Мне нравится быть человеком

В лёгком полумраке ранних сумерек свечи на столах загораются ярче. Пианист в соседнем зале тихо наигрывает что-то незамысловатое, и нежные звуки музыки служат изысканным дополнением к приятной беседе. Выученные быть невидимыми, официанты почти незаметно меняют блюда, поднося странным гостям, которые своим внешним видом резко выбиваются из формата заведения, то фаршированных брынзой и кедровыми орехами перепелов, то медальоны из телятины с чёрными трюфелями, то щупальца осьминога, обнимающие разомлевших в масле креветок. Азик с энтузиазмом подкладывает Варе в тарелку лучшие куски, терпеливо объясняет, как вынуть из раковины неподатливого булота, как раздробить панцирь краба. Ужин превращается в весёлую игру, где Варя угадывает составляющие загадочных соусов и строит предположения о том, как следует употреблять то или иное блюдо. Ест она аккуратно, понемногу, но Азик ревностно следит за тем, чтобы его гостья попробовала как можно больше, составила полное представление о местной кухне. И та, вскоре разомлев от еды, погружается в редкое для неё состояние сытого блаженства. О том, что еда может быть настолько вкусной, Варя давно не задумывалась. Со времён своего "веганства" и вовсе воспринимала пищу как топливо, а не источник удовольствия. Не менее благостно настроенный Азик, лениво потягивающий ананасовый сок со льдом, размышляет о месте, времени и контексте. Подобные заведения — рестораны с их пыльной театральностью, роскошные кафе, дорогие бары — всегда были для него чудовищно скучны. Музыка эта душная — ни ритма, ни драйва. Неестественное, раболепное обслуживание — всё ради чаевых. Жалкая пародия на прошлое с его салонными приёмами, где и времени всё соответствовало, и блистать можно было среди благодарной публики. Посещал он дорогой общепит лишь по необходимости, в основном пользовался доставкой, наслаждаясь элитной снедью в приятной компании дивана и онлайн-кинотеатра. Но сегодня выяснилось, что компания как раз и решает. Не место, не время, а пресловутый контекст. Худая, угловатая девчонка напротив, то угрюмо косящаяся исподлобья в ответ на очередной его дурацкий вопрос: — "Ну, это-то ты пробовала?", — (вот же ёбик в самом деле, сам же был у неё дома, что она могла пробовать из подводных обитателей — раков к пиву?), — то непосредственно заливающаяся смехом, когда хитрая двузубая вилка резко соскальзывает с панциря очередной морской диковины, врезаясь в салат, по закону подлости тут же вспархивающий с тарелки не хуже тех перепелов. Азик знает. Знать вовсе не хочет, но от интуиции никуда не денешься: это в ней всё дело. Не свечи, не устрицы эти (передержанные, кстати), не мягкое тепло на фоне панорамного окна с царящим за ним холодом — это она создаёт атмосферу, хоть грустная, хоть весёлая. Сидит напротив, смотрит большущими своими глазами удивлённо, тревожно или насмешливо — и мелодия на фоне уже не нудная, а проникновенная, и зал этот с фальшивыми фресками — не зубодробительно скучный, а вовсе даже уютный, и люстры муранского стекла — не аляпистые, а изысканные. Но знать и признавать — вещи разные. И отлично. И очень хорошо. Вон, опять отвлеклась, в себя ушла, пока он молчал. — Ну что, Мальвина, теперь по десерту? — потирая руки, уже вымытые в чаше с плавающими в ней нарезанными лимонами, задиристо подмигивает бес. — Да что вы все, сговорились, что ли? — стонет обессиленная Варя, тут же вспоминая утро третьего дня, случившееся, кажется, пару лет назад, где её, наивно улыбающуюся в ожидании наконец заслуженного признания и дружбы, обманом сфотографировали и разобрали по косточкам в закрытом от неё же чате. Как там её обозвали — "Мальвина курильщика"? Самое мягкое. — Слушай, ну хватит, — просит она жалобно, — давай договоримся: я - Варя. Варвара. Любые производные. Любые приличные! — спохватывается она, завидев коварную бесовскую улыбку. — Вот блин! — сетует в преувеличенном огорчении Азик, — У меня же ещё Стич был в запасе! Варя демонстративно фыркает. — И Коралина! — Это которая в стране кошмаров? — вскидывает она бровь — очень в тему. — Ну да, она ещё всё пыталась дверь какую-то открыть, — еле сдерживается от смеха демон, — там потом не получалось у неё, кажется, замок подвёл. Оба заливаются дружным хохотом. Вышколенные официанты удерживаются от укоризненных взглядов, хотя так вести себя здесь явно не принято. Но кому не плевать? — Ну так вот, — утирая выступившие от смеха слёзы продолжает жертва поп-культурных отсылок, — давай я — Варя. Ты — Азик. Ой, кстати! — вдруг спохватывается она, — "Азик" — это же явно сокращение. И звучит... несолидно как-то. Для демона, я имею в виду, — пытается она сгладить неловкость. Но расслабляется, когда собеседник легко улыбается в ответ. — Ну так я же блогер, Варюх, — пожимает он плечами, — Но ты права, конечно, это сокращение. Сама догадаешься? — До чего, интересно, я могу догадаться? — бурчит Варя, наморщив лоб, — Бесов ведь сколько? Легион? Может, если только список скачаю. Он вообще есть где-нибудь? В "Библии Сатаны" ничего подобного не было. Азззз... Азиз? О, Азамат! — Ага, почти, — еле сдерживается, чтобы снова не заржать в голос, демон, — Азазелло, Варь. Будем знакомы. Видом явно шокированной спутницы он откровенно наслаждается, неспеша потягивая сладкий напиток. Эффектно получилось, сам бы это представление лучше не спланировал. Неплохая месть за этот её многоуровневый твист с долбаным веганством. Круглые, как плошки, глаза, брови взлетели чайками, приоткрытые губы приняли форму тоннеля. — Варюх, ну честное слово, сейчас ворона залетит, — нарочито скучающим тоном, покачивая ногой в объёмном кроссовке, вальяжно закинутой на колено, тянет Азик, — можно подумать, ты что-то принципиально новое узнала. На самом деле, как понимать её реакцию демон не знает, и это его отчего-то беспокоит. Почему-то её отношение к его имени, к сущности его, получается, для него неожиданно важно. Почему так, что от этого зависит и к чему вообще все эти эмоции, Азик, по устоявшейся за эти дни привычке, разбираться отказывается. И вообще, не многовато ли человеческого во всём этом калейдоскопе непрошенных ощущений? Не до них сейчас. — Булгакова-то ты явно читала, — Варя, как заворожённая, медленно кивает в ответ, — Ну вот, он и о прогулках моих зеркальных писал весьма красочно, да я и намекал тебе не далее как полчаса назад. — Так... это... — бормочет Варя, постепенно приходя в себя, — Отсылки твои литературные — это одно, а ты, живой и настоящий — совсем другое. Ну не догадалась бы я при любом раскладе. Это что получается, — пытается разобраться она, снова забавно наморщив лоб, — Вы с ним знакомы были? Он тебя видел? — Ну, так получилось, — вздыхает Азик, кажется, несколько смущённо, — Привычка у меня эта дурацкая — зеркалами как проходами пользоваться, не задумываясь. Точнее, наоборот — задумавшись. Не заметил, что по ту сторону есть кто-то. В театре дело было. В опере, точнее. "Фауста" давали, в звёздном составе, а Михаил — большой любитель был. И я тоже, само собой. "Фауст" же, сколько-то лет со дня премьеры, крутое шоу. Ещё, как назло, Мессир в Москву тогда явился... Нет, не к очередному сыну — спешит он ответить на немой Варин вопрос, — Москвичей ему, видите ли, посмотреть приспичило. Посмотреть, конечно, было на что. Как всегда, впрочем. Повеселились тогда знатно. Но в оперу он меня отпустил, совсем ненадолго, вот я время и сэкономил, через зеркало в фойе шагнул после третьего звонка. А там писатель этот, задержался, блин! — Азик, погрузившись в воспоминания, бьёт кулаком по столу, снова переживая памятный момент, сетуя на ошибку, — Человек от такого зрелища с ума сойти может, — осторожно глядя на Варю, тихо говорит он, вспоминая заодно и вчерашний вечер. В голосе ясно слышны нотки тревоги, но Варя успокаивающе взмахивает рукой: всё, мол, в порядке, проехали. — Я тогда ещё форсил по полной моде, — мечтательно произносит Азик, снова погружаясь в далёкие воспоминания, — шляпа-котелок, плащ чёрный кожаный, очки с тёмными стёклами... — А ещё говорят, что люди не меняются, — с ехидцей в голосе подначивает Варя, — Бесы, я смотрю, тоже недалеко ушли. — Да ну тебя, — прыскает Азик, — Короче, столкнулись мы с писателем. У него идея какая-то на эту тему, видимо, уже была. В этой своей коммуналке с соседями-неадекватами он уже жил тогда. Там, прикинь, — подаётся он вперёд, вспомнив смешное, спеша поделиться, — один сосед, махровый алкаш и долбоёб конченый, петуха держал! Прямо в комнате! И водку ему давал, чтобы тот орал весь день. Они с петухом так песни пели, на пару. И это только одна из комнат. Там не то что врач и писатель, не каждый маргинал выжил бы, в настоящей "Нехорошей квартире". Тут ещё я из зеркала выперся при параде. "Фауст" опять же... Вот у него всё и сложилось. — Так, подожди, — тщательно следит за рассказом Варя, забыв всё на свете — и про заботы свои, и про десерт, — А откуда он знал, что ты из свиты Сатаны, что тот Москвичей повидать решил, про Патриаршие... это правда, кстати? Вы с Булгаковым говорили, получается? — Нет, — задумчиво произносит Азик, потирая переносицу, — Не говорили. Я скрыться поспешил, чтобы он подумал — показалось. Тоже вот задавался вопросом, откуда столько деталей. Многое переврано, приукрашено, конечно, на то он и писатель. Но суть... Однако, я Мессиру рассказывал. Думаю, он с писателем и повидался. А ещё... — голос его внезапно становится тише, тон серьёзнее. Время будто застывает. И Варя наклоняется ближе, ловит каждое слово, каждое движение губ, понимает: в эти секреты демон никогда ещё никого не посвящал. — Ещё грань между мирами везде разную плотность имеет — где-то тоньше, где-то толще... не территориально, а в привязке к разуму, астрально... ладно, это я объяснить не смогу. Короче, кое-где связь поймать совсем легко, границы и нет почти. Писатели, поэты, художники, режиссёры... творческая братия часто такое улавливает. Говорят же: "творец от Бога". Ну вот, не обязательно от Него. Там и разницы-то нет, если честно. Тому, кто грань между нашим и людским мирами преодолел, между Раем и Адом она вообще нипочём. Да её... не существует её, по сути, — заканчивает он уже с какой-то инфернальной печалью в голосе. — В общем, моё явление могло эту его способность подстегнуть, сам до всего дошёл. Ну или морфий помог. — О-о-о, — не зная, как выразить свои эмоции тянет Варя, машинально отпивая из своего стакана с уже растаявшим льдом. — Слушай, — вспоминает она, — Но имя демона, настоящее имя — Азазель. Никто, вроде, толком не знает, почему Булгаков писал "Азазелло". Так ты, получается?.. — Ну да, — с лёгким удивлением отвечает Азик, — правильно, вообще-то, Азазель. Мы — ну, там, в Аду, — поясняет он, закусив губу, — Мы думаем, что Булгаков суеверный был, нас, нечисть, случайно призвать боялся. Вот и менял имена, а кому-то и вовсе прозвища давал. Это же древняя традиция, у славян, например... ладно, к делу. Так вот, окрестил меня на итальянский манер. А у нас его книгу очень уважают. Почитают, я бы сказал. Вот и прицепилось — все так звать начали. Мессир — первый. Да я не против был, мне клёво показалось. — Мне тоже. Звучит. Варя слушает его восторженно, непривычно тихая, захваченная историей, как ребёнок волшебной сказкой. И Азику это очень нравится. Хочется рассказывать ещё и ещё, обо всём, что спросит. Чувство это для него абсолютно новое — не то что с людьми, и с другими духами он такого не испытывал. Вообще, рассказывать истории и внимать рассказчику — это же чисто человеческое, земное. Кто бы мог подумать, что так увлекательно. Но на улице уже стремительно темнеет. Ещё совсем рано, конечно, однако поспешить стоит. Столько ещё нужно посмотреть. И показать. "Точно! — вспоминает вдруг он первопричину их прихода в ресторан, — разобраться же собирался, почему она из магазина выскочила, как ошпаренная. Полчаса без кофе прожить не могла? Бред какой-то, да и консультанты бы ей кофе подали, ещё и получше сваренный. Нет, есть причина. Можно спросить, вообще-то". Азик думает, что Варя — по крайней мере, та Варя, с которой он был знаком до сегодняшнего дня, — так бы просто и спросила. Но как-то это... неспортивно, что ли — ухмыляется он про себя. Сам справится. — Ладно, Варюх, нам уже пора, — с сожалением говорит он, подзывая официанта, — десерт давай потом, окей? Ещё много куда нужно. Краем глаза он поглядывает на девчонку, ждёт реакцию — не изменилось ли резко её отношение? Начитанная ведь, интересующаяся, и знает теперь, кто он. Но выглядит Варька так же, как и раньше. И смотрит, вроде, так же, разве что разглядывает его в ответ более пристально, всё ещё поражённая открытием. — Ой, кстати, — снова говорит она оживлённо, укладывая приборы на отставленной от себя тарелке, — ты живёшь здесь, как человек, значит, и паспорт у тебя имеется. И что там написано? "Азазелло Митрохин"? — Варя ухмыляется, явно шутит. Азика такое лёгкое её отношение почему-то очень радует. — Ну да, а что такого? — с притворным непониманием вопрошает он. — Что, серьёзно? — покатывается Баженова, опершись обеими ладонями о стол, — Ты когда менять пойдёшь или ещё какие документы оформлять будешь — меня с собой возьми, а? Я лицо паспортистки увидеть хочу! — Слушай, ну живут же себе Люцифер Меньшиков и Иисус Воробьёв, вполне обычные люди, между прочим. Последний вообще в Москве, и вроде даже на Патриарших. А тебя "Азазелло" смущает? Над Иисусом, кстати, мы в своё время здорово поржали. Его в карантин, ну, в прошлом году, возле дома, на Патриарших, менты задержали. Он там собаку выгуливал невовремя. Паспорта при нём не было, конечно. Его менты спрашивают: "Имя, гражданин?", а он им: "Иисус"! Ну, его и повязали. А сотрудника, который тогда дежурил и в ОВД его принимал, Берлюс звали, почти "Берлиоз". Вот мы тогда угорали, конечно. Все друг друга подозревали, думали, кто-то из наших пранк устроил, — Азик довольно похохатывает, вспоминая давний прикол. Варя вторит ему, удивлённо смеясь — эту карантинную историю она умудрилась пропустить. — А с Люцифером что? — спрашивает она сквозь смех, — Как до такого додуматься-то можно было? — Да запросто, — пожимает плечами смеющийся бес. Глаза у него блестят, вообще весь он сияет в свете свечей — от искр на выкрашенных волосах до отблесков на цепях и септуме в носу. "Красиво" — отвлечённо думает Варя. — У него родители — сатанисты. Ну, то есть, это они так думают. У Сатаны при виде них культурный шок бы случился — зелёные ирокезы, готика с барахолки, про мейк вообще молчу. Скорей уж панки. В общем, мать его рожала тяжело, и между схватками обещала сына в честь падшего ангела назвать, если тот выживет. Ну, наши расстарались, конечно. Поржать в Аду вообще все любят. Слово своё она сдержала. А потом такой блядский цирк начался с попами, казаками и работниками ЗАГСа местного... оно того стоило, короче. "Цирк, мать его!" — вдруг вспоминает Азик, — "Задание ещё это сраное, "сакрализовать", видите ли, приказать изволили. Вот бы не выгорело... Да, куда там...". И тут же до скрежета сжимает зубы: ну уж нет, этим мыслям сюда путь заказан. Только шмотки, еда, Варька — живая такая, вопросами сыплющая, как из пулемёта. А не вот это вот всё. Не сегодня. — Ну ладно, — отсмеявшись, сообщает довольный собой демон, — Естественно, я специально такой паспорт себе выправил. Как раз по той причине, про которую ты подумала: я тоже поржать люблю, если ты не заметила. Реакция сотрудников всех этих контор — бесценна. — Подожди, — продолжает спрашивать Варя — весёлая, смешливая. Азик её с прошлой ночи такой не видел. Скучал, оказывается. — Ты сказал, что в Аду все угорали. А в Раю? Им-то тоже весело должно быть: младенец Люцифер, Исисус на Патриках... — Вообще, понятия не имею, — отвечает Азик задумчиво, — Но, если с момента моего там отсутствия ничего не изменилось, а Рай вообще нифига не меняется, то вряд ли. У них там с чувством юмора задница полная! Оба прыскают со смеху, спеша покинуть зал ресторана, вновь сливаясь с пёстрой толпой. Одной рукой крайне довольный удачным вечером бес привычно приобнимает девушку за плечи, увлекая её на второй этаж.

***

— Да-а-а-а, — задумчиво тянет Азик, настроенный после посиделок при свечах на лирический лад, — Москва, конечно, изменилась, но в основном внешне, суть та же. А вот ГУМ... Деревья эти пластиковые, — кивает он на череду декораций, окруженных нелепыми заборчиками, с приставленными к ним скамейками, — Ну и колхоз же, блин! Эх, раньше... — ... По-другому было? Как? — спешно подхватывает Варя, и, затаив дыхание, ждёт продолжения. Ребёнок внутри неё подпрыгивает и хлопает в ладоши: неужели ещё одна история? "Кто тут ещё кого искушает", — изумлённо думает бес, когда благодарная слушательница, уставившись на него во все глаза, чуть не спотыкается на ходу, — "Мне, похоже, волю дай — и я неделю нон-стопом вещать буду. Откуда что взялось..." — По-другому, точно... — задумчиво произносит он, позволяя ностальгии увлечь себя в прошлое, по людским меркам уже далёкое. — Не шоурумы, а отделы. Не жалюзи, а французские шторы. Люстры бронзовые, зеркала в дубовых рамах, шитьё золотое, белые воротнички... не магазин — театр! Уж херни-то этой пластиковой точно не было — фыркает он при мысли о том, какой шок случился бы у тогдашнего директора при виде всех этих берёзок, дубочков и сакур в галереях главного универмага страны. "Что бы такое вспомнить... — соображает Азик, пока Варя, как заворожённая, смотрит по сторонам, пытаясь представить себе ГУМ из прошлого, в ожидании захватывающего рассказа. — "Что могло бы ей быть интересно? Что-нибудь забавное?" — Я, кстати, ГУМ уже одному человеку показывал. Давно, — спешно уточняет он, почему-то боясь Варю... расстроить, разочаровать? Вот ещё... — Артиста сюда приводил, Ива Монтана — знаешь такого? Нет, конечно. — Знаю! — радостно отвечает Варя, — У бабушки пластинка была. Там ещё песенки были на французском. Не знаю, о чём, но приятные. — Шансонье он был, — кивает Азик, — И актёр ещё, но не суть... Они с женой тогда в Союз приезжали, на гастроли. Я на его концерте был, на шоу рассчитывал... Шоу так себе, конечно, кондовое, в лучших советских традициях. Но реакция народа что надо была. В общем, после концерта прошёл к нему в гримёрную, познакомились, по кабакам поехали, потом в ГУМ. Сувениры он купить хотел, подарки всякие. А за ним постоянно агенты шлялись приставленные, как за всеми интуристами, бесили очень. Я им глаза и отвёл. — Понравилось ему? — спрашивает Варя, ещё не понимая, почему по лицу рассказчика блуждает хитрая улыбка, — Что купил? — Ой, понравилось! — еле сдерживается Азик, предвкушая её реакцию, — Бельё советских женщин ему понравилось! — выпаливает он, хохоча, — Три чемодана этого добра купил! Ему их в отель доставляли потом. — Что, правда?! — хохочет Варя следом, — Он что, трансвеститом был? Или жену нарядить собирался? Можно подумать, во Франции белья мало. — Ну, такого-то во Франции точно не было, — всё ещё хихикая, продолжает демон, — Он самые уродливые экземпляры скупал. В тогдашнем нижнем белье можно было в лес выходить — волков распугивать. Одни рейтузы с начёсом чего стоили. Он, вообще-то, реально на сувениры брал, совета у меня спрашивал, какие смешнее, чтобы на светских раутах дам этими подарками смущать. Французский юмор, мать его... — И как, засмущал? — интересуется Варя, сама отчего-то смущённая хулиганской этой историей. — Ага, — ржёт в голос Азик, — Засмущал, да только не француженок. Он эти богатства другу показал, режиссёру одному, а тот его надоумил выставку из этого сделать. "В чём их любят" называлась. Выставка камерная была, для своих, но, конечно, все узнали. Здешнему руководству тут же донесли, как их "далёкий друг" советских женщин позорит. — О, вот это скандал, наверное, был? — предполагает Варя. — Да не то чтобы скандал, — отвечает демон задумчиво, — Но фанаток — поклонниц, то есть — у него здесь поубавилось. Советские гражданки обиделись. Руководство выводы, конечно, сделало, но "отменили" его гораздо позже и не из-за белья совсем. Он ведь на самом деле и приезжать сюда не хотел... Но это уже исторические события, не так интересно... — насильно прерывает он себя. И так уже в полёте вдохновения хрен знает куда унесло. — Как это — "не интересно"?! — возмущается Варя, не желающая выныривать из истории, цепляясь за неё в надежде продлить удовольствие. Такого ей раньше никто не рассказывал... Нет, дело даже не в этом, — понимает она, — А в том, кто рассказывает. Только ей рассказывает, ей одной. И голос у него сейчас такой непривычный, завораживающий. Слушала бы и слушала. — Интересно, конечно! Так почему Монтан приезжать не хотел — страшного Советского Союза боялся? — Можно и так сказать, — с любопытством поглядывает на неё Азик: правда хочет слушать или из вежливости спрашивает? — Тогда СССР на танках в Будапешт въехал, восстание там подавил. Неоднозначное было событие, кровавое. Европейцы не знали, как реагировать. Монтан с женой даже со своим другом Жаном-Полем Сартром советовались, как поступить — ехать или нет. Ну а через двенадцать лет "Пражская весна" случилась, и тут они уже не сомневались. Дружба кончилась. — "Ад — это люди", — вспоминает Варя фразу, которая преследовала её сегодня утром, — Точно, это же Сартр сказал! В людях он, похоже, хорошо разбирался. — Ну да, — отвечает Азик удивлённо, — Он разбирался, конечно. Только это не в том смысле... Ну, то есть, там не буквально про Ад и людей... Короче, я вчера ночью что-то подобное говорил уже. Это о том, что нельзя суждениям других о тебе стать твоей реальностью. То есть, это отчасти неизбежно... Но если только на то, что о тебе люди говорят, опираться, верить в это и так только о себе и думать, то в свой персональный Aд попадёшь — отношения с людьми ведь портятся, суждения могут быть резкими, нелестными, просто поспешными, и ты, попадая от других в зависимость, так о себе думать и продолжаешь. И себя теряешь. Варя нервно сглатывает, и Азик спешит покончить с этим совсем не праздничным разговором, для выходного явно не подходящим. — Пришли, Варюх! — бодро возвещает он, хлопая её по плечу, — здесь самые классные аксессуары, сейчас всё посмотрим и что-нибудь обязательно подберём! Восхитительным ужином и головокружительными своими историями Азик вызвал у неё такой шквал положительных эмоций, что Варе даже в голову не приходит сопротивляться новым походам по музейного вида бутикам. С восторгом озирающийся по сторонам бес, приходящий в неистовство при виде серебряных запонок с полудрагоценными камнями или чокера в форме ворона, её умиляет. Напоминает ребёнка в магазине игрушек. Но, сам того не ведая, последним своим рассказом он пробудил воспоминание о проблеме, которая Варю как раз беспокоила. Характер проблема носила деликатный, и решать её Баженова собиралась не иначе как самостоятельно. Дождавшись, пока Азик, ослеплённый сиянием очередной витрины с золочёными побрякушками, увлечётся настолько, чтобы не заметить её отсутствия, Варя уже проверенным методом несётся к выходу, в сторону соседнего магазина. Деньги, даже после неосмотрительно купленного кофе, ещё оставались, и на искомый предмет должно было хватить. Тем более, магазин женского белья, который приметила девушка, выглядел намного менее пафосно, чем аналогичные заведения на первом этаже. Возвращаться домой сегодня она не планировала. Даже если Азик собирается отвезти её обратно в Чертаново через пару часов, в квартиру-то он с ней не поднимется, — рассуждала Варвара, прикидывая так и этак, — скорее всего, просто посадит в такси. А если так, подъехав к дому, она просто отсидится до утра в одном из своих секретных уголков. В том же соседнем подъезде или в тёплой подсобке, где дверь подперта старенькой табуреткой. Она уже делала так раньше, когда ругалась с матерью и братом. Те, конечно, били тревогу, искали, иногда находили и с позором водворяли домой. Только Демьян теперь почти всегда с отцом, а с матерью уже всё понятно. Должно получиться. Дождаться утра, пока мать уйдёт на работу, а там уже отогреться, переодеться и подумать, как быть дальше. Только вот делать всё это хотелось бы, будучи одетой в чистое. Для человека, который привык к смене белья два раза в день, влезать после душа в одно и то же стало изощрённой пыткой. Спасибо Азику за чистое худи. Теперь бы ещё более интимной частью гардероба разжиться. Выставленные в зале комплекты поражают своим разнообразием. На минуту забывшись, Варя нежно гладит чёрное кружево особенно понравившейся ей модели, отнюдь не скромного фасона. Наученная горьким опытом, на ценник она не глядит, с сожалением опуская руку и устремляясь к более скромным стендам. — Простите, но это специальная цена при покупке от трёх пар, — с сочувствием отвечает кассир на Варино недоумение, — Возьмёте ещё? Покачав головой, Варя, вздохнув, возвращает простые хлопковые шортики обратно. Даже без пресловутого кофе пары сотен рублей ей не хватило бы. Наблюдающий за этим актом самостоятельности сквозь стекло витрины Азик мысленно чертыхается, поражаясь такому простому разрешению загадки и собственной тупости. Столько времени среди людей провести, а простой человеческой гордости не заметить. Точнее, целой гаммы чувств, которые люди объединяют в обтекаемое понятие "некомфортно". Какая-то смесь той самой гордости, стыда, нежелания быть обязанной, ещё каких-то обрывочных ощущений. Ну да, никакие условия совершения покупок ими не оговаривались, но зачем? Неужели она думала, что он предоставит ей право расплачиваться за им же подобранную одежду? Бред какой-то. Он же её пригласил, так ведь это работает? В ресторане, в такси всё в порядке было. Здесь почему должно быть по-другому? Люди, блин! Умеют же всё усложнить на ровном месте! Хотя, — понимает вдруг Азик, — Люди людям рознь. Актуальная среда его обитания, наоборот, предполагала схему отношений "дают-бери". Блогеры обоих полов, сколько он их знал, именно так себя и вели — ещё палец предложить не успеют, они уже руку кусают. И на выборы аудиторию позовут, и тому, как Москва при новом хозяине похорошела, изумятся — только заноси. А эта... Да откуда он вообще должен был знать, что она, именно она — школьница в куртке как с чужого плеча, так отреагирует на его щедрость? Он-то, наоборот, хотел, чтобы Варька, за последние дни настрадавшаяся, расслабилась, получила удовольствие от красивых вещей. Повеселиться вместе с ней собирался, потешить своё чувство прекрасного... Как она радуется посмотреть, в конце-концов. Наслаждаться жизнью Азик умел как никто другой, и никто другой ему для этого как раз не требовался. До недавних пор. Теперь же он то и дело ловил себя на мысли, что скажет о той или иной вещице Варя. Специально искал что-нибудь забавное, чтобы спровоцировать её на неожиданную шутку, делал вид, что приходит в восторг от какой-нибудь чудовищной безвкусицы, чтобы позабавиться тем, как вытягивается в изумлении её лицо. "Бери от жизни всё, Варь" — печально произносит он про себя, — "Сколько от жизни-то этой осталось...". — Да ну, всё решим, — гонит дурные мысли бес уже на бегу, перепрыгивая ступени экскалатора, — В конце-концов, имеет же демон право подарки делать? Просто так, без договоров этих и закладов, — морщится он при мысли о "любимой" работе. Почему-то мысли эти в отношении Вари ему особенно неприятны. Да и по чести сказать, (если честь у бесов где-нибудь завалялась), обязанностями своими по сбору душ Азик манкировал давным-давно. И чуть не попался теперь, когда Владыка обнаружил, что основная масса якобы "совращённых" им "овец" овцами вовсе не являлась. Спешно принятый вид конченого идиота отчасти помог, и Мессир, полагающий себя единственным светочем разума во Вселенной, ничтоже сумняшеся, поверил. Сколько ещё раз получится так выехать... — Да ёб твою мать! — на этот раз уже злобно скрежещет он зубами, — Какого хрена я весь день про это думаю?! Хоть вечер-то можно спокойно провести? И так некогда! Несколько долгих минут уходит на то, чтобы, ввалившись в магазин, откуда они так внезапно ретировались пару часов назад, воззвать к недоумевающим консультанткам. Благо, запоминающаяся внешность спутницы обеспечила лёгкость описания, и сноровистый персонал тут же улыбчиво закивал, уже откладывая модели, прошедшие успешную примерку. Рассудив, что появляться перед Варей увешанным, как вьючный осёл, фирменными пакетами, сейчас не стоит, — чёрт её знает, как она отреагирует, ("A, нет, не знает", — привычно каламбурит про себя Азик), он распоряжается доставить всё на дом этим же вечером, спешно выбегая из бутика и снова устремляясь на второй этаж. Убедившись, что Вари в магазине белья больше нет, он, навскидку подбирая размер, требует срочно упаковать комплект, на который та смотрела влюблёнными глазами. Подумав, добавляет несколько пар носков, колготок и хлопкового белья, на которое не хватило Вариных средств — мало ли, пригодится. Заказав доставку, он, спешно устремляется в соседний бутик, где между стойками его уже вовсю ищет донельзя обеспокоенная Варвара. — Азик! — с облегчением восклицает она, уже, было, подумав, что на этот раз он всерьёз обиделся, заметив её побег, — Ты где был? — Физиология, Варь, ну? — с фальшивой укоризной отвечает он, с удовольствием наблюдая, как девчонка медленно краснеет до корней уже не синих, а бирюзовых в свете люминисцентных ламп волос. — Ну как, выбрала что-нибудь? — Нет, — машет она головой, искренне радуясь, что он, похоже, ничего не заметил, что всё между ними по-прежнему, и остаток вечера обещает быть приятным и запоминающимся. — Куда теперь? Дальнейшая прогулка даётся им обоим легко. То и дело смеясь над кажущимися особо нелепыми нарядами, по очереди примеряя забавные аксессуары, они перебегают от одного бутика к другому. Азик, твёрдо решивший создать для Вари новый гардероб, то и дело присматривает к нему детали, и, отвлекая спутницу очередной примеркой, уже привычно заказывает отобранное на дом. "А если на очередную вечеринку тиктокерскую её с собой взять? — лениво придумывает он оправдания этому своему капризу, — Вот и будет ей в чём пойти". Спонтанная идея вывести Варю "в свет" ему тоже нравится, но в животе будто бабочки порхают прежде всего от предвкушения её удовольствия при виде подарков. Продвигаясь вглубь магазина, обхватив уже привыкшую к такому способу передвижения Варю за плечи, словно боясь, что та потеряется, он вновь рассказывает короткие забавные истории обо всём, на что падает его взгляд. О юном флорентийце, носильщике чемоданов по имени Гуччио; о том, как Карл Лагерфельд ненавидел спортивные штаны и обожал свою кошку; об "уродливом шике" дома Прада... И Варя снова очарована, снова от души смеётся, забыв обо всём. Ещё вчера даже мечтать не смевшая о том, чтобы кто-то шёл рядом, шутил, говорил с ней, с интересом вслушиваясь в каждое её слово, просто так даря ей своё внимание, сегодня она, наконец, чувствует себя счастливой. Расправив плечи, пьянея от нового для себя чувства свободы, она запрокидывает голову, громко смеясь в ответ на очередное Азиково наблюдение. И резко замолкает, упершись взглядом в остеклённую стену ближайшего магазина. Лицо её тут же бледнеет, как полотно. Удивлённый такой резкой переменой Азик, проследив за её взглядом, тихо шипит, сжимая кулаки в бессильной ярости. Заботливый отец, улыбаясь, похлопывая взрослого сына по плечу, помогает тому выбрать костюм. Продавщица средних лет, спеша услужить обаятельному и явно денежному клиенту, от души умиляется, глядя на щуплого паренька в белой водолазке, виновато косящегося на двухметрового родителя, откладывающего в сторону очередной пришедшийся не по размеру красный пиджак. "Слава Сатане, хоть не малиновый" — мысленно фыркает Варя. "Довспоминался, блядь!" — припечатывает себя Азик, — "А то мало его на мою голову — отца лжи и придурка этого недорослого. Нет, и выходной испоганить! Магазинов в Москве мало, что ли? Ах да, Кремль же рядом — всех бесов сюда тянет, и Владыка Ада не лучше. Помянул, сука, к ночи!" Быстро переглянувшись, они в молчаливом согласии быстро отступают в гостеприимно распахнутые двери соседней ювелирной лавочки, скрываясь за многочисленными товарными стойками. Намертво вцепившись тонкими пальцами в рукав беса, Варя ищет опору. Оглушённая таким неожиданным напоминанием о реальной жизни, она похожа на оголённый провод. В безопасности она себя больше не чувствует, хотя объяснить, почему, откуда такая тревога при виде родного брата, не смогла бы. В прежнем молчаливом единодушии малоприятную встречу они не обсуждают. Азик уже понял, что желания поздороваться с родственником у младшей из рода Баженовых не возникло. Ему же самому, вроде бы, ничего и не грозило, даже внеочередное задание от начальства — их и так уже на целый штат демонов хватило бы. Но какое-то мерзкое, гаденькое такое чувство царапало изнутри: не нужно, чтобы их с Варей видели вместе, опасно. Почему, что в этом особенного, Азик объяснить бы не смог. На всякий случай держа в поле зрения выход из злополучного соседнего магазина, ("Определение-то какое удачное, — думает демон, — "злополучный"), они, в ожидании возможности избежать столкновения лицом к лицу, бродят среди изобилия выставочных экземпляров. Глядя на то, как переживает Варя, Азик, наоборот, преисполняется внутренней силы. Прежде всего, он, наконец, готов признать, что убегать от тягостных мыслей бесполезно, и самоконтроль, требуемый, чтобы притворяться, будто всё идёт по-прежнему, сжирает куда больше нервных клеток, чем открытое признание проблемы. Необходимость хорошей мины при плохой игре это, конечно, не отменяет, да и кто, как не он, должен сейчас быть поддержкой для Вари — человека, который невольно оказался с ним в одной лодке? "Справимся как-нибудь", — думает Азик почему-то за них двоих, глядя, как Варька, всё ещё цепляющаяся за край его рукава, всматривается в коллекцию массивных серебряных перстней. Лицо её вдруг светлеет, в глазах читается восторг. Азику такая смена настроения очень откликается: умение видеть красоту материального мира не раз спасало его собственное настроение. В последние дни это стало особенно актуально. — Нравится? — коротко интересуется он, внимательно наблюдая за реакцией девушки, которая увлеченно рассматривает довольно большой перстень с крупным загадочно поблёскивающим обсидианом, удерживаемым двумя тонко выточенными когтистыми лапами. Выглядит и впрямь хорошо. У неё неплохой вкус. Варя, как заворожённая, кивает в ответ, не отводя взгляда от вещицы. — Тогда берём, — прежним уверенным тоном заявляет Азик, и, немного подумав, добавляет: — Два! Мне тоже по нраву. Считай — мелочь на память. Варя явно хочет отказаться, да только кто ж её спрашивать будет, если Азик, которому игра с отвлечением внимания у кассы после пережитого стресса больше не доставляет прежнего удовольствия, сделал свой выбор, и, получив на руки две изящные коробочки, уже протягивает одну ей. Краем глаза заметив, наконец, триумфальное шествие отца и сына вдоль галереи к главному выходу из здания, Азик, не торопясь, примеряет обновку, и, перехватывая Варину ладонь своей рукой, прогулочным шагом ведёт её в противоположную сторону. Ветер давно стих. Город зажёг огни, дрожащие в лёгкой морозной дымке. Идя через Красную площадь рука об руку с задумчивой, словно бы вновь придавленной грузом собственных забот Варей, демон, всё ещё находясь под впечатлением от внезапно ворвавшегося в их чудесный вечер напоминания о скором конце всего, погружается в раздумья, пытаясь в кои-то веки не убегать от самого себя, от кажущихся нелепыми и опасными мыслей. "Повезло" — думает он с лёгким удивлением, — "Получается, под конец повезло. Она возникла — и что-то изменилось. Дышать стало легче, что ли. Оттого, что не один во всём этом варюсь, наверное. Есть, на что отвлечься. Есть, с кем посмеяться, поговорить. И если для кого-то быть опорой, самому как-то проще реальность принять." "Бери от жизни все" — снова всплывает в голове Азика расхожий лозунг капитализма. А что это — всё? В материальном плане "всё" у него и так было. Или могло быть, по щелчку пальца. А вот такой Варьки не было — дерзкой, порывистой, непредсказуемой, с этими её реакциями, шутками неожиданными, заставляющими покатываться со смеху. С плечами подрагивающими, которые всё время хочется пледом укрыть. С глазищами её огромными — будто в душу смотрит. "Как я там за ужином говорил — "праздник у нас сегодня"? Да каждый день хочу праздник! — Внезапно понимает он, замирая от неожиданного открытия. — С ней — каждый грёбаный день! Может, с ней они и грёбаными бы не были — дни эти, сколько их там ещё осталось. Всё возьму, что время предложит, прямо сейчас и начну! Азик решается, словно перед прыжком в холодную воду. "В крещенскую", — раззадоривает, подначивает он сам себя. С чего начать, как завести разговор, он вдруг не знает. Чувство неуверенности, такое непривычное, заставляет нервничать. На любой вопрос ему мерещится твёрдое Варино "нет". И действительно, с чего бы ей вдруг резко менять свою привычную жизнь ради него — потустороннего, по сути, создания? Только из-за трудностей в семье и школе? Что это — страх быть отвергнутым?! Вот эта чушь, о которой он, набрав фактов из сети, вещал в одном из своих роликов? "А и дьявол с ним, один раз живём!" — окончательно срывает ему крышу. Азик делает прыжок. — Варь, — хриплым голосом говорит он, резко вскинув на неё взгляд, сильнее сжимая её руку в своей, призывая остановиться. — Помнишь, мы сегодня о цитате Сартра говорили? Ну, про Aд и людей? Варя кивает. Недоумённо, кажется, испуганно. — Сартра ведь действительно все трактовали по-разному, — говорит Азик неожиданно тихо, дрожа от напряжения. Нервы натянуты, словно тетива перед спуском стрелы, — И он это в конце-концов понял, поэтому мысль свою разъяснил. В "Атеистическом экзистенциализме". "Quel que soit le cercle"... сейчас... "В каком бы круге ада мы ни жили, я думаю, мы вольны его разорвать. И если люди его не разрывают, они остаются там по своей воле". Понимаешь? По телу будто пустили ток, его потряхивает. В ожидании Вариного ответа Азик пытается взять себя в руки. Не особенно успешно. — Понимаю, — отвечает она медленно, с опаской, вызванной этим странным, несвойственным ему поведением. На самом деле не понимая, к чему этот разговор сейчас, поздним вечером, под стылыми звёздами, — А это правда? — Думаю, правда, — медленно говорит Азик, делая глубокий вдох, — В нашем случае, по крайней мере. Я тебе предлагаю твой личный круг разорвать. Вырваться из ада твоего, не возвращаться. Варя смотрит вопросительно, молча. В огромных карих глазах играют блики фонарей. — Хочешь, — дыхание его сбивается, сердце стучит набатом — совсем как человеческое, — Хочешь остаться у меня? Насовсем. Голос звучит намного резче, чем планировал. Но главное сказано. Дыхание замерло. Время тоже. — Хочу. — отвечает она просто. Смотрит удивлённо, не может сразу прийти в себя, но решение принимает уверенно. Рядом с отражениями бликов фонарей в шоколадных радужках вдруг загораются искорки надежды. — А можно? — Раз предлагаю, значит — можно, — нервно смеётся Азик, испытывая какое-то невероятное облегчение. К этому проклятому богатству оттенков людских эмоций он, похоже, никогда не привыкнет. — Тогда поехали, — кивает он в сторону ближайшего к ним такси, ожидающего пассажиров, — домой? По дороге как раз десерт закажем, как собирались. И вообще, перекусить что-нибудь. — Домой, — тихо повторяет Варя, согласно кивая, ещё не до конца веря, ещё не осознавая — Домой.