История Т или ха-ха-ха ну охуеть смешная шутка поменяй ты его блядь

*** Сексуальность их ванной комнаты развивается постепенно. Сексуальность их ванной комнаты начинает развиваться по стечению обстоятельств. [Em Am G G Em Gm Am Em F Em Dm Em C Dm G Am] [четыре раза вниз] Однажды утром, которое наступает только после полудня, Тим рыщет по дому в поисках сигарет, погрузившись в мечты о вредоносных испарениях в тот же момент, когда сознание к нему вернулось, Тим рыщет, но находит только пустые пачки, и гнев внутри него возрастает, расширяясь, и делает он это быстро, так что Тим бросает свою экспедицию и стучит в дверь ванной, которую занимает рано просыпающийся кальмар, и терпеливо ждет его ответа, терпеливо объясняет ему, зачем стучал, и дверь неуверенно приоткрывается, а затем восхитительно полная пачка сигарет оказывается в руке Тима, Джинджер впихивает ее ему в пальцы свои нерешительным щупальцем. [323 468 8496 рояльная богиня] — Что происходит? — спрашивает Тим в то же мгновение, не давая ему закрыть дверь, которую он открыл так боязливо. — Ты чем там занимаешься? Джинджер бросает на него короткий взгляд, вздыхает. — Тим, — говорит он, как будто его имя проливает свет на любую тайну. Тим наклоняет голову набок и улыбается. — Впусти-ка меня, — говорит он, применяя силу и к материально выраженной форме Джинджера, и к его сущности. — Я хочу посмотреть. — Тим, — повторяет Джинджер, но извергает он звуки речи зря, боеголовка уже просунула свой безобразный нос в комнату, выстеленную плиткой. — У меня скоро встреча. — Ага, а мне скоро придется делать занудные звонки и разбираться со всякой занудной ерундой, с которой я по телефону нихуя не разберусь, так что и для меня все закончится занудными, блядь, встречами, — озвучивает Тим свое непомерно длинное возражение и захлопывает дверь ногой. — Давай уже, не буду я тебя лапать. Я просто посмотреть хочу. [девяносто шесть, блядь, в конце там девяносто шесть, ты, старый маразматик] [запиши его уже] — Блядь, — озвучивает Джинджер свою компактную фрустрацию. — Ладно. Блядь, ладно, заходи. Так что Джинджер медленно спускает с себя боксеры, которые он поспешно натянул, когда Тим постучал в дверь, и садится на унитаз, на котором и сидел, пока Тим не начал тарабанить, а Тим поспешно вытягивает из пачки сигарету, вкусить которую он так мечтал, и опирается спиной на стену, готовый к незамедлительному улучшению настроения, которое принесет ему больная на голову спасительная благодать, так как просить он ее вообще не стесняется. Затем Тим вдыхает вредоносные испарения, столь дорогие его сердцу, и таращится на морское создание, которое дорого его сердцу еще больше, и Джинджер сначала лишь испытывает его терпение, которое он все же отрастил себе за прошедшие годы, энергично упражняясь, сначала Джинджер только ерзает, дергает конечностями, которые никак не могут успокоиться, и бросает взгляды на каждую поверхность и каждый предмет, находящийся в ванной, но избегает смотреть на присутствующего там хищника, он не владеет искусством тактики, он транслирует неловкость всей своей фигурой, и все оттенки красного пятнают его бледное лицо один за другим, затем он наконец-то смиряется с судьбой, предопределенной для него лично Тимом, и делает то, что он пытался сделать, пока Тим его не прервал, и снова испытывает его терпение, но теперь иначе, ведь утреннее раздражение Тима сменяется его преступным интересом к людоедству, который легко в нем возбуждается в любое время суток, Джинджер производит последовательности постыдных звуков, шумно дыша и напрягаясь, и все оттенки красного пятнают его бледное лицо синхронно, а Тим ощущает, как что-то пробуждается у него в груди — и у него в штанах, как что-то несет смерть и подает признаки жизни, он ощущает, как рот у него переполняется кровью, и присоединяется к Джинджеру в деле сжимания рук в кулаки, но сохраняет неизменной свою отстраненную позу у стены, он забывает вдыхать вредоносные испарения, о которых так мечтал всего лишь несколько минут назад, и погружается в больную на голову спасительную благодать, которая моментально улучшает ему настроение и помогает справиться с занудством, ожидающим его, превращает скуку в воодушевление, Тим воодушевляется, но оставляет свои восторги при себе, как держит он при себе и свои лапы, он лишь целует Джинджера в лоб, когда тот заканчивает со стоявшей перед ним смущающей его задачей, он делает несколько быстрых шагов к нему, когда взгляд Джинджера наконец-то признает его хищное присутствие, когда Джинджер переводит взгляд на него и тут же отворачивается, так же стремительно, как Тим к нему шагает, именно потому, что Тим к нему шагает, и все же Тим успевает заметить изменения в выражении его лица, Тим развеивает его беспокойство, выполняя обещание, и лишь целует его в лоб, не лапает его. — Спасибо, — говорит Тим, целуя потный лоб Джинджера, и выходит из их пока довольно скромной ванной комнаты, приступая к замысловатой нарезке съестных припасов на кухне, он готовит завтрак для Джинджера и курит, проглотив свой, он снова пускается в мечты о табаке — и воплощает идентичные мечты Джинджера в реальность, когда тот заходит в кулинарный рай несколькими минутами позже. Несколько дней спустя Тим повторяет шаги по углублению сексуальности их ванной и продолжает их повторять снова и снова, непреклонно и в основном молчаливо, он повторяет эти действия, пока такой уровень психического нездоровья и извращений не становится привычным, а извращения — их постоянным занятием, Тим стоит, прислонившись спиной к стене, примерно через день, бесстыдно наблюдая весь постыдный процесс, который Джинджер разделяет с ним в рамках недавно сформированной традиции, он держит руки при себе и не лапает его, лишь оставляет поцелуи на его потном лбу, не касается он и своего члена, негнущегося и выполняющего роль телесных наказаний, только его рот заслуживает чего-то более приятного, так как сигаретный дым находит в него короткую дорожку, другие же его внутренние бездны заняты мечтами о совсем иных вещах, пока сам Тим никак себе не помогает, только курит, слушает и наблюдает, только тонет, плененный вкусом сущности Джинджера, проступающим на языке, он шевелит этим языком, после того как Джинджер заканчивает подавать себя ему, и производит на свет малочисленные фонемы, благодаря его и выходя из ванной, чтобы отправиться в другие помещения, выходя из нее на трясущихся ногах, но с недрогнувшей решимостью, Джинджер через день впускает его внутрь, позволяя ему проследовать за ним туда, позволяя ему смотреть, как он сидит на унитазе, он повторяет свои намеренные и непроизвольные движения, развлекая Тима, так как он не может сделать иначе, он спускает боксеры и вертит в руках все, до чего может дотянуться, пачки сигарет и рулоны туалетной бумаги, грязные носки и занудные книжонки, край собственной алкоголички, которая совсем истрепывается под его перепуганными пальцами, и взгляд его посещает каждую поверхность в ванной, падает на каждый предмет в ней четырнадцать миллиардов раз, и хищная фигура Тим тоже постепенно зарабатывает его внимание к себе, представая перед ним во всей своей красе, рожденная его же робким взглядом, признанная, принятая, получившая разрешение существовать, хищная фигура Тима источает противозаконный интерес каждой линией и формой, каждым химическим и физическим свойством, пока Джинджер обливается потом, пока он распространяет вокруг себя жар, волнение, рваное дыхание и все оттенки красного, и еще другие, более материальные субстанции, заполучить которые Тим туда и пришел, Джинджер переворачивается на сковороде, как ароматная и аппетитная, такая привлекательная, магнетическая, блядь, уличная еда, он извивается на ней прямо перед слюнявой пастью Тима, доверху набитой голодными зубами, пока Тим не побеждает гравитационное притяжение, пока Тим не выбирается из притягивающего его к Джинджеру силового поля через дверь ванной, вручая ему свою благодарность после того, как Джинджер в очередной раз вручил ему себя. Может, только на шестой или седьмой раз, Тим не помнит точно, только тогда он проигрывает силе тяготения и перестает сопротивляться фундаментальному взаимодействию. Впрочем, это поражение его вообще не огорчает. — Спасибо, — говорит он в тот день, так же, как и раньше, сделав несколько быстрых, нетвердых шагов к Джинджеру и проведя ритуал лобзаний над его лбом, он говорит это, готовый приступать к выполнению других своих святых обязанностей. — Тим, — тихо произносит Джинджер, как будто его имени хоть когда-либо было достаточно, чтобы его остановить, но в этот раз его все-таки достаточно. Джинджер произносит его имя, и Тим замирает, нависая над ним, словно башня, на незначительном растоянии, Джинджер все еще сидит на унитазе со спущенными трусами, болтающимися вокруг лодыжек, он все еще дышит тяжело, потный и залитый краской, он все еще явно чувствует себя покрытым гораздо большим количеством дерьма, чем есть на самом деле, и Тим стоит перед ним, не двигаясь и словно цепенея, сила притяжения удерживает его на месте, и Джинджер тоже касается его, гораздо более нежно, чем звенящее напряжение, он поднимает подрагивающую руку с дрожащего бедра и проводит ей по ткани, скрывающей изнывающий, блядь, член Тима, криминально твердый у него в штанах, Джинджер смотрит вверх, на перекошенное лицо Тима, криминально ошалевшее и ничем не скрытое, он проводит бестолковыми, отчаянными пальцами по его стояку и с усилием сглатывает. — Чего? — спрашивает Тим, отзываясь вибрацией, пробирающей его металлическую оболочку от этого касания, отзываясь алчным тоном своего вопроса, который вырывается из его сдавленной глотки, Тим забывает о плане побега и о спасении, сдается на волю гравитации и тоже тянет Джинджера к себе, и тяге этой Джинджер никогда не мог и не хотел противостоять. — Я хочу… Я тебе отсосать хочу, — отвечает Джинджер, предлагая обмен твари, охотящейся на живых существ, и в протянутой ладони его нет ничего, кроме любви и привязанности к нему, это его единственное богатство. [90 ≤ Z ≤ 100 и 2Z — N = 43 ± 2] — Милости прошу, — говорит Тим, тут же заключая сделку, их интересы идеально совпадают, Тим заводит загребущие руки на спину, переплетая пальцы и предоставляя Джинджеру полный доступ к тем чертогам, где он хранит свои кошмарные сокровища, позволяя ему гладить свой заточенный в штанах стояк через ткань, а затем — расстегнуть ширинку и освободить истекающего смазкой заключенного, и его щупальца такие нежные, такие беспокойные, они боятся собственных движений, Тим позволяет ему ласкать свое черствое, грубое лицо глазами, свой вскипевший череп, и глаза Джинджера такие теплые и темные, полные ужаса по отношению к тому, что они видят, и у них есть на то отличная причина, Тим прикладывает невероятные усилия, чтобы не свалиться на пол, чтобы не столкнуться с ним прямо там, и не мешает Джинджеру снова дотронуться до своего члена, теперь губами, и они такие мягкие и преданные, такие привязанные к тому, вокруг чего они растянуты, сам же Джинджер стонет в ответ на его щедрость, и звуковая волна подталкивает Тима к высказыванию дальнейших требований. — Волосы, — говорит он и жалует Джинджеру улыбку, раскалывающую его зубастую морду пополам, а Джинджер тут же переполняется желанием ему угождать, он устраняет все преграды и препятствия, убирая разметавшиеся пряди за уши, показывая Тиму идущее трещинами лицо, и этот вид вдохновляет Тима продолжать делать предложения. — Спина, — говорит он и награждает Джинджера клокотанием, с которым кровь начинает хлестать из его сдавленной глотки, и Джинджер задирает алкоголичку на своей нарушающей биологический порядок спине, а Тим обнажает зубы, увидев неприкрытую ничем кожу и невозможные, не должные существовать позвонки, он таращится на них, прослеживая взглядом изгиб приводящего его в бешенство позвоночника Джинджера и сжимая руки в кулаки у себя за спиной, сочиняя мелодии под ритм, в котором Джинджер двигает головой, под сбивающийся, неровный ритм, ведь в голову Джинджера влетела огромная боеголовка, Тим восхищается и его нагим лицом, его раскрытым ртом, настежь распахнутыми внутренностями, он кусает губы своими острыми, кровожадными зубами, он впивается ими в стон Джинджера, которым тот реагирует на его подарки. [атлант и аксис] — Подавись, — говорит Тим и опускает все остальные слова, не упоминает он ни сырого мяса, ни соленых слез, ни боли и мучений, ни счастья с удовольствием, он опускает все, что получил и получает, и получит еще четырнадцать миллиардов раз, и все же вырывает все неупомянутое из Джинджера, и спина Джинджера, украшенная задранной алкоголичкой, напрягается, плечи Джинджера, расписанные растрепавшимися прядями волос, напрягаются, горло Джинджера, такое же сдавленное, как и горло Тима, тоже напрягается, и стремления Джинджера безупречно отражают греховные намерения Тима, Джинджер напрягает свое тело и толкает его вперед, навстречу члену Тима, забирает его так глубоко, как только может, и дальше, глубже, и слезы бегут по его лицу, желает он того или нет, а Тим упивается ими, упивается тем, как он давится его плотью, пусть выступление его и неумело, неуклюжие усилия, которые он прикладывает, только эскалируют его блаженство, они вызывают в нем соизмеримое усердие. Джинджер просит этого надрыва, не прибегая к использованию фонем, обращаясь к языку их естественного места обитания, его щупальца взлетают вверх по бесконечно плотному телу Тима и слепо ищут чего-то, алкают быть пойманными в капкан, захваченными в заложники, уничтоженными и сметенными с лица земли, страстно хотят быть любимыми, желанными, хотят поддержки и сотрудничества, сам же Джинджер не озвучивает этих просьб, сам Джинджер ничего не произносит, а Тим расплетает пальцы и перестает держать руки за спиной, он хватает ими ждущие ответа ростки плазмы и сжимает их без всякой жалости, вкладывая все свое отсутствующее сердце в это дело, вкладывая в него всего себя и весь свой опыт. — Глотай, — говорит он, смакуя слезную реакцию Джинджера на его труды, и Джинджер выполняет его приказ, удовлетворяет его требование, он давится спермой Тима и рыдает, задыхаясь от боли, а Тим поглощает его сырое мясо, его уязвимую суть, которую Джинджер позволяет ему жрать, он скрипит зубами, беспощадный, смертоносный, и выпадает изо рта Джинджера, истощив все запасы плутония у себя в груди, он делает шаг назад и собирает соленые капли с разбитого вдребезги лица Джинджера, запихивая блуждающие пальцы между его раскрытых губ, скармливая ему свой собственный десерт, десерта Тиму не достается, ведь Джинджер слизывает свою боль и свои мучения с пальцев Тима, не в состоянии выражать свою ебаную благодарность ему, ведь голос у него настолько же потерялся и пропал, насколько пропал и потерялся он сам, он все же выражает свою преданность ему, целуя блуждающие пальцы Тима после того, как слезы исчезают с них, выпитые или испарившиеся, а Тим расчесывает его мокрые волосы, водит по ним рукой, источающей бурную энергию, Тим издает смешки каждый раз, как у Джинджера перехватывает дыхание, как Джинджер вздрагивает всем телом, как Джинджер вжимается своей безмозглой головой в его тело, которое Тим вкапывает в землю, чтобы оно осталось стоять там перед ним навечно. Сексуальность их ванной возрастает гигантским скачком через шесть или семь дней после этого, Тим не уверен насчет конкретной даты, он, в отличие от Джинджера, не склонен считать все подряд, зато он склонен продолжать свои наблюдательные визиты, он стоит там, опираясь на стену спиной, и молча курит со стояком в штанах, с изнывающим от напряжения членом и стертыми в пыль зубами, натянутыми мышцами, плутоний распирает его тело, мечтая вырваться наружу, страсти Тима бурлят внутри него, находя внешнее выражение в его бесконечно плотном теле, а Джинджер сидит на унитазе и смотрит на него теперь каждый раз, он позабыл, забросил и покинул все поверхности и все предметы, он смотрит только на него, и его руки дергаются, лежа на коленях, он искусывает губы и опасливо отводит глаза, отводит их прочь от своих собственных чертогов, где он хранит отвращение и стыд и ненависть, обращенные в неверном направлении, векторы сбиваются с пути, бродят промеж деревьев леса, в котором заплутал и Джинджер, глаза его полны волнения и страха и идиотского смущения, которым не место в этой комнате, не место в этом мире, глаза Джинджера находят тропку в порочные чертоги Тима, он проникает внутрь через широко распахнутые двери, и Тим стоит смирно и все терпит, Тим стоит смирно и все ему дает, признанный и получивший разрешение существовать, Джинджер же с большим трудом принимает его незначительные, недостаточные жертвы, и Тим настойчиво приглашает его быть посмелее, ведь сначала он сам был приглашен, они оба беспрекословно следуют движениям грязного ритуала, они оба теперь и зритель, и кино, и Джинджер опорожняет кишечник перед Тимом, несмотря на то, что это занятие делает с ним, а Тим вытаскивает внутренности из себя, показывая, что занятие Джинджера делает с ним. Прорыв свершается в тот день, который Тим не отмечал в календаре, и ритуал их тоже оказывается попран. И в кои-то веки, вина Джинджера в этом тоже есть. Тим следует за ним в ванную тем утром, закрывая за ними дверь и занимая свой привычный пост, занимая рот сигаретой, и проснувшийся с первыми петухами стояк бодро натягивает ему штаны, а Джинджер занимает свое место на унитазе — и штанов на нем нет, а сигаретную пачку он еще мнет в руках, спустив боксеры, он немного поднимает голову, и взгляд его скользит по неподвижной фигуре Тима. Джинджер продолжает возиться с пачкой какое-то время, опуская голову, затем коротко смотрит на Тима, откладывая сигареты в сторону, вздыхая и медленно поднимаясь, на что Тим хмурится, но длится это лишь недолгую секунду, так как встает Джинджер только для того, чтобы полностью снять боксеры, чтобы стянуть с себя и майку, и неуверенность, сомнения видны в каждом его движении, как видны и кривые, искореженные формы, на которые раскалывается лицо Тима, были бы видны, но нет, так как Джинджер не выступает им свидетелем, взгляд его, который был прикован к Тиму последние шесть или семь дней, теперь он его отводит, он снова садится и ерзает неловко, шумно дышит и оборачивает нерешительное щупальце вокруг постепенно твердеющего члена, другая же его дрожащая рука сначала просто преумножает хаос, подергиваясь на коленях, но затем она вычисляет курс и отправляется в верном направлении, ложась грудь, Джинджер проводит пальцем по соску и выдыхает стон, и Тима начинает колотить с гораздо более высокой амплитудой, чем путешествующую конечность Джинджера, электрические разряды пронзают его тело, а боеголовки у него в груди растерянно снуют по небу, не зная, на что им нападать, Тим думает, что ему остались лишь считанные секунды, что хуже уже не может стать, совершая довольно значительную ошибку в своих оценках. Тим совершает ошибку, так как ситуация быстро принимает совсем уж дурной оборот, катится под откос — и с ветерком, Джинджер напрягается на несколько секунд, каменеют его плечи, руки и живот, его ноги и даже его извращенские ступни, все его тело напрягается, а затем он отпускает себя и делает то, что побуждает Тима таскаться за ним в ванную, он исторгает из себя субстанцию, которая представляет для Тима особый интерес, и его дрожащая рука все еще дрожит у него на члене, двигаясь чрезвычайно медленно и спотыкаясь, другая его дрожащая рука продолжает свою поездку по груди, и Тим видит алые пятна на его лице, видит он стыд и страх, волнение, обильно распускающие бутоны на коже, видит он и его естественный порыв сбежать куда подальше, спрятаться, видит его во всей его фигуре, однако естественный порыв застыть на месте, смирно, и терпеть, выигрывает бой, и Джинджер упрямо остается стоять у позорного столба, опорожняя внутренности и выворачивая наизнанку те чертоги, где хранится его сущность, его нежность, он пытается извлечь из себя и оргазм, пока Тим льнет к стене, вжатый в нее серьезностью пошедшей под откос ситуации, в которой он находится, вжатый в нее гравитацией, которая незамедлительно меняет вектор и теперь властно тянет его к единственному объекту, который присутствует в воспринимаемой им вселенной, Тим завидует невероятному терпению Джинджера, резервуары его воли и его решимости истощены, разграблены, ведь притягательная уличная еда помешивает сама себя прямо перед его глазами, которые вот-вот взорвутся, а глаза Джинджера, ну, он предпринимает еще один шаг по ликвидации и Тима, и самого себя, и поднимает их, смотрит на него, и Тим теряет последние остатки разума в то же самое мгновение, пока Джинджер дрочит и прощается со своими, Тим тоже делает шаги, эти свои резкие, исступленные шаги к нему навстречу, он излучает радиацию и катапультирует цепочку непристойных бомб из пасти, срываясь и теряя всякое самообладание, падая по спирали вниз, на пол, прямо между трясущихся ног Джинджера, сталкиваясь с его костлявыми коленками и с негостеприимно твердыми плитками, устилающими пол, разбивая уже свои коленки и совершая подвиги, требующие огромных сил и великолепных навыков, он управляет навигационными системами, которые работают на самом минимуме, и держит свои укрощенные руки при себе, хватает ими горсть собственного изнывающего члена через ткань штанов и свою нижнюю челюсть, впивается пальцами в зубы с деснами, растягивая пасть насколько можно широко, его акулья морда зависает на незначительном расстоянии от члена Джинджера, и близость эта выкручивает его, выжимает даже крепче, чем его собственная рука на члене, а распахивающийся от удивления рот Джинджера затмевает даже близость, Тим таращится в его ошеломленное, шокированное лицо, а Джинджер пялится в его ошалелый, гулко рычащий, зубастый зев, наблюдая его самые сокровенные стремления, рука Джинджера запинается у него на члене, а другая берется совершать убийства, военные преступления и геноциды, Джинджер пропихивает ее между дрожащих бедер и жалко стонет под собственным неряшливым, перепачканным касанием, зарабатывая себе трибунал, вершить который над ним будет Тим, он твердит имя Тима, умоляя обратить на него внимание, как будто внимание Тима уже не направлено целиком только на него, он уведомляет Тима о своем неминуемом оргазме, в голосе его плещутся слезы, в словах шумит дыхание, речь его полна ругательств, эта по обычаю переданная Тиму информация очень пригождается ему, Тим отпускает свои зубы и отпихивает потную руку Джинджера, решив, что оттолкнуть — это не лапать, а вообще наоборот, так что никаких обещаний он тут не нарушает, он подается вперед, насаживаясь ртом на член Джинджера и позволяя, приглашая, заставляя его излиться ему в глотку, что Джинджер сразу же и делает, чтобы отвратительные вещи продолжали расцветать в схлопывающейся груди Тима, и потому, что он правда, правда совсем не может сделать сейчас иначе, Тим же, как обычно, ненасытно сглатывает то, что ему скормили, чтобы безобразный голод благоухал в его ядовитом серцде, и потому, что он никогда не мог вести себя как-то по-другому, он хватает Джинджера за щупальце, протиснутое между бедер, и падает лицом на его измазанную дерьмом ладонь, вжимается всей физиономией в нее и в грязь, вдавливая руку в смятый, изувеченный член у себя в штанах, и скверна другого сорта вскоре заливает их, Тим же отказывается быть верным своим ебаным словам, отказывается держать загребущие руки при себе, решив, что теперь ему точно можно, он тут не один совершает беззаконие, теперь они творят злодеяния вдвоем. — Знаешь, это правда подло и бесчестно, так вот развращать юные, невинные ванные комнаты, ты, бандит фекальный, — бормочет Тим, едва шевеля губами, прижимаясь ими к экскрементам, пятнающим щупальце Джинджера, и Джинджер смеется, мягко, ласково и долго, смеется четырнадцать миллиардов лет подряд, Тим же укладывается грешной головой на его бедро и тоже усмехается, резко, грубо и с подходящим к случаю макияжем на своей гадкой морде. Проходят несколько более гигиеничных дней, которые Тим тоже в календаре не отмечает. — Слушай, а как насчет того, чтобы мы говноеблю сделали реальной? — тихо предлагает Тим однажды вечером, протягивая Джинджеру и свою ладонь, полную орехов, они сидят в ворохе одеял, скрываются от служителей закона, они залегли на дно, и титры фильма, который они оба не смотрели, повисают на экране телевизора перед ними, Тим возобновляет их беседу, пока Джинджер забирает фундук с его ладони ртом и сдвигает брови, пытаясь понять то, что Тим сказал. — Что? — переспрашивает он, жуя, он терпеливо ждет, чтобы Тим втащил его в какую-нибудь сомнительную авантюру. — Ну, говноебля, — поясняет Тим, закидывая несколько орехов себе в пасть, он втягивает Джинджера в финальное нападение на ванную. — Как насчет того, чтобы мы реально настоящее говно ебали? Джинджер перестает жевать и изучает его лицо несколько секунд, пытаясь выяснить, можно ли ему доверять. — Ты… Ты имеешь в виду… — начинает он, приходя к совершенно неправильному выводу. — Ага, имею, — говорит Тим, стремясь поскорее выпалить свою злокозненную задумку и полностью лишить их ванную комнату достоинства. — Сначала ты претворишь в жизнь все те эпитеты, которыми я когда-либо награждал твою дырку. А потом я ее выебу. Джинджер сглатывает недожеванные орехи и ерзает под ворохом одеял, погребающим его тело. — Я… Зачем? — спрашивает он, сомневаясь в разумности задумки Тима или же в адекватности самого гения злодейства, или же сразу в обеих этих вещах, скорее всего. Тим дергает плечами. — Затем, что я хочу быть самым мерзким выродком во всем штате? — говорит он, приводя тщеславие в качестве первой причины пренебрегать законом. Джинджер смеется, он явно не понимает всей серьезности предложенного Тимом проступка. — И затем, что я обожаю твое ебучее говно и мне его никогда не хватает, — продолжает Тим, приводя алчность в качестве второй причины совершать правонарушения. Джинджер прикусывает нижнюю губу и осматривается по сторонам, исследуя окрестности намеченного места. — И затем, что это тебя восхитительно сломает, — не останавливается Тим, приводя свои естественные преступные склонности в качестве главной причины быть негодяем. — А сломанным я тебя люблю больше всего. Джинджер вздрагивает и закрывает глаза. — То есть, я конечно, могу и просто заставить тебя, — говорит Тим, приводя свой обширный криминальный опыт во всей его красе в качестве причины присоединиться к синдикату, о чем Джинджер как раз и раздумывает. — Я могу сказать тебе сделать это, и ты меня послушаешься, разве нет, Джинджер? Джинджер бросает на него взгляд, изучая порочное выражение его лица. Затем он кивает, и гнусная ухмылка Тима становится еще шире. — Еда, — говорит он, качая головой и притягивая Джинджера к себе, принимая его в банду. — Какая же ты, блядь, еда. Джинджер озвучивает их вульгарное мотто, падая одновременно с этим ему в объятья, так как его навигационные системы снова барахлят, так как навигационные системы в принципе отсутствуют в числе его биологических аппаратов, так как навигационных систем у кальмаров нет. А у боеголовок они еще как имеются. — Ага, сейчас пойду, — отзывается Тим, усмехаясь. — В любом случае, это не то, чего я хочу. Я не хочу, чтобы ты опять моей жертвой был. Я хочу, чтобы ты был моим напарником. Вместе мы дотронемся до самых звезд. Синергия и все такое, понимаешь? — Я… — мямлит Джинджер неуверенно, все еще пытаясь быть законопослушным гражданином. — Тебе ведь нравится, скажи? — не дает ему мямлить Тим, поворачиваясь и разглядывая его, оказывая дальнейшее развращающее влияние, он берет щупальце Джинджера в свою руку, переплетая их пальцы. — Тебе нравится, что я там с тобой торчу. — Да, — говорит Джинджер после периода колебаний, отводя глаза. — Почему? — говорит Тим, задирая ему лицо за подбородок. — Объясни мне, чем тебе это нравится. Джинджер с усилием сглатывает и облизывает губы. — Тем, как ты смотришь на меня, — выговаривает он медленно, и слова его превращаются в шептание к концу фразы, и ни тщеславие, ни алчность не являются причинами его вступления в криминальный синдикат, возглавляемый Тимом. — Потому что это… Потому что я вижу, что тебе это нравится. Что тебе нравлюсь я. Тим улыбается, рассматривая бледное лицо Джинджера с проступающими на нем красными пятнами и наслаждаясь видом. — И как ты себя чувствуешь по этому поводу? — спрашивает он, не позволяя ничему омрачать это зрелище. — Ну… — говорит Джинджер, прикованный к месту, будто под дулом пистолета. — Счастливым. Тим отпускает его, уверенный, что тот не станет убегать, Тим эксперт в принятии его актов капитуляции, он их столько повидал, он перестает его держать и хватается вместо этого за пачку сигарет, желая поскорее обсудить детали их злокозненного плана, и Джинджер принимает и сигарету, которую Тим запихивает ему в рот, и условия, которые Тим ему диктует, оставаясь с ним под ворохом одеял. — Тогда почему ты сразу не соглашаешься, а? — интересуется Тим, понукая Джинджера показать ему свои грамоты за уголовщину. Завербованный им разбойник, однако, демонстрирует ему пока лишь знаки вполне оправданного беспокойства, которое вызывает в нем это интервью. — Ты же видел, как у меня на твое говно стоит, — говорит Тим и ведет его по кривой дорожке в мир греха. — И то, как мне наверняка всю рожу перекосоебливает. — Он делает жест рукой, обводя ей свою дымящую табаком морду. — Я там каждый раз там так щерюсь, что у меня щеки разрываются, разве нет? Джинджер кивает, издавая мягкий смешок. — Тогда ты должен знать, что я не испытываю к тебе никакого отвращения, — говорит Тим, услужливо напутствуя ему. — Я знаю, — выдыхает Джинджер, и улыбка мелькает на его губах. — Я это знаю, но… — Тим выжидательно смотрит на него, терпеливо храня молчание. — Но я-то его к себе испытываю. Тим фыркает, мрачнея от этого признания, и звук вырывается из его горла, сдавленный и поникший, и ворох одеял, в которых они утопают, внезапно перестает согревать его. — Блядь, — говорит Тим хрипло, и губы у него сжимаются в одну линию, руки сжимаются в кулаки. — Заткнись. Заткнись, блядь, и прекрати. И это не потому, что он ебучий грубиян, не поэтому он так себя ведет, хотя он, конечно, невоспитанная дрянь, акула из вонючей каталажки, дело в том, что он все это уже слышал — и тогда, много раз, он говорил ему расскажи, он сказал пожалуйста. — Тим, я… — раскрывает Джинджер свой бестолковый рот, и жалкие возражения выпадают из него, пока пепел осыпается с позабытых сигарет. — Я не могу, это… Я, блядь… — Нихуя подобного, — мотает Тим головой, ощущая вкус желчи на языке. — Тупой придурок. Сколько раз я должен повторять? Ты… [у видов], [живущих у поверхности воды], [пенис короче] — Тим, — упрямо перебивает его Джинджер. — Нет, — перечит ему Тим, он досыта наелся тем, что вообще не вкусно. — Ты идеальный, понимаешь? То есть, да, ты самый слащавый и самый занудный ублюдок, который в рок-группе играл, и ты постоянно сокрушаешься про грязные носки, которые тебе приходится подбирать с пола, и хлебаешь отвратный чай, который по запаху как раз грязные носки и напоминает, и ебучий сок, выжатый, по-моему, из газона, ты талдычишь свои идиотские вопросы, как надоедливая испанская инквизиция, и вынуждаешь меня помнить про каждый ебаный праздник, которые меня нахуй не волнуют, и твое представление о хорошо проведенном времени включает в себя унылое чтение какой-то тягомотины верхом на унитазе, тогда как гораздо, на порядки лучше верхом на том унитазе трахаться, и я даже упоминать не буду то, что ты до сих пор пытаешься, сука, спрятать свой охуенный утренний стояк от меня, хотя ты от всех прав на него отказался, так что твой хуй принадлежит лично мне, сечешь? Джинджер начинает хохотать, и Тим ощущает, что отопление в их убежище снова заработало. — И это все чистая правда, — говорит он, тоже усмехаясь. — Но ты все равно довольно идеальный, знаешь. Глупый ты кальмар. Глупое ты морское чудище. Глупое морское чудище вздыхает и подплывает к нему еще ближе, подгоняемый течением, его тупая, досадная башка падает на бездушное плечо Тима. — Просто… — опять заговаривает Джинджер через несколько секунд, прерывая тишину и развеивая табачный дым, скопившийся вокруг них. — Я… Тим, я там гажу, пока ты смотришь на меня. Ты это понимаешь или нет? Я испражняюсь. Мне что, обязательно… Я что, блядь, не могу чувствовать себя счастливым как-нибудь без этого? Я только так могу? Это пиздец уродливый какой-то, Тим. — Нет, — выплевывает Тим, и бездушное его плечо напрягается под упрямой головой Джинджера. — И это… Это больно, блядь, — тихо добавляет Джинджер, и Тим немеет на несколько секунд. — Я знаю, — затем выговаривает он и тушит сигарету. — Но ничего уродливого в этом нет. — Тим, это… Тим, я же… — не оставляет своего Джинджер. — Ты, блядь, стоишь там и смотришь на меня, как будто я… — Господи, захлопни рот, — перебивает его Тим, не собираясь потакать этому бреду. — Это из-за меня, сука, тебе больно, ясно тебе или нет? Уродство там все только от меня. То есть, ладно, давай признаем, что ты и до того, как я тебя перемолол зубищами, дружбу с мытарствами водил, потому что ведь водил. — Джинджер вздрагивает. — Но я сделал истязания постоянной частью твоей жизни, Джинджер. — Тим, ты… Ты не… — Что, теперь я, блядь, идеальный? — повышает голос Тим. — Я сукин сын, Джинджер. Я самый омерзительный ублюдок, с которым только можно жить. Я бросаю грязные носки на пол и выкидываю твой пахнущий грязными носками чай, который ты имеешь полное право покупать. Я с похмелья выпиваю твой поганый сок, выжатый из газона, и поношу его последними словами потом. Я разговариваю ебаными метафорами, как самовлюбленный трубадур, который не умеет затыкаться, и всех бешу. Я слышу только процентов десять из того, что ты мне говоришь, и саботирую девяносто процентов того, что ты хочешь сделать со мной вместе, и мне плевать, насколько тебе это было важно. Я вламываюсь в ванную к ничего не подозревающим существам, ведь их процесс дефекации для меня — лишь повод хорошенько подрочить. Я заставляю находящихся под угрозой исчезновения морских животных развлекать меня своим охуенным членом, потому что у меня настроение с утра ни к черту, а они сами, как по мне, мой законный завтрак, догоняешь? Джинджер снова смеется, прикрывая рот рукой, приглушая звуки, а Тим зарывается лицом ему в волосы, прижимаясь умеющими убеждать губами к коже его безмозглой головы. — Я сделал невыносимое страдание твоим ебаным супругом, Джинджер, — говорит он, вдыхая запах соли и выдыхая запах желчи. — Я поселил тебя с ним под одной крышей. Ты ведь понимаешь, что это так и есть, понимаешь же? Пауза, наступающая затем, длится лишь немного меньше, чем долгая и увлекательная жизнь вселенной. — Да, — отвечает в конце концов Джинджер, и руки его подергиваются на коленях. — Ну и вот, — подводит Тим итог унылыми, кислыми фонемами. Следующая пауза, впрочем, заканчивается нежностью — и преданностью ему. — Но… — говорит Джинджер и кладет щупальце на напряженную руку Тима, поднимая свою проблемную голову. — Но что? — спрашивает Тим, сжимая зубы, которым он стер Джинджера в мелкую муку. — Ты меня и счастливым сделал. Тим хохочет, и оказывается, что нашли они убежище вовсе не на диване, заваленном кучей одеял, а на атомной электростанции. Еще оказывается, что ядерный реактор — это отличное местечко, чтобы возле него приторно долбиться в десны. — Что ж, — снова заговаривает Тим, возвращаясь к злободневной теме, когда даже Джинджер понимает, что сахара был перебор, когда они наконец-то прекращают целоваться. — Давай тогда привнесем еще больше упоения и благодати в твою ебаную жизни. Давай вместе создадим фекальное блаженство. Джинджер облизывает утомленные губы, а Тим запихивает сигарету между своих. — Ладно, хорошо, — говорит Джинджер, подписываясь на авантюру с тем же смирением, с которым он отказался от себя в пользу Тима. — Я… Я хочу сделать это с тобой. — Заебись, — говорит Тим, усмехаясь краем вымотанных губ, а Джинджер отбирает у него сигарету. — Напарничек. После чего они убивают еще несколько часов, подсчетов которым Тим тоже не ведет, вооружившись куревом и бессердечными пальцами, путающимися в грязных волосах, и безрассудными головами, отдыхающими на услужливых коленях, и одеялами, предательски сползающими вниз, на пол, и закладывающими их убежище, и лишь одной парой штанов, и это леденящее кровь убийство, которое они вместе совершают, это просто идеальное убийство. За подготовкой к нападению проходят несколько исключительно стерильных дней. — Давай уже, сообщник, — несколько натянуто приободряет Тим Джинджера, предлагая ему вложить сувенир в его ладонь, оба они сидят там друг перед другом, обнаженные и неприкрытые, Тим — на полу, а Джинджер на унитазе, Тим поддерживает разговор, а Джинджер уклоняется от выполнения своих обязанностей. Но перед тем, как Тим делает это вербальное пожертвование, они вооружаются сигаретами и смазкой, используя их по назначению, Джинджер успокаивает свои встревоженные губы никотином, пока Тим нагоняет страху на его дерганную задницу, вторгаясь в нее пальцами, вымазанными вязкой жидкостью, Джинджер делает торопливые затяжки, и рука его зависает в воздухе, Тим же прикладывает усилия, растягивая его, и рука его зажата тесным жаром тела Джинджера, ударная волна прокатывается по нему, когда Тим нащупывает искомое, ударная волна, исходящая из катастрофы, разворачивающейся в груди Тима. — Там что… — начинает Джинджер, беспокоясь о возможной природе обнаруженного препятствия. — Ага, — говорит Тим, подтверждая его робкую догадку, и полная зубов ухмылка расщепляет его морду напополам, так что его короткое высказывание звучит еще более весомо. — А, — выдыхает Джинджер, подбираясь, плотность его возрастает под давлением. — И сейчас нам нужно раскопать этот клад, — говорит Тим, понукая его освободить не только легкие от воздуха, но и кишечник от каловых масс, пальцы его бродят по кольцу мышц, проскальзывая внутрь. — Блядь, — говорит Джинджер и тушит сигарету, он легонько касается руки Тима, стиснутой его бедрами, своими смущенными пальцами. — Ты можешь… — Не могу, — мотает Тим головой, и бесстыдная его рука остается, где была. — Я буду трогать тебя, пока ты гадишь. — Тим, — ахает Джинджер, как будто бояться стоит его имени. — Ага, — кивает Тим, показывая, что это он сам внушает панику. — Я хочу, чтобы ты насрал мне в руку. Хорошо? Джинджер на мгновение прикрывает глаза, и Тим терпеливо ждет, несдержанно потирая ему дырку. — Блядь, ладно, — отвечает Джинджер, и глаза его теперь открыты, теперь он смотрит в лицо Тиму. — Ладно, хорошо. Только… — Что? — Ты можешь немного подождать? Мне… Мне надо успокоиться. — Запросто, — говорит Тим, готовый пойти на маленькие жертвы, когда основное соглашение было достигнуто. — Это я могу. Так что Тим приостанавливает деятельность по растягиванию дырок, и рука его свободно повисает между взволнованных бедер Джинджера, а они в свою очередь напрягаются, все его тело напрягается, Джинджер уговаривает себя полететь вниз с обрыва, и противозаконные комбинации атомов, столь занимающие Тима, обретают свободу, рваное дыхание вырывается у Джинджера изо рта, и отдохнувшая рука Тима возвращается к исполнению обязанностей, находя намеченную цель, пальцы Тима вновь забираются в дырку Джинджера, касаются хранящихся в ней сокровищ, и Джинджер матерится, замирая, пойманный силой притяжения. — Давай уже, сообщник, — произносит тогда Тим, настаивая на продолжении с улыбкой, всецело состоящей из зубов, он осторожно грызет неуверенность Джинджера относительно дерьма, и вещи наконец начинают происходить, реальность изменяется под воздействием его словесной магии, и в ванной торжествует товарищеский дух, пока пальцы Тима расхаживают вокруг и проникают внутрь не то чтобы чистой дырки Джинджера, касаясь, нажимая и поглаживая, втискиваясь в тесный жар, пальцы Тима отважные и дерзкие, столь непохожие на слабовольные, трусливые части тела Джинджера, малодушная рука Джинджера тоже отправляется в путешествие, ошарашенно взмывая вверх, Джинджер зажимает ею рот, ведь вся тяжесть преступления, которое они совершают, обрушивается на него разом, погребает его под собой, и Джинджер стискивает свое лицо, белеют у него и губы, и костяшки. — Не прячься, — заклинает его Тим, создавая в нем противоположный импульс. — Не убегай от меня. Я хочу тебя видеть. И тогда Джинджер стонет и выругивается, и трясущаяся его рука открывает Тиму вид на краску, залившую ему лицо, а грязь продолжает покидать резервуар, падая Тиму в ладонь, переполняя ее, у Джинджера не остается никаких защит, он полностью открыт для атаки, и он сидит смирно и принимает то, что еще случится, и то, что уже произошло, пока Тим продолжает штурм, поражает его своей блаженной, перепачканной рукой и хищным, кровожадным взглядом, Джинджер остается там, где был, остается членом банды, и вооруженное ограбление ванной идет своим чередом. — Такой красивый, — говорит Тим, взламывая замки дьявольскими чарами, он видит то, на что Джинджер дает ему смотреть, он смотрит на красные пятна на его бледной коже, на каждую слезинку, которая сбегает вниз по его двуцветному лицу, и точно знает, что вся эта затруднительная ситуация, в которую они себя завели, делает с ним, и старается показать ему, до чего она доводит его самого, демонстрирует свои слюнявые клыки, плюется облученной кровью и ядовитыми словами, и Джинджер не может унять дрожи, не может сдержать задыхающихся, нецензурных, сдающихся, беспомощных, союзнических реакций, ответ его имеет ту же силу, что и вторжение Тима, фундаментальные законы физики соблюдены. — Такой вкусный. Сломанный. Разрушенный. Весь перепуганный. Просто нелегальный. Невозможный. Химерическая, блядь, кальмарная говноразмазня. Тим вскакивает на ноги, как взбесившаяся боеголовка, когда ритуал заканчивается, и последние нечестивые заклинания срываются с его губ, поющих панегирики, а постыдная скверна наслаждается пребыванием на воле, и их до этого относительно непорочная ванная падает ниц, переживая поражение, пока океанический напарник Тима бесконтрольно трясется на позорной скамье. Тим вскакивает на ноги и высвобождает руку, которая была зажата между дрожащих бедер Джинджера, которая трогала его и растягивала, вжималась в него и сминала, размазывала, растирала то, что выходило из него, Тим высвобождает руку и тут же находит для нее занятие, Тим оборачивает ее вокруг изнывающего члена и мнет его, размазывает, растирает, пятнает его постыдной скверной, толкаясь в перепачканный кулак, опороченный его бесконтрольно трясущимся океаническим напарником, и это существо издает жалкий всхлип, пока сам Тим рычит, и остатки благопристойности их ванной улетучиваются из-за обоих этих звуков, а полоумный взгляд Тима покидает дерьмовый разгул, который он устраивает у себя на члене, полоумный взгляд Тима ложится на несчастное двуцветное лицо другого увлеченного говном преступника. — Закрой свой бестолковый рот, — смеется Тим, заметив, что вышеупомянутый правонарушитель таращится на тот же дерьмовый разгул, который только что наблюдал Тим, с отвисшей челюстью и паникуя от восторга. — Закрой свой бестолковый рот, или тебе сейчас туда хуй говнистый залетит. Джинджер подпрыгивает на позорной скамье, услышав это, и трясется он теперь и от смеха, он кусает улыбающиеся губы и вытирает заплаканные глаза, убирая потные насквозь волосы с лихорадочного лица, и так наступает следующая стадия срамного ограбления. — Поднимайся, — говорит Тим, начиная ее. — Давай-ка втрахаем твои фекалии туда, где они живут, — говорит Тим, мотивируя его совершить пространственные изменения, и Джинджер поднимается с позорной скамьи, на которой он трясся, и разворачивается на нетвердых ногах, немного наклоняясь и выгибая спину, Тим же сжимает перепачканный кулак, завидев угодливую дугу его спины, прослеживая двадцать или около того возмутительных позвонков глазами, ведь первые семь или восемь из них скрыты потными патлами Джинджера, липнущими к его плечам и шее, Джинджер открывает Тиму и другой вид, он кладет мокрые ладони на ягодицы и растягивает их, и Тим скрежещет заляпанными кровью зубами, завидев это непотребство, он хватает смазку, решительно настроенный бесповоротно погубить всех и вся в их ванной комнате. Джинджер издает стон, когда Тим размазывает липкую жидкость по его дырке, сверкающей сомнительной чистотой, когда он трет недостаточно расслабленные мышцы сфинктера бессердечными пальцами. — Блядь, — ахает Джинджер, покачиваясь, подаваясь ближе к нему и отползая дальше, кружась среди деревьев леса, где он потерялся. — Тим, там… — Там пиздец, — перебивает Тим его очередным подтверждением реальности, он знает, что интересует морских созданий, он сам является представителем той же фауны. — Дрянная, изгвазданная, раскрытая, блядь, дыра, сочащаяся поносом. Реакция Джинджера на это уверенное заявление угрожает провалом их атаке, ведь Джинджер расплывается, услышав его слова, и Тиму кажется, что он сейчас плюхнется на пол, расплескиваясь, что он зальет собой ту плитку, которая разбивала ему и Тиму колени, пока они совершали свои предыдущие визиты в это помещение, потная рука Джинджера с побелевшими костяшками срывается с его задницы и приземляется на стену, цепляется за нее, царапает, а раскаленная клешня Тима, не знающая жалости, взмывает вверх и перехватывает Джинджера за волосы, те семь или восемь ранее скрытых патлами позвонков теперь видны, теперь поднесены ему, Тим делает быстрый, резкий, решительный шаг вперед и запихивает член в задницу Джинджера, которую он так красноречиво восхвалял, пока тянулись — и продолжают это делать — их межвидовые взаимоотношения, его дрянные, изгвазданные пальцы вжимаются в отверстие вместе с членом, растягивая дырку, трогая ее, поглаживая — и совсем не осторожно, не заботливо, его другая поганая рука тянет Джинджера за волосы, вынуждая его выгибать спину, вынуждая его соскальзывать глубже на его член, насаживаться на него, и его бесстыдный речевой аппарат производит радиоактивный хрип, пока ротовая полость Джинджера отзывается полными слез стонами, жалкими призывами наступать, Тим вбивается в него и отправляет в путь боеголовки, доверху набитые расщепляющимся плутонием, отправляет их уничтожать все на своем пути. — Ты дымящаяся, ерзающая, вонючая куча извращенского говна, — произносит Тим какое-то время спустя, перераспределяя похвалу и спихивая с себя вину, поднимая перегревшуюся башку и ощущая, как неудержимо она кружится, поднимая голову и переставая пялиться на то, к чему был прикован его взгляд последние столетия, и переживая шок от другого открывающегося перед ним вида, этот вид бьет его прямо по лицу, этот вид на ебаное лицо Джинджера, на его ошеломленную, охуевшую физиономию, ведь Джинджер оглядывается на него через плечо, и глаза его распахнуты, прикованы к нему, глаза его отражают для Тима его собственную перекошенную, ошалелую акулью морду, все четырнадцать миллиардов лет одержимого, патологического, чрезмерно увлеченного наблюдения за тем, как его мерзкий член входил и выходил из дерьмовой дырки Джинджера, заново проносятся в них, как в волшебном зеркале, которым говноведьмы колдуют свое говновуду на говношабаше, предыдущие беспутные плевки фонемами, которыми харкался Тим, достигают его собственных ушей, звенят в них, отражаясь от осыпающихся стен ванной, преодолевая расстояние между недавним прошлым и безумным настоящим, скользкие, вымазанные экскрементами пальцы Тима, не знакомые с милосердием, покидают дырку Джинджера, источая кипучую энергию и отвратительные запахи, они выбираются из дырки Джинджера, которую Тим трогал, тер, растягивал, щипал, царапал, словно одержимый, над которой он издевался, пока галактики торопились занять свои современные положения в пространстве, пальцы Тим взлетают вверх, подчиняясь перемене сил, и Тим тянет Джинджера за волосы еще сильнее, дергает его, чтобы он повернул свою оглоушенную физиономию к нему, чтобы все было ясно, ярко, зримо и прозрачно, он протягивает вымазанные экскрементами пальцы Джинджеру, держит их возле его мягких, теплых, раскрытых губ и ждет, не мешая ему задыхаться, не мешая ему рыдать, не мешая ему глотать болезненные слезы, не мешая ему принимать свои собственные ебанутые решения и выбирать, будет ли он глотать наживку, красующуюся на его протянутой руке. Следующее вокальное выступление Тима откладывается на неопределенный срок, так как горло у него схлопывается, обрушиваясь само на себя, гудящий термоядерный выхлоп блокирует его, распирая ему грудь, он лишь глухо хрипит с магнитудой разрушительного землетрясения, он слышит гул взрывоопасных снарядов, несущих смерть, и звук этот смешивается с ошарашенным пыхтеньем Джинджера, Тим глохнет и немеет из-за него, он почти слепнет, ведь водопады крови заливают ему глаза, и он моргает, видит вспышки, прорывающие красную пелену, видит трясущуюся картину трясущихся рук Джинджера, размазывающих по стене пот и страх, трясущуюся картину его выгнутой спины, обнаженной со всеми этими противозаконными позвонками, поддерживающими ее, обнаженной его собственной неумолимой рукой, он видит трясущуюся картину разлетающихся на мелкие куски черт лица Джинджера, видит ебучие сады Семирамиды, расцветающие на нем, и эти вспышки подводят Тима к краю, вызывают расплавление реактора у него в груди, невозможный кальмар совершает смертные грехи, отдавая себя на волю радиоактивного пламени, он забирает терпеливые пальцы Тима в задыхающийся рот и слизывает с них грязь, дерьмо, захлебываясь стонами, провозглашая свою верность жизни, посвященной блуду и пороку, и Тим долбится в него карающими толчками, не сдерживаясь и потакая злодеяним, сердце его растаяло так сильно, что познало сострадание, Тим тянет Джинджера к краю за собой, обрушивая на него оргазмическую волну, которая накрывает его с головой, пока он сокрушается о своих несуществующих изъянах, обхватывая скулящими губами пальцы Тима, чье терпение принесло свои плоды, разродилось ими в райских кущах, дырка Джинджера жарко сжимается на члене Тима, как метафорические тиски, и сминает Тима до точечной частицы, не имеющей измерений, и Тим следует за Джинджером, кончая и падая вместе с ним в пагубную бездну, на дне которой он, будучи огромной кучей извращенских конечностей, раскапывает еще более глубокую пропасть, в которую можно свалиться. Тим делает шаг назад, спотыкаюсь, когда Джинджер кончает, сжимаясь на его поганом члене и постанывая с его паршивыми пальцами во рту, Тим делает шаг назад, спотыкаясь, когда секундой позже кончает он, конвульсируя в гравитационном поле, как акула, казненная на электрическом стуле, Тим отводит дрянную руку от лица Джинджера и тянет его за волосы, теперь иначе, орудуя рычагом и разворачивая его студенистое тело вокруг своей оси, Тим избегает полного коллапса, его изношенные, трясущиеся ноги все же его не подводят, не отказывают ему, и Тим оборачивает мерзкую ладонь, покрытую слюной Джинджера, вокруг члена, покрытого его дерьмом, и устраивает несколько более символическое грехопадение, сначала поспешно собирая с члена позорную субстанцию, а затем счищая ее с руки, впиваясь говноедской пастью в свое мясо и рыча, елозя языком по пальцам, обсасывая и облизывая их, кусая их, чуть ли не проглатывая их, преданный и блюду, и повару, приготовившему его, он опустошает, выворачивает наружу все свои сокровищницы перед ним без всякого беспокойства о грядущем, и Джинджер стоит перед ним, словно громом пораженный, почему-то все еще довольно-таки плотный, почему-то он пока не растекается желейной лужей на полу, он стоит посреди руин достоинства их ванной, зачарованный развлекательной программой Тима, и таращится на него даже пристальней, чем когда они еще совокуплялись, впитывая все детали зрелища и сглатывая, поглощая остатки удобрений, которые пожирает Тим, Тим заканчивает с этим и чувствует, что и сам закончился, грядущее неизбежно наступает, и Тим падает на плитку, разбивая об нее колени, рассаживая плоть осколками, и смотрит вверх на Джинджера, как фанатичный террорист в эпицентре канализационного катаклизма, он утопает в нечистотах, он смотрит вверх, как будто его изгоняют из райских кущ, и Джинджер — это ни кто иной, как разгневанное божество, что невероятно далеко от правды, и Джинджер доказывает ему, что он небесное создание другой породы, он делает глубокий вдох, настолько же глубокий, насколько бездонен океан, и ныряет, отправляясь в путешествие, настолько же безрассудное, как полет к далеким звездам, его потная рука с побелевшими костяшками исчезает у него за спиной, чтобы вновь появиться и зависнуть в воздухе, прямо перед акульей мордой Тима, Джинджер подносит ему очередную порцию постыдной субстации, протягивает ее ему, готовит тайную вечерю для Люцифера, и Тим задыхается в ответ, он давится отбросами, предложенными ему, и елозит языком по замызганному щупальцу Джинджера, нащупывая, находя его своей голодной пастью, находя его безгрешным, снимая с него бремя грязи и всякую вину, освобождая от любых подозрений, и Джинджер падает в его объятья, когда Тим отпускает все его грехи, он тоже падает на осколки плитки рядом с ним, и их совместное рваное дыхание — это все, что Тим слышит в течение долгих лет возраста вселенной, их совместное рваное дыхание — это великолепная, идеальная симфония. И только после того, как Тим слышит и то, что Джинджер называет его сумасшедшим, описывая впечатления, внушенные ему творческим гением Тима, только после того, как Джинджер подает ему вербальный знак, и звуковая волна напряжения срывается с его губ, такая же надсадная, как и его обычные предложения Тиму пойти нахуй, только после этого Тим делает связное высказывание. Но перед тем, как это происходит, Тим соскребает их останки с останков ванной и наполняет бреши в их телах водой, изгоняя фекалии изо рта и блюя над раковиной, вышвыривая бактерии из родного дома и даже не прощаясь с ними, он запихивает пальцы себе и Джинджеру в глотку, давясь желчью и помогая Джинджеру тоже подавиться, снова пятная вымытые руки, Тим падает на кровать, покончив с товарищеской рвотой, и пускающая ростки плазма Джинджера обвивает его, Джинджер накрывает его говноедский рот теплыми, мягкими, любящими губами, и отстраняется он только через никем не подсчитанное время, отстраняется — и дает справедливую и довольно-таки точную оценку психическому состоянию Тима. — Ты, блядь, сумасшедший, — шепчет он, и пусть эта комбинация фонем и нова для Тима, ее значение все же достигает его разума, встраиваясь в готовую к восприятию структуру. [διαλεκτική], [относящийся к диалогу] — Это да, — соглашается Тим, и речь его вновь включает в себя синтаксис. — Но и ты не то чтобы в себе был, знаешь. Тогда Джинджер смеется, пихая его рукой в ядерный реактор, он кладет ладонь, которая поднесла Тиму его непотребный ужин, на его улыбающееся лицо, и Тим вжимается в нее всей мордой, произнося заключительное слово. — Запомни меня именно таким, — говорит он, провозглашая приговор за их совместные грехи. — Ну, в следующий раз, когда я назову тебя бесполезной кучей вонючего дерьма всерьез. Просто вспомни, как я жрал твое говно, стоя на коленях перед тобой. Не забывай, что я такой и есть, ладно? ------------------------------------------------------------------------------------------------------------