Драконы старой Валирии

7. В башне Деймона для Эймонда отвели гостевые покои. Бессонно ворочаясь ночью в чужой постели, он думал о том, что Люцерис находится где-то рядом, возможно, прямо за стеной, и невозможная близость сводила его с ума. Он предавался фантазиям, как проберется под покровом ночи в его комнату, и они смогут продолжить свой разговор на скале, а может, зайти немного дальше… Теперь, после всех признаний и поцелуев, ему хотелось большего, чтобы скрепить обещания. Мысль о том, чтобы совратить своего юного племянника под крышей родного дома казалась порочно-притягательной. А приятнее всего было знать, что племянник не против. Лишь на исходе ночи, устав от томительного возбуждения, он смог забыться сном. Люцерис прокрался к нему под утро, склонился над постелью и начал внимательно разглядывать его лицо. Эймонд сразу же ощутил его присутствие, но притворялся спящим, позволяя смотреть на себя, а потом резко схватил его, обвив руками за пояс, и повалил себе на грудь. Он начал покрывать быстрыми короткими поцелуями его губы, щеки, подбородок, а Люцерис смеялся, отворачиваясь и упираясь руками в грудь. – Постой, отпусти… я пришел не для этого! – Нет? Тогда зачем же? – удивился Эймонд. – Давай полетаем. Ускользнем, пока все еще спят. Я хочу показать тебе мое любимое место. В нежной предрассветной дымке они летели на север, в сторону гор. Эймонд на Вхагар держался позади Арракса, а Люцерис указывал дорогу. Когда они пролетели над тем местом, где на Люцериса напали, Эймонд ощутил прилив гнева. Что если бы его тогда не оказалось рядом?.. Его привела непреодолимая жажда, желание снова увидеть Люцериса, просто побыть рядом. Он просто отправился туда, где любит летать Люцерис, в надежде на встречу, и появился как раз вовремя. Сами боги привели Эймонда в нужный момент. Люцерис начал снижаться над плоской площадкой на вершине скалы, и Эймонд последовал за ним. Отсюда открывался великолепный вид на Четырнадцать Огней, величественно встававших на горизонте. Над вершинами курился дым и негасимо горело пламя. В недрах текли реки жидкого огня, который по заговоренным трубам отводился к городу, к домам, башням и драконьим логовам. Вулканы Четырнадцать Огней были священны для каждого валирийца, которые верили, что в их жилах тоже течет пламя. Именно вулканы принесли им основу их величия – драконов, отсюда черпала силу самая могущественная магия. Их почитали и боялись, потому что в сердце каждого вулкана таилось не только величие, но и погибель. Все самые важные клятвы и обеты давались перед лицом вулканов. Эймонд ощутил небывалый восторг от их величественности. Они выбрались из седел, и встали рядом, наслаждаясь великолепным видом. – Здесь в самом деле прекрасно, – сказал Эймонд, разглядывая макушку Люцериса. – Это место даже лучше, чем храм, – отозвался Люцерис. Он повернулся к Эймонду, вид у него был серьезный и торжественный. Он снял с пояса кинжал из драконьей стали. – Что ты делаешь? – изумился Эймонд. – Нас давно связывает невыплаченный долг, и сейчас я собираюсь вернуть его клятвой жизни, – пылко произнес Люцерис. Эймонд опешил. Когда Люцерис говорил все эти слова о клятвах и даре жизни, он думал, что это лишь влияние момента, но сейчас тот убийственно серьезен. – Не надо, это лишнее, Люцерис, все уже в прошлом… Мне не нужны никакие клятвы, я просто хочу быть с тобой, – он протянул к нему руку, но Люцерис оттолкнул ее. – Я давно хочу это сделать! Левой рукой он полоснул по центру ладони, розовая мякоть легко раскрылась, распуская алые ленты крови. Люцерис стиснул ладонь в кулак и высоко поднял его, позволяя каплям стекать на землю. Не отрывая глаз от лица Эймонда, он взволнованно произнес: – Клянусь перед священным ликом Четырнадцати огней своей кровью и вручаю тебе свою жизнь. Клянусь следовать за тобой, куда бы ты ни пошел, любить и быть преданным до самой смерти. Эймонда охватил озноб от такой безжалостной глубины и важности клятвы. Он знал, что их с Люцерисом связывает нечто большее, чем физическое влечение, но до сих пор не был готов настолько обнажить чувства. Люцерис оказался смелее, отчаяннее, настолько, что захотел связать их нерушимыми узами. Эймонд и страшился их, и чувствовал небывалый трепет. Теперь Люцерис не только отдавал всего себя, но и открыто заявлял на него свои права, и Эймонду безгранично хотелось поддаться. Он не чувствовал, что полностью готов принять этот бесценный дар, но ни за какие сокровища мира не отказался от него. Люцерис подошел к нему вплотную и положил окровавленную ладонь на щеку. Его темные глаза мерцали лихорадочным блеском. Они проникали в самые потаенные глубины души. – Ты принимаешь меня? – спросил он. – Да, – почти беззвучно выдохнул Эймонд. – Хорошо, – удовлетворенно сказал Люцерис, будто совершил главное дело в свое жизни. – Теперь мы навсегда связаны друг с другом. – Что ты делаешь, глупый мальчишка? – с нежностью спросил Эймонд, накрывая его ладонь на своем лице, – ты ведь понимаешь, эти узы крепче чем брак, крепче всего на свете. – Я всегда хотел, чтобы ты принадлежал мне, а я тебе. – Теперь ты меня получил, – Эймонд прикрыл глаза и прижался лбом к его лбу. – Я знаю, – уверенно ответил Люцерис. – Ты будешь сражаться в войне Деймона, но твое сердце, твое тело и твоя душа принадлежат мне. Так же, как мои – тебе. Обещай мне… – Обещаю, – выдохнул Эймонд. Люцерис погладил его по щеке, размазывая кровь, и прикоснулся к губам своими, теплыми и зовущими. Эймонд сильнее сжал его ладонь, отнял от своей щеки и припал губами, слизывая кровь, перекатывая ее на языке. Потом обхватил Люцериса за шею, привлек к себе, неистово целуя, отвечая жадной лаской на мягкий напор языка, разделяя густой металлический вкус. В этот миг между ними творилась настоящая магия, древняя и неистовая, природы которой они и сами не понимали, что чувствовали, что поступают правильно… – Я тоже хочу скрепить ритуал своей кровью, – жарко выдохнул он в губы Люцериса. – Мы можем сделать это и по-другому… – раздался дразнящий шепот. Люцерис сделал шаг назад и, заманчиво улыбаясь, поднял руку к застежкам, скрепляющим плащ на плечах. – А теперь ты хочешь подарить мне и свое тело? – с интересом спросил Эймонд. – Разве ты не хочешь? – Люцерис соблазнительно улыбнулся. – Хочу… хочу, боги, как же я хочу… Эймонд привлек его к себе, железными тисками обнял за пояс, прильнул губами к нежному изгибу плеча, нетерпеливо гладил по груди, бедрам, мягкому изгибу ягодиц. Люцерис льнул к нему, потираясь животом о твердый пах, целовал и прикусывал кожу на шее и подбородке. Он размазал всю кровь по лицу Эймонда, и теперь перепачкался в ней сам. И это было самое возбуждающее, что видел Эймонд. Кровь Люцериса… их общая кровь, чей зов неумолчным гулом наполнял тело, она гудела в венах, тянула их друг другу, связывала нерушимым обетом... И все существо пульсировало одной мыслью «мой, мой, мой!» Они повалились на скомканные плащи на земле, снова припали друг к другу в поцелуе, руки неистово шарили под одеждой в желании наконец-то прикоснуться друг к другу по-настоящему. Эймонд задрал тунику Люцериса, прижал ладони к вздымающейся груди, нетерпеливо гладил и целовал теплую кожу, подрагивающий живот. Люцерис пытался одновременно стянуть с него тунику и распустить завязки на поясе. В лихорадочной спешке они так и не разделись до конца. Спущенные штаны обвили лодыжку, один сапог свалился с ноги Люцериса, и он поглаживал голой ступней щиколотку Эймонда. В порыве откровения Эймонд стащил глазную повязку и отбросил в сторону, он хотел, чтобы сейчас этой преграды не было между ними. Люцерис изумленно распахнул глаза и потянулся пальцами к его изуродованным щеке и веку. Эймонд накрыл его ладонь своей, быстро поцеловал и забрал в рот пальцы. Горячая ласка языка вызвала новый прилив жара, Люцерис изогнулся ему навстречу, стиснул между бедер, желая привлечь к себе так тесно, чтобы между ними не осталось ни единой прорехи. Прикосновение голой кожи казалось восхитительно-прекрасным, томительный жар поднимался из глубины тела, рвался наружу через каждую пору, каждый выдох в чужой рот. Эймонд утробно зарычал, прижавшись пахом к паху Люцериса, наконец прикоснувшись к его горячей, возбужденной плоти своей. Его пронзило острой вспышкой до самых кончиков пальцев от этой бесхитростной долгожданной ласки. Никогда еще он не был так возбужден, никогда чужое тело в его объятиях не было таким отзывчивым и желанным. В неистовом ритме они вздымали бедра навстречу друг другу, теряясь в восхитительном скольжении бархатистой горячей кожи. Эймонд обхватил их члены влажной от слюны ладонью, нетерпеливо двигая вверх и вниз. Люцерис накрыл его руку своей, переплетая их пальцы, направляя, ускоряя движения. Другой рукой он цеплялся за шею Эймонда, в неистовом порыве вплетал пальцы в волосы, дергал и тянул их, вызывая мучительно-сладкие вспышки боли. Они сбивались с ритма, начинали ласки снова, прижимались друг к другу голой кожей груди, живота, бедер, снова выгибались от пронзительных ощущений. Сквозь приоткрытые рты падали горячие вздохи, кончики языков сталкивались в сладостной борьбе, между ними тянулись блестящие ниточки слюны. Изнутри поднимался жар удовольствия, горячий, как в жерле вулкана, готовясь извергнуться кипящей лавой. Смешивая дыхание, слюну, пот и семя, они вместе достигли вершины наслаждения, и драконы взревели в унисон с их стонами. Удовольствие было слишком быстрым и изнуряющим, оно ничуть не утолило голод, лишь на время успокоило его остроту. Эймонд пытался устроиться поудобнее, и перевернулся на спину, чтобы Люцерис лег на него сверху. Тот устало и довольно прильнул щекой к его груди, Эймонд рассеяно поглаживал его по волосам. Люцерис приподнялся и посмотрел на него с торжествующей улыбкой. – Теперь мы навсегда скрепили свой союз. На лице чешуйками подсыхали разводы крови, придавая ему какую-то диковатую привлекательность. – Безумный мальчишка, поверить не могу, что ты такое устроил! – Эймонд поцеловал его в висок, – ты и в самом деле был девственником? Люцерис стукнул его кулаком в плечо. – Не смейся, просто я давно об этом мечтал. – И как долго ты это планировал? – По правде… с тех пор, как мне исполнилось четырнадцать. Эймонд недоверчиво посмотрел на него… Тогда в нем пылала такая огромная ненависть к своему племяннику, что она затмевала все остальное, и он даже не пытался ее скрывать. А в это время Люцерис мечтал об их любовных клятвах. Какие еще темные мысли роились в его прелестной голове? – А теперь ты решил привязать меня к себе так, чтобы я никуда от тебя не делся? – Я знал, что ты тоже этого хочешь, просто боишься признаться, – убежденно сказал Люцерис. – Но когда ты спас мне жизнь, я понял, что мы предназначены друг другу судьбой. Оставалось только дождаться подходящего момента! Эймонда немного пугало и восхищало то, что Люцерис понимал его лучше, чем он себя сам. Он тряхнул головой. – Ну хватит, я больше не хочу говорить об кровавых клятвах, долге и судьбе. Иди сюда, мы еще не до конца скрепили клятву! * Эймонд сонно раскрыл глаза и увидел перед собой прекрасную картину: Люцерис совершенно голый стоял у открытого окна, и его омывал свет восходящего солнца, придавая его коже золотистое сияние. Взгляд прошелся вниз по соблазнительному изгибу поясницы, к аккуратным крепким ягодицам, которые Эймонд сжимал в ладонях, к длинными скрещенным ногам с крепкими икрами, что ночью так славно обвивали его за пояс… Они кувыркались почти всю ночь, недолгого забываясь сном, чтобы продолжить перед рассветом, и снова уснуть. Эймонд чувствовал себя совершенно не выспавшимся, но счастливым. В пылу страсти Люцерис снова шептал ему безумные вещи. Горячие губы касались уха, слова обещаний дурманили разум. «Я твой, а ты мой, душой и телом»… Острое желание прознало Эймонда от этих собственнических слов, никогда он не ощущал такой близости, такой причастности к кому-то. Наверняка, Люцерис использовал кровавую магию и заворожил его, и теперь он в полном его подчинении, и готов сделать, что угодно. В пылу страсти можно забыться и дать любые обещания. При свете дня они немного его пугали, но он не собирался забирать назад ни единого слова. Ему было немного тревожно от силы собственных чувств. Эймонд давно смирился с плотским влечением к племяннику, которое не мог удовлетворить никто другой, но желание иной близости стало для него неожиданностью. Он с легкостью оставил все, за что так долго держался в прошлом, стоило Люцерису потянуться ему навстречу. Кто бы мог подумать, что в этом мальчишке было столько страсти, столько власти над ним? Голос плоти казался ему более привычным и понятным, и этой ночью в постели Люцериса уже Эймонд делился с ним своими сокровенными желаниями. Он старался быть внимательным и терпеливым, его переполняли страсть и нежность, хотелось, чтобы Люцерису было хорошо, чтобы он ни на миг не пожалел, что выбрал Эймонда. – Отсюда открывается великолепный вид, – игриво произнес он, в истоме откидываясь на постели. Люцерис обернулся к нему с дразнящей улыбкой, откинулся ладонями на подоконник, вытягивая ноги, позволяя разглядывать себя. Такой вид был не менее прекрасен. На его ключицах красовались любовные отметины. Точно такие же покрывали шею, грудь и даже бедра самого Эймонда. – Не хочешь вернуться в постель? – позвал Эймонд. – Больше не хочешь любоваться видом? – Я хочу рассмотреть поближе. Люцерис оставался неподвижен, лишь на губах блуждала манящая улыбка. Эймонд приподнялся повыше на подушке и закинул руку за голову. Он залюбовался игрой бликов на позолоченных солнцем кудрях. – Сколько раз ты кончил за ночь? – непринужденно спросил он. – Эймонд! – с возмущением воскликнул Люцерис. Эймонд поздравил себя за то, что научился от переизбытка чувств выдавать пошлости, а не оскорбления. – Сколько бы ни было, этого явно мало. Иди сюда… Люцерис лукаво усмехнулся, неспешно подошел к нему и опустился коленями на край кровати. Кончиками пальцев Эймонд медленно очертил его бедро, выступающую косточку таза, провел вверх по ребрам, накрыл ладонью грудь, чувствуя под кожей биение сердца. Люцерис обхватил его руку и прижал сильнее. После Эймонд повторил весь путь по телу Люцериса, прокладывая дорожку поцелуев. Утреннее солнце вливалось в окно, они утопали в медово-тягучей сладкой неге, неторопливо ласкали горячую влажную кожу, при свете дня изучая тела друг друга словно в первый раз, сорвав все покровы, открывая все тайны, и не могли насытиться удовольствием. Люцерис приподнявшись на локте, рассматривал его лицо, поглаживал шрам кончиками пальцев, целовал то закрытое веко, то гладкую твердость камня, и беспрестанно повторял «Прости… прости меня». Эймонду хотелось сказать, что все забыто и прощено, но слова замирали в горле, а потому просто отвечал: «Забудь. Теперь это уже не важно», и снова увлекал Люцериса в объятия, позволяя сладким волнам наслаждения смыть всю невысказанную горечь. * Сквозь полудрему Люцерис слышал стук в дверь и голос слуги, зовущий его к завтраку, но ему было так хорошо в объятиях Эймонда, что не хотелось просыпаться. Он готов был нежиться так весь день, пока в его сон не ворвался резкий крик: – Просыпайтесь немедленно! Он подскочил и увидел ворвавшегося в комнату Деймона. Тот неодобрительно оглядел пару на постели. Они лежали полностью обнаженные, не прикрытые даже тонкой простыней. Люцерису немедленно хотелось спрятаться. – Я так и знал, что найду тебя здесь, – бросил Деймон Эймонду. Тот выпрямился, без всякого смущения, не пытаясь прикрыть наготу, с вызовом посмотрел на Деймона. – Что ж, собирайся скорее, ты летишь со мной, – бросил Деймон. Люцерис забеспокоился. – Куда? – Бергарис узнал о нападении на свое логово, и прислал мне приглашение на встречу, – с сарказмом произнес Деймон. – Больше похоже на завуалированную угрозу. Похоже, он решил открыто вступить в игру, и первый шаг сделан. Люцерис с тревогой посмотрел на Эймонда, сердце учащенно колотилось в груди. В сладком блаженстве они позабыли обо всем на свете, но теперь приходилось возвращаться к реальности и принять последствия своих поступков. Эймонд поднял с пола одежду, надел штаны и, на ходу натягивая тунику, вышел из спальни. Деймон проводил его внимательным взглядом, а потом задумчиво посмотрел на Люцериса и с насмешкой спросил: – Он все-таки заполучил тебя? Или ты его? Люцерис самодовольно улыбнулся. Наверняка, у Деймона имелись планы и на него, и на Эймонда, но они поступили по-своему. Он все еще считает их своими покорными марионетками, а если Деймон узнает, что они привязали себя друг к другу клятвой, он придет в ярость. Но Люцерис знал, если потребуется, он будет бороться за то, что ему дорого, даже с Деймоном. – Мы оба получили, что хотели. Деймон склонился к нему и крепко схватил его за подбородок. – Надеюсь, ты не собираешься перейти мне дорогу и настроить его против меня? – в голосе послышалась угроза. – Поверь, я на твоей стороне, – заверил Люцерис. Он осознавал, что в этот момент не стоит открыто бросать вызов Деймону. – А я думаю, ты себе на уме, – неодобрительно сказал Деймон и выпустил его. – Ты всегда был тихоней, но я знал, что ты не так прост. Признаться, я даже немного восхищен тобой. Люцерис улыбнулся от удовольствия. Было неожиданно получить похвалу от Деймона, особенно за то, что он соблазнил Эймонда. Он ощутил прилив уверенности. – Возьми меня с собой на встречу! – попросил он. Деймон задумчиво на него посмотрел. – Едва ли от тебя будет толк, но твое присутствие разозлит Бергариса. Хорошо. Собирайся живее! * Встречу с Бергарисом назначили в Старом городе – одном из самых первых поселений валирийцев. Деревянные постройки давно разрушились от времени, лишь остатки каменного вала окружали поле, на котором в эпоху завоевания собирали войска. На этом самом поле их и ждал Бергарис со своими людьми и драконами. Люцерис подумал, что стоило позвать с собой Эйгона и Джекейриса для большего числа – они втроем выглядели не слишком внушительно на фоне делегации противника из шести драконов. Вхагар и Караксес были грозными драконами, его Арракс просто терялся на их фоне. Но Деймон не собирался показывать врагу, что опасается, а потому не нуждался в подкреплении. Сам лорд Вейгон Бергарис, его дядя и старший сын прилетели на крупных черных драконах. Позади него на драконах поменьше сидели два его сына и племянник. Эти драконы были хорошо знакомы Люцерису. В кузене Джейнора он узнал того, кто тоже избивал его той ночью на улице. Джейнор встретил взгляд Люцериса и ответил презрительной ухмылкой. Люцерис с наслаждением вспомнил, как кулак Эймонда врезался в эту ухмыляющуюся рожу. – Таргариен, – небрежно бросил лорд Бергарис, сидя в своем высоком седле. – Приветствую, лорд Бергарис, – любезно произнес Деймон. Он тоже остался в седле. – Зачем ты хотел встретиться со мной? – Не будем тратить время на пустые любезности. Я знаю, что твои люди побывали в моем логове и убили двух слуг. – Что ж, отрицать бессмысленно. Но сначала это твои люди напали на моего сына. Ты думал, я спокойно проглочу оскорбление? – Сына? Я вижу лишь твоего племянника, чистокровного Таргариена, и грязнокровного ублюдка твоей жены. Ради него ты бросаешь мне вызов? Люцерис бросил взгляд на Эймонда, сидящего в высоком седле Вхагар, тот яростно стиснул челюсти. – За это оскорбление ты ответишь! – пообещал Деймон. – Оскорбление — это совать позор твоей жены в лицо всем благородным лордам! – возмутился Бергарис. – Тем самым лордам, каждый второй из которых завел бастардов и определил их на теплое местечко? – презрительно бросил Деймон. – Каждый печется лишь о своей крови. Никто не имеет права угрожать моей семье! – Это было лишь предупреждение, Таргариен. Я надеялся, ты поймешь намек и перестанешь высовываться. Ты слишком много возомнил о себе! – Я так и знал, что в этом все дело! Ты слишком испугался моей растущей популярности и, не зная, как со мной бороться, решил действовать исподтишка? – Осторожно, Таргариен, – раздраженно сказал Бергарис. – Не забывайся! За мной стоят важные люди, которых ты не захочешь рассердить. Деймон презрительно усмехнулся. – Ты хочешь сказать, твои хозяева, которым ты лижешь пятки? Мельхейрис, Антарион, Белейрис? Я не боюсь никого из них. Дом Таргариенов набирает силу, все больше людей на моей стороне, и они не могут смириться с тем, что власть уплывает от них. – Ты не глава дома, Деймон, – с явным пренебрежением сказал Бергарис, – и не имеешь права говорить от его имени. Деймон гневно раздул ноздри. – Но всегда могу уничтожить тебя от своего собственного имени! – Осторожно! Это уже похоже на открытое объявление войны. – Пусть так! Я не собирался ее начинать, но вы не оставляете мне выбора. Поверь мне, Бергарис, если придется, я не побоюсь ни имен, ни титулов, ни драконов, и буду драться до конца. Бергарис сокрушенно покачал головой. – Ты просто заносчивый безумец, Деймон Таргариен. Сенат не допустит глупости и не поддержит тебя на голосовании. Мы поставим тебя на место! – Попробуйте, и мы посмотрим, что выйдет, – спокойно ответил Деймон и, показывая, что разговор закончен, развернул Караксеса. Люцерис и Эймонд растерянно переглянулись и последовали за ним. 8. Пришла пора снова достать из сундуков токар. Эймонд не мог поверить, что прошло уже два месяца с прошлого заседания, словно оно было только вчера. Столько всего случилось за это время, что ему казалось, он оказался в какой-то другой жизни. И вот настал этот важный день, которого он так ждал. Эймонд как будто снова превратился во взволнованного юнца на церемонии своего совершеннолетия. Слуги заново выстирали и выбелили токар, и Эймонд сам, без их помощи обернул его вокруг тела и уложил аккуратные складки. Он проснулся рано утром, едва рассвело, собрался, пока все домочадцы еще спали, и сразу же отправился к зданию Сената, надеясь, что Деймон уже будет там. Нетерпение было слишком сильным, и он просто не мог дожидаться дома. Площадь перед Сенатом почти пустовала, на ступеньках мелькало лишь несколько токаров да туники слуг и секретарей. Эймонд надеялся, что всему виной ранний час, и вскоре площадь заполнится всадниками. Он сразу же заметил Деймона в атриуме, тот беседовал с двумя лордами у фонтана. Эймонд почтительно всех поприветствовал и подождал, пока Деймон не распрощается с ними. – Дорогой племянник, вижу, ты тоже сгораешь от нетерпения! – воскликнул Деймон, обнимая его за плечи. – Признаться, я немного волнуюсь. – Лишь немного? – подразнил Деймон. – На самом деле волнуюсь так, что почти не спал. Эту ночь Эймонд провел в своей башне в одиночестве. Как бы ему ни хотелось забыться в объятиях Люцериса, он отказал себе в этой слабости. Это вопрос самодисциплины, они и так не могли оторваться друг от друга последнее время, а ему хотелось сохранить сегодня ясный ум и не думать ни о чем другом. Деймон успокаивающе похлопал его по спине. – Понимаю тебя. Признаться, я и сам немного волнуюсь, сегодня такой важный день. Скажу заранее, если нас постигнет неудача, не стоит отчаиваться. Будут и другие заседания! Я же говорил, что однажды своего добьюсь, и чем больше мне препятствуют, тем упрямее я становлюсь. – Думаешь, у нас нет шансов на победу? – осторожно спросил Эймонд. – Что ж, я бы оценил их из три к одному не в свою пользу, – заметил Деймон. Эймонд бросил на него беспокойный взгляд. Конечно, они немало обсуждали вероятность успеха, и Эймонду казалось, что они многого добились, но этого могло оказаться недостаточно, нельзя быть уверенными ни в чьей безусловной поддержке. Симпатии знатных лордов могут быть очень изменчивы. – Знай, что нам не в чем себя упрекнуть, мы сделали все, что могли, и сделали правильно! – убежденно сказал Деймон. – И как бы ни закончилось голосование, я от души тебе благодарен за все. Эймонд зарделся от похвалы и стиснул двумя руками ладонь Деймона. Они немного побродили по атриуму, встречая прибывающих лордов, останавливались то у одной, то у другой группы, чтобы побеседовать. Наконец глашатай объявил начало собрания, пришло время пройти в главный зал и занять свои места. Эймонд зря опасался, что придет мало народу, зал заседаний оказался переполнен. Он с радостью отметил, что все приятели Эйгона с совместных попоек, которые прежде не посещали заседания, все молодые лорды, которых он очаровывал все эти дни, пришли на голосовании и были настроены на победу Деймона. Когда почти все лорды расселись на местах, ровный гомон разговоров вдруг сменился необычайным оживлением. Эймонд вытянул шею, чтобы рассмотреть причину, и неожиданно увидел, как в зал входит его отец, Визерис Таргариен в сопровождении нескольких старых друзей. Все уставились на него с изумлением, некоторые даже поднялись с места. Эймонд был удивлен не меньше. Накануне отец даже не упоминал заседание, а уже тем более не выказывал желание прийти. Эймонд испытал невероятный прилив любви и признательности. – Лорд Таргариен, – изумленно воскликнул лорд Дайнор Мельхейрис, – какая неожиданность увидеть вас здесь! – Я все еще член Сената и глава дома Таргариенов, лорд Мельхейрис, – с иронией ответил Визерис. – Вы сами виноваты, что все стали об этом забывать, – пожурил Мельхейрис, и его приятели рассмеялись. – Да, я долго не появлялся, и меня уже списали со счетов, – согласился Визерис, и обвел лордов суровым взглядом. – Но как я могу пропустить голосование, из-за которого уже строят заговоры против моей семьи? – Вы разбрасываетесь серьезными обвинениями, лорд Таргариен! Насколько я знаю, речь лишь о стычке молодежи, – подал голос лорд Малинарис. – Такой пустяк, который дом Таргариенов должен был покорно проглотить! Вы все считаете меня слабым, а моего брата безрассудным, поэтому решили, что можно втоптать в грязь мой дом, – сердито сказал Визерис. Лорды возбужденно зароптали. Эймонд редко видел отца в таком настроении, тот был мягким человеком, который хотел, чтобы все вокруг жили мирно и ладили друг с другом. Но иногда на него находило семейное упрямство, он мог становиться очень жестким и непреклонным. – Сегодня я пришел сюда, чтобы поддержать Деймона и постоять за свою семью! – уверенный голос Визериса пронесся над рядами. – Вы можете не любить моего брата, не соглашаться с его идеями, но я никому не позволю оскорблять мой дом! Эймонд с гордостью смотрел на отца. Со скамей послышались одобрительные возгласы лордов. Визерис встретил взгляд сына, Эймонд улыбнулся и почтительно кивнул. – Свободные всадники, послушайте меня! – вмешался лорд Мельхейрис, поднимаясь со своего места и обращаясь к публике. – С тех пор, как вернулся Деймон Таргариен, наше общество охватила смута. Семьи позабыли покой, благородные лорды враждуют друг с другом. Даже почтенные и уважаемые лорды поддались этому безрассудству? Вы этого хотите? Мы должны перестать слушать этого смутьяна и его безумные идеи! Одумайтесь, пока не поздно! Эймонду показалось, что выступление Мельхейриса встречают уже не так одобрительно, как слова Визериса. Деймон раздувался от самодовольства. Он выступил вперед и оглядел публику, победно улыбаясь. – Раз уже лорд Мельхейрис самовольно взял слово, то и я позволю себе, – заявил он. – Я лишь предложил Валирии славу и процветание, а за это великие лорды решили меня уничтожить. Значит, я поступаю правильно, раз они меня боятся. Свободные всадники, – обратился он к толпе, поднимая руки. – Хватит слушать Мельхейриса и ему подобных, вы такие же лорды, как и он, и имеете право сами решать судьбу Валирии. Голосуйте не по указке влиятельных покровителей, а так, как подсказывает вам сердце! Лорды снова одобрительно загомонили. Дариларосу пришлось постучать молотком, чтобы призвать лордов к порядку. – Свободные всадники Фригольда! – воззвал он. – Прошу тишины! Сегодня решающий день. Все вы выслушали предложение Деймона Таргариена, взвесили все аргументы и приняли решения. Прошу вас, изъявите свою волю. Слуги зажгли в напольных светильниках священный огонь, настраивающий на серьезный лад, и разговоры на трибунах утихли, все вернулись на свои места. Эймонд не раз принимал участие в голосованиях, но прежде это были какие-то незначительные поводы, и он не ощущал себя так, словно решается его судьба. Он нервно крутил во вспотевшей ладони камешки для голосования. Двое слуг проходили по рядам с двумя высокими кувшинами и подносили их к лордам, те опускали руку внутрь и бросали свои камни. Сначала раздался звонкий стук о керамические стенки пустых сосудов, но кувшины стали быстро заполняться. Когда очередь дошла до Эймонда, он еще раз стиснул свой камень и произнес короткую молитву. Камень с глухим звуком упал в уже полный кувшин. Наконец, все лорды проголосовали. Слуги спустились к помосту, и в огромную бронзовую чашу из кувшинов полились черно-белые потоки камней. По обе стороны поставили две плоские чаши поменьше с чеканным узором из переплетающихся древних глифов. Лорды напряженно следили, как слуги тщательно сортируют по разным чашам черные и белые камешки, а два писца подсчитывают их и делают записи на глиняных табличках. Эймонду казалось, что время тянется бесконечно. Он пытался следить за счетом белых камней, но быстро сбился. Наконец общая чаша опустела, а в двух других образовались две равные на вид черные и белые горки. Дариларос посмотрел на таблички с подсчетами и торжественно объявил: – Все присутствующие сегодня свободные всадники отдали свой голос. Двести сорок четыре человека! Я оглашаю подсчеты: голоса разделились ровно пополам, сто двадцать два за, сто двадцать два против. Зал наполнился возбужденным гулом. Эймонд встретил взгляд Деймона с первого ряда, и тот ликующе ему улыбнулся. – Проект не получил перевеса голосов, а посему на следующем заседании Деймон Таргариен сможет снова его представить в детальном изложении, – продолжал дариларос, – Благодаря сегодняшнему результату он получает право одобрения, если наберет сто голосов. Мельхейрис и его приспешники начали бурно возмущаться. Зал наполнился возбужденными криками. Деймон вскочил на ноги, повернулся к залу и зааплодировал. Визерис встал рядом с братом и тоже захлопал в ладоши. Эймонд не удержался, поднялся и присоединился к овации. Поначалу его поддержали молодые лорды с задних скамей, следом со своих мест начали подниматься и другие, сначала из середины залы, а потом и сидящие на первых рядах. Эймонду казалось, что теперь Деймона приветствуют уже больше половины лордов. Он испытал невероятный прилив удовлетворения от хорошо выполненного дела. Когда оживление немного улеглось, и лорды начали расходиться, Эймонд спустился со своего верхнего яруса, чтобы присоединиться к отцу и дяде. – Рано радуешься, Таргариен, – послышались слова лорда Мельхейриса. – Я тебя остановлю. – Давай же, покажи все, на что способен, – насмешливо отозвался Деймон. – Все наконец увидят, какой ты на самом деле! Прекрати натравлять на меня своих шавок и действуй открыто! Мельхейрис возмущенно раскрыл рот, не зная, что сказать. Эймонд радовался, что за его дядей осталось последнее слово. Пусть они не получили преимущества, но увидели, что расстановка власти начинает меняться. Многим лордам возросшее влияние Мельхейриса и других богатых семей была не по нутру, и они горячо приветствовали наступление перемен. Это ощущалось безоговорочной победой. * По случаю успеха голосования в тот же вечер доме Деймона устроили семейный ужин, на который прибыли Визерис с женой, детьми и внуками. Деймон не мог нарадоваться, все время обнимал брата за плечи, целовал и горячо благодарил. Появление Визериса склонило в его сторону немало сомневающихся лордов, и даже тех, кто изначально был против. Многие недолюбливали Деймона, но Визериса до сих пор почитали в обществе, его появление искренне тронуло немало лордов, а потому своими голосами они решили отдать ему дань уважения. – Не думай, что я начал одобрять твою политику, – смеялся Визерис. – Но я рад, что мы утерли нос Мельхейрису, Белейрису и остальным. Рейнира продолжала шутливо сокрушаться. – Отец, что же ты наделал! Теперь я снова лишусь мужа! – Не волнуйся, дорогая! – Деймон обнял жену и поцеловал в щеку, – скоро дом Таргариенов ждет небывалые величие и богатство. Мы вознесемся так, что никто не посмеет смотреть на нас свысока, а знатные леди будут драться за твою дружбу! Эймонд был счастлив за Деймона и за себя, его переполняла любовь и признательность к отцу, в этот момент он даже любил свою беспутную сестру. Сегодня он любил весь мир. Этот ужин был не похож на прежнее семейное застолье, сегодня за ним собрались люди, которые искренне радовались другу и хотели разделить успех. Эймонду хотелось верить, что теперь в их семье настал долгожданный мир. Сегодня Люцерис, сидящий за другим концом стола, не сводил с него пылкий взгляд и все время улыбался. Эймонд тоже не мог перестать на него смотреть. – Мой храбрый братец, – Хелейна погладила его по руке. – Скоро ты уплывешь далеко вслед за своим сердцем. Эймонд вздрогнул и растерянно посмотрел на нее. Хелейна понимающе улыбалась. Внезапно он понял, что его мечта о путешествии близка, как никогда. Он с сожалением осознал, что придется оставить сестру. Он будет скучать по ней, по матери и по маленьким племянникам, но это не заставит его передумать. Эймонд снова поймал через стол сияющий взгляд Люцериса, и сердце забилось в счастливой убежденности, что он не сожалеет ни о чем и не хочет ничего менять. В суматохе вечера он не смог упустить случая затащить Люцериса в темный уголок, чтобы страстно поцеловаться.