Последнее дело

Прошла неделя.

Иван сидел в небольшом коридоре и читал взятую у соседа по палате газету; она была вчерашней, но главное что она была. Иван сидел за этим занятием и ждал пяти часов, когда со службы к нему на пару часов зайдёт Света, обязательно с чем-нибудь вкусным (где она только каждый день находит это?). Света заходила каждый день с того момента, как узнала о том, что Ваня здесь. Сколько было слёз радости в тот день! Иван порой не верил собственному везению, ведь ему рассказали, что в госпиталь он попал можно сказать случайно, везли сюда его как погибшего. Иван благодарил судьбу за то, что та дала ещё ему время, дала ему ещё один шанс на жизнь. Ведь за собой он чувствовал много незавершенного. И самое главное было то, что вот так внезапно и нелепо он оставил бы Свету. А ведь сколько раз она просила его хоть иногда думать о ней! Рокотов часто теперь думал об этом, часто, обнимая при встрече жену, просил прощения за то, что не подумал тогда. Коридор был полупустой, от окон в его концах растекался ещё теплый солнечный свет. Однако, закат всё ближе и на смену солнечному свету приходил свет электрический. — Иван Григорьевич, не засиживайтесь здесь, в шесть обход будет. — напомнила Рокотову прошедшая мимо по своим делам медсестра. Рокотов согласно кивнул, он помнил про время, просто любил встречать Свету не в палате, не нравилось выглядеть беспомощным. Однако Иван всё же свернул газету и неспешно вернулся в палату, успеет ещё встретить жену, время есть. В палате было только двое мужчин, один ровесник Ивана и тоже майор, но пехоты, второй — помоложе, капитан, сапёр. Они были с лёгкими ранениями и скоро их должны выписать. Всего в палате их лежало четверо, Иван был четвертым. Двое соседей по палате разложили нарды на табурете, который они поставили меж своими койками, с утра до ночи играли в неё. То и дело по доске стучали кости и фишки. Иван вернул газету тому, у кого взял её; третий сосед Ивана, пока где-то ходил. Рокотов лёг на свою койку и упер взгляд в потолок. Эта неделя далась тяжело именно из-за такого тянущегося бездельного ожидания. Хотелось де́ла, ведь рана уже иак сильно не болела, Иван всё чаще ходил без повязки для руки, тем более, что с одной левой было неудобно управляться с тарелками, ложкой и бритвой. Иван закрыл глаза и лег на бок, отвернувшись от входа; уж лучше просто дремать, чем разглядывать то, что и так знаешь, да и видеть совсем не хочется. А сон к тому же лечит. Неожиданно тоненькая дверь палаты, с закрашенным белой краской стеклом, открылась. — Здравствуйте, товарищи. — раздался знакомый строгий мужской голос, — Здравствуй, Иван Григорьевич. Рокотов обернулся — перед ним с халатом на плечах стоял Дрёмов, которого Иван не видел всю эту неделю. Рокотов настороженно поднялся и присел на кровати. — Здравствуй. — ответил Иван. — Товарищи, не могли бы вы ненадолго оставить нас? — обратился к соседям Рокотова подполковник. — Да, конечно. — мужчины оставили свою партию и вышли в коридор, плотно закрыв за собой дверь, видимо форма на Дрёмове делала своё дело, с ним никто не желал спорить. Рокотов окинул взглядом Дрёмова. О нём Иван часто думал и к нему все эти дни был лишь один вопрос, задать только никак не мог его. Но первым свой вопрос задал Дрёмов. — Как чувствуешь себя? — Нормально. — сухо ответил Рокотов. — Ясно. — туманно сказал на это подполковник и шагнул к высокому окну, посмотрел вниз, — Тихое местечко у тебя тут… — Ты по какому делу пришёл? — прямо спросил Рокотов. Дрёмов обернулся к нему, заложил руки за спину, выпрямился. — Ни по какому. Решил, вот, зайти, тебя проведать. — и Дрёмов изобразил что-то вроде улыбки. — И всё? — Иван не верил, что Дрёмов просто зашёл узнать как он. — Всё. — кажется действительно, подполковник просто зашёл. Рокотов неожиданно поднялся и шагнул к Дрёмову, лучшего момента задать тот вопрос, который терзал его все дни после той ночи, он сейчас не видел. — Тогда скажи, ты о Мише знал ещё в мае? — он пристально глядел на подполковника, мышцы на лице Рокотова напряглись, он и сам весь был в напряжении. Дрёмов вдохнул, словно набираясь смелости. — Да. — Так чего же ты похоронку мне на живого сына дал?! — и Рокотов не сдержал себя, вцепился в форму подполковника, — Почему я тебя спрашиваю?! Почему знал и молчал?! Дрёмов пытался оставаться спокойным, но это было сложно, он видел как в этот момент Рокотов переменился из спокойного и рассудительного во взвинченного, готового не смотря на рану и звания дать ему по роже. — А что я тебе, Иван, должен был сказать если эта информация секретная?.. Не мог я тебе правду сказать, не мог! Хоть и понимал, что ты спокойно отнестись можешь. — подполковник пытался оправдаться перед нависающим над ним глыбой гнева Рокотовым, тот схватился за него очень крепко, не думал отпускать. — А зачем же ты тогда похоронку дал?! Зачем?! — Рокотов от вскипевшей злобы ещё раз тряхну́л Дрёмова. — Потому что так мне приказали, как только я спросил о Михаиле! И сказали молчать… Вот почему! — Дрёмов отвечал на удивление спокойно, словно говорил о совершенно абстрактных вещах, чужих для них двоих. — Врёшь! — Иван не верил этим словам, он ещё крепче вцепился в гимнастёрку Дрёмова, казалось ещё немного и он порвёт её. — Не вру, Иван… Не вру. — и подполковник сейчас был действительно честен. Звеня стеклом открылась дверь палаты. — Ваня! — палату заполнил высокий взволнованный голос Светы, она, роняя на стул сумку, бросилась к Рокотову с Дрёмовым, разняла их, точнее, оттащила Ивана от подполковника; больше всего Света боялась того, что Рокотов сейчас подставил себя под статью, — Ваня ты что творишь! — сковзь зубы проговорила Света, чуть тише, как только Ваня оказался по дальше от Дрёмова. — Прости, Иван Григорьевич, что так вышло. — сказал Дрёмов, как только оказался свободен. Убедившись, что мужчины на безопсном друг для друга расстоянии, Света наконец спросила: — Что у вас тут происходит? — взгляд её бегал от подполковника к Рокотову. — Ничего, Светлана Петровна, просто небольшой рабочий момент. — ответил Дрёмов, поправляя помятую форму, кажется он не был возмущен или обижен за то, что сейчас сделал Иван. Рокотов отошёл к койке пытаясь успокоиться, хотя руки и злоба требовали в отместку за всё, дать Дрёмову причитающееся в виде крепкого мужского удара. — Рабочий момент? — Света прекрасно видела, что тут только что происходило. — Именно, рабочий момент. — без тени сомнения ответил Дрёмов. — Свет, всё в порядке… Просто поговорили… Немного. — поддержал подполковника неожиданно Рокотов, однако он сделал это не из-за хорошего отношения к нему, а из-за того чтобы Света не волновалась, а ещё он переживал, что сейчас на его лице крупными буквами написано, как разболелась рана, тоже ничего спокойного для Светы если прочтёт это. Света ещё раз поглядела на мужчин — Дрёмов стоял у окна поправляя ремень и форму, Иван сел на койку придерживая под больничной рубахой раненое место. Они старались не глядеть друг на друга лишний раз. Света качнула недовольно головой и забрала со стула сумку. Там как всегда — немного фруктов и домашней еды. Всё для Вани. — Ну если уж за него разговор у нас зашёл, Иван Григорьевич, — заговорил вновь подполковник, — то расскажу тебе, как так вышло, что встретились вы там. Света услышав это сразу поняла, про что говорил Дрёмов — о Михаиле. Она от удивления, что Дрёмов сам заговорил про это, присела на соседнюю с койкой Рокотова кровать. Подполковник продолжал деловито держа руки на пряжке ремня: — Так получилось, что Михаила его начальство по каким-то своим соображениям отправило сюда в надежде, что он, внедрившись в немецкое подпольё всё его и сдаст нам не дав состояться мятежу. Однако, как ты понимаешь, он состоялся и если ты встретил Михаила в бою, то он принимал непосредственное участие в нём… — Это ты сейчас к чему клонишь? Что он перешёл на сторону немцев? — Рокотов от вновь нахлынувшего возмущения опять поднялся с места. — Не я клоню, мои коллеги из Москвы. Они давно уже, год целый, разрабатывали Михаила на счёт возможной его перевербовки. И вот, вчера мне пришли документы на него. Нашлись доказательства, что перевербовали… Так ещё этот мятеж и то, что пропал Михаил после разгрома подпольщиков. Неделю уже ничего от него. — подробно всё объяснял Дрёмов, чтобы всё было ясно и однозначно для всех. — Перевербован? — Света была удивлена не меньше Ивана, этот вопрос сам собой сорвался с губ, она не смотря на всё то, что знала о Михаиле, не понимала такого поворота. — Увы, да. Перевербован… — Дрёмов сказал последнее чуть тише, даже с неким разочарованием в голосе, — Так что скорее всего это не Михаил уговорил того врача рассказать нам всё, а сам он решил по каким-то своим соображениям нам это рассказать. Рокотов стоявший всё это время молча, медленно опустился на кровать — он пытался сейчас уложить это всё в своей голове: слова Дрёмова, то что он видел, знал. Он пытался осознать и соединить «предательство» и «Миша», своего сына и такое преступление. Не складывалось, не принималось. Это не хотело складываться и приниматься. Ни разумом следователя, ни сердцем отца. Света тоже пыталась понять услышанное. Она знала про то, что случилось той ночью, почему Ваня оказался ранен. А теперь выходило Ваня защищал не совсем того, кого хотел защитить? Сам того не зная, спас преступника? — Я понимаю, Иван, что всё, что я сейчас говорю очень неприятно для тебя… Наверное ты даже не поверишь мне. Но увы, это так… Вспомни с кем… — но подполковник не договорил, его перебил Рокотов. — Да, помню, Миша уходил с немцем. И вероятнее всего это был руководитель подполья… Думал про это… — рассеянно ответил Иван, взгляд его бегал по всем сторонам, был потерянный. — Ну вот. Так что, как бы не было это неприятно, но факт остаётся фактом — Михаил теперь не на нашей стороне… И видимо, всё то время, которое он здесь, в Кёнигсберге, он был не с нами. — вновь в голосе Дрёмова звучали ноты разочарования. Несколько секунд в воздухе расплывалась вместе с рыжим светом тишина. Иван закрыл глаза, закрыл ладонями лицо и кажется под ними задрожали губы и намокли ресницы. Всё же осознание пришло. А вместе с ним пришла и боль. Но не физическая — разрывалось от боли сердце. Разрывалось оно и отрывало значимую часть самого себя. Иван чувствовал себя почти так же как тогда, когда он увидел похоронку на сына в мае. Только сейчас было ещё больнее от понимания, что его сын, его родная кровь, частичка его, стоял тогда ночью напротив него и… лгал. Лгал с самыми честными глазами. И Иван ему поверил ведь! И встал перед пулей, дал почти убить себя. Разорванное сердце теперь сжигала совесть. Иван считал себя теперь самым виноватым человеком на земле. Настолько виноватым, что его невозможно простить. Он нарушил собственное слово данное не кому-нибудь — он дал его Свете, единственной, кто осталась у него. Дал тогда, когда она просила его, Ивана, всегда помнить, что она без него жить не сможет. Дрёмов смотрел на Рокотова, а у самого тоже сжалось всё внутри. Ещё никогда он не видел Ивана таким разбитым, потерянным, беспомощным. Но и на Свете тоже не было лица. Она смотрела куда-то в пространство палаты. А всё потому что она сейчас очень хорошо чувствовала Ваню, даже на расстоянии метров палаты. Всё же Иван собрал себя и своё разбитое сердце, запер боль. То, что случилось уже не исправить, остаётся научится теперь просто жить с этим. Тем более когда есть та, ради которой стоит жить. — Что теперь будет с нашей службой? Нас отстранят от дела? — спросил Рокотов, голос он пытался держать твёрдым. — А вас официально и нет в этом деле. Им занимался я… Но ты правильно понимаешь, что из-за того, что Михаил твой сын, тебя могут отстранить. Но это моя компетенция, а я не хочу этого делать. — Дрёмов сделал напряженную паузу, — Я хочу чтобы ты и Светлана Петровна наоборот, подключились к этому делу. В частности, к поискам Михаила и сбежавшего руководителя подполья. Света и Иван с удивлением смотрели на подполковника. Они не слышались? Дрёмов не отстраняет их, а наоборот, привлекает к своему делу? — А что вы так удивлены? — Дрёмов прекрасно видел лица следователей, — Да, хочу привлечь. Раз уж так вышло, что один из вас так связан с расследованием… Вы ж всё равно бы вели это дело, но тайком. А так, пусть это будет официально. Света и Иван переглянулись. Удивительные дела с Дрёмовым происходят! — А как это будет если мы… Не из СМЕРШа? — вперёд мужа спросила Света. — Ну как? Как следователи… Вы не переживайте, Светлана Петровна, всё будет в рамках и согласовано. — заверил подполковник, — А сейчас, мне пора… Другие дела ждут… Поправляйся скорее, Иван Григорьевич. — Дрёмов хотел подать на прощание руку, но передумал, посчитал сейчас это лишним; он ещё раз поправил на себе форму, поправил причёску, ремень, — До свидания! Подполковник снял с плеч халат и вышел из палаты оставив Свету и Ивана одних. Света села рядом с Ваней. У них сейчас было одно чувство на двоих — чувство отгремевшей бури. Буря эта была в лице Дрёмова. Он был не просто СМЕРШевцем. Он был самым настоящим смерчем в их жизни в последний месяц. Ворвался в их жизнь это смерчь ещё в мае и так не мог уйти из неё, оставив их в покое. Так и возвращался, ломая с таким трудом выстроенную ими размеренную жизнь. Вот и в это раз он сломал всё, вернув в Кёнигсберг. Иван взглянул на Свету. И от взгляда на неё сразу откупорилась в сердце запертая боль. Она могла его вновь потерят и теперь уже действительно навсегда… А родной сын предал — и родину и, выходит, и отца… Рокотов медленно обхватил Свету руками и прижал к себе. — Прости… Прости меня! — шептал он ей и касаясь губами волос. Иван сдерживал подкатившие к горлу скомканные и обжигающие нутро слёзы; жалко было не себя от того, что узнал, а безумно жалко ему было свою Свету. А Света вцепилась в него со всей силой, она вжалась в него всем телом. Мысли о том, что этого всего — этих объятий, этих крепких рук на своей спине, этого шёпота могло не быть — тоже вихрем пронеслись у неё. И Света от этого не сдерживала слёз, проступивших так внезапно, они лились солёными ручейками-змейками по щекам и с каждой секундой их становилось всё больше. Рубаха Ивана на плече всё сильнее промокала от этих слёз. Света тихо плакала в объятиях Вани. Всё же, ни смотря ни на что, он рядом, он был жив. А это главное. И поэтому, она прощает Ивана. Потому что любит. Сильно.