История Т или ха-ха-ха ну охуеть смешная шутка поменяй ты его блядь

*** — Я хочу, чтобы ты из меня душу вытряс, — говорит Тим. Так вот, ремень принадлежит Джону. И он немного пыльный. Он был обнаружен Тимом за одним из шкафов. А зажимы-крокодильчики, все четырнадцать штук, свисающие с лески, которую он обернул вокруг пальца, чтобы мотать ими в воздухе, сверкая своими не менее хищными зубами, принадлежат ему. И они новенькие. Отчаянно блестящие. Их он заприметил в магазине всего лишь два часа назад, они ему будто подмигнули, ухмыляясь, когда он вышел из задумчивой комы, в которую его ввергли ряды банок с фасолью, пока он их наблюдал, пытаясь ответить на главные вопросы, заданные человечеству вселенной — кто я такой, куда я направляюсь, что бы такое на ужин приготовить-то. Крокодильчики поприветствовали его, высовывая зубастые, любопытные носы из-за свернутого в клубок шланга для поливки сада, и с тех пор он успел принять довольно значительное число решений. Что до припизднутой ярко-зеленой трубы в пупырках — это, вообще говоря, массажный ролик — то она находится во владениях Джинджера, она оскорбляет Тима одним своим существованием, она уже послужила яблоком раздора — и не раз. Сначала Джинджер притащил ее домой, получив ее в подарок, ебаный подарок, про который он решил, что следует притащить его домой, а не выкинуть по дороге в первую попавшуюся мусорку. Осквернитель, блядь, жилищ. Затем, Тим ее нашел. Затем, Тим был оскорблен таким неуважением. — Для твоей спины? — переспросил Тим, скривив рожу на отмазки Джинджера по поводу того, что припизднутая ярко-зеленая труба в пупырках теперь торчит на полке, слишком близко к святыням — пустым пивным бутылкам и не менее пустым пакетам из-под арахиса. — Ты что, блядь, издеваешься надо мной? У тебя обе моих бессердечных клешни есть в полном услужении, если ты вдруг желаешь быть раздавленным, как таракан. Или нет? Тогда Джинджер пробормотал что-то насчет своих ебучих дальних родственничков, которые не то чтобы о наличии у Тима бессердечных клешней, а у Джинджера — Тима, были осведомлены, а зато его проблемы со спиной им еще как известны, и вообще, эту трубу в пупырках ему подарили, значит, невежливо ее выкидывать, да и они, его ебучие дальние родственнички, спросят же, наверное, про нее, когда он в следующий раз поедет их навещать, может, спросят про нее про по телефону, и ему будет неловко врать, и он вовсе не имел в виду, что бессердечных — он так и сказал, бессердечных, и покраснел как свекла — клешней Тима ему было недостаточно, и все такое, все в том же духе, Джинджер бормотал это, а Тим хохотал ему в лицо, загоняя его в угол, прижимая его все ближе и ближе к стене, а когда Джинджер замер, и его проблемная спина слилась со стеной воедино, когда он замер, весь напряженный, нервный, перепуганно таращась на него со своим белым, подергивающимся горлом, когда Тим схватил его, и он ждал заключительной атаки, Тим улыбнулся и поцеловал его сонную артерию. Тим обнял его. — Блядь, кальмар, — сказал Тим, обнимая Джинджера. — Я так рад, что ты наконец домой вернулся. — Тим слизал и его тревожный смех, слизал прямо с его губ и обхватил ладонями лицо, разглядывая его. — Хочешь, я тебе спинку-то помну? Разумеется, Джинджер не смог отказаться от массажа, и массаж этот быстро перешел в спонтанное освежевание, Тим его раздел, потрогал, перевозбудил и превратил в кисель, Тим отвлекся на его позвонки и пересчитал их все, впиваясь пальцами в плоть, окружающую их, и угрожающе их облизывая, распинаясь про проблему их пребывания внутри тела Джинджера, нашептывая свой кровожадный бред Джинджеру на ухо, пока его бессердечные клешни самостоятельно, без его указки, протирали его через ситечко, хорошо зная, что именно они творят, и Джинджер ерзал на стуле и потел, подпрыгивал и вскрикивал, дрожал и чуть ли не стекал на пол, умолял Тима держать его покрепче, и Тим соскреб это желе ладонями, теми самыми, которыми он это желе из него сварил, помешивая стряпню безжалостными плоскогубцами и устраняя болезненные зажимы в мышцах, Тим подтянул Джинджера к себе поближе и заткнул ему рот членом. Отсоси-ка мне и подрочи, сказал Тим, широко растопыривая пальцы на затылке Джинджера, который, как он ему по секрету сообщил, он истово мечтает насквозь пробить, сломать шею, он растопырил на ней пальцы, собирая ими дрожь и накрывая седьмой, выпирающий позвонок ладонью, а затем Джинджер задрал голову, тоже без указки, без усилий, показывая ему свое лицо, Джинджер дрочил с раскрытым ртом, оседая беспомощным мешком плазмы на стуле, мягкий и послушный, и Тим толкался внутрь, ему в рот, трахал его так же, как довел его до исступления, и словно одержимый водил рукой по позвоночнику, докуда доставал, пока кровь хлестала у него из пасти, хлестала потоком, который мог бы сбить их обоих с ног. Затем хлестать начала сперма Тима, начала стекать с губ Джинджера, именно настолько Тим был рад его видеть, Тим вытер ему подбородок и стал елозить заляпанными пальцами по языку, растягивая ему рот, он пялился на то, как Джинджер доводил себя до оргазма, как кончал, он пристально за ним, блядь, наблюдал. — Эй, а ты ведь тоже рад домой вернуться, разве нет, — сказал он, наклоняясь, прижимаясь ко лбу Джинджера своим и подмигивая ему, ощериваясь во все зубы, и Джинджер к тому времени был просто кляксой кальмарной хуеты, пачкающей стул, Джинджер был его личным, его собственным подарком. — О, ты пиздец как рад. Он увидел все, что хотел. Дилдо, впрочем, он так и не нашел, пусть и они ему принадлежат, но эта история на более поздний час. История текущего момента — это второй инцидент с массажным роликом, Тим снова его обнаружил, на этот раз в коробке и в пыли, где-то под кроватью, под диваном, под столом, где-то на полу, а это что еще за поебень, сказал он, подтягивая коробку к себе поближе для дальнейшего досмотра, а затем коробка распахнулась, а Джинджер покраснел, Джинджер принялся твердить, что ему так стыдно, а Тим хохотал, как ненормальный, гнусно ухмыляясь. — Я… Прости, я не, ну, знаешь… Я бы ее выкинул, но… — мямлил Джинджер. А Тим смеялся, изучая содержимое коробки. — Эй, — сказал он, ухмыльнувшись. — А ты в курсе, что она так-то детская? [йогурт] [тхина] [кумин, кориандр] [лимон] [сироп] [гранат] — Что? — переспросил Джинджер и подошел к нему поближе, и тоже сел на пол, чтобы таращиться на зеленую трубу в пупырках. — Ага, погляди сюда, — сказал Тим, тыкая в описание. — И она даже не для спины. Она для массажа стоп. Затем Джинджер понял, что у Тима сейчас появятся интересные идеи. Затем Тим увидел выражение его лица. Затем у Тима появились интересные идеи. — Хм, — сказал он, разглядывая красные пятна, расцветающие у Джинджера на щеках. — Тебя ступни разве иногда не беспокоят? И нет, не беспокоят. Беспокоит его лично Тим, и в этот раз ответственность тоже лежит на нем, благодаря ему Джинджер оказался голым на диване, он задыхался и дрочил, смотрел на него черными, невидящими глазами, а Тим нависал над ним, стоя на коленях и прокатывая член между его сжатых ступней, залитых смазкой, дрочи-ка и смотри, как я ебу твои услужливые ножки, сказал Тим, крепко перехватывая его щиколотки, он мерно дергал бедрами и пялился на то, как жалко Джинджер распахивает рот, как он стонет, как быстро двигается его залитый смазкой кулак на члене, как он вынужден быть таким покорным и таким ошеломленным, так же, как Тим вынужден терять рассудок от вида его позвонков, Джинджер терял его от вида и от ощущений, а еще потому, что Тим пиздел, не прекращая, и ржал над ними, лапочки, деточки мои, сюсюкал Тим, проводя пальцами по поджимающимся пальцам Джинджера, прокатываясь членом между сводами его стоп, такие сладкие, невинные, сюсюкал он, ебать бы вас да ебать, сюсюкал он, и это, положим, не завершило увертюру ни для него, ни для Джинджера, но все же вызвало помехи в их бестолковых головах, Тим впал в кроваво-красное безумие, когда Джинджер залился краской на его слова, Тим стал плеваться алой жидкостью, которую Джинджер давал ему лакать, кальмарчик мой, ребеночек, просюсюскал Тим, пока Джинджер скользил взглядом с его паскудного лица к его не менее паскудному члену, зажатому промеж его ступней, к своему охуительному члену и обратно, по замкнутому кругу, в котором он застрял, ты у меня сейчас, детка, обкончаешься, просюсюкал Тим, улыбаясь ему нежной акульей улыбкой, ведь неизбежное и правда неизбежно. Затем то, что должно было случиться, произошло, и Джинджер обкончался, извиваясь на диване, вздергивая бедра вверх, стискивая ступни вокруг члена Тима, и руки у него лихорадочно тряслись, а перепуганное лицо шло пятнами, а затем Тим тоже обкончался, рыча и матерясь, он уже увидел все, что ему было суждено увидеть, и это прихлопнуло его на месте. Зеленая труба с пупырками для детских ножек отдыхала на полу возле дивана, пока Тим держал попранные ступни Джинджера на коленях, поглаживая их, водя пальцами по коже, венам, суставам и костям. — Я что, старею, блядь? — спросил Тим, искренне заинтригованный. — Я почему этого раньше не придумал? [клюква или инжир?] [цветная капуста] Джинджер рассмеялся и пожал плечами, такой мягкий и растекшийся, такой желейный рядом с ним. Погибель Тима растянулась на долгие часы. — Не знаю, — сказал Джинджер. — Это… Ну, это не то. Не то, чем ты обычно увлекаешься. По-моему. Я не прав? — Да прав, — фыркнул Тим. — То есть, возражать бы я не стал, но… Ебучие извращенцы другого сорта, видимо, раньше футфетишистов заняли очередь. Так что в этом помешательстве виноват лично ты, кальмар. — Иди ты, — сказал Джинджер, пытаясь оттолкнуть его своими обесчещенными ступнями. — Тихо, — сказал Тим. — Маме не хами. Я еще жую, вообще-то. И он продолжил гладить кожу, вены, кости и суставы, так как Джинджер, разумеется, не возражал. — Тебе понравилось? — спросил он минутой позже. Джинджер залился краской и кивнул. — А тебе? Тим просто улыбнулся. — Конечно. Было мило. И, типа… Реально ебануто. Неплохо для двух карапузов вроде нас. Джинджер снова попытался его оттолкнуть, смеясь. — Шшш, — сказал Тим. — Угомонись. Дай мне утешить пострадавших. И пальцы его было отправились в паломничество еще раз, настолько вот ему понравилось. Он и остановился только для того, чтобы раскурить сигарету. — Эй, — сказал он и посмотрел на Джинджера, выдыхающего дым. — Эй. Блядь. — Что? — спросил Джинджер, передавая ему сигарету, вставляя ее ему в зубы. Тим наклонился, чтобы подсобить ему, не желая расставаться с его ступнями ни на секунду. Тим сделал крепкую затяжку. — Я соврал, — сказал он. — Еще как я этим уже занимался. — О, — отозвался Джинджер, и Тим вывел четыре цифры из далекого прошлого на его ступне. — Когда? — Когда химзавивка и сиреневые леггинсы были в моде у рок-звезд, — усмехнулся Тим. — И еще она повязку на голове носила. Он снова подался вперед, возвращая сигарету Джинджеру. — У этой дамочки ни одной части тела, у которой… была близняшка, невинной не осталось, я в них во все свой хер запихнул, — сказал он, обращая свое погруженное в воспоминания лицо к потолку. — В смысле, ладно, не в уши и не в глаза, но в подмышки? Это я точно делал. — Он покачал головой. — Не представляю, нахуя ей это было надо. Мы и трахались тоже. Не то чтобы я возражал, в любом случае. Она, ну… Знаешь, постарше меня была. — Он ухмыльнулся. — А я сам был полон рвения и энтузиазма. Готовности сию секунду броситься в атаку. Джинджер снова толкает его, чуть ли не икая. — Боже, Тим. Ты… — Нет, нифига подобного, — перебил его Тим, перехватывая его ступни. — Я в курсе, что ты до пизды дотронулся только в конце следующего десятилетия, ну и что? Нехуй мне завидовать. — Отвали, — сказал Джинджер, кашляя и вытирая мокрые глаза. — Господи. Ты… Тим наклонился и поцеловал его кожу, вены, кости и суставы. — Ага, — сказал он. — Я такой. А ты, наоборот, очень милый. Джинджер сглотнул. — Сладенький. И мягонький. Мой соблазнительный малыш. Джинджер покраснел как свекла и закрыл глаза. — Очень, очень милый. И я по тебе с ума схожу. Так что лежи смирно. Давай-ка попробуем десерт. Тим не уверен, когда — и если — он закончил целовать и гладить оскверненные ступни Джинджера в тот раз, но, наверное, когда-то он все-таки закончил, если учесть, что сейчас он там, где он есть. И сейчас он сидит голым на кровати, и ремень, отдыхающий рядом с ним, принадлежит Джону, а зажимы-крокодильчики принадлежат ему и сверкают новизной, массажным же роликом владеет Джинджер, пусть его пока нигде и не видно, так же как и дилдо, обладателем которых тоже является Тим. Тим и Джинджера обладателем является. — Приветик, — говорит Тим, когда Джинджер заходит в спальню. — Зацени-ка мои земные богатства, — говорит Тим, и Джинджер спотыкается на своем пути. — Я хочу, чтобы ты из меня душу вытряс, — говорит Тим, и Джинджер замирает, будто вкопанный, и таращится на него. Пояснения действительно не повредят. — Ну ладно, может, не прямо-таки вытряс, — продолжает Тим. — Не сразу. Сначала ты меня просто уму-разуму поучишь. Повоспитываешь, совсем чуть-чуть. Заставишь зубы чистить и вовремя ложиться спать, что-то в этом роде. По рукам? Пораженная громом статуя морского животного разражается смехом, услышав это, и находит в себе силы положить ту херню, которую она держала, на подходящую поверхность, и раздевается, пока не остается лишь в униформе — в алкоголичке и без штанов — подчеркивающей работу скульптора — в смысле, костлявые коленки, и Тим все это время повествует о приключениях, которые нашли его в магазине, и о сокровищах, которые нашел он сам. — …так что я решил, что будет круто, если у нас обоих будет свой собственный набор, — договаривает Тим, вращая леску с зажимами в воздухе. — В общем. Замучаешь ты меня или нет? — Ты, ну… — начинает Джинджер. — А? — Ты в порядке? Я имею в виду, Джон… Джон охуительный, но Тима интересует другой сорт колдовства. — В полном, — отвечает Тим, Тим улыбается, пусть кожа на его лице и ощущается слегка сухой и стянутой. [Ты?] [В порядке?] — В полнейшем, — продолжает Тим. — Все заебись. Моя припизднутая голова не строит планов откусить твою. — Говорит Тим, и Джинджер тоже улыбается, и его лицо выражает лишь то, что он влюбленный идиот. — Я просто хочу повеселиться. Я же тебе нравлюсь, нет? Главные вопросы. [Что ты та---] — Да, конечно, — смеется Джинджер, нервозно дергаясь. Тим хлопает по матрасу рядом с собой, и он садится. — Я тебя люблю. — Ну тогда… [Захлопни пасть] — Поэтому мне… Делать тебе больно. Поэтому мне трудно это делать. Тим кивает. — Ага. Я знаю. Но ведь… Ты никогда не думал, что я на самом деле кайфую там по-тихому от боли? — Джинджер снова смеется, постепенно расслаблясь. — Мне, блин, приятно. Мне нравится, когда мне больно. Мудацкий мазохизм так и работает, если что. Джинджер сглатывает, прикасаясь к его руке бестолковыми перепуганными пальцами. — Я… Ладно, — говорит он. — Я понимаю. Просто, ну… Тим кивает. — Ага. Я и это знаю. Но ведь… — он перехватывает щупальце Джинджера, сжимает его и кладет себе на шею, оборачивая его бестолковые перепуганные пальцы вокруг горла, чтобы их обладатель чувствовал пульс. — Но ты ведь мне тоже отнюдь не безразличен. — Дотронься до меня и слушай. — Я ведь тоже хочу тебя накормить. — Достронься и увидь меня. — Я хочу, чтобы и ты меня попробовал. — Нахуй фасоль. — Я вкусный. — На ужин у них сегодня будет Тим. — Как ты насчет того, чтобы съесть меня? — Нет, погоди, — говорит Тим, останавливая Джинджера. — Оставь леску внутри. Вдруг ты захочешь за нее тянуть. Правильные формулировки — это самый важный ингредиент. Правильные формулировки — это гарантия того, что ему не придется годами твердить, что он согласен, повторяя слово да, настаивая, что делать можно все, все возможно, только, блядь, жуй уже, пожалуйста. Ну, помогает ему и то, что кальмар так-то не тупой. И слова нет не знает. И вообще ему принадлежит. Джинджер кивает, возясь с блестящими крокодильчиками, он вглядывается в светящуюся от восторга морду Тима, выискивая на ней истину. — Куда мне… Куда… Тим ощеривается еще шире. Куда угодно. — Куда угодно? Не знаю я. Я не особо этим занимался. Давай попробуем и посмотрим, что получится, ну? Я буду докладывать тебе о находках. Джинджер переводит взгляд на зажимы, и интегральные уравнения отражаются в его глазах, он поднимает голову, поднимает руку. Касается губ Тима. А затем… — Ого. Ему, наверное, стоит развить эту мысль чуть получше. Он перехватывает отступающее в тыл щупальце Джинджера и удерживает его на месте, потирая им прищемленную губу, и зажим слегка царапает руку Джинджера, пока Тим выкручивает и тянет за него. — Ммм, — развивает мысль он. Джинджер вздрагивает. — Тебе… — Ага. Больно, — отзывается Тим и развивает мысль еще дальше. — Круто. Давай еще один? Джинджер выполняет базовую арифметическую операцию. — Ммм, — углубляется Тим в дальнейшие подробности. — Блядь. Дерни-ка за них. Математика с такой командой не знакома, но это то, что говорит Тим, и это то, что Джинджер делает. Очень осторожно. И дрожит. Тоже осторожно. Тим скалится, и парочка напавших на его губы отморозков звонко бряцает. Тим крепко сжимает Джинджеру запястье. — Я… — Бздишь, я знаю, — говорит Тим, забирая его пальцы в рот, и контраст мягкого касания с укусами металла прокатывается по его телу электрическим разрядом. — А я зато тащусь. Ммм, блядь. Иди сюда. Целоваться, проламываясь через баррикаду острых, словно лезвие бритвы, препятствий, пожалуй, не самая удобная затея, но не то чтобы это было что-то новое. Пасть Тима всегда была частоколом пик. Теперь же Джинджер стонет прямо в нее, язык его скользит между металлических резцов, между ухмыляющихся крокодильчиков, и когда они отстраняются друг от друга… Они не отстраняются. Они путаются пальцами друг у друга в волосах, и Джинджер таращится на его губы в трансе, боится самого себя и выглядит красивым. Джинджер касается его лица ростками своей плазмы. — Ага? Он вкусный. И отличный повар. Джинджер не убирает пальцев с его обходительно прищемленных губ, тянет за них, и металл звенит, а Тим выдыхает термоядерный дым, Тим облизывает пальцы Джинджера, самые их кончики. В черных глазах Джинджера мелькает быстрая искра. — Чего? — шепчет Тим, прослеживая ее путь глазами. О. Тим усмехается. — Да. Давай. Затем… — Ого! Он немного хочет посмотреть, как выглядит этот импровизированный идиотизм, но фонемы испытывают затрудения при выходе из ротовой полости, да и вообще, нахуй зеркала, нахуй все, он смотрит на Джинджера. Его слюна заливает Джинджеру пальцы. — Я… — Охлуйенно, бльать, — неразборчиво произносит Тим, неуклюже шевеля прикушенным языком, а затем умудряется произвести на свет не менее искалеченный смешок. — Схьука, как бувдто я на шсвенском говорью. Смех Джинджера тоже звенит, отражаясь от металлической поверхности зажимов, и он освобождает язык Тима, забирает его в рот, посасывая. Тим распинается вовсю. — Это… — бормочет Джинджер, отстраняясь, и пальцы его снижают отчетливость речи Тима. — Ага, — говорит Тим. — Больно. — Но тебе… Ну, тебе… — Ага, — говорит Тим. — Мне как по заказу. — Он снова оставляет поцелуи на кончиках пальцев Джинджера, клацая бронированными губами. — Но если мы хотим вести беседы… — Я, ну… Да. — Ладно, — соглашается Тим. — Тогда в другой раз. Джинджер дотрагивается до его болтливого, позвякивающего рта. — Ты… Ты эти оставить хочешь, да? Тим улыбается, облизывая зажимы. — Знаешь… — говорит он, выдыхая радиоактивный газ, и частицы чистого яда ложатся на преданное, чуть ли не набожное лицо Джинджера. — Я хочу повысить ставки. Глаза Джинджера скользят вверх и вниз, он изучает священное писание. — Типа… — Дай мне пощечину. А потом опять их надень. Затем… — О. И пауза. И смех. — Нет, не так, — говорит Тим, перехватывая неуверенное щупальце Джинджера перед тем, как оно снова обдует его лицо легким ветерком. — Не надо этой пресной хуеты. Не паникуй. И не жалей меня. — Тим накрывает пальцы Джинджера губами. Тим накрывает свои губы пальцами Джинджера. — Ударь меня так, как целуешь. Затем… — О, — и. — О, — и. — Блядь, — и. — Еще, — и. — Еще, Джинджер, еще раз. Затем Джинджер надевает два сверкающих новизной крокодильчика обратно на его треснувшие губы. — Ммм, — целует его Тим через частокол. — Блядь, кальмар. Вкуса он пока почти не чувствует, но зато вдыхает запах, запах облученной крови, упивается им, вылизывая Джинджеру рот. Омерзительно нежная плазма гладит его плечи. — Куда… Куда еще? Тим усмехается. — На соски? И плазма краснеет за него. Затем… — Ого, бля. Джинджер сглатывает. — Пиздец. Джинджер прочищает горло. — Я… Это слишком? Тим смеется, зачерпывая его плазму и вытирая ее о свою грудь. — Нет, — говорит он, показывая растерянным щупальцам Джинджера дорогу, он кладет его бестолковые перепуганные пальцы на зажимы. — Боже, конечно, нет. Тяни. И когда Джинджеру говорят, что делать, он это делает. Когда Джинджер это делает, Тим выдыхает клубы пламени. — Блядь, кальмар. Голова у него заваливается назад, а глотка сокращается, пока Джинджер трогает его. Пригубляет его. — Блядь, — говорит Тим, чувствуя, как язык Джинджера дотрагивается до его пульса. Джинджер смотрит на него. — А это… — начинает он, уставившись на горло Тима. — Они… Ну, они похожи… — Нет, — отвечает Тим, выпуская из себя стон, на который Джинджер и таращился. — Твои штучки — это месмерические пассы. А эти блестящие твари — ебаная акупунктура долотом. Надень еще два. Затем… — О. Затем… — Я не… Тим снова стонет. — Джиндж. И это оказывается верным заклинанием. — Блядь, — говорит Тим, опуская тяжелую, идущую кругом голову, и смотрит на свою собственную ощетинившуюся грудь мутными глазами. — Блядь. Джинджер вздрагивает. Джинджер облизывает губы. Джинджер облизывает свои губы, вместо того чтобы вкушать Тима. — Я не… Тим, если… — Тихо, — перебивает его Тим и снова цепляется за его щупальца, кладет их на зажимы, скалящие зубы и царапающие ему плоть. — Это нихуя не слишком. Это, блядь, потрясно. Давай. Сделай мне еще больнее. Ешь. Джинджер вздрагивает и пялится на свои руки, живущие собственной, довольно-таки распущенной, жизнью, и Тим видит, как взрывы отражаются в его полностью почерневших, зачарованных глазах. Джинджер его ест. Тим стонет, скрежеща зубами, и его колючая грудь вздымается, ходит ходуном, а Джинджер все дрожит, будто под ударами взрывной волны, он наклоняется, и его язык касается кожи Тима. Его язык касается соска Тима, прямо между грызущими его зажимами. — Твою мать, господи, — говорит Тим, и когда Джинджер поднимает голову, он видит его ошеломленное выражение лица. — Кальмар. Блядь. Да. Да. Джинджер улыбается, прикусывая светящуюся нижнюю губу. Он возится с леской, и его руки снова ложатся Тиму на грудь. — Стой, стой, — говорит Тим, останавливая его пальцы. — Нахуй. Она чересчур короткая. Нам так не хватит на основной замут. Он бросает короткий взгляд вниз, и Джинджер вздрагивает, тоже прибывая на место назначения. — Ты… Ну. Ты хочешь, чтобы я… — Я, блядь, умираю, как этого хочу, — смеется Тим, кивая на свой истекающий смазкой член. — И мой дружок на страже тоже. — Джинджер смотрит на часового, с усилием сглатывая. — Он всегда мечтал побыть новогодней елкой. — Куда… Куда мне… Тим ничего не отвечает, лишь смотрит в его непроницаемые глаза и улыбается. Плазма Джинджера колеблется, и его непронцаемые глаза путешествуют вверх и вниз по обнаженному телу Тима перед ним. Затем эта плазма обволакивает его. Ласкает. — Ага, — говорит Тим, ощущая, как излучающие смерть вибрацию сотрясают его изнутри. — Именно так. Затем… Затем он бомбардирует небеса ругательствами восемь раз подряд. Облученные пальцы Джинджера касаются зажима, впивающегося в его плоть прямо под головкой, поправляют его, утешая искусанную кожу, и Тим стонет во весь голос. Сладкая агония. Джинджер продолжает его трогать. Сладкий кальмар. — Ты… — начинает он, переводя взгляд на лицо Тима. — Я… Как ты… — Ага, — говорит Тим, вздергивая бедра и толкаясь ему в ладонь, а новогодняя елка весело бренчит. — Как я тебе на вкус? Джинджер заливается краской. Отворачивается. И шумно дышит. Он раскрывает свой нежный рот, весь перемазанный плутонием, как морское существо, тонущее в океане, где оно живет. Что он и делает. — Я… — шепчет Джинджер и снова смотрит на него. — Я тебя люблю. Тим смеется. — Ага, — говорит он. — Так я себя и ощущаю. Затем… Затем Джинджер лижет ноющую кожу, зажатую между крокодильчиками, пирующими у него на яйцах и на члене. Голова у Тима кружится, как карусель, а грудь взрывается. Затем Джинджер ест его. Ебаный фагоцитоз. — Выеби меня, — говорит Тим, хватая ремень Джона и запихивая его в трясущиеся руки Джинджера. Обмен питательными веществами привел к тому, что они оба полностью потеряли ориентацию в пространстве. Но затем Тим раскидывает ноги в стороны, презентуя Джинджеру свою дырку, которая всегда мечтала, чтобы ее разворотили, и пальцы Джинджера на его бедре дрожат, он спрашивает, чего же именно Тим просит, он говорит ты… а Тим отвечает да, и это значит отлупи меня и выеби, это значит выеби меня и отлупи, это значит сделай со мной все, что тебе угодно, и язык его свободен от преград, это он сам по себе несет околесицу, он несет околесицу, но его понимают, робкие, желейные кальмары — смышленые ребята, они милые и сладкие, они его просто обожают, так что пальцы Джинджера растягивают его, пальцы Джинджера крепко сжимают ремень, они все потные, все в смазке, Джинджер бьет его ремнем, и полоса выделанной кожи опаляет его так же, как ядерная катастрофа выжигает ему сердце, так же, как она испепеляет Джинджера, удары ранят его, а щупальца Джинджера погружаются в него, приносят облегчение, и Тим стонет, он видит ебаные падающие звезды, выгибаясь на кровати, и крошечные металлические хищники вспарывают его оболочку каждый раз, как он шевелится, нет, бьется в корчах, он рассыпается под касаниями Джинджера, твердит его имя, а Джинджер бьет его ремнем и трахает, ранит его и облегчает его участь, Джинджер любит его, Джинджер его ест. — Блядь, кальмар, — говорит Тим, распадаясь на элементарные частицы. — Выеби меня. Вытрахай из меня душу. И это значит… Он, блядь, не знает, что это значит. Он выгибается на кровати под ударами и поцелуями, укусами металлических зубов и лаской языка, он не в состоянии поднять голову, его вскипевший череп болтается, словно подвешенный на веревке, и она грозит порваться, его шея грозит переломиться прямо там, а взбесившаяся карусель в его разуме полна обломков, радиоактивной крови и фаллических предметов, любых предметов, по правде говоря, сейчас он вообще не привередлив, он впоминает дилдо, которых он нигде так и не видит, и член Джинджера, сочный, живописный образ которого он всегда держит под рукой, и представляет его щупальца, да, оба его щупальца, оба его кулака внутри него, обе его ебучие ступни внутри него, он бьется в корчах, катаясь по дну океана по воле вздорного подводного течения, и именно тогда припизднутая ярко-зеленая труба в пупырках высовывает свой кривой нос из-за нелепого будильника, торчащего на тумбочке, и подмигивает ему. Тим взмывает в небо по спирали, взмывает прямо к солнцу. — Джиндж, — торопливо произносит он, уставившись на шипастую штуковину. — Блядь, Джиндж. Засунь эту зеленую херню в меня. Сочный, живописный образ Джинджера — бледное лицо, красные пятна на щеках и черные провалы вместо глаз — неистово вращается, когда он смотрит на него, и это не только потому, что его бесноватая башка совсем свихнулась. Это еще и потому, что Джинджер несется со скоростью света к ближайшей звезде вместе с ним. Это еще и потому, что он впитал в себя океан светящейся крови Тима. Потому, что он вдохнул дымные, беспомощные выбросы схлопывающегося тела Тима. Потому, что он высосал помешанное сердце Тима из него. — Тим, — бормочет Джинджер, сглатывая — и дрожа так, будто на него обрушилось землетрясение. — Тебе же… Тебе больно бу… — Да. Затем… Затем Джинджер роняет припизднутую трубу в пупырках несколько раз, пытаясь смазать ее получше и пристроить ее к ноющей дырке Тима. Затем Тим говорит погоди, ударь меня сначала. Затем Джинджер чуть ли не начинает плакать в голос, услышав это. Затем Джинджер всхлипывает, пока Тим скрипит под неумелыми замахами. Затем Джинджер распахивает рот, и яд Тима, кровь Тима безудержно хлещет из него. — Сделай мне больно, — говорит Тим тогда. — Бей меня так, как, сука, любишь. Затем Джинджер стонет, пока Тим криком произносит его имя. Затем Джинджер ест его. Затем, после некоторой возни и при помощи удачи, вдобавок, второпях, припизднутая труба в пупырках оказывается внутри Тима. И лишь чуть позже он кончает, сжимаясь на ней, пока щупальца Джинджера заталкивают ее в него и вынимают, и зеленая херня для детских ножек раздирает ему задний проход, а Джинджер тянет за леску, соединяющую зажимы, и его дрожь передается по ней Тиму, а сверкающие безжалостным металлом крокодильчики пожирают изувеченную оболочку Тима, пока Джинджер заглатывает его самое нутро, ту ядерную катастрофу, которая дарует ему жизнь — и смерть. Затем… Затем Тим не то чтобы находится в сознании, он покачивается на волнах океана плазмы Джинджера, обволакивающей его со всех сторон, он растворяется в ней, он поглощен, затем он все же смотрит вверх, задыхаясь с разбитым на мелкие осколки сердцем, расколовшись на куски, разделившись на агонизирующие останки, он смотрит вверх и видит Джинджера, произносит его имя, он потерялся, просит помощи, зовет его, он, блядь, ему нужен, затем он ослеплен, ведь Джинджер, Джинджер тоже смотрит на него, на агонизирующие останки его тела и на его разбитое на мелкие осколки сердце, Джинджер смотрит на него и съедает его целиком. И кончает за обильным ужином. Дрочит и смотрит на него, пока Тим отдает себя ему. Всего себя ему. Затем, если опустить детали, если забыть про то, что и зажимы были сняты, и галлоны воды выпиты, четырнадцать сигарет были выкурены друг за другом, а ошарашенные лица зацелованы, обнаженные, трясущиеся тела обернуты одеялами, тесно прижаты друг к другу, переплетены, затем они спят. Они спят, и припизднутая ярко-зеленая труба в пупырках спит рядом с ними. -------------------------------------------------------------------------------------------------------------