Уборщик Сэм

Уже не впервой просыпаться на больничной койке. Только каждый раз это не заканчивается ничем хорошим. В глаза снова бил белый свет жужжащих ламп, тело покалывало от наркоза. Я же просто сбежал. Сдался. Зачем же надо было меня усыплять? Не было бы проще просто насильно успокоить и довести в камеру, когда я не смог бы и шага лишнего ступить? Ах, да, у фонда слишком много денег на исследования. Так много, что тратить их некуда. Я хотел сесть на край койки, но с ужасом обнаружил, что руки и ноги привязаны бинтами к этой самой койке. Я, разве что, мог лишь поднять голову и не увидеть ничего кроме своей грудной клетки. Только почему-то, когда я так делал, то начинала болеть шея, словно в нее воткнули иглу. По телу пробежала мелкая дрожь. Я чувствовал себя лягушкой, привязанной к досточке и вот-вот зайдут любопытные школьники со скальпелями. Меня, словно одеяло, окутывало чувство тревоги и незащищенности, которые заставляли биться сердце с бешеной скоростью. Надо выбираться отсюда. Покричав пару раз в потолок, дверь в помещение открылась. Ко мне подошёл тот самый доктор, у которого я на время одолжил ключ-карту. Только на этот раз мистер Гонсалес любезничать со мной не собирался, да и даже болтать в принципе тоже. Но он не злился, не был недоволен. Он просто… Был? Такое знакомое выражение лица, после него всегда чувствуешь себя виноватым во всех смертных грехах разом. Противное. Мне лишь позволялось отвечать на вопросы, при отхождении от темы — он молчал. Рядом стоял вооруженный сотрудник, одним лишь своим видом отбивающий всё желание даже думать о повторном побеге. Многое поменялось за время моего отсутствия: в коридоре появился охранник, одними только своими плечами закрывающий всю дверь; при моем передвижении между комнатами на руки надевали наручники, а доктор шел не передо мной, а за моей спиной, прожигая в ней дыру; на дверях появился дополнительный кодовый замок. Теперь, чтобы снова сбежать, придется потратить куда больше времени, а значит, шансы на успех сократились до минимальных. М-да, тут они точно постарались. В камере допросов меня также приковывали к столу к железному круглому креплению. Не то чтобы такая обстановка подталкивала к душевным разговорам, но они больше мне не доверяли так, как раньше. И я могу их понять! Я бы сделал то же самое, но все равно на душе было как-то гадко. От своих вопросов они не уходили, о себе рассказывать не хотели, сплетничать тоже. — Почему ты сбежал? Хотел сбежать из зоны? — Нет! Я не настолько глупый! Вы не понимаете, я просто хотел забрать свои вещи и. Привести себя в порядок. Вы же мне ничего не даёте! — Под вещами подразумевается содержимое твоего шкафчика? У тебя есть ещё какая-либо собственность? Я сбегал только из-за конкретных вещей: старая шапка цвета хаки, стальной гаечный ключ с расшатанным механизмом, и оторванную от формы уборщика нашивку с номером Е-класса. — Расскажи, пожалуйста, почему эти предметы важны для тебя. Я всегда считал себя слушателем, но никак не рассказчиком. Была идея снова разговорить доктора, просто перевести разговор в более дружелюбное русло, но она тут же разбилась о серьезный тон в голосе мужчины и нахмуренные брови. Не выйдет. Не знаю почему. Поэтому придется рассказывать, как бы больно мне не было вспоминать владельцев этих предметов. Шапка. Когда меня только-только перевели в уборщики из класса D, то Альберта заставили обучать меня, хотя под его «опекой» уже был человек. Этим человеком являлся Марселу. Весёлый, общительный, на удивление позитивный молодой человек. Полная противоположность уставшего, вечно угрюмого и молчаливого Альберта. Как он рассказывал, то до работы в фонде носил кучу афро-косичек, разбросанных по всей голове. Но, во избежание проблем со вшами, всех рабочих обривают, как в армии. — К чёрту! Если ни у кого нет волос, то откуда взяться вшам? — поэтому Марселу прятал свои отрастающие кудри под шапкой. Именно он мне и показал весь фонд, обучил основам: не трогать огромный забор на границах зоны, мыться почаще и не спорить с начальством. Хотя последнее правило он и сам часто нарушал, ругаясь на испанском с людьми в белых халатах. — Здесь, братан, не отдыхаешь — значит сходишь с ума. И вправду, очень просто, оказывается, поехать головой, если постоянно думать о закрытом пространстве зоны. А если ещё добавить страшных монстров в клетках в этой самой зоне, то очень быстро и сам станешь монстром. Марселу учил меня искать любые возможности для развлечения самого себя. Даже в камере с кучей трупов можно себя повеселить! — Альберт! С рождеством! — радостно воскликнул мы с Марселу, поднимая над головой кишки какого-то бедолаги в качестве гирлянды, за что тут же получили по башке ручкой швабры. Рядом с Марселу было спокойно. Не было страшно за себя, за близких. Он попросту не позволял никому думать об ужасах Фонда. Конечно, они никогда не закончатся, но Марселу мастерски убеждал всех, что, хотя бы на несколько минут о них можно забыть. Прикрыть глаза, отдохнуть, отдышаться от нескончаемой суеты. Казалось, Марселу был самым счастливом жителем фонда, что казалось для неопытного меня просто невообразимым. Как можно радоваться, когда вокруг происходит такой хаос?! Я и сам не подозревал, что именно благодаря улыбке и лучезарности Марселу многие до сих пор не сдались. Если он улыбается, может и остальные так смогут? Но даже самый улыбчивый человек теряет свою улыбку. В какой-то момент Марселу на всех собраниях сидел тише воды ниже травы, переминая в руках свою любимую шапку. — Что-то случилось? — я улыбался, пытался приободрить своего друга, но тот лишь посмотрел в мои ничего не ведающие глаза и заговорил так тяжко и так пугающе, что всю радость словно высосали пылесосом из головы: — Сэм, мне кажется, я скоро умру. Ни для кого не секрет, что уборщики не умирают от старости. Даже старик Артур всем говорит, что помрёт не сам. Но, даже если смерть очевидна, от ее прихода никак не легче. Она заберёт, вырвет тебя из привычной жизни, заставит бросить всё, чем мечтал, о чем думал. А в нашем случае ещё и разорвет на маленькие кусочки. В тот вечер Марселу немного успокоился, пусть уже и не был таким весёлым, как раньше. Что-то произойдет, ужасное, неотвратимое, и он знает об этом. Марселу погиб спустя неделю с нашего разговора. Подвергся влиянию аномалии и в итоге самостоятельно запросил устранения. В фонде он проработал всего полтора года и погиб в возрасте двадцати семи лет, всего на восемь лет старше меня… В день поминок я никак не сводил взгляда с доски, где уборщики записывали имена и годы жизни своих коллег. Альберт говорил, что это вроде своеобразной отчётности, хотя все знали, что это имело лишь символический смысл. — Он умер безболезненно. — ответил на мой немой вопрос и протянул рюмку со спиртным. Все пили на прощание, но я так и не смог. Не хотел я прощаться. Гаечный ключ принадлежал не уборщице, но техническому сотруднику. Кристин Флорел. И какой бы говорящей не была ее фамилия — Кристин далеко не цветочек. Сорокалетняя женщина села за нелегальную продажу оружия и ещё бог знает за что. С техникой она обращалась не сильно бережно, но, если в ее руках был этот гаечный ключ — заработает абсолютно всё вокруг. Один удар чинил даже лампочки. Пусть мне был уже двадцать один год и ребенком меня назвать было нельзя — Кристин часто обращалась со мной, как с беспомощным котёнком. Она часто защищала меня перед грубыми сотрудниками, начальством и даже перед Альбертом. — Ведьма! Ты ему только больше проблем прибавишь! — Каких проблем?! Это вы придурки его на такие объекты ставите! Посмотрим его прелестные щёчки и скажи, что ему придется туда идти! — Кристин обхватила мою голову и стала нажимать на мои щёки, заставляя сделать мордочку рыбы. Но и сурового Альберта этим не проймешь. Он наклонился к моему комично сдавленному лицу и строго сказал: — Ты зайдешь туда и выполнишь свою работу, понял? Я закивал так, как только позволяла шея в цепкой хватке Кристин. Уже два года здесь работаю, уже не страшно утаскивать чужие тела в печь или сидеть в одной клетке с аномалиями, хотя некоторые из них очень даже милые. Кристин также часто брала меня за компанию на свои смены. Перед начальством она оправдывалась эпидемией среди сантехников, а туалеты мыть кто-то должен. — Бобби тоже слёг. А я же предупреждала их, дураков, не пить из одного стакана и проветривать почаще, так нет, это я глупая. А теперь мне за них всё делать! Сэм, хоть ты следи за своим здоровьем! — Да я вроде слежу. Альберт, вон, вечно заставляет овощи есть и за состоянием следить — бормотал я, скребя мелкой щеткой по ободку унитаза. — И правильно делает, уверена Бобби со своей братией только и делал, что объедки со столовой жрал. Оказывается, когда работаешь четыре года в закрытом пространстве с одними и теми же людьми, то очень просто найти лазейки и заработать (а также уничтожить) репутацию. Кристин прославилась своим боевым характером, с которым шла напролом, которой было невозможно отказать. Повышения и разные поощрения она получала просто потому что всегда стояла на своём, но из-за этой же черты характера она так же часто получала разного рода штрафы и наказания. У меня сердце кровью обливалась, когда она спорила с очередным сотрудником, у которого, вообще-то, можно было выпросить много разных ништяков. Отчасти это во мне Кристин и не нравилось. Она называла меня подлизой, который соглашался с оппонентом, даже если тот был не прав. Ну и что? Мне без разницы, что правда на моей стороне или это человек делает что-то неправильно, я хотел с ним говорить и дальше. — А ты, кстати, боишься смерти? — я сел на поручень и смотрел на золотые барханы за забором, пока Кристин рядом раскуривала сигарету. — Какой ещё смерти, сынок? Я прожила отличную жизнь, что здесь, что в Техасе. Ни о чем не жалею! — Ну не знаю, что семью не завела или ещё что… Тут многие от такого страдают. — А кто сказал, что я ее не завела? Ну да, детей не рожала, но это и не обязательно. Устала я, пацан. — женщина выдохнула сигаретный дым прямо на табличку «курить запрещено», — Руки на себя накладывать не хочу, но и бороться за жизнь не буду. Думаю, я сделала всё. После очередного спора с управляющими из-за дерьмовой еды в столовой Кристин послали чинить проводку в подвал. И когда она работала с оголенными проводами, то кто-то сверху, не зная, включил электричество. Кристин получила сильный удар током, сердце не выдержало и остановилось. Её могли откачать, могли спасти, но врачи лишь покачали головой. Кристин сама отказалась, сама попросила ее не трогать в таких случаях. И вот этот случай наступил. Мне лишь остался гаечный ключ. Исцарапанный, где-то со вмятинами, сломанный гаечный ключ, который она даже не использовала для работы. Своеобразный талисман, следующий за ней всю ее жизнь. Почему же они запомнились мне лучше всего? Может быть потому что они кричали так громко, что заглушали любое отчаяние вокруг… Они ведь тоже боялись, тоже плакали, хотели жить лучшую жизнь. Но они выбрали закрыть глаза и бежать вперёд, не оглядываясь на черных чудовищ, сплетённых из страха, боли и тоски. А меня это чудовище сгрызло так, что я уже не видел света. Я часто вспоминал их, обнимал себя вместо них, плакал за них. Остальные уборщики старались справиться самостоятельно, сбивались в свои группки, говорили на своих языках. Альберт, кажется, делает вид, что меня не существует, хотя ему тоже было адски больно, я видел! Но шли года, боль немного утихала, вокруг появлялись и уходили разные лица. Я и сам старался веселиться, радоваться, искать новые пути объединить людей вокруг. У меня получилось даже выпросить сломанный проектор и кучу старых фильмов на дисках, которые никто уже давно не смотрел. Проектор мы починили, а фильмы за годы изоляции были самыми новыми, которые мы только видели. И вот мне двадцать пять лет, в Зоне меня знал каждый. Да, каждый хотя бы слышал про меня, со многими я был знаком если не лично, то через сплетни и слухи. Я стал частью корабля, плавал, как рыба в воде. Я знал про бо́льшую часть объектов, содержащихся здесь, знал даже о нескольких из других зон. В общем, максимально приспособился к агрессивной окружающей среде. И вот уже под мою ответственность в зону пришли новые люди. Небольшая группа из шести человек D-класса. Они не уборщики, скорее, временно предоставленный материал для работы. Всё-таки, убийцы и психопаты в уборщиках не нужны, так ведь? И вот я собрал их вместе, чтобы просто поговорить, узнать этих ребят поближе. У каждого своя история, в основном криминальная. Продажа разной нечисти, бегство из стран, терроризм, чего только не было. Все болтали, даже смеялись, травили байки разные, а один парниша (боже, сколько ему лет?) сидел в углу и обнимал колени, пялясь в одну точку. Высокий, тонкий, хрупкий. Волосы светлые, черты лица мягкие, словно только вчера мать собирала ему обеды в школу. Как же сильно не выделяется среди взрослых зеков, по лицам которых уже видно, через что они прошли. А этот… Я сел рядом с ним, желая подбодрить, узнать и его историю, чтобы использовать ее в будущем. Но он молчал и хлюпал носом. — За что ты здесь? От мамы сбежал? — Нет, человека застрелил… — парень тут же закрыл голову руками, желая остаться в одиночестве, но вместе с этим, хотел говорить дальше, — Но я не виноват! Я защищался! Парнишка начал рассказывать свою историю, а мне с каждым его словом становилось всё хуже и хуже, словно меня затягивало в тёмную, густую бездну. Так больно за другого человека мне не было ещё никогда. Никто не заслуживает нахождения здесь, но этот парень даже не должен был подозревать об этом месте. Мне было страшно смотреть в его тускнеющие глаза с маленьким проблеском надежды, зная, что он никогда отсюда не выйдет. Никогда. Он больше не увидит своих родных, близких, больше не увидит ни новых фильмов, не услышит новой музыки. Да дай бог он проживет хотя бы неделю… — Клянусь, я не хотел! — он смотрел на меня так жалобно, что я никак не мог усомниться в его словах. Рядом со мной все говорили правду, хотели они того или нет. — Я верю, не переживай. Я верю, ты не виноват. Решение принято. Я сделаю всё, чтобы Томас прожил как можно дольше и как можно комфортнее. Но передо мной встала другая преграда: В уборщики не берут убийц, психопатов или садистов. И ведь даже если я верю в этого мальца, то не поверит никто больше. — Да клянусь, он безобиден! Ты посмотри на него! У него конечности длиннее, чем у саранчи. — Да чего ты вцепился в него, как клещ изголодавшийся? Нужен он тебе больно? — Конечно нужен! У нас уже три человека погибло, а новых вы не даёте? Вот и приходится вырывать у вас! Я, казалось, уже стоял на столе у начальника кадров, пока мужичок с залысиной на макушке и толстыми очками не сдался и не посмотрел в документы Томаса. Он небрежно листал странички, громко цокая языком и изредка поглядывая на моё саркастически радостное лицо. — Томас Манн, двадцать лет, сел за убийство своего соседа из огнестрельного оружия. — начальник посмотрел на меня с немым вопросом на лице: «Ты издеваешься?», — Мне немец ваш все мозги проел, а ты хочешь взять его к себе? Хочешь, чтобы тебя понизили? Я активно закивал, пытаясь заглянуть в документы. Начальник тяжко вздохнул и сложил руки на груди: — Тогда заключим сделку. Я переведу — мужчина снова заглянул в бумаги, вспоминая фамилию, — Манна, при условии, что ваш бугай об этом не узнает и ко мне не сунется, а ты будешь ответственен за пацана. Если он кого-нибудь ранит или станет зачинщиком любого скандала, то ты вместе с ним понизишься в должности до D-эшки. Понятно?! Я тогда его чуть ли не расцеловал! Да чего врать, я действительно расцеловал его и вместе с документами выбежал из кабинета, вприпрыжку направляясь к камерам D-эшек. Уже в тот же день на Томми надели тёмно-синий комбинезон, а букву на нашивке с D заменили на Е. Теперь Томас Манн, подопечный Сэмьюэля Хиггинса, начал свой тяжкий грязный путь уборщика со шваброй в руках. Первое время, конечно, Томми даже не понимал, где оказался, поэтому я мог представить его новый дом в лучшем свете. — Здесь твое спальное место. Соседи иногда могут шуметь, но зачастую все слишком уставшие, так что могут только храпеть. Вот твой кусок мыла, полотенце, щётка и мочалка. — Томми аж чуть не выронил все свои новые вещи, пытаясь сориентироваться, — Мыться придется часто. О, а здесь наша кладовка! — Охренеть, да она огромная! — глаза Томми бегали по полкам с кучей разных бутылок, ткани, разной одежды и инструментов. — Ага. Здесь водится много грязи и требуются самые разные средства, зачастую в больших количествах. Каждые две недели я подаю заявку на новые расходники. Иногда получается принести даже презервативы и бритвенные станки. Томми ещё долго привыкал к еде в столовой и громкому звону приборов о тарелки, гулу болтовни по вечерам и местным шуточкам. Я уже и позабыл, что место это не такое простое, и если я к нему привык, то не значит, что привык и Томми. Он долго смотрел в окно, нахмурив брови, протирал глаза, морщился и снова смотрел в окно. — Чего смотришь? Потерял что-то? — Манн посмотрел на меня, а затем показал на пару деревьев за стеклом. — Там разве были эти деревья? Я вчера смотрел, там за забором не было ничего. Я стиснул зубы, не желая говорить неприятную правду, но если не я, то ее скажет кто-нибудь другой. — Понимаешь, Томми, это немного не простое место… Оно, скажем так, меняет свое окружение иногда… — но он лишь похлопал глазами, подумав, что я несерьёзно. — Ты тоже отравился? Меня вот все утро тошнит. Может бобы были просроченные?.. — Нет, Том, эта зона телепортируется. Каждые две недели на новом месте. Он покачал головой, снова взглянул в окно, усмехнувшись, а потом медленно улыбка уходила с его лица и приходило осознание. Поменялось не только расположение деревьев, но и рельеф за девятиметровым забором. Там точно не было этой кучи и этого огромного камня! — Добро пожаловать в зону 19, я полагаю? Целый час я пытался объяснить, что это за место, но мне не верили. Он смеялся, отрицал, кричал на меня, называл психом. — А мои родные?! Как я тогда вернусь к ним? Это всё полная чушь, такого не бывает! — Мне жаль, но ты увидишь их не скоро. — А когда? Что здесь вообще происходит?! Настало время познакомить юного уборщика с его клиентами. Аномалиями. Томми все не верил, торговался, пока я вел его к комнате с первой аномалией. — Знакомься, это каплеглазики. — я указал на пару странных существ, похожих на капли и огромным глазом посередине. — Они тебя не тронут, максимум могут врезаться в ногу и всё. Применять жестокость и даже грубость запрещено, да и кто захочет, они слишком милые! Я сел на одно колено, чтобы погладить одного из них, но Томми стоял, приклеившись к стене и не отрывая взгляд от маленьких существ. Его коленки дрожали, он даже дышать боялся. После долгих уговоров у меня получилось склонить Томми к акту дружелюбия, отчего рыжий каплеглазик пискнул и стал кататься вокруг ног Томаса с бешеной скоростью. — Ч-что он делает? — дрожащим голосом спросил парень, снова пятясь назад. — Не знаю, может быть просто играет. Думаю, ты им понравился. И в правду, оба каплеглазика последовали за Томми, пока я вел его к следующему объекту, к которому имел доступ. — Почему они идут за мной? Сэм, мне страшно… — Не бойся, они наши друзья. Они даже жизнь паре уборщиков спасли, представляешь? Но это потом. — я быстро закрыл тему, боясь отвечать на вопрос «а от кого спасли?». — Пришли. Это SCP-999, щекоточный монстр. Поздоровайся! Перед взором Томми предстала большая студенистая оранжевая субстанция с парой отростков, словно это были его желейные руки. Парень ещё не мог оторвать взгляда от малышей каплеглазиков, кое-как приняв их существование, а тут ещё одно чудовище. — Монстр? Я к нему не приближусь! — Ой, да ладно тебе, он хороший! Потрогай его, станет куда легче, обещаю! — щекоточный монстр и без моей команды уже начал движение в сторону напуганного Томми. Боялся он желе жутко, но все равно протянул руку, брезгливо скривив лицо. Как только ладонь коснулась поверхности объекта, лицо Томми расслабилось, а в глазах мелькнул интерес. Я видел, как по телу парня пробегали мурашки, поднимая волосы дыбом. Щекоточный монстр протянул к нему свои «руки» и начал щекотать, а Томми залился смехом. Я и сам улыбался, смотря на него, такого счастливого, наивного, словно в зеркало смотрел. Я, когда впервые увидел щекоточного монстра, подумал, что это просто огромная куча апельсинового желе и даже трогать не хотел, а когда решился, то неделями приходил в перерывах. — Охренеть, он такой приятный… Так клёво! Но нам нужно было двигаться дальше. — Это были лишь безопасные объекты. Поверь, большая часть штук, хранящихся здесь — мечтают или убить тебя, или использовать, как материал для собственных нужд. — я привел Томми к коридору, закрытому за стеклянной перегородкой и парой охранников. — Например штука вон там — я указал на дверь в конце коридора с железной табличкой «035», — убьет тебя при первом же прикосновении. — А ты был там? — И я надеюсь, что никогда в жизни туда не вернусь. И тебе советую. На этом наша маленькая экскурсия закончилась, и мы вернулись в комнату отдыха. Он задавал кучу вопросов и на один из них я отвечал, скрепя сердцем. — Меня правда выпустят через год? Так говорят всем, кому дали не пожизненный срок. Навешивают лапши на уши об отпущения грехов, прощении и сокращении срока. На самом деле никого они не отпускают, лишь стирают память и всё по новой. По крайней мере так происходит со всеми оранжевыми, с некоторыми из них мне даже несколько раз приходилось знакомиться. Надежды и предвкушение свободы стимулирует работать и бороться за жизнь всеми силами, да и сдаваться она не даёт. Может, если я оставлю Томми надежду, то и он выживет? Хотя бы этот самый год… — Конечно! Фонд SСР свои обещания держит! — Тогда почему вы ещё здесь работаете? Ты и Рот. Да и остальные, кто больше года здесь. Зачем? Почему не уходите? — в голове пронеслись тысячи отговорок и оправданий, мне лишь оставалось выбрать самую подходящую. — А потому что нам некуда возвращаться. Подумай сам, все здесь отчасти преступники, неудачники или попросту отчаявшиеся люди. У меня нет семьи, нет дома, я два года до работы здесь жил в доме хозяина бара и спал на старом диване, а здесь свое место есть, еда, даже развлечения… — И это всё стоило свободы? Но на этот вопрос я отвечать не стал. Я и сам не знаю, стоило ли оно того. Правильное ли решение принял, сбежав от всех проблем в очередной раз. Как только Томми перестали шокировать проезжающие между ног каплеглазики, а по утрам перестало тошнить — я стал брать его с собой на работу. На удивление, справлялся он хорошо, внимательно слушал все инструкции и не перечил, даже если работа предстояла ну очень мерзкая. — Сэм, мне страшно туда идти — Томас вцепился в ручки тележки и не желал двигаться вперёд, встряв у порога. — Не беспокойся! Нам же сказали, что камера безопасна, так? Ну вот и всё! Доверься учёным и вперёд! Я толкнул парня вперёд и подбадривающе улыбнулся ему, показывая большой палец вверх. Вместе с нами пошел ещё один уборщик для ускорения процесса, и он, глядя на всю эту картину, лишь закатил глаза и прошел вперёд, поправляя перчатки на руках. Мы работали уже не первый год и сразу приступили к упаковке тел. Трое мужчин с многочисленными резаными ранами. У двоих вскрыто горло, а у третьего вены на руках. — А… А откуда у них столько ран? Мы вместе с коллегой уже упаковывали первый труп в пакет и укладывали его на тележку, пока Томми осматривал второй. — Да какая разница, не наше это дело. А ты, Сэм, что скажешь? — Ну а что нам говорили про эту комнату? Какая-то песня кровавая. Одного названия в принципе достаточно. Главное, что это не мы. Скверная мелодия. Все, кто ее увидит, захочет закончить, дописать недостающие ноты собственной кровью. Нам сильно повезло никогда не увидеть и не услышать её собственными глазами и ушами. Остаётся лишь убрать тела тех, кому повезло куда меньше. Мы уже погрузили втрое тело на тележку, как вдруг Томми закричал и позвал к себе: — Этот ещё живой! Он дышит! Ему надо помочь, Сэм! Что нам делать? — парень паниковал, проверял пульс третьего подопытного, хлопал его по щекам, то и дело смотря на меня. Коллега, услышав новость, тут же ретировался, увезя за собой полную тележку, а я остался на месте, медленно доставая выданную учёными рацию. — В камере живой, что делать? — мой звучал спокойно и размеренно, даже слишком… — Привести в действие третий протокол. — Принято, привожу в действие третий протокол. Весь диалог прозвучал так сухо, что у меня засвербело в горле. Я выключил рацию, сел на одно колено перед задыхающимся мужчиной. Он захлёбывался собственной кровью, что бурлила у того в горле, вытекая изо рта. Клейкая, темная, противная кровь. Он ещё не умер, нет, его даже можно было спасти, наверняка, но мы уже пришли убрать его тело. Уже пришли забрать его и скинуть в печь. — Том, отвернись на минуту. — я не отводил взгляда от мутнеющих глаз D-эшки и уж точно не хотел, чтобы них смотрел Томми, не хочу, чтобы у того погас огонек надежды выбраться отсюда. — В смысле отвернуться?! Врача надо! Его ещё наверняка можно спасти! — Я непонятно выразился? Отвернись. Парниша испугался моего серьезного тона и отвернулся на дверь. Мне хватило и пары секунд, чтобы выполнить отданный мне приказ. Протокол Три — добить умирающего. Шея мужчины хрустнула. Приказ выполнен. Я наконец-то могу вздохнуть спокойно. — Ну всё! Теперь можем закончить работу! — я улыбнулся, подняв голову на Томми, ожидая увидеть подобную улыбку, которую видел на лицах других уборщиков годами. Но увидел лишь шок и застывший на губах ужас. — Т-ты что сделал? Ты убил его?! Ты, блять, убил его! — Томми дрожащими пальцами показывал на мертвеца в оранжевом костюме. В его глазах блестел животный страх, но в этот раз успокаивать его мне не хотелось. Я пять гребаных лет здесь работаю, каждый день трупы убираю, вожусь в лужах крови, поминаю своих друзей и семью, чтобы сейчас меня обвиняли в безупречной работе?! — Да заткни ты свой рот! Мы на работе! Ты чего хотел? Думал, цветочки будем собирать?! Тряпку в руки и работай. Весь оставшийся рабочий… Весь оставшийся день прошел в тишине. Томас молчал и игнорировал всех вокруг, особенно меня, только и делал, что отворачивался, притворялся, что меня не существует. Я понимал, как ему было тяжело. Тяжело осознавать, что не всё так просто. Что послали его не в простую лабораторию полы мыть. И что уборщики здесь не простые. И сама работа. Не простая. Но для того есть я. Я должен помочь, объяснить, утешить и поддержать в конце концов. Здесь каждый так или иначе столкнется со смертью. Потеряет друга, товарища, может быть просто соседа по столовой. И каждый отреагирует по-разному. Все будет хорошо, просто Томми нужно это понять. — Том, ну хватит уже валять дурака, давай поговорим, — моя ладонь легла на плечо юноши, но тот тут же откинул ее, пряча лицо в колени. — О чем говорить? Как ты убил того парня? — слова Томми ножом резали мое и так истерзанное сердце, но я пытался не подавать виду. — Понимаешь, у меня не было другого выбора… — Не было выбора?! А как насчёт не убивать человека?! Такого выбора у тебя не было?! Ты убил его! Свернул ему шею! Томас вскочил с пола, словно ужаленный, и отбежал от меня, выставив руку вперёд. — Это ты убийца, Сэм! Ты мог вызвать помощь, но не сделал этого. — А что ты предлагаешь тогда сделать?! Просто смотреть, как он умирает? Что? Ты его даже не знал, Том, успокойся. — но парень взорвался новым фонтаном эмоций. Он задрожал, схватил голову руками, тяня волосы в разные стороны. — У вас был выбор, но вы выбрали убить человека! Он вам ничего не сделал, а вы все равно убили… Вы все! Вы все убийцы! Все одинаковые! Сделаете всё, что вам скажут! И даже не спрашиваете ничего! На шум начали сходиться другие уборщики, желая узнать, что происходит, и кто кричит. У меня земля из-под ног уходила. Он же сейчас нас двоих подставит! — Том, прошу тебя, успокойся, мы всё обсудим, только остынь. — я пытался сгладить обстановку, видя всё больше лиц вокруг. Ну почему они пришли именно тогда, когда не нужно. — Не хочу я остывать! Да я теперь даже верить тебе не могу! Ты говорил, что вы всего лишь убираетесь в камерах! А там… Там всегда мертвые. И вы даже не спрашиваете, как они погибли. Вам насрать на этих людей! Тут творятся такие зверства, а вам плевать! Безвольные животные, только и делаете что работаете за дерьмовый хлеб. Вокруг послышался гул шёпота и возмущений. Бывалые уборщики обсуждали каждое слово Томми, сжимая кулаки. Они не станут терпеть такие оскорбления от своего же сотрудника. — Том, умоляю… — я уже сам чуть не плакал, боясь за жизнь Томми. Ну какой же он глупый, зачем он все портит? — И что?! Меня тоже убьете? Я ведь тоже был, как они! Тоже был D-эшкой! А ты, Сэм, почему затащил меня сюда?! Скажи! — Жалко тебя, дурака, стало! — Почему жалко?! Ты ведь ненавидишь убийц! А я ведь тоже человека убил! Тоже меня ненавидишь?! Все вдруг ахнули и загалдели. Как так?! Убийца среди рабочего персонала?! Кто его сюда пустил?! Мне стало страшно уже не только за Томми, но и за себя. Все знали, что Том — мой подопечный. И это я за него в ответе. Это я притащил убийцу. — Хватит чушь нести, я знаю, ты не виноват! И ты это знаешь! Пожалуйста, он не виноват, послушайте меня! — я обернулся к толпе за своей спиной и к ужасу обнаружил в ее главе Альберта. Он скрестил руки на груди и смотрел так грозно, что от одного его взгляда уходила душа в пятки. Меня сейчас убьют, если он не заткнется. И он заткнулся. Не дождался моего ответа и сбежал куда-то по коридору, что только пятки и сверкали. У меня опустились руки. Все узнали, что он кого-то убил. Да меня же понизят из-за него теперь, а его разорвут на части разъяренные рабочие. Что же ты наделал, Томас… *** Ночь я провел, бродя по коридорам комплекса. Мне и самому было страшно возвращаться. Что же теперь будет… Меня ведь найдут и отправят в класс D. А я так много трудился, так старался, чтобы никогда туда не вернуться. И Томми. Я ведь знаю, что он не виноват. Зачем он так со мной… Зачем он все рассказал? Мне сделать плохо? Что-ж, у него получилось. От нахлынувшего отчаяния и страха я попросту сполз по стенке на пол и разрыдался. Зачем я вообще его пожалел, зачем я опять поставил чужую жизнь выше своей?! Нагеройствовался. Марселу оставил мне шапку. Кристин оставила мне гаечный ключ. А что оставлю я? У меня даже нет ничего. И кому я оставлю? Кроме Томми я уже и не общался ни с кем так близко. Альберту? Да он наверняка меня ненавидит, и я даже не знаю почему! Я так хотел быть ему другом, старался, а всё зря. Какого же было моё удивление, когда я на мое плечо упала чужая тяжёлая рука, поднял голову, а там Альберт. Сел рядом со мной и приобнял. — Ты чего не вернулся? Все уже подумали, что тебя охрана пристрелила. Я смотрел на его щетинистое лицо весь заплаканный. Из носа текли сопли, а из глаз не утихающие слезы. — Да уж лучше бы пристрелила… И то легче бы было. А так… Понизят, гады. Не сдержавшись, я взорвался новой волной истерики и опять прятал лицо в локтях. Альберт похлопывал меня по спине, давая успокоиться самостоятельно. Было так страшно и так больно. Не хотел умирать. И не хочу, чтобы Томми умирал, даже если это от собственной глупости. — Парень твой у охраны спит. Говорит, ошибку совершил, про тебя спрашивал. — я тут же прекратил плакать и посмотрел на Альберта, словно в последний раз. — Ты говорил с ним? Как он? Где? — Забудь пока про него, в порядке всё, успокойся. Ты ему не мамочка. И сопли вытри. — я тут же вытер лицо и тихо посмеялся. Действительно, я в последнее время и в правду вел себя, как курица наседка. — Скажи честно, зачем ты его взял? Понравился? — Да чего там… Он и правда не виноват, Альб, клянусь тебе. Потому и пожалел, не хотел, чтобы пропадал, вся жизнь ведь ещё впереди. — У тебя тоже. Сколько тебе там было, когда тебя сюда засунули? — Девятнадцать. Как будто ты не знаешь. — Знаю. А помнишь себя, как только ты сюда пришел? Ты каждого шороха боялся, но все равно выполнял работу без лишних вопросов. — Конечно боялся. Попробуй тут смелым остаться… — Почти все новички здесь такие же как этот Томми. Тебе просто повезло не видеть их истерики лично. А я много таких повидал. Думал, ты тоже истерить будешь. Ан-нет. Молчал. За что тебя поймали? Такой обыденный разговор успокаивал. Меня словно сняли с крутящейся с бешеной скоростью карусели. Все вдруг стало таким спокойным, неподвижным, тихим. Никогда бы не подумала, что Альберт станет таким заниматься, особенно со мной. — Если скажу, то напишешь донос и тогда меня точно понизят. — Я ни разу в жизни доносов не писал, на тебя и подавно не буду. Я посмотрел куда-то в стену, вспоминая события, из-за которых моя жизнь и попала на эту карусель. Все было хорошо, пока я вдруг не очнулся с разбитыми в кровь кулаками, а передо мной не лежало тело с разбитой в фарш головой. Как же я хочу проглотить литр амнезиака, чтобы забыть, но не могу, все равно не сработает. — Я был главным подозреваемым в убийстве. Испугался, сбежал из штата. А потом целых два года скрывался и работал за гроши. Я тоже не виноват, как и Томми. Клянусь, это был не я.— на спину снова легла теплая ладонь Рота, от чего мне стало куда легче дышать. — Поверь, на моих руках куда больше крови, чем на твоих. У меня нет причин не доверять тебе, так что я с чистой совестью забуду этот неприличный разговор. А теперь вставай и иди спать, сегодня тебя заменят. Альберт встал с пола и протянул мне руку, подняв меня с пола одним рывком, словно я ничего не вешу. Удивительный человек. Мы разошлись, он ушёл на работу, а я очень тихо и осторожно пробрался в комнату на свою кровать, тут же вырубившись. Всё-таки переживания забирают неимоверно много сил. Томми разберётся как-нибудь сам, хотя бы сегодня забуду про него… Проснулся я уже вечером. Оторвал лицо от прослюнявленной подушки, причесал волосы и очень долго смотрел на дверь. Как же страшно выходить. Может, Альберт уже поговорил со всеми? А Томми? Какой же я идиот, как я мог его оставить?! Среди других уборщиков я его светлой головы не видел, его нигде не было. Альберт тоже лишь пожал плечами и вместо этого сунул мне в руки пакет с ужином. Но мне было не до еды. — Да придет он, куда денется. Поешь. Я беспокоился за него, словно за непутёвого младшего брата. Но мне ничего не оставалось кроме как сесть и ждать. Живот был крайне недоволен внезапной голодовкой и просил хоть какой-нибудь еды. А Том сегодня вообще ел? Может он тоже голоден. Я быстро перекусил, поблагодарил товарища и хотел было пойти к охранникам с камерами, чтобы спросить у них про пропавшего уборщика, как вдруг Томас самостоятельно показался на пороге рабочего блока. Один его внешний вид в целости и невредимости будто окрылил меня. Я никогда не был так счастлив видеть кого-либо. Но Томми немного осадил меня и не торопился обниматься и радоваться вместе со мной. Он выглядел встревоженным и очень грустным, постоянно смотрел на свои пальцы и отводил от меня взгляд. Неужели что-то ещё случилось? Всё уборщики сели в небольшой круг, обсуждая прошлый вечер друг с другом, недовольно хмыкая, но вдруг Альберт очень много кашлянул и показал на неловко стоящего посередине Томаса. Все замолчали и стали внимательно слушать, только вот один я не знал, что делать. — Я хотел извиниться за вчерашний день. Я с дурости наговорил много глупостей, даже не понимая, что несу. Мои слова могли навредить не только мне, но и другим людям. Мне правда, очень жаль. Я не считаю никого из вас плохими людьми и то, что случилось вчера — просто недопонимание. Все завороженно слушали, а я оглядывался на каждого уборщика, чтобы ни один из них вдруг не напал на парня, оскорбившись. — Я здесь всего четыре месяца и попросту не привык. По коридорам тут катаются странные звери, весь комплекс телепортируется, а уборщики не мусор выносят, а других людей. Я попросту не смог переварить все сразу. С моей стороны было глупо обвинять Сэма и всех остальных в аморальности, не разобрались в деле. Мне жаль. Большая часть рабочих закивали, но не все ещё доверяли Тому. Я хотел и сам вставить хотя бы пару слов, но никто мне не дал. Как же страшно наблюдать за событиями, в которых не можешь принять участие. — И, чтобы в будущем не было недопонимании, но Сэм не виноват, и он не нарушил никаких уставов и так далее. Я сел за превышение самообороны. Пожалуйста, простите… — колени Томаса начали дрожать, а руки не могли найти себе места и дергались в разные стороны. Парень пытался говорить уверенно, но ему самому было адски страшно, я знал. Кто-то засвистел в знак поддержки, остальные подхватили и начали хлопать. Весь наш коллектив держится на доверии и не может быть такого, чтобы кто-то скрывал такие подробности или врал. Теперь всё встало на свои места, а с моих плеч упал огромный валун. Но вдруг встал Альберт и всё снова затихли. — На тебя никто не будет писать доносов или выговоров, но я подам заявление, чтобы ты стал самостоятельным сотрудником, а с Хиггинса будет снята вся ответственность за тебя. Ты можешь просить у нас помощи, совета, но за себя ты будешь отвечать сам, раз язык за зубами не держишь. Все понятно? — Понятно! Спасибо вам! — Томас тут же закивал. Но мне не понятно! Вообще-то я против такого решения! Я хотел возразить, но разговор вдруг прекратился. Все вернулись к своим собственным делам, а Альберт и слушать не хотел никаких претензий. — Не позволю я новичку лишить нас перспективного сотрудника. Мне осталось лишь смириться. *** Прошло около четырех дней с момента, как Томас стал полноценным самостоятельным Уборщиком. Он все ещё ходил со мной на смены (вообще, мало что на самом деле поменялось), спрашивал советов, всё ещё учился. Но теперь он не спешил со своими доводами и переспрашивал лишний раз, чтобы развеять сомнения. Всё не так просто. И работа не простая. Вот и сейчас мы вместе с Томом зашли в очередную камеру содержания. Всё шло отлично, нужно было лишь убрать остатки жертв и всё! Здесь должна была находиться аномалия, что при свете никак ни на кого не реагировала, поэтому мы спокойно убирались, даже не подозревая, что нас ждёт дальше. — Скоро должно быть перемещение, уже на два дня задерживается. — А ты всегда фиксируешь перемещения? Не устал ещё? — Не устал, куда спокойнее знать где ты находишься, хотя бы страна… Мы болтали и дальше, но чувство тревоги не покидало мою голову. Но лучше отбросить ее куда подальше, чтобы не заразить ею остальных. И так стресса всем хватило на годы вперёд. Вдруг мигнул свет, а уши заложило так, что я будто бы оглох на несколько секунд. Пока я пытался исправить кратковременную глухоту зеванием и надеванием щёк, Томми что-то неразборчиво бормотал. — Сэм, С—сэм… Я услышал глухой удар о пол и наконец-то обернулся на Тома и тут же оцепенел от увиденного У Томаса появилась огромная рана на животе, откуда начало вылезать что-то розовое, пока он вдруг не упал. Кровь была везде. Всё было покрыто красной ужасающей кровью. Томми начал очень быстро дышать, безуспешно пытаясь закрыть зияющую рану в животе. Всё моё тело застыло в ужасе. Я понятия не имел, что произошло и что делать дальше. В голове проносились тысячи вариантов, но все они были бесполезны. Томми умирает. Он умирает. Что мне делать?! — С-с-эм… П-помги. Мне. — Томас с трудом прохрипел эти слова, откашливаясь от подступающей к горлу крови. Паралич вдруг спал, я упал на колени рядом с ним, тараторит разные успокоения и пытался придумать хоть один подходящий план действий. — Все хорошо, не беспокойся, тебе сейчас помогут, тебе помогут, Томми! Только не бойся! Он не отводил от меня взгляда, пока я пытался перекрыть рану рукавом комбинезона. Мои глаза бегали в разные стороны, а руки дрожали так, что я бы и стакана воды выпить не смог. — Томми, только не умирай, пожалуйста… Не умирай, все будет хорошо. Мой голос явно не предвещал ничего хорошего, я старался не выдавать своей паники, но получалось просто отвратительно. — Уборщик ранен, каков план действий? — сухо прошипел в рацию солдат у двери, держа в руке винтовку. Я хотел попросить у него помощи, но вместо этого услышал ответ из рации: — Действовать согласно третьему протоколу. Солдат тут же подошёл к лежащему на полу Томми, оттолкнул меня в сторону и навел дуло прямо к его лбу. — НЕТ! ПОЖАЛУЙСТА, НЕТ! ЕМУ МОЖНО ПОМОЧЬ! НЕ УБИВАЙТЕ ЕГО! Раздался выстрел. Глаза Томми закрылись. Солдат ушел обратно к двери. Кажется, мое сердце остановилось вместе с оглушительным звуком чужой смерти. — Нет! Нет, Томми, очнись! Пожалуйста! Из отверстия во лбу Томми потек маленький ручеек крови, оставляя грязный след. Почему-то мне казалось, что если его вытереть, то Томми очнётся. Из моих глаз падали огромные слёзы, я не видел ничего, кроме собственных слёз. — Томми, пожалуйста… Хотелось кричать. И кричать так громко, чтобы порвались связки. Пусть я никогда после этого не заговорю. Я хочу кричать. Меня кто-то схватил за руки и потащил прочь от тела Томаса, отчего я закричал что было мочи. Я лишь успел ухватиться за нашивку на его форме, оторвав её. Всё словно погрузилось в туман. Все звуки заглохли. Все движения стали медленными. Всё замерло. Часть меня точно осталась в той комнате вместе с Томасом. В руке осталась лишь нашивка с его номером. Только нашивка. А самого Томми больше не было. Даже его тела больше не было. Я и сам не заметил, как пришел в блок рабочего персонала и просто пялился на доску с записанными именами уборщиков. Под каждым именем была написана дата начала работы в фонде, а рядом дата смерти. У Томми не написана дата смерти. Я не хочу писать её. Но он умер. Томми Умер. Его больше нет. Томми Умер. Нет больше Томми. Мне в руку кто-то положил черный маркер. Я записал дату. Четыре месяца. Всего четыре месяца. Шапка. Гаечный ключ. И нашивка.