Уборщик Сэм

— ЧЕГО?! — я возмущённо ударил по столу ладонями, вскакивая со стула. — Пожалуйста, сядь. — Какой ещё жучок?! Вы же не серьезно? — Сэмьюэль, это лишь предпринятая мера безопасности. Если ты сбежишь, то мы тут же тебя найдем, а может, поэтому ты и сбегать не будешь. — Вы мне шрам оставили, придурки! Вы хоть понимаете, как это усложнит мою работу?! — я тревожно ощупывал шуршащий пластырь на шее, закрытый бинтами. Как я мог не обратить на это внимания? — Наши хирурги — профессионалы своего дела, шрама практически не будет видно. — доктор Гонсалес смотрела на бушующего меня так спокойно, так умиротворенно, что хотелось его ударить. Хотелось, чтобы тот хотя бы малость почувствовал мой гнев и злость. Я не вещь. Я не собачка, которую можно чипировать. Я, черт возьми, человек! А меня посадили в комнату на замок, словно я мечтающая сбежать крыса! Ещё и… Грёбаный чип! В шее! Они меня вскрывали! Без моего ведома вскрывали! Меня отвели на свое место и дали успокоиться, хотя успокаиваться не хотелось совершенно. У меня было столько слов, которые я так хотел высказать и этому мексиканцу в халате и всем уродам, что сидят за зеркальным окном. Я показывал средний палец в черный глаз камеры в углу, но та никак не реагировала. Но единственный правильный способ успокоить истеричного ребенка — никак не отвечать. И это сработало. Спустя время ярость поуспокоилась и мозги начали шевелиться. Как бы я их не ненавидел, как бы не осуждал, но будь я на их месте — сделал бы то же самое. И всё же… Я действительно их собственность? Кукла, которую они могут переодевать, кормить и по желанию менять внешний вид. Осталось ли у меня хоть какое-нибудь право выбора? Свобода? Сложно сказать. На экспериментах мне дают волю действий, давая лишь одно указание — узнать у подопытного четырехзначное число и ввести его на небольшом устройстве, похожее коробочку с кнопками. А приводили ко мне самых разных людей. И несчастных D-эшек, и особо смелых сотрудников, и даже обычных уборщиков, которых я особенно был рад видеть (зачастую вместо числа я просто расспрашивал их про своих друзей и знакомых, ведь другого источника информации у меня не было). — Ой, а ещё нас кормили кашей с каким-то очень солёным мясом! Интересно даже, сколько оно здесь пролежало… О! Ещё мне перед входом сюда сказали число, но сказали никому его не говорить, секретный код! Но, я вижу, ты человек хороший, тебе можно. Только никому не говори! — тараторила пришедшая девушка, пока я, вздыхая, смотрел на неё и слушал. Хоть какой-то глоток свежего воздуха, свежей информации. Без общения или изучения чего-либо я чувствовал себя таким… Не знаю даже как назвать. Измученным? И, судя по всему, подобная идея пришла одному из учёных. А что будет, если оставить объект в одиночестве? Что с ним будет? Сколько он продержится? Даже я сам ответить толком не мог, не оставался один больше, чем на два или три дня. Но точно ничего хорошего не произойдет. У меня забрали все книги, теннисный мячик, который мне удалось выпросить у одного лаборанта, забрали всё, чем я мог бы себя развлечь. И оставили. Мне казалось, что всё будет нормально, что я перенесу подобный эксперимент без особых потерь, но как же сильно я ошибался. В первый день я просто ходил туда-сюда, измеряя комнату в шагах, позанимался столько, сколько позволял твердый пол. Еду мне оставляли молча. В прочем, я бы всё равно не смог поговорить с ними. Но надо мыслить позитивно! Не смотря на всё, что случилось и случится, я смогу с этим справиться! Но уже на второй день все стало немного другим. Я чувствовал себя хорошо, хорошо ел и спал, но чувства урчания в животе оставалось даже при полном желудке. Становилось очень скучно, а руки чесались кого-нибудь потрогать, сжать. Но вот на третий и четвертый день этот зуд в руках достиг такого уровня, что вылился в огромный прилив энергии. Ноги дрожали, дыхание никак не успокаивалось. Я думал, что эксперимент уже скоро закончат, что скоро всё придет в норму и я смогу поговорить хоть с кем-нибудь. Но они не заканчивали! Мне жутко не хватало людей рядом, пространство даже небольшой комнаты, казалось слишком большим. Оно словно высасывало из меня силы. — Эй? Не знаю, слышите вы меня или нет, но может хватит? Пожалуйста? Но камера не реагировала и люди, приносившие еду, лишь просовывали ее в щель и тут же уходили и мне не отвечали. Как же я хотел их схватить и не отпускать! Вцепиться им в лицо и заставить говорить. Говорить всё, что знают, всё, что ценят. На пятый день так заболела голова, что мне казалось, что она вот-вот лопнет. Или что из нее вылезут какие-нибудь щупальца, желающие все крушить. Повысилась температура: меня кидало то в жар, то в холод. Но все эти симптомы даже не напоминали простуду, мне было страшно, тревожно, одиноко и очень, ОЧЕНЬ не хватало кого-нибудь рядом. Я лежал на кровати и обнимал собственные плечи, чтобы хоть как-нибудь скомпенсировать тоску и тактильный голод. Есть обычную еду становилось всё труднее и труднее, так что приходилось запихивать ее в горло, чтобы хоть что-то перестало болеть. Все дальнейшие дни слились в один огромный сон. Я спал очень много, вставая лишь в туалет. Есть не хотелось. Двигаться тоже. Стало спокойно, тихо, но все ещё холодно. Но полностью пропало это дикое желание поговорить хоть с кем-нибудь. Теперь всё наоборот, не хочу видеть никого. Просто хочу, чтобы меня не трогали больше никогда. А затем я снова проснулся в медблоке. На этот раз с кучей трубок в носу, горле и иголкой от капельницы в запястье. Рядом со мной суетились врачи, что-то обсуждали между собой, но я не слушал. Лишь ждал, пока меня освободят от всей этой медицинской мишуры и пока рядом останется только один человек. Я пялился на них, практически не моргая, смотрел и смотрел. Они молча отвели меня в комнату допросов и даже не пристегнули наручниками к столу. Я ждал. Вскоре в комнату зашёл мужчина лет сорока со шрамом на лбу, уходящим к затылку. Как только тот сел, то сразу начал говорить. Говорил, не замолкая. Я слушал, взяв его за руки. Но за все ни эксперимента я так изголодался по прикосновениям и чужому голосу, что не заметил, как впился ногтями в кожу заключённого. На стол потекла кровь, но ему было все равно, он даже не обратил внимание, продолжая свой рассказ. Он рассказывал про свою жизнь, про тюрьму, про фонд, про карьеру, семью. Я не моргал, пялился тому прямо в глазницы, все сильнее и сильнее сжимая его руку. А тому уже становилось больно говорить. Любому станет больно, если часами говорить. Пусть говорит. Я выслушаю. Я хочу слушать. Мне хорошо. Внезапно он потерял сознание, откинувшись на спинку стула и запрокинув голову к потолку, так и не закрыв рот. А ко мне снова вернулась ясность сознания. Уфф… Тяжёлый, конечно, выдался эксперимент. Тяжёлый и очень выматывающий. Но так ведь происходит с каждым человеком, если его изолировать? Наверняка. Не стоит так беспокоиться. — Эй? Мужик, ты в порядке? — но тот лишь завыл, а из уголка рта у него потекла капля крови. Я испугался и позвал на помощь, вскоре его утащила охрана, а ко мне зашёл уже знакомый мне доктор Гонсалес. Он лишь пересказывал мне итоги эксперимента и полученные сведения. Ничего нового я для себя не подчеркнул, да я даже не слушал его толком. Я никак не могу отвести взгляда от своих окровавленных рук. Такая знакомая и такая противная мне картина. Неужели я опять причинил человеку вред… Он был D-эшкой. Обычной D-эшкой. Так почему мне так стыдно? На руках кровь простого отброса, но почему мне так плохо? В груди словно скреблись кошки, а к горлу подкатил горький не проглатываемый ком. Нет, плакать я точно не собирался, но чувствовал я себя крайне погано. Меня поспешили заверить, что скоро он пришел в себя, а на его руки нанесли лишь небольшие швы, он надорвал связки из-за длительной непрекращающийся болтовни, только и всего. Но меня это не успокоило. Я его ранил. Даже не понял, как это случилось. Словно заворожённый, или лучше сказать завораживающий, только и делал, что пялился на него. Может я и в правду не так безопасен, как думал? Конечно, я всегда это знал, лишь отгонял от себя эту мысль. — Для тебя общение возможно даже важнее, чем еда и вода. Это уже аномально, понимаешь? — Разве не у всех так? Я сколько фильмов не смотрел и сколько книг не читал — везде говорят, что человек — существо социальное. Так чем я отличаюсь? — Люди могут годами, даже десятилетиями спокойно жить в одиночестве. А ты продержался девять дней, прежде чем ты перестал реагировать на кого-либо и в принципе подавать признаки жизни. Наши медики тебя буквально откачивали от коматозного состояния. Но я все равно не понял, что не так. Просто я очень люблю общение. Из других экспериментов выяснилось, что если посадить рядом со мной и моим собеседником другого человека, то тот тоже попадет под влияние аномалии и тоже забудет весь разговор. Все микрофоны и звукозаписывающие устройства под действием меметических свойств глохнут и включаются заново только когда разговор закончен. А ещё я помню все секреты, когда-либо рассказанные мне, но рассказать я их не могу, как бы не хотел: начинается тошнота, словно меня вот-вот вырвет, если продолжить пытать; рот открывается, но слова попросту не выходят. Секреты на то и секреты, что их не раскрывают, разве это не очевидно? Не очевидно, судя по всему. Чем дольше со мной общались, тем чаще хотели узнать две вещи: всё мое прошлое и как именно я попал в фонд. — Да не могу я сказать! Не могу и всё! Я просто уборщик, не больше… — взмаливался я, гремя наручниками о крепление стола. Передо мной сидела женщина лет сорока, белая, худая, но точно сильная. Тонкие волосы немного выбивались из пучка на затылке и дополняли образ бледной поганки, даже синяки под глазами имелись. И я бы даже не обратил на это все внимание, если бы не её спокойствие. Она дышала ровно, чётко, моргала медленно, словно специально за этим следила. И смотрела на меня так… По-хищному. — Ещё раз. Как ты попал на территорию фонда? — она улыбалась одним уголком тонких, словно ниточки, губ. — Да говорю же, я D-эшкой был! Как и все сюда попал, что вам ещё надо знать? — в отличие от нее я уже начинал паниковать. Меня пугали ее вопросы, и она сама. — Ни в одной тюрьме ни о каком Сэмьюэле Хиггинсе не знают. Странно, не правда? Я закусывал губу, понимая, что допрос закончится не скоро. Ой как не скоро, если детектив не решит, что доить с меня информацию куда сложнее, чем у козла молоко. Но она так не думала и резким движением положила на стол револьвер. Его громкое звяканье о твердую поверхность стола пронеслось оглушительным эхом в моей голове. Зачем ей револьвер. — Думаю ты меня немного не понял, SCP-6427. Либо ты сейчас же говоришь, как попал в фонд, или в фонде станет на одну аномалию меньше. — сердце громко стукнуло, и я рефлекторно посмотрел на зеркальное окно, за которым сидели учёные. Они должны закончить допрос, это неправильно! — На меня смотри! — женщина стукнула оружием по столу ещё раз, заставив меня выполнить приказ. Но со мной ведь ничего не сделают, так? Здесь же не убивают аномалии! — А теперь ещё раз, но порасторопнее. Ты шпион? — Нет! — мои глаза бегали в разные стороны, но вот глаза детектива оставались на месте. Она молча подняла руку с револьвером и щёлкнула затвором. — На кого ты работаешь? Повстанцы хаоса? Оккультная коалиция? Или, может, длань Змея? — все эти названия были мне не знакомы, слышал их впервые, но от этого становилось ещё страшнее. — Не знаю, что это! Клянусь, я не шпион, просто уборщик! И возле моего уха просвистел выстрел. Я взвизгнул от испуга и даже подпрыгнул, но вот госпожа Брукс даже глазом не моргнула, снова кладя палец на курок. Сердце застучало, как бешеное, заглушая ударами все окружающие звуки. Все, кроме вопросов детектива. — На кого работаешь? — Ни на кого! — говорить тихо уже не получалось, невозможно говорить тихо, когда тебя хотят застрелить. Ответ снова ей не понравился и револьвер снова выстрелил. Пуля пронеслась на этот раз с другой стороны, на мгновение обжигая ухо. Это ведь все не правда, да? Меня же не убьют? — Думаешь, что ты такой важный? А? Паразит? Думаешь, что мы не может просто устранить тебя? Поверь документы подделать куда проще, чем ты думаешь. Так что сделай одолжение — говори правду. Ты добываешь здесь информацию? — Я ничего не знаю! Я. — и снова выстрел, но глаза рефлекторно зажмурилась, так что я даже не знаю, куда он мог бы мне попасть. Время тянулось адски долго. Она же меня так застрелит скоро! Почему никто не реагирует?! Почему они позволяют ей это делать со мной?! — Давай ускорим процедуру. Мне говорили, что ты в ладах с Фортуной, значит сейчас проверим! — женщина щёлкнула на кнопку, выскочил барабан револьвера, из которого она убрала две пули, прокрутила и одним резким движением вернула барабан на место. На лбу выступил холодные пот, а лицо мое побледнело. Я пытался дёргаться, сопротивляться, но руки были прикованы к столу, а никто на помощь не приходил! Я, блять, не могу сбежать! Женщина приставила ствол к моему лбу. Ещё теплый, иногда даже обжигающий. Нос щекотал запах пороха. Запах чего-то сгоревшего вперемешку с ароматом тухлых яиц. Детектив Брукс надавила на револьвер, заставляя его впиться в кожу. В голове проносился миллион мыслей, но почти все они — паника и животный страх. Я мысленно прощался с ещё живыми и уже мёртвыми, молил у Бога прощения за все свои грехи, молил о пощаде. Перед глазами пробегала вся моя богатая на события жизнь, словно я смотрел на непроявленную фотоплёнку из старого фотоаппарата. Дыхание стало прерывистым. Стало страшно дышать. Я не сводил глаз с приклада, пока не услышал очередной вопрос: — Как. Ты. Попал. В фонд. Раз. Два. Три. — сердце замерло, а из горла вырвался крик. — ЛАДНО! ХОРОШО! Я СКАЖУ! ВСЁ СКАЖУ! Револьвер убрали с моего лица. Из глаз тут же потекли слезы ужаса, так долго прятавшиеся внутри, как и воздух в лёгких. Ощущения были такие, словно я пробежал марафон на одном дыхании… Но что делать дальше я не знал. Я не могу рассказывать секреты. Попросту не могу. И я обещал тому человеку не рассказывать. — Я… Я не могу раскрывать имена. Не могу. Но остальное скажу… — Вот так бы сразу! — женщина откинулась на спинку стула и ухмыльнулась, пряча оружие подальше. *** На тот момент я работал в баре за стойкой, протирал стаканы. Да, ночью бар превращался в обитель алкоголя, пьянства и оглушительного безумия с танцами на столах, но утром бар «Столичные птички» становился оплотом приличия и цивилизованности. Одиннадцать часов. Все, кто хотел, уже купил свой кофе и свежий круассан, а вечерние маргиналы ещё сидели по домам, откисали, чтобы вечером прийти снова и устроить свой родной хаос. На мне сияла чистая форма: белая рубашка, бордовая жилетка и такого же цвета бабочка на шее. За стойкой скрывались такого же качества и цвета брюки, а на ногах кроссовки. Их все равно никто не увидит. Волосы уложены, рубашка налажена, столики блестели, а стойка из темного дерева отполирована до состояния блистающего стекла. Ну не заведение, а сказка! Колокольчик над дверью зазвенел, извещая о новом посетителе. Это был очень уставший, даже измотанный, мужчина средних лет. Вся его форма помята, на лице уже несколько дней росла щетина, а стеклянные глаза смотрели куда-то в пустоту стойки. Такого человека я ожидал увидеть вечером после работы, или даже рано утром, часов в пять, но точно не в одиннадцать. Что же успело случиться за два часа работы? — Добро пожал в «Столичные птички», могу предложить Вам кофе, свежую выпечку, десерт или лёгкий завтрак из… — но неизвестный не дал мне договорить: — Виски. Просто налей мне виски. — Конечно. Вам одно солодовый виски или могу предложить Вам бурбон? — но он посмотрел на меня таким измученным взглядом, что у меня не хватило смелости спрашивать что-либо ещё. Ему не нужно шоу с жонглированием бутылок или какой-нибудь лёд причудливой формы в стакане. Просто виски… Я открыл одну из бутылок отличного, по чужим оценкам, напитка, поставил перед посетителем гранёный стакан и налил ему его долгожданный алкоголь. Он взял стакан в руку, покрутил его, заглядываясь на янтарный блеск. А затем выпил весь стакан залпом, почти не поморщившись! Даже я удивился. Его усталость отчасти пропала, и он наконец посмотрел на меня: — Тебе сколько хоть лет, чтобы за стойкой работать? — Двадцать два — с чистой совестью врал девятнадцатилетний пацан со стремлением усердно работать на благо общества. — Вот как… Понятно. — Тяжёлый день? — спросил я мягко, снова взяв в руки чистое полотенце и очередной стакан причудливой формы. В баре не было ни души, даже за окном витрины никого не было видно, поэтому мужчина позволил себе немного расслабиться. Он говорил осторожно, скрывая большую часть фактов, возможно, из-за их секретности, но меня это мало волновало. Мне было приятно его слушать, вот и все. Но я даже представить себе не мог, ЧТО я услышу. Всё тело трепетало в эйфории. Я провожал теперь своего любимого клиента с такой милой улыбкой на лице, которую только способен был выдавить из себя человек. Я был счастлив! Нет, я был в восторге! Секретная организация?! Аномалии?! Боже, да это же то, что мне нужно! Идеальное места я и не мог себе представить! На следующий день я был уже во всеоружии. Я подготовил новую бутылку виски, лучшие стаканы, а самое главное — себя. Одиннадцать часов. Никого нет. И вот снова звонит колокольчик над дверью. Он пришел. Пришел и даже не знает, что его ждёт! — Доброе утро, мистер Фриман! Снова виски? — я никак не мог дождаться, всё тело тряслись от предвкушения! — Доброе утро, Сэм. Да, будь добр. Выглядел мистер Фриман куда лучше, чем вчера: он отдохнул, побрился, выглядел куда свежее. Да и улыбался он сегодня куда больше, чем вчера! Всё просто отлично! Идёт так, как я и задумал! После пары стаканов, на этот раз со льдом, и после пары приятных тем для разговора, я наконец затронул то, что так меня будоражило: — Мистер Фриман, возьмите меня с собой в фонд. — попросил я самым обыденным голосом, что фраза даже не выбивалась из всего разговора. Но прежде хихикающий работник сверхсекретной организации сразу затих и нахмурил брови. — Что, прости? — Возьмите меня с Вами в фонд SCP. И прежде, чем Вы достанете свой неизвестный мне амнезиак, выслушайте меня. Мужчина уже потянулся куда-то вниз то ли за баллончиком, то ли за оружием, но после моей просьбы решил попридержать коней. — Возьмите меня в качестве этих ваших. D-эшек. Или уборщика. У вас же они очень часто помирают, вам даже переживать не придется! И да, не торопитесь стирать мне память, я всё равно ничего не забуду, — я блефовал, но зато как уверенно! — да и если забуду… а забудете ли вы? — Ты! — Тише, я ещё не закончил. Вы можете меня пристрелить, конечно, но тут за углом всегда сторожит офицерская машина, а моя рука прямо сейчас на сигнальной кнопке. Да и, думаю, вам будет сложно обосновать перед начальством, зачем же вы убили ни в чем не повинного мальчика, правда? Невкусный виски, наверное, налил. Ох, или, точнее, как обычный бармен узнал так много? — никогда в жизни я так не врал, как сейчас. Если он хотя бы немного усомнится в моих словах — мне конец. Жаль, пули убивают слишком быстро и без лишних вопросов. Я чувствовал, как с каждым моим словом у мужчины уходит душа в пятки, пальцы немеют, а конечности перестают слушаться. — Зря вы так много пьете, мистер Фриман, Ваш язык куда гибче, чем вы можете себе представить. Ну так что? Если вы согласитесь, то об разговоре не узнает ни одна живая душа, я свои обещания держу. Ваше звание останется не тронутым, видео с камер наблюдения случайно удалится, а неугодный парниша вдруг окажется опасным преступником. Ну как? Сделка? — Ты дьявол! Монстр! — закричал мужчина, отскакивая от барной стойки, а на меня смотрели как на прокаженного. — Может быть, зато какие выгодные условия! От вас лишь требуется подделать пару документов и стереть все какие-либо упоминания об Алане Джексоне Дэвисе из всех баз данных США. Думаю, с вашими возможностями это не так сложно. Я видел, как дрожали пальцы у Фримана. Как он колебался. Как решал. Я протянул руку для рукопожатия и стал ждать. — Ублюдок! Меня устранят из-за тебя! — он паниковал и часто оглядывался на выход, но знал, сейчас уйти он не мог. — Не устранят, если будете держать язык за зубами. Не как здесь, а по-настоящему. Думаю, вы справитесь, мистер Фриман. — мое терпение не было вечным, и приветливая улыбка постепенно сходила на нет. Он согласится. Я знаю. Махнув на дверь рукой, мужчина в один шаг вернулся к стойке и крепко сжал мою руку. Я обрадовался, как маленький щенок, увидевший хозяина. Тут же освободившись от рукопожатия, я заглянул под стойку и достал оттуда старые водительские правая которые я так и не выкинул, даже после пробега. — Вот. Мы же не хотим, чтобы в мире существовало два человека с одним лицом, правда? — Алан… Дэвис. — медленно прочитал Фирман, пытаясь смириться со своей судьбой. — Зовите меня Сэмьюэль Хиггинс, это имя мне куда привычнее!