***
Осенние дни выдались ласковыми, теплыми, солнечными — а над усадьбой князя Булатова сгустились тяжелые грозовые тучи. Барин ходил молчаливый и хмурый, днями пропадал в приказах либо на охоте, совсем перестал принимать участие в судьбах своих крепостных, хотя прежде был образцовым хозяином и всегда знал обо всех радостях и горестях своих крестьян и дворовых. Когда простодушная Фиска в недобрый час поинтересовалась, где же княгиня и надолго ли отлучилась, глянул так, что у дуры-девки чуть язык от страха не отнялся. Старые слуги, которым довелось бывать при князе во времена его славных походов, помнили, что таким князь бывал лишь в тяжкое военное время — когда вороги подступали совсем уж близко, войско теряло лучших своих ратников, и уже казалось, что Господь отвернулся, позволяя нехристям творить всевозможные бесчинства… Но, невзирая на все громы и молнии, жизнь в хоромах текла своим чередом — и дворовые перешептывались украдкой, выдумывая россказни кто во что горазд. Кто-то утверждал, что княгиня всего-навсего отправилась погостить к какой-то дальней родне, не спросясь мужа (знавшие о своенравности молодой княгини дворовые девки согласно кивали); другие полагали, что князь самолично отослал супругу куда подальше, желая оградить ее от большой беды. Очередное, уже невесть какое нашествие готовится на Москву, такое, что не снилось окаянным Батыю иль Мамаю, оттого и ходит барин столь сумрачный… … Иван, всегда ведавший, что творится в его владениях, на сей раз и не подозревал, какие невероятные слухи бродят в стенах хором и за их пределами. Будто что-то угасло, будто потухла малая искорка — и все вокруг погрузилось в холодный сумрак. Вот ведь странность! Так и не стала Евгения ему женой по-настоящему, так и не подпустила к себе, не открыла сердца, ни минуты не была ласкова, а все же исчезла она — и будто что-то важное, ценное исчезло вместе с нею. И, казалось бы, что кручиниться? Сам ведь ей обещал… И коли она пожелала свободы — разве имел он право силой ее удержать? За годы странствий князь навидался всякого — и о горьких судьбах полонянок знал не понаслышке, и видывал, как против воли юные девицы становились наложницами в гаремах жестоких сластолюбивых стариков… Так неужто такой же участи он желал и Евгении, своей ненаглядной княгине? Коротать век с постылым мужем, когда сердце рвется к другому? Нет, как бы не жаждал, как бы не желал он, чтобы эта синеглазая русалка принадлежала лишь ему… Неволить, делать ее несчастной он не вправе… Но все ныло, ныло неугомонное сердце. И уж казалось бы: отпустил — так отпусти! Пусть идет своею дорогой, пусть милуется со своим Григорием, пусть сама себе станет хозяйкой, как и мечтала… Но тревога не оставляла. И тогда для очистки совести князь послал вслед за ней верного Митьку — пускай приглядит, а если вдруг что, и подсобит тайком, дабы чего не вышло, дабы не случилось беды… Своим предчувствиям князь привык доверять — ну а как тут не доверять, когда эти самые предчувствия не единожды спасали ему жизнь?..***
Новенькую горничную звали Дуняшей. Ясные голубые глаза, русая коса до пояса… Сердце князя, изнывающее от тоски, дрогнуло, едва Иван пригляделся к девице, так напоминавшей молодую княгиню. Как-то вечером, в сенях столкнувшись с Дуняшей, тащившей охапку чистого белья, князь придержал девку в дверях, с интересом рассматривая ладную, легкую, расторопную красавицу, вечно куда-то спешащую и успевавшую, кажется, быть в нескольких местах одновременно. — Тебя ведь Дуняшей звать, верно? — спросил, наметанным взглядом нескромно оценив стройный стан под простеньким льняным сарафанчиком. — И все-то ты знаешь, барин, — несмело улыбнулась горничная, не поднимая глаз. — Верно… Иван, усмехнувшись такому смущению, хозяйским жестом заправил ей за ухо русую прядь, выбивавшуюся из толстой косы точь-в-точь так же, как у Евгении. — Ну как же не знать, таких прилежных да услужливых по пальцам можно пересчитать, — заметил с ласковой улыбкой. Дуняша, вспыхнув еще сильнее, совсем затерялась в ворохе рушников и простыней. — Барину услужить — для крепостного первое дело, — почти прошептала, неловко переминаясь с ноги на ногу. Пристальный взгляд князя ее, похоже, с каждым мгновением пугал все сильнее. — Услужить, говоришь? — усмехнулся Булатов, не отрываясь от ее лица, как будто хотел что-то в нем прочитать. — Ну, коли так… Если прикажу ночью ко мне в опочивальню зайти — придешь? Дуняша молчала, совсем низко склонившись. Щеки у нее стали совершенно пунцовые. — Ну? — прибавив в голос грозовых ноток, повторил Иван. — Придешь али нет? — Как прикажешь, — чуть слышно шепнула Дуня, зажмурившись от страха. — И прикажу! Придешь? — Воля твоя, — чуть не плача, пролепетала горничная, дрожащими руками вцепившись в свою ношу. — Как прикажешь, так и будет… — А я слыхал, жених у тебя есть, — медленно произнес Булатов, не отрывая от нее взгляда. — Кузнец, кажется… Степкой кличут. — Есть, — чуть дыша, призналась Дуняша, так и не осмелившись поднять глаза на сурового барина. — Так что ж ты, дурная, мне тут лопочешь! — воскликнул тот в сердцах, окончательно введя в замешательство несчастную девку. — Так бы и сказала сразу, прости, мол, барин, служить тебе буду, а про остальное не думай, просватана я! На глазах Дуни выступили слезы. — Воля твоя, барин, как велишь, так и будет! Ты хозяин, я крепостная, коли чего прикажешь… Над душой один Господь властен, а над жизнью, стало быть, барин… Хошь бей, хошь режь, хошь в пекло тащи… На все твоя воля. Судьба у нас, крепостных такая… Со странным чувством смотрел князь на дрожащую от страха девку, а в ушах все звучал, переливался дерзкий, звонкий от возмущения голос: «Поди прочь, постылый!..» Что за норов, что за строптивость! Законного мужа не убоялась, осмелилась перечить, стоять на своем — хотя более ни в чем и никак не выражала непокорности, злобности, дурного нрава — и лишь когда дело коснулось самого главного… Да разве бывают такие девки! Разве найдется еще хоть одна, что станет столь ревностно отстаивать то, что для нее действительно важно?.. Грохнула дверь. Запыхавшийся, перепуганный, в шапке набекрень, ворвался дворовый человек Архипка, кинулся к барину, едва не сбив с ног растерянную Дуняшу. — Беда! Беда-то какая, князь-батюшка… Иван, вмиг позабыв про красавицу-горничную, ринулся в сени, еще не зная, что его ждет, но предчувствуя что-то недоброе.