомнил навсегда сына. — Миша, — Иван упал рядом с ним на колени, — Мишка! Сынок! — он бережно поднял его на руки понимая, что сын уже не слышит его и не видит. — Мишка мой, ну что же ты натворил! Что ж ты сделал-то, хороший мой! — по щекам катились крупные капли слёз, Иван прижимал к себе тело сына, чувствуя, что его сердце больше не бьётся, что не дышит он больше. Дрёмов стоял позади него и просто смотрел. Он не умел утешать. Да и детей у него тоже не было, как и своей семьи. Но и абсолютно равнодушно на это смотреть тоже не мог. Иван столько шёл к этому, а теперь что? Теперь на его руках мёртвый сын. Пусть и ставший предателем… Но всё же он был сыном. Его Миши не стало. Его больше не было. По настоящему, не на бумаге. Подполковник медленно стянул с головы фуражку. Иван крепко прижал сына к себе. Иван окончательно осознал, что сын мёртв. Держа его на своих дрожащих руках, Иван вглядывался сквозь слёзы на глазах в лицо сына, ему так часто говорили многие, что Миша так походил на Ивана!.. А теперь Миша лежит мертвый на его отцовских руках. Иван медленно опустил на мягкий чуть влажный песок тело. Дрожащими кончиками пальцев он закрыл веки. — Прости, Мишка, что не успел я к тебе. — прошептал Иван глотая соль слёз, — Прости меня. В последний раз Иван посмотрел на него. Даже мёртвым он был прекрасен, хорош собой. Жить и жить бы ему!.. И вновь до боли сжались кулаки. Рокотов поднялся и сначала медленно, а затем ускоряя шаг он твёрдо и с решимостью оказался у домика. — Убью! Убью, сволочь!!! — не помня себя от той ненависти, что кипела, бросился на приведенного в создание Павленко Рокотов. — Пусти! Пусти меня!!! — сопротивлялся он хватке быстро подоспевшего Дрёмова, Иван хотел прямо здесь прикончить Павленко, лично совершить возмездие и своё собственное правосудие. — Пусти!!! Я убью его! Дрёмов и подскочивший Сташевский всё же выволокли Рокотова наружу, на свежий воздух и держали до тех пор, пока тот обессиленно не опустился коленями на песок. Не могли они понять всего того, что разрывало изнутри Ивана. Он теперь один и никого не спас. Всех потерял — жену, детей, даже того ребенка, который ещё не увидел этого света. А там, вот за этой стенкой сидит тот, из-за кого всё это. Тот кто убил Мишу, убил Свету. Рокотов хотел отомстить! Сжать на его горле руки, слышать предсмертный хрип его, чувствовать как он извивается, боится, как перестаёт биться его сердце, видеть его глаза, умоляющие пощадить, но хватка будет только крепче.***
Дрёмов сам ехал в машине с Рокотовым, без других солдат. Подполковник понимал — нельзя сейчас оставлять Ивана Григорьевича одного, наедине с самими собой. И тем более подпускать его к Павленко ближе, чем на дистанцию выстрела. Подполковнику этот волк в овечьей шкуре нужен ещё живым. Арестованного майора увезли на той машине, на которой он приехал на косу. Везли под усиленным конвоем с мешком на голове, так надёжнее. А в кузове грузовика, в котором разместилось отделение бойцов, увезли с берега тела убитых Михаила и оберста. Всю дорогу разум и чувства Рокотова были как в тумане, он ничего не понимал, что происходило вокруг него, куда ехал, зачем ехал. От только раз за разом прокручивал в голове, как киноленту воспоминания и пытался понять — где он ошибся, из-за чего не успел? В чём он ошибся? Недооценил Павленко? Переоценил возможности Дрёмова? Свои силы переоценил? Рокотов пытался найти ответ, но тщетно. Вновь мимо машины бежали поля и придорожные аллеи. Сумрак впереди разрывали фары, прощупывая впереди себя путь. Иван не понял, когда они приехали обратно в Кёнигсберг, как он оказался в штабе, где его чуть было не арестовали часовые. Не понял он и того, как очутился в кабинете Носовихина, как перевязали ему рану от ножа на груди, он ведь даже не ощущал боли от этой раны и от тех ссадин на лице и руках, что отставил Павленко. Всё расплывалось перед глазами, голоса шли фоном, а боль физическая меркла по сравнению с болью душевной. Носовихин, Дрёмов и пришедший генерал Филипов после того, как офицеры привели себя в порядок, расспрашивали Рокотова обо всех обстоятельствах того, что произошло на косе. Иван пересилив себя, собрался с мыслями, с силами и отвечал на вопросы, односложно, но при том стараясь не упускать подробностей и мелочей, от них зависело то, поверят ли ему окончательно или нет. — … Значит, это Павленко и был тот самый «крот» у нас. — чуть стукнул ладонью по столу генерал выслушав рассказ Рокотова. — Окопался, сволочь, хорошо у нас! Пригрели мы гадину! Ну ничего, ничего, он получит по заслугам своим, за всё теперь ответит! — А я одного понять не могу, — в разговор вмешался Дрёмов, — зачем он оберста и Михаила убрал? Ну убежал бы с ними, раз не хотел нам попадаться, убивать-то зачем было их? — Наверное, не договорились о чём-то, — предположил генерал. — Товарищ генерал-майор, разрешите мне поучаствовать в допросе Павленко? — обратился Рокотов, он хотел сам задать тот вопрос, который озвучил Дрёмов, но ответа от генерала он не успел услышать, дверь кабинета со скрипом открылась и все обратили внимание на это. — Проходи. — в дверях Иван увидел знакомую Мирского, в генеральской форме, приглашающего кого-то войти в кабинет. Из сумрачного коридора под яркий свет ламп большого кабинета шагнула Света. На плечах серебрились погоны чистого и ровного кителя, над карманами его — её награды. А взгляд — он не сходит с Ивана, сидевшего в порванной рубахе и куртке, выпачканных штанах и сапогах, с ссадинами на лице и руках. — Света! — Рокотов медленно поднялся с места, не верил глазам и забыв обо всех вопросах. — Живая! — прошептал и шагнул из-за стола. А она, простояв несколько секунд в нерешительности, бросилась навстречу ему, повторяя его имя, падая в его руки, в его объятия. Ивана окутал её такой родной запах волос, нос утопал в их мягкости, руки чувствовали её тело, а всем своим телом он ощущал, как её ладони схватились за него, ощущал её тепло, её нежность. Крепко обнял её. Настоящая! Живая! Не его иллюзия, нет! Это его Света! Здесь с в его руках, его объятиях. Света и Иван ничего не замечали, кроме друг друга. Они даже не заметили, как остались одни в кабинете, начальство тихо удалилось из кабинета оставив их наедине. Иван рассыпал по её лицу короткие горячие касания губ. А у Светы всё ещё в голове была последняя тюремная картина… Стоит спиной к дулам винтовок, глаза не хотят видят этот вид кроваво-красной стены. Лейтенант готовился произнести «Огонь!», как раздалось в камере: — Отставить! Света узнала этот строгий приказной тон. Она обернулась — здесь стоял Коля! В генеральском кителе, с серебряными генеральскими погонами, из-под тени козырька фуражки строго выглядывали его глаза, в лучах одинокой лампочки блестели его ордена и медали. Лейтенант повторил команду Мирского. — Приговор в отношении товарища Елагиной отменён, как незаконный, дело в отношении неё прекращено. Товарищ Елагина признана невиновной. И поэтому я приказываю — немедленно освободить товарища майора юстиции из-под стражи. — вновь слышался приказ Мирского. — Есть! — лейтенант всё понял, — Опустить оружие! Солдаты опустили винтовки и чётким шагом вышли из камеры после приказа лейтенанта. Здесь остались только Света и Николай. — Пошли, Светка, — улыбнулся Николай, голос теперь был мягким, не генеральским, — ждут тебя уже. Сама знаешь, кто ждёт… Света стояла и крепко обнимала Ваню. По щекам без стеснения лились слёзы. В них всё — боль пережитого, счастье встречи, радость того, что вновь вместе, что всё закончилось. Иван не переставал целовать её скулы, лоб, солёные от слёз щёки, не переставал повторять её имя сквозь эти поцелуи. А затем он нежно обхватил её лицо своими большими горячими ладонями, взглянул в промокший от слёз зелёный свет её глаз, плавно смахнул сбегающие из-под глаз хрусталики. — Любимая моя! — глядя глаза в глаза прошептал Иван и улыбнувшись вновь прижался к её губам. Он так любил эти глаза! Он так любил Свету! Всё же, не потерял её.***
Стрелки часов сдвинулись к полуночи, а Рокотов не хотел отпускать из объятий Свету, так и сидел бы с ней здесь, в кабинете и наслаждался её голосом, её нежными касаниями, её мягкими губами. Света очерчивала своим тонким пальчиком скулы Вани. — Колючий какой стал! — расплылась она в улыбке, засмеялась, уже в который раз за это время; щетина совсем не смущала её, вновь целовала его, нежного, любимого. А Ваня крепче обхватил её плечи, прижал к себе. Как же он по ней соскучился, как тосковал по ней, её нежности и теплу её тела. Света тихо и неспешно рассказала о том, как Коля в последний момент вытащил её из-под расстрела, как навёл тут в штабе порядок, о том, как она ждала Ваню и верила, что всё наладится. Рокотов сейчас был безмерно благодарен Мирскому за то, что он успел, вовремя пришёл и помог! Кажется, впервые в жизни, Мирский помог ему, а Иван был искренне благодарен за это, за его появление. Но всё же идти нужно было, Дрёмов дал «добро» на участие Ивана в допросе, а этой возможностью Рокотов очень хотел воспользоваться, очень! — Света, — почти что извиняясь начал Рокотов, — мне нужно сейчас ненадолго уйти… Совсем ненадолго. — Куда? — скрывая свое беспокойство спросила сразу же Света. — Нужно допросить Павленко. И Света не стала дальше расспрашивать, оно понятно — служба их никуда не делась ещё. Она понимающе кивнула. — Хорошо. Если надо, иди… Дело же действительно, мы ещё совсем не закончили… — Свет, да дело даже не в этом! Я бы спокойно отдал бы допрашивать этого Павленко Дрёмову если бы не… — и Иван запнулся, не зная, говорить или нет. — Что? — Света видела эту недосказанность. Рокотов поднялся с дивана и отошёл к окну. Он колебался, омрачать этот вечер не хотел, но и держать в себе не мог произошедшее перед этой встречей. Однако почувствовав то, как мягко легла на плечо Светина рука, Рокотов решился ей сказать обо всём. — Если бы не то, что Миша… Его теперь нет, Свет. На самом деле нет. Его убили… Убил. Павленко. — слово за словом произнёс Иван. Света молчала. Просто стояла рядом, обняв его плечи и поджав свои губы не давая себе вновь заплакать. Она прекрасно понимала, что сейчас происходит на душе у мужа. Света сейчас даже не думала о том, что Миша был уже давно на другой стороне, в конце концов, он был для Ивана дорогим и родным человеком. Он так надеялся вновь увидеться, встретиться с ним, после того, как узнал, что сын на самом деле жив и даже в одном с ним городе… Встретился. Но совсем не так, как хотел. — Мне нужно идти. — извиняющимся тоном вновь проговорил Рокотов. — Я подожду тебя в нашем кабинете. — только и ответила Света; она знала, что Ване очень нужно самому закончить это дело, самому допросить убийцу и предателя, для него это вопрос больше, чем просто служебный. Иван поглядел на Свету, провёл ладонями по её плечам, словно бы удостоверившись, что она в порядке. Затем отошёл в сторону, поправил на себе одежду, кое-как привёл себя в порядок и вышел из кабинета. Теперь, когда он знает и уверен в том, что Свете ничего больше не угрожает, он может полностью отдаться делу наказания того, кто устроил весь тот кошмар, через который прошёл и он, и Света.***
Допрашивать Павленко собрались Рокотов, генерал и Дрёмов. Филипов больше слушал, чем задавал вопросы. Большую же часть допроса вёл именно Рокотов, по праву того, кто раскрыл Павленко. Вновь болтающаяся под потолком лампа, вновь жёсткий табурет и сидящий напротив следователь. Только теперь допрашивал не Павленко, а его самого допрашивали. Он поначалу пытался сидеть с гордым и независимым видом, мол, да хоть пытайте, ничего не скажу! Однако такой он был перед Дрёмовым. Когда в камеру вошёл в чистой с иголочки форме, с рядом сияющих медалей и орденов Иван Григорьевич, Павленко стушевался. Рокотов спрашивал спокойно, но крайне уверенно и жёстко. Дрёмов так не спрашивал — он постоянно давил на то, что не добьётся по-хорошему, будет добиваться по-плохому. — Когда и кем был завербован. — повторил свой вопрос Рокотов. — Завербован в сорок втором, в Киеве. Когда наши войска оставили город, я переправиться не успел. Сжёг свои документы и форму, переоделся в гражданское. Поначалу хотел скрываться, примкнуть к подполью киевскому, но… — Павленко остановился, словно думая говорить дальше или нет. — Что «но»? — спокойно спросил Рокотов. — Но меня кто-то сдал, что я работал в НКВД. Попал в лагерь. Пытали, били. А потом предложили сотрудничество. — всё же ответил Павленко. — И ты согласился? — рядом сидел курил Дрёмов. — А вы бы как поступили в ситуации когда у тебя если откажешься один путь — с пулей в башке лететь в яр? — вопросом на вопрос ответил ему Павленко. — Как я бы поступил? — поднялся с возмущенным взглядом Дрёмов, такой тон Павленко был недопустим для него. — Я бы умер, но остался верен присяге! Дрёмов навис над Павленко, взгляды встретились и заискрились. — Что ты делал у немцев? — разрядил воздух Рокотов задав очередной вопрос, Дрёмов вернулся на своё место. — Сначала отправили в диверсионную школу, но там не прижился… Но понял зато, что с немцами всё же выгоднее. Перспектив больше, чем если бы и дальше был с вами… Меня перевели обратно в Киев и поручили найти припрятаные при отступлении из города архивы НКВД и прокуратуры в частности. — на этих словах Павленко пристально глядел на Рокотова, — Я прекрасно знал, кто занимается уничтожением архивов военной прокуратуры — хорошо известный вам, Иван Григорьевич, товарищ Сергеев, Александр Петрович… И знал я и то, что немецким агентом он оказался. Успел он своим хозяевам сообщить о том, что часть архива уцелела. Не успел только сообщить, где она. Шлёпнул ваш товарищ Мирский его. Вот мне и поручили найти всё это, зная о том, кем я служил. Павленко рассказывал это со своеобразной гордостью, что это он один, сам мог делать такое. — И я нашёл эти документы. Все с печатью «совсекретно». И знаешь, Иван Григорьевич, — обратился Павленко подчёркнуто фамильярно, — что я ещё в тех документах обнаружил? — И что же? — на лице Рокотова не дрогнула ни одна мышца, всё также спокоен как скала. — Дело твоей бывшей жены, Елены Рокотовой. И я это дело очень внимательно просмотрел. Вот уж не думал, что потом пригодиться! — Павленко вновь расплылся самодовольной улыбкой. Рокотов хотел сейчас подняться и вернуть этому наглому лицу тот, вид который у него был там, на берегу, когда лицо почувствовало на себе тяжесть приклада автомата, но сдержал себя от этого порыва. — Как оказался вновь в органах госбезопасности? — вместо этого спросил Рокотов. — Просто. В сорок третьем я всё же закончил школу разведчиков и был заброшен к вам. — Как? — Да просто! — Павленко делался всё наглее в своих ответах, чем начинал выводить из себя Дрёмова без конца курящего. — Меня специально побрили, побили, надели одежду заключённого концлагеря, сымитировали побег из него. А потом подстрелили. Подобрали партизаны, вы́ходили, за своего приняли. И в конце сорок третьего я уже был на Большой земле, на фильтрации. И как можете видеть — прошёл! — вновь наглая ухмылка. — Ну ничего, эту ошибку мы исправили! — вновь ответил Дрёмов не выдерживая этого самодовольства. Павленко закинул ногу на ногу, довольно ухмыльнулся Дрёмову ещё сильнее. — Когда был перевербован английской разведкой? — допрашивал дальше Иван в очередной раз прерывая молчаливую перепалку между подполковником и Павленко. — На англичан стал работать в июле. Немцы уже с апреля не выходили со мной на связь. Уж даже думал, всё, смогу выкрутиться, избавится от них. Но нет!.. Пришли британцы. Хотел им отказать, но потом когда увидел ту сумму, которую они предлагали за мои услуги подумал — ну а что мне уже терять? С такими деньгами потом в любой стране Европы можно неплохо жить. В той же Германии. Ну не в нашей зоне, естественно. Там, в британской части. — Значит, согласился из-за денег? — Рокотов был тотально спокоен. — И из-за возможности сменить место жительства потом. — Павленко был честен, теперь терять ему всё равно нечего, жизнь и так была потеряна. — Откуда узнал о Михаиле? — Рокотов наконец добрался до той самой части, к которой столько шёл. — Мне о нём сообщили в начале сентября. Сообщил мой куратор. На бумаге я всё изложу… И он сказал мне, что мне нужно любыми путями оказаться в Кёнигсберге и после одного момента там помочь убраться из города Михаилу. Куратор звал его Генрихом. Но я к тому моменту сам уже узнал его настоящее имя. И как я был удивлен увидев в день нашей встречи перед собой вас, Иван Григорьевич! — Узнал, дальше что? Что предпринял? — Рокотов всё ещё сдерживал свои эмоции, был хладнокровен. — Ну как что! Я понял, что во что бы то ни стало ты будешь со Светланой Петровной искать сына. Спасать его, пусть и зная о его преступлении. А мне это не нужно. Мне деньги нужны были и потом место в Москве, после раскрытия этого дела. Я помнил про дело из документов Сергеева, но на всякий случай ещё раз личные дела ваши просмотрел. Подумал, отличный эпизод в ваших со Светланой Петровной делах это дело Сергеева. Удачно можно повернуть будет. — И ты повернул, да? — опять влез Дрёмов. — А как иначе? Особенно когда вы оказались в шаге от них… Филипов молча это слушал, он хорошо помнил тот день, когда пришёл Павленко и долго настойчиво доказывал, что Елагина и Рокотов — шпионы. И ведь генералу тогда всё это виделось убедительным. Только прибыший из Ленинграда генерал-майор Мирский переубедил, да ещё документы привёз подтверждающие все его слова. — Однако, — продолжал Павленко, — хотел я разом убрать вас от дела, но не вышло… Не рассчитывал на то, что ты, Иван Григорьевич, вместо того, чтобы бежать спасать жену, побежишь всё также ловить этого оберста с сыном… Да и на то, что с Дрёмовым ты оказался дружен, тоже не рассчитывал… Все только в штабе и говорили, как вы друг друга терпеть не можете. Думал, сыграю на этом. — Павленко уже не сидел довольный, напротив, опять сутулился. И вот после этого Рокотов поднялся из-за стола, медленно, заслонив своей фигурой свет. Он темной массой угрожающе навис над Павленко. Он схватился за его гимнастёрку с сорванными погонами и поднял с табурета. Ни Дрёмов, ни генерал не дёрнулись разнимать, Рокотову они негласно позволили допрашивать Павленко так, как он посчитает нужным. И Рокотов это теперь использовал. — А зачем же ты убил их там, на берегу? Зачем? — тряс он Павленко, руки которого были скованы наручниками. — Да я не хотел их убивать! Не хотел! — Павленко сейчас испугался по настоящему такого вида Ивана. — Это оберст тот всё! — Что «всё»?! — не выпускал форму из рук Иван и яростно взирал на бывшего майора. — На берегу, когда мы уже шли к лодке, которая должна была уже вот-вот подойти, оберст этот, Арним, кинулся на меня. Решил, что я вам сейчас сдам их. Ну я его и закончил там сразу! А тут Миша откуда ни возьмись! Увидел всё это… С ним сцепились. Ну и я его тоже там… А потом ты появился у домика! — отвечал Павленко сквозь страх. — Не хотел я их убивать! Не хотел! — Сволочь! — выдавил сквозь зубы Рокотов и всё же разжал ладони, Павленко упал на табурет. — Убил бы! Прямо здесь! Но тебя будут судить. И судить будут по законам военного времени! Павленко уставил взгляд в стену. Ответить ему было нечего на слова Рокотова. Павленко и сам знал, что его ждёт за совершённое. Но это же всегда можно было оттянуть… Допрос был закончен. Дальше и Дрёмов справиться. Рокотов вышел из допросной выхватив сразу из кармана брюк полупустую пачку папирос. Следом за ним вышел и генерал. — Хорошая работа, товарищ майор! — неожиданно поблагодарил Рокотова генерал поравнявшись с ним, — Рад был бы видеть такого сотрудника в своих рядах. Рокотов, опустил поднесенную зажигалку к папиросе, что уже держал губами. Иван намёк отлично понял. — Извините, товарищ генерал-майор, но я всё же предпочту остаться в прокуратуре. — спокойно ответил Рокотов. — Что ж… Я не настаивал… Но если надумешь перейти к нам, буду только рад, наградами, должностью не обижу. — ответил на это генерал. — Дай только занять, если решишь. Генерал неспешно отправился вперёд, к выходу из коридора тюрьмы. Но Рокотов глядя в след генералу знал точно — он не надумает. Никогда. Не нужны ему эти награды и должности! Теперь они ему не нужны!***
Рассвет играл на побитой рыжей черепице крыш Кёнигсберга. Лучики заглядывали в зияющие дыры от снарядов на фасадах домов, в выбитые окна, перекатывались с одного камушка брусчатки на другой. Но заглядывали они не только туда, где уже не было жизни. Заглянули они туда, где продолжалась жизнь. Света сладко спала. Она лежала на вытянутой руке Ивана, его тихое, ровное дыхание растворялось в её каштановых кудрях. Тепло его объятий и губ грело ночью жарче одеяла, жарче огня печи. Вернулись домой поздно, практически под утро. Ваня не выпускал её из кольца своих рук, обнимал и целовал практически не переставая. А Света наслаждалась этой нежностью, тем как ласкали его губы. Улыбалась, смеялась, радовалась тому, какими влюблёнными глазами смотрел на неё Ваня. Иван же уже оплакал все свои потери. Незаметно от Светы. Не хотел, чтобы она видела его таким. И чтобы и она печалилась вместе с ним. Всё же, это его, Иван, прошлое. Ему с ним и разбираться. Да, Мишу уже не вернуть. Он ушёл навсегда. Однако, на нём жизнь Ивана не закончилась. Жизнь продолжалась. И даже скоро родиться новая жизнь. Её под своим сердцем носила теперь Света. Рокотов окончательно распрощался со своим прошлым, похоронил его. Прошлое должно остаться в прошлом. В настоящем же у него есть Света, его семья с которой теперь связано его будущее. Туда с ней вместе он и пойдёт. Пора уже было начать действительно новую жизнь. Луч солнца скользнул по белым подушкам осветив лица спящих. Света зажмурилась, повернулась. А Ваня, который уже не спал, ближе к себе прижал её, вновь вдыхал аромат её волос, родной и такой безумно любимый. Он заулыбался. Света сквозь сон чувствуя, как обнимали её ладони Вани, обнимали не где-нибудь, а за живот, тоже улыбнулась. А после она аккуратно обернулась на другой бок, лицом к Ване и раскрыла глаза. — Доброе утро! — прошептал Ваня, увидев, что Света уже не смотрит сны, а смотрит на него. — Доброе утро! — ласково ответила Света радуясь тому, что проснулась в одной постели с любимым человеком, в его объятиях, что слышит утром его голос и всё же ждёт его ребенка, их общего ребенка!***
На службу Иван явился ближе к обеду, хоть сегодня его вообще и не должно было быть здесь; Носовихин дал ему и Свете пару дней отдыха. Тем более, когда уже стало всем известно чудесное положение Светланы Петровны, отдых ей был просто необходим. Рокотов появился в штабе не по служебным делам, скорее наоборот. Он вошёл в кабинет Носовихина, здесь был и Мирский, который взял под свой контроль развернувшееся в Кёнигсберге дело. Иван протянул подполковнику два листа, заполненные ровным каллиграфически точным почерком. Носовихин внимательно их прочёл. — Значит, рапорты об увольнении. — повторил содержание бумаг Носовихин. — Так точно, об увольнении моём и товарища Елагиной. — подтвердил Рокотов. — Вы уверены? — переспросил подполковник. Рокотов кивнул. Но Носовихин не спешил подписывать, он ещё раз внимательно прочитал рапорты. — Иван, а что так? — спросил неожиданно Николай. — Чего это ты со службы собрался? — Долго объяснять, Коль. — Иван не хотел при подполковнике выкладывать все причины такого решения (а они были просты — хватит с него и Светы всей этой войны и этих шпионов с диверсантами, они хотят обычной мирной и семейной жизни). — Ты хорошо подумал? А то может быть всё же лучше остаться? — не отставал Николай. — Подумал. — Рокотов действительно был уверен. — И менять своего решения не собираюсь. — Ну… А ко мне если, в Ленинград, в прокуратуру перейти? Я с радостью тебя приму. И Свету тоже. — всё предлагал Мирский. — У меня служба там сам знаешь, тоже хорошая. Уж жалованием не обижают у нас! — Нет, Коля. В прокуратуру мы точно больше не вернёмся. — четко ответил Иван. — А вот на счёт Ленинграда — я посоветуюсь со Светой. — с улыбкой добавил Рокотов. Мирский чуть дёрнул в улыбке уголками губ, узнавал упрямого Рокотова, который если решил, то уже не отступиться, пока не сделает. А то, как он сказал «посоветуюсь со Светой» ещё раз убедило его в том, что Иван для неё действительно тот человек, который будет оберегать её всю жизнь и делать по настоящему счастливой. Иван был не только хорошим командиром, отличным следователем и другом, но и отказался прекрасным мужем. Его Светка была под хорошей и надёжной защитой. Мирский мог быть совершенно спокоен за сестру. Подполковник услышав этот диалог, рассудив ещё раз, взвесив всё в своей голове, открыл чернильницу, взял перо и оставил свою подпись под каждым поданым Рокотовым рапортом. — Хорошо, Иван Григорьевич. Я не буду настаивать на том, чтобы вы остались в Кёнигсберге, раз уж вы не хотите продолжать службу. — огласил своё решение Носовихин. — Но окончательно свои обязанности перестанете исполнять после прибытия нового следователя. А это, сами понимаете, не меньше месяца ждать и ещё работать. Рокотов понимающе кивнул, он был согласен и на такое. Главное, он и Света уже на половину гражданские люди и война для них закончена. И они могут уже сами распоряжаться своею судьбой.