Толпа малолетних нигилистов

      Шикамару отворил ключом дверь своей квартиры и открыл её, пропуская Ино внутрь. Тишина внутри звучала так, будто жилище в тайне от их с отцом все это время её дожидалось. Она без стеснения скользнула внутрь вперед Шикамару, напомнив о сотне раз, когда она бывала у него раньше. В этом не было ничего особенного: она ходила к нему, он ходил к ней, они оба ходили к Акимичи Чоджи. Иными словами, рациональных причин беспокойно вертеть связку ключей в кармане всю дорогу до дома у Шикамару не было.       Разувшись, Ино по-хозяйски прошла на кухню. Брошенные на полу прихожей дизайнерские балетки выглядели инопланетным артефактом на фоне видавших виды тапочек отца и его собственных пыльных кроссовок. Шикамару заключил, что сами они с Ино вдвоем, должно быть, смотрелись не лучше.       — Что в меню интересного у вас сегодня, официант?       С её лица не сходила широкая горяченная улыбка, глаза светились — ещё чуть-чуть и искры полетят.       — Рамен с кипятком и кипятком. Вас устроит?        — Вполне.       Шикамару хорошо помнил, что до своего увлечения диетами, они с Чоджи подчистую опустошали его холодильник. Отец ворчал, возвращаясь после работы, но Ёшино ставила мужа на место и принималась за новую стряпню — “Опять ты за своё, Нара, это же дети! Им нужно много есть!” Сейчас ему было очевидно, как сильно мать любила Ино и Чоджи: прирожденная, неисправимая наседка — даром, что со стальным характером….Хорошее было время, подумал Шикамару тепло. Но от воспоминания о матери незаживающая рана заныла с новой силой.       — Ты еще держишь связь с Чоджи? — спросил он.       — Нет,— призналась Ино.       — Чего так?       После переезда Акимичи в Киото их связывали только дежурные поздравления с днем рождения, о которых напоминали лишь уведомления в социальных сетях. Это было до того, как она вознамерилась стать королевой школы. Потом она удалила все упоминания об этом ширококостном любителе манги и кулинарии из своих социальных сетей. Словно и не было вовсе этого негламурного пятна в её биографии.       — По моей глупости, — сказала Ино тихо, опустив глаза, — Расскажу тебе в другой раз.       Шикамару хмыкнул, открыл кухонный шкаф, в котором обитал годовой запас быстрорастворимой лапши и услышал смешок за спиной.       — Смеяться вздумала над нашим холостяцким бытом?       — Нет. Мне просто радостно. Будто я вернулась домой после долгого отсутствия.       Шикамару стало не по себе. Его самого не покидало чувство, что он разговорился с незнакомцем на улице и какого-то черта привёл его домой.       Он взял две пачки говяжего рамена и принялся за бесхитростную стряпню: достал из холодильника маринованные в соевом соусе яйца, чесночное масло чили, зеленый лук и оставшуюся с прошлого ужина свинину, покромсал всё крупным ножом и выложил выложил в залитые кипятком тарелки с лапшой.              Ино молча фиксировала каждое его движение. Вдруг стало ещё заметнее, как он за это время вырос и раздался в плечах. Что-то изменилось в том, как он держит спину, как прямо и серьезно смотрит перед собой — внутренний стержень, которым она восхищалась ещё в детстве, становился очевиден внешнему наблюдателю. В груди Ино что-то кольнуло — теперь он предстанет перед всем миром таким, каким раньше его видела лишь она.       В его лице уже наметились черты мужчины, которым он однажды станет — Ино было сложно оторвать глаза от него, таким привлекательным вдруг стало казаться его лицо. Более мужественное и зрелое, без сомнения. Но оно застыло, схватилось как бетон — уже навсегда — в этом стоическом выражении. Сколько всего скрывалось за этим непроницаемой маской, сколько мыслей и страхов, о которых он ей не рассказывал, будучи далеко, и, должно быть, уже не расскажет теперь. Потому что он теперь другой, и она теперь другая. Сделала то, чего не должна была, и стала той, кого он никогда не знал. Щемящая тоска сдавила Ино грудь. Она не могла отделаться от ощущения, что прямо сейчас, сидя рядом с Шикамару, она неумолимо теряла его снова.                     — Здесь же просто миллион каллорий, — пожаловалась Ино, когда Шикамару поставил перед ней тарелку.       — Какой кошмар, — картинно ужаснулся он, но его голос звучал криво. Он пытался вести себя естественно, но ничего не выходило. Словно зритель в первом ряду представления, который не мог увидеть в картонных декорациях дома и деревья.       Ели они медленно, переговариваясь о чем-то, что не имело никакой значимости. Бывают такие разговоры. Их необходимо поддерживать во что бы то ни стало, какими бы поверхностными не были выдаваемые друг другу реплики, ведь оба знают: когда они прервутся, их перестанет что-либо связывать. Было что-то чудовищно неправильное в том, чтобы говорить так с Ино.       Жуя лапшу, Шикамару украдкой глядел на неё и тоже подмечал произошедшие с ней изменения. Она стала более серьезной — если это слово ней хоть как-то применимо. В её манере говорить и слушать чувствовалось: что что-то в ней сломалось и срослось, приняв новую причудливую форму. Получившаяся фигура была незнакомкой для Шикамару.       Как и раньше, Ино много болтала, изо всех сил пытаясь поддержать чахлый разговор, но то и дело робела, словно боясь сказать что-нибудь лишнее. Наконец она выдохлась и умолкала. Кухня погрузилась в неуютную тишину. Одни только палочки легонько постукивали о дно мисок. Шикамару поймал себя на том, что не знает, как вести себя с ней. Они должны были быть лучшими друзьями, так почему же его не покидает ощущение, что они и вовсе не знакомы?       Расправившись с обедом и загрузив грязные тарелки в посудомойку, Шикамару вытащил из кармана школьного пиджака пачку сигарет и позвал Ино на балкон. На большой город уже начинал срываться вечер, он закурил от зажигалки, глядя на горизонт.       Высотка Шикамару стояла на холме, по склону которого, словно светлячки, уже начали зажигаться огоньки в окнах зданий поменьше. Крохотный парк с синтоистским храмом отделял частный квартал, светящийся то тут, то там голубым неоном персональных бассейнов, у которых ещё можно было рассмотреть отдыхающих после рабочего дня горожан. Частные дома ползли вверх по соседнему холму, за которым виднелись покатые плечи гор. На западе тускло розовел закат. Ино помнила, в ясную погоду с этого балкона можно было даже увидеть море.       — Помнишь мы сидели на этом балконе и придумывали, как станем самыми влиятельными людьми в мире? — с улыбкой спросила она. Он отдал ей должное. Со свойственным ей упорством она всё ещё пыталась сделать так, чтобы оба чувствовали себя комфортно. Как раньше.       — Это ты придумывала, — сказал Шикамару, выпуская бледный дым в голубые сумерки, — Я уже тогда хотел, чтобы меня просто оставили в покое.       Ино хихикнула. Воспоминания, от которых тепло.       — Ты всё ещё веришь, что станешь суперзвездой? — спросил Шикамару.       Она легонько толкнула его в плечо, отпустив искру беспечности в вечерний воздух.       — Почему бы и нет? В этом мире нужно хоть во что-нибудь верить.       Он заглянул в её лицо, пытаясь понять, говорит ли она серьезно или только напускает на себя драматический аллюр. Ино смотрела на него в ответ, широко раскрыв свои искрящиеся чем-то светлым и тоскливым глаза. Словно пытаясь задержать момент, хрупкий фрагмент будущего воспоминания. Прежде чем она отвела глаза к горизонту, Шикамару успел понять, что она очень одинока.       Впервые с того момента, как она переступила порог его квартиры, разговор походил на что-то действительно личное. Разговор о прошлом. Вот они кто теперь, с глухой жаждой подумал Шикамару. Груда сваленных друг на друга воспоминаний.       — Вы, говорят, ходили в кино с президентом студсовета? Темари, кажется, — буднично спросила она.       — Чего ты это спрашиваешь? — его голос прозвучал суше, чем обычно. Ино видимо смутилась, но продолжила так же непринужденно:       — Стало интересно. Я надеялась, от тебя самого побольше узнать. Раз мы теперь снова друзья.       — Вы нам так вынесли мозг на бранче, что самое то было идти смотреть чешскую ретро-психоделику, — нехотя признался Шикамару.       — Между вами ничего нет? — спросила Ино.       Он поймал себя на сильном раздражении. Какое ей вообще до этого дело? Не должна ли она допрашивать Учиху или ещё бог знает кого?       — Нет.       Такое нет могло означать только «Не желаю отвечать на твои дурацкие вопросы». Ино, пораженная, словно от пощечины, отвернула лицо в сторону, и Шикамару сделалось ужасно стыдно. И с чего меня вдруг так выбесил этот вопрос? — подумал он. То было невинное любопытство одного близкого друга к другому. Не стоило так реагировать. Как будто новый знакомый в баре, набравшись, сказал бестактность.       — Извини… — пробубнил Шикамару себе под нос.       — Да ладно.       В комнате Шикамару ничего не изменилось, мебель и декор стояли на своих местах, так же как в воспоминаниях Ино. Приветствую вас, о свидетели ушедших дней.       — У тебя новый телескоп! — воскликнула она, едва войдя. По тому, как Шикамару смущенно потрогал затылок, она поняла что он не ожидал, что она запомнит. На мгновение была собой очень довольна, и стала спрашивать его про звезды, надеясь, что это поднимет ему настроение — астрономия была тем малым, что связывало Шикамару с отцом. После того, как не стало Ёшино.       Он видимо ободрился, и Ино внимательно вслушивалась во вновь открывшиеся факты о Юпитере и Сатурне, не понимая ни слова, а затем он стал рассказывать, как со своими канадскими одноклассниками ездил на космодром.       — Был у нас в классе один парень... Ужасно напоминал Наруто в его худших проявлениях. Я из-за этого страшно скучал по Узумаки, — с усмешкой признался он.       Шикамару продолжил рассказывать ей о своих приключениях в Канаде, и чем больше она его слушала, тем более одинокой себя чувствовала. Мысль, что у него была жизнь, новая, отдельная от неё, неожиданно ранила Ино.       Они расположились за компьютерным столом и стали решать домашнее задание по физике. Ино чувствовала себя самозванкой. Со старым другом в его старой комнате, она была новой — той, что он не знал, и, быть может, даже не захочет знать. Он видел мир, завёл новых друзей и уже становился тем, кого раньше в апатичном юноше она могла лишь угадывать. Тупым безжизненным взором Ино глядела в тетрадь, не зная, как взять себя в руки. Часы тикали медленно, напоминая о каждом мгновении, которое безвозвратно потеряно или только будет, сейчас или завтра. Потому что это уже предрешено.              — И как ты прошлый семестр закрыла? Здесь же все неправильно, начиная с условия, — хмуро сказал Шикамару, пробежав глазами по её тетради.       — Я сегодня не в форме, что поделать, — нарочито бодро ответила она, но Шикамару уловил едва различимую нотку фальши в его голосе. На всём свете он был единственным, кто был на это способен.       — Выкладывай, что случилось, — сказал он.       Она поймала его взгляд и растерянно смотрела в его глаза, серьезные, умные.       — Заметил, — наконец констатировала Ино.       — Такое не заметишь.       С секунду Ино молчала.       — Я боюсь, что ты меня осудишь. Я сделала слишком много ошибок, — призналась она тихо.       — Ты? Ошибки? И как только умудрилась.       — Об этом я и говорю, — вздохнула она.       Она поднялась со стула и мягко, словно лист бумаги унесенный порывом ветра, упала на кровать уставилась в потолок, крепко прижимая его подушку к груди, бугры которой угадывались под форменной школьной блузкой. От этой сцены прошлый Шикамару бы забыл как дышать. Нынешний же молча глядел на неё и ждал. Тысячелетия существования рода человеческого навалились своим весом на эту затянувшуюся паузу. Настенные часы в гостиной чинно отсчитывали секунды. Они умерли, нерастраченные, и упали к миллионам других, проведенных порознь.       — Ты должен кое-что обо мне знать, — сказала она медленно. Её голос дрогнул, словно мгновенно лишившись какой-либо опоры, и внутри у Шикамару всё заледенело. — Я сделала кое-что ужасное.              В голове Ино промелькнула шальная мысль: сейчас, в последний момент, она могла бы свести это в шутку, чтобы сохранить статус кво. Почти уже открыла рот, но рвано вобрала носом воздух и начала свою исповедь. Так бросается со скалы самоубийца.       — Я знаю, что говорят про меня.Ино Яманака влюбляется в первого встречного-поперечного, кто ей только слово доброе скажет. Стоит только пальчиком поманить, и она кидается в объятия. Надеется на любовь, которой ей не давали в детстве. И всё в этом духе, можешь представить. Слухи бывают такими жестокими, Шикамару. Но большая часть — всегда правда.       Она замолкла. Шикамару, сконфуженный, ждал. Он не мог припомнить, видел ли когда-нибудь Ино в таком состоянии.       — Это произошло вскоре после того, как ты уехал. Мне было паршиво, так паршиво — словами не передать. Ты исчез, бабушка медленно умирала, отец и дед как с ума посходили. Ко всему прочему, ко мне начали цепляться одноклассницы. Травить, наверное, было бы точнее. Каждый день вместо обеда я закрывалась в туалете и ревела весь перерыв.Не жалей только меня, умоляю. Меня нельзя жалеть.       Однажды на физкультуре играли в баскетбол с девочками из параллельного класса. Энергии ноль, играла я из рук вон плохо. Одна из девочек сострила по этому поводу, сказала что-то про мою худобу. Похудела я тогда жутко, так что вышло даже очень остроумно, не спорю. Это было не впервые. Но в тот момент меня осмеяли все. Даже парни, сидевшие на скамейке, учитель и тот хихикнул. Сволочи. Скалились, как шакалы. А я стояла и думала, да, неужели это теперь моя судьба? Позволять всем подряд обращаться со мной, как вздумается? Ну уж нет. Лучше быть тварью, чем вещью. И я со всей силы швырнула мяч прямо в её мерзкое лицо. Кажется, сломала ей нос и была страшно этим довольна.              Её родители тут же примчались к директору, грозили полицией. Потом услышали мою фамилию и подостыли — я тогда поняла, что на самом деле значит быть Яманакой. Асума-сенсей убедил директора не принимать против меня никаких мер, так что до деда и отца этот инцидент даже не дошёл. Он меня, можно сказать, прикрыл, взяв под личную ответственность. После этого случая я часто стала оставаться после уроков, чтобы поговорить с ним. Асума так хорошо умеет слушать, ты же замечал? Он позвонил деду и убедил его отправить меня работать с психологом. Для меня до сих пор загадка, как у него это получилось: Инохару из той породы стариков, кто верит, что родительская порка сделала их достойными людьми, психология — псевдонаука, а сами они всегда правы.       Тогда я поняла, что Асума особенный. Он всегда был на моей стороне. Всегда был ко мне добр. Всегда был рядом, когда мне это было нужно. Он пытался защитить меня от собой себя. И я — что бы ты мог подумать? — решила, что это любовь.       Шикамару почувствовал себя так, будто температура в комнате упала на пару градусов, по рукам поползли мурашки. Он боялся даже представить продолжение этой истории.       — Сейчас об этом мерзко вспоминать, но я спешила домой и до поздней ночи зачитывалась историями про учениц и учителей. К его урокам готовилась, как экзаменам: для меня было жизненно важно заслужить его одобрение. Я подтянула оценки и перестала бросаться на людей. Асума был мной доволен. Но моей больной голове этого было не достаточно. Я жаждала взаимности.              Ино замолчала. Раскачивался в разные стороны трос, по которому она шагала, пытаясь не смотреть в пропасть под ногами. Шикамару физически ощутил, как сложно ей давалось каждое слово.       — Однажды я набралась храбрости и попыталась его поцеловать. Он меня оттолкнул. Сказал, что если я выкину ещё что-то в этом роде, он прекратит наше общение раз и навсегда. Но ты же меня знаешь — я на полпути никогда не останавливаюсь. Что ж, как оказалось, Асума свои общения тоже выполняет всегда. На следующий день нам объявили, что он ушел во внезапный отпуск и оставил наш класс другому классному руководителю. Я снова почувствовала себя брошенной. И сделала худшее из того, что когда-либо совершала. Тем же вечером я пришла к деду в слезах, сказала, что Асума… Она смотрела потолок, Шикамару облизнул пересохшие губы. Заледеневшая кровь с трудом текла по венам.       — Что Асума… что?       — Пытался меня изнасиловать.       Шикамару почувствовал, как земля уходит у него из-под ног, и пошатнулся бы на месте, если бы уже не сидел. Он не мог поверить в то, что слышал. Это неправда. Это должно и не может быть правдой.       Ино поднялась на кровати, сжалась в комок, спрятав лицо в подушке и невидящим взглядом смотрела перед собой через прикрывающую глаза челку. Несколько бесконечно долгих мгновений протекли мимо, пока Шикамару всматривался в её фигуру, а она не осмеливалась показать ему свое лицо. Медленно к нему возвращался голос. — Что потом? — спросил он холодно.       — Из школы Асуму попросили уйти, чтобы избежать скандала. Не получилась. В классах, в которых он вёл, началась массовая истерия. Впечатлительные школьницы стали приходить толпами к директору и докладывать о том, что Асума якобы сказал им что-то двусмысленное. Он все это записывал в специальное досье, которое потом передал полиции. Обыск дома, пара ночей в камере. Всё, что у них на него было — одно моё слово. Но что такое слово какого-то учителя против слова внучки Инохару Яманаки.       — Что дальше?       — Я призналась, что соврала. Его выпустили. Никогда не забуду, как он посмотрел на меня, когда мы пересеклись в коридоре в полицейского участка.       Она затихла, вспоминая. Оглушительная тишина. Только часы в гостиной продолжали безжалостно отчитывать невыносимые секунды.       — «Это не ты, Ино. Ты лучше всего этого», — её голос, пустой и спокойный, наконец дрогнул, надломился, в шепоте зазвенели слёзы, как шум воды на дне колодца, в который, звеня цепью, плашмя ударилось брошенное ведро. Было слышно, как она сдерживается, чтобы не разрыдаться, — Так он сказал. Несмотря на то, что я сделала, он всё ещё в меня верил.       — С Асумы сняли все обвинения, но исправить ничего было нельзя. Работы у него больше не было и никогда не будет. С одним только упоминанием о подобном скандале дорога в образование ему закрыта навсегда. Его жизнь была разрушена. Я её разрушила.       У Шикамару кружилась голова. Он явственно помнил это ощущение — тот же болезненный белый шум заполонил его голову, когда он, борясь с пеленой перед глазами, отчаянно вчитывался в заключение о смерти Ёшино, а его разум упорно отказывался верить в то, что он видел.       — Моя семья выплатила ему компенсацию за моральный ущерб. Потом я убедила отца и деда, что мне необходим Асума. С тех пор он у нас на зарплате. Работает моей нянькой: встречает со школы, разговаривает со мной, ходит на родительские собрания. Делает вид, что это всё нормально. Что это не жалкая пародия на жизнь, которую я у него украла.       С минуту она молчала, затем сделала глубокий, тревожный вздох и, набравшись храбрости, посмотрела на Шикамару со смесью надежды и подступающего отчаяния.       Как и многие люди, слишком хорошо привыкшие обманывать, она переоценила эффект, который произведет правда. Правда ничего не могла ничего исправить. Ни к какой ране её не приложишь и никакую горечь ей не запьешь.              Как и тогда, когда Шикамару обнаружил в отцовском столе истинную причину смерти матери, Шикамару не знал, что делать с этой информацией. Откуда он мог знать? Все было так хорошо и просто. Пару дней назад, на вечеринке Хинаты Хьюги, они дали друг другу обещание на мизинцах снова быть друзьями — вернуться туда, где закончили. Наивность этого намерения сейчас жгла Шикамару лицо, кислотой съедала глаза. Это — не Ино, которую он знал. Это кто-то другой, незнакомый, опасный. Ино, которой он дорожил, не была способна на нечто настолько чудовищное.       — Скажешь что-нибудь? — спросила она осторожно.       — Я не знаю, что сказать, — ответил он.       — Понимаю. Я уже ухожу.       Он не стал её останавливать. Захлопнулась входная дверь. Он сидел, не шевелясь. Ещё медленнее отсчитывали секунды часы в гостиной. Квартиру окончательно поглотила темнота. Внутри Шикамару сделалось совсем холодно.