В винтажном стиле
3 мая 2024 г. в 22:52
***
— О, — говорит Тим, ухмыляясь, и кладет руку Аланы себе между ног. — Зацени-ка.
Они тусуются в клубе с Джоном, они танцуют, Джон затащил его туда и бросил ему вызов, как будто сам Тим эту идею ему не предлагал, Джон посасывает возмутительный коктейль через трубочку, а Тим весь гудит, позвякивая от путешествия гормонов и менее естественных, нелегальных веществ по его организму, наслаждаясь скромными милостями Джона, все его тело будто бы разбито, и он сидит за столиком рядом с Джоном, пока тот щекочет его своими перьями, он обсуждает вопросы, представляющие важность, беседуя с Аланой, они ни с того, ни с сего столкнулись на танцполе полчаса назад, прямо вот врезались друг в друга, теперь они наверстывают упущенное, обмениваясь новостями.
Джон с ней знаком, они встречались, не так, как Алана встретилась однажды с Джинджером, когда Тим был с ней и с Джоном, они катили шары к кеглям, и их развлечения сопровождались беспрестанным нытьем Джона, когда же Тим был с ней и с Джинджером, шары были плотно набиты в лунку, а саундтреком для них служила задыхающаяся ругань Джинджера.
Так что с Джоном дела обстоят слегка иначе, между ними нет значимой связи, и это, конечно, всегда можно исправить, и Тим раздумывает, не стоит ли взять в руки инструмент сегодня.
В итоге ничего такого он не делает, но до того он просто слушает, как они болтают, и та общность, которую они находят, пролегает в области их выдающихся экстерьеров, Джон не без лести отмечает ее яркий макияж, и затем они обмениваются названиями брендов, а Тим отвечает красную, когда они интересуются его мнением и спрашивают, какую же помаду он предпочитает, и Джон тычет его локтем в бок, Алана же смеется, а потом притягивает его к себе и смазано целует, и целует она его потому, что на ней сейчас как раз красная помада — и она не против поделиться, а смазано из-за того, что он пытается вывернуться из ее объятий. Он растирает алое пятно по морде и заказывает водку. Не надо на меня тут дуться, я ни при чем, говорит он Джону. Леди любит погорячее и покрепче. Они опрокидывают по стопке, и Джон не без лести отмечает ее стрижку, стильное, гладкое, острое как нож каре, волосы цвета темного вина, Тим с ней знаком уже черт знает сколько, и она всегда была образцом шика, он тоже отвешивает ей комплимент, у меня вовсю на тебя стоит, сообщает он, и в его вульгарной похвальбе есть выдумка, он привирает, потому что у него вообще не стоит, ни на Алану, ни на кого-либо другого, так как стоять у него сейчас не может, для стояка там места не хватает, но так как это похвальба, так как это панегирик, следует признать, что его речь — искусство, а искусство допускает вольности, так что и вот, так что все в порядке.
Затем время торжественных высказываний истекает, Джон требует коктейль, пижон ебучий, и Тим его ему заказывает, и Джон принимается посасывать сладкую дрянь через трубочку, пока Тим наверстывает упущенное с Аланой. Он узнает о ее недавних путешествиях, ее новых проектах и моделях, ее свежих промо-фотосессиях.
— А что насчет свежих ухажеров? — спрашивает он, и она над ним смеется, нет, говорит она, пока только старый добрый Лоренцо, и он кивает, подтверждая, что усвоил текущее состояние брачной ситуации, хотя Лоренцо, вообще говоря, не то чтобы сильно зачерствел, нет, он все еще довольно актуальный, пробег всего два года, но — но ведь он уже встречал Лоренцо, не так, как Джон встречал Алану, даже не так, как Джинджер ее встречал, чуть-чуть иначе, так как Алана не может загнать свои шары в лунку, у нее нет шаров, а Тим оборудован всего лишь двумя дырками, и то отверстие, которое имеет отношение к их отдыху, активному и бодрому, то отверстие с легкостью растягивается, чтобы вместить в себя две фаллические кегли, без всякого труда и без натуги, а у Аланы зато есть резиновый приятель, пусть не яйца, но друг из силикона, а не только муж, вот так, именно так Тим уже встречал Лоренцо.
Тим вздыхает, он вовсе не имеет предубеждения к Лоренцо, дело лишь в том, что в списке супругов Аланы он по счету пятый, а Тим желает победить и получить медаль, он катал шары к кеглям и сбил лишь три, а хочет он заполучить их все. Секунду спустя он, впрочем, оживляется, Алана передает ему, что самая первая кегля — Дэвид, давно утерянный супруг ее ранней молодости — возвращается обратно в город после многих лет отсутствия, и она ведет с ним доброжелательную переписку, так что шансы Тима на успех резко улучшаются.
— Отлично, — отвечает он. — То есть, если с этим выгорит, останется только еще один?
— Грубиян! — фыркает Алана. — Не смей так выражаться о драгоценных спутниках моей жизни.
— Да никак я не выражаюсь, — возражает Тим. — Это вообще-то комплимент твоему отменному вкусу.
Алана уделяет ему несколько мгновений, отплачивая ему за его непристойные любезности, время торжественных высказываний снова наступает за их столиком, прибывает туда и второй коктейль для Джона, пока Алана сообщает Тиму, что он и сам в своих выборах неплох, и блядь, как отчетливо он понимает, о какой именно примечательной детали анатомии Джинджера она говорит. Затем она спрашивает, чем занимался он, и они болтают, Тим повествует ей о своих недавних путешествиях, новых проектах, студиях, новых струнах и рычажках, и Джон щекочет его перьями, нарочно, а не случайно задевая, Алана же усмехается, наблюдая за его мелкими страданиями, и еще не знает, что он припас для нее страдание и покрупнее.
А вот когда она спрашивает его о новинках в более личной области его жизни, он берет ее руку в свою и кладет ее себе между ног.
— О, — говорит он, ухмыляясь. — Зацени-ка.
И то, что она щупает, уже было распаковано, конечно, однако предмет этот все же довольно современный.
— Это… — начинает она, сосредоточенно досматривая заключенного у него в штанах. — Это что, пояс верности?
— Ага, — гордо отвечает Тим, чрезвычайно довольный и собой, и этим обстоятельством.
— Господи, — говорит она. — А ты с каждым годом все страннее и страннее становишься, Тим.
И она не жалуется. Она снова его восхваляет.
— Ничего не могу с собой поделать, — отзывается он. — Мой сорт именно так и вызревает, знаешь.
И он не извиняется. Он распускает перья.
Алана же пристально рассматривает другое распушившееся существо, все еще сосущее свой коктейль рядом с ним и неодобрительно кривящее перемазанные помадой губы из-за наглого проступка Тима.
А Тим тут не просто так выделывается.
— А вы… — заговаривает Алана, закончив свой досмотр, обращаясь теперь к ним обоим.
— О, я его ручная канарейка, — с готовностью поясняет Тим, увлеченно щерясь. — Этот красавчик в блестках решает, когда мне пора обратно в клетку.
Красавчик в блестках всаживает ему пальцы в бок.
— Вот, видишь? — говорит Тим. — Чирикать мне тоже не дозволено.
Это не совсем так, и он вовсе не наказан.
[миндаль]
[яичные белки]
[выпендрежный сахар]
[кукурузная мука]
[модный уксус (или шкафчик анонимных алкоголиков, или где-то с выпендрежным маслом; если нет, купить)]
[сливки, пожирнее]
[клубника]
Но и все же.
— А это… навсегда? — интересуется Алана после того, как Джон восстанавливает закон и порядок.
— Да нет, конечно, что ты, — отвечает Тим. — Это для особых случаев. Я, как тебе известно, своих друзей не бросаю.
Двадцать минут спустя они расстаются, но тоже не навечно, потому что он говорит ей нам надо будет опять с тобой поработать и позвони мне, ладно, и она ему звонит, и они играют в боулинг, и он встречает и Дэвида, и Лоренцо в тот же день.
А что не меняется просто никогда, так это то, что Джон кое-что упустил и недопонял, Джону опять следует оплатить университет, каким-то образом он все еще не столь близок с Тимом, как Тим бы того хотел.
С чем Джон, впрочем, знаком вполне интимно, так это дырка Тима, которая без всяких затруднений вмещает в себя четыре несколько враждебно настроенных пальца Джона, несмотря на то, что помогающая анальному контакту жидкость отсутствует в машине, куда они заталкивают свои потные, уставшие, перевозбужденные тела.
К сожалению, входят в него только пальцы, а не весь кулак, так как Джон не настолько сильно разозлился на него, потому что ручная канарейка из Тима так себе, он акула, которую Джон зачем-то держит дома, потому что перья между них двоих у Джона, потому что Джон — курица трусливая.
К счастью, он все-таки достаточно сурово карает Тима, так что Тим не зря старался.
Иногда не получается сбить все кегли сразу.
Иногда приходится познать смирение.
Поэтому Тим подчиняется, своей судьбе и Джону, лежит в машине на спине, в невероятно неудобной позе, задирает ноги и чуть ли не упирается ими в потолок, чуть ли не кончает тоже, он почти кончает, но ему не позволяют, и этого, разумеется, он сам хотел, просил и каялся, и его член, которым он, никогда их не бросая, радует друзей, если их интересуют члены, его член сажают за решетку и пытают, удерживают его в застенках, пока сухие пальцы Джона издеваются над Тимом, дразнят, так же, как Тим дразнил его, а второй квартет его волшебных гитарных пальчиков вовсе не сухой, он запихивает их под самый корень в зубастую пасть Тима, затыкая ему этим кляпом рот, чтобы он больше не свистел, и это он тоже делает по запросу Тима, который Тим сделал чуть ранее, пока еще мог озвучивать свои мольбы, теперь же он не может и смотрит на лицо Джона с поджатыми губами, сведенными бровями, на его внутренних чудовищ, которые, возможно, всю дорогу были птеродактилями, он смотрит на все это и ничего не видит, так как темнота на улице скрывает это зрелище от него, и Тим беззвучно оплакивает этот факт, Тим задействует силу своего воображения и свою память, и другие чувства, Тим входит в личный склад шедевров, которые были ниспосланы ему небесами за эти годы, которые он сохранил, и все-таки кончает через несколько долгих минут фрустрирующих мучений, кончает, словно громом пораженный видом красавчика в блестках, которого он не может разглядеть, вместо него он видит огромные шары раскаленной плазмы в пустом, холодном, абсолютно черном космосе.
Затем он разбивает себе голову, врезаясь ей во что-то, пока Джон ебет его в машине, он поражает цели, в которые даже и стрелять не собирался, снова восхищаясь звездными объектами, и теперь оба они лежат в невероятно неудобных позах, Джон налегает на него всем своим весом, и гравитация Тиму друг и враг, враг его переломанной спины, самый страшный враг, но самый лучший друг его разбитой, ненормальной головы, Джон пыхтит ему прямо в ухо, пока Тим пытается хоть раз вдохнуть, вжатый мордой в удушающую обивку заднего сиденья, насаженный на пику, повешенный и растрелянный за свои мелкие ошибки, Джон спускает ему в задницу через несколько недолгих мгновений довольно-таки удовлетворительной долбежки, вообще не осекаясь, попадая прямо в цель.
На следующий день, рано утром, Джон требует от него ебаных лекций, рассиживаясь на кухне и все еще ковыряясь в какой-то сладкой хуете, которую он потребовал от Тима чуть раньше и которую Тим ему приготовил, Джон все еще торчит там, тормозя, тогда как все уже закончили, Джинджер ушел в комнату, чтобы висеть там на телефоне, беседуя хуй знает с кем, а Тим занял свое место у раковины, Тим стоит возле нее, сортируя чистые тарелки, а Джон сидит за столом.
— Алана разве не режиссер? — спрашивает он.
Тим покачивается, переставая жонглировать блюдцами на секунду.
[-O-CH2-O-]
[-O-CH2-O- но горизонтально]
[-O-CH2-O- но еще черту добавить]
[-O-CH2-O- но этилен, а не метилен]
[блядь, а еще же эти]
[-O-CH2-CH2-O-]
[эти, да]
[одиннадцать атомов углерода и пятнадцать водорода, плюс еще те другие]
[блядь]
[пиздец, блядь, все равно не понимаю]
— Ну да, — отвечает он. — Режиссер. — Он покачивается, потому что у него до сих пор похмелье, спасибо их вчерашнему веселью, все эти гормоны и нелегальные вещества, разгуливавшие по его мозгу, теперь бродят, разлагаясь в нем. — А что?
— Ты сказал, что хочешь опять с ней поработать, — говорит Джон, демонстрируя ему уровень своего невежества. — Тебе зачем вообще режиссер-то нужен?
— О, — усмехается Тим.
Как будто он в средние века попал, никто не моется и не читает книг, кругом рыцари и ведьмы.
[позвони Н. В.]
И это даже не самая оторванная от реальности фантазия.
— Мое высказывание было аллегорией, — поясняет Тим, снимая завесу тайны со своих бесед. — Я имел в виду, что когда ее первый муж вернется в город, мы попробуем уломать его меня трахнуть.
— Чего? — говорит Джон, как будто Тим и сейчас сказал что-то невероятно сложное.
— Слушай, так уж вышло, что у нас с ней есть общая причуда, — распутывает Тим головоломку для него. — Поэтому мы заключили соглашение. Когда мы приобретаем образец, достойный того, чтобы о нем трезвонили, мы друг другу сообщаем — и организуем совместную дегустацию. И ты, кстати, тоже у нас в списке.
— Чего? — повторяет Джон. — Ты вообще о чем? Какая, блин, причуда?
Тим закатывает глаза.
— Хуи.
Затем он наблюдает ход мыслительного процесса, отражающегося на миловидном лице Джона, и его внутреннее хранилище предметов искусства щедро пополняется.
Затем он решает все же выручить Джона и не оставлять его одного, и выдает ему краткое содержание их с Аланой эпических похождений в прошлом.
— Ладно, — начинает он. — Дело было так. Я был знаком с ее… — он прерывается, загибая пальцы. — С ее третьим супругом. И это было… блядь, хуй знает когда это было. И с ней я познакомился через него. Они тогда еще не были женаты, так что я первый до него добрался, — он прерывается, чтобы ухмыльнуться. — Ну да в любом случае, потом они поженились и мы хорошенько над этим посмеялись. Пока все ясно?
В ответ ему показывают классическую картину.
— Отлично, — кивает Тим, уклоняясь от того, чем в него запустили. — Затем, какое-то время спустя, но все еще хуй знает как давно, мы с ней над проектом вместе поработали. Это без метафор. Знаешь, в прямом смысле поработали.
И подпись к этому шедевру гласит, что не надо было его носом тыкать, блядь, в это конкретное предложение.
— Ну все, все, — говорит Тим, показывая Джону ладони. — Мы с ней работали над проектом, и ее третий муж тоже к нам присоединился. Они к тому времени уже развелись, но у Аланы бесчисленное количество талантов, и один из них — это сохранять хорошие отношения с бывшими благоверными.
К его удаче, это правда так.
— И это был… — пытается продолжить Тим. — Господи, как вообще это описать. Я тебе покажу, что мы там натворили, если отыщу, договорились? Давай пока скажем, что это было артхаусное кино.
На самом деле он называл их труд Балетной Ебаниной, пока работа эта еще была актуальной, но теперь он думает, что Джона стоит пощадить.
— И это такой фильм был… — слов, впрочем, Тим не жалеет. — Понимаешь, от актеров требовалось обладать определенными физическими навыками. Такой вот фильм.
— Порнофильм, что ли? — спрашивает Джон.
И нет. Он говорит не про порнофильм.
Пока не про порнофильм.
— Нет, — со смешком отвечает Тим. — Самый что ни на есть артхаус. Но такой… Спортивный. В общем, сам увидишь. Суть в том, что третий муж Аланы в футбол играл. Типа, профессионально. Они так познакомились, она документалку про историю развития регби снимала.
Джон прищуривается, очевидным образом гадая, как хуи-то ко всему этому относятся. А хуи в рассказе Тима — основная тема, но он послушно ведет хронологически корректное повествование, чтобы студент все хорошо усвоил.
— Так что она его пригласила, и меня тоже пригласила, — продолжает Тим. — И не надо на меня с таким презрением смотреть. Сейчас-то да, я старая пьяная развалина, но это все было очень, очень давно, и тогда в пороховницах порох еще был.
Он отчаянно желает, чтобы в пороховнице его рта сейчас пороха все же не было, рот у него напрочь пересох, каждый зуб, язык и гланды, но пить ему нечего, ведь Джинджер, который неизвестно как все еще висит на телефоне хуй знает с кем, утащил свой спасительный сок из сельдерея в гостиную.
— Так вот, — говорит он своим пересохшим ртом. — Она пригласила меня и еще парочку ребят, и мы сняли самый ебанутый фильм в мире и хорошенько над этим фактом посмеялись. И пока мы хохотали и отмечали наши достижения, четвертый спутник жизни Аланы прибыл на съемочную площадку, так что меня и ему представили.
И тут он опять начинает перебирать со средствами художественной выразительности и оставляет некоторые детали невысказанными, но не потому, что ему лень, не из-за похмелья, не из-за того, что ему насрать, а потому, что его студент поднимает свой плакат в протесте, и на плакате том написано заканчивай уже, дряхлый хрыч, а Тим не склонен к преподавательской диктатуре на уроках, он лишь слуга науки.
— И под этим я подразумеваю, что мы с ним поебались, — все же добавляет он.
Джона это не сильно развлекает.
Возможно, древняя история — все-таки не самый любимый его предмет.
— Тогда мы и заметили очевидный паттерн, — подводит Тим итог событиям прошлого, устремляясь обратно к настоящему. — И мы подписали договор. Типа как… справедливое перераспределение хуев. И так я предался блуду с нынешним — пятым по счету — мужем Аланы так же, как я прелюбодействовал с ее предыдущими военными трофеями, а теперь самая первая ее любовь возвращается в город — и я намереваюсь впасть в грех и с ним. Для этого мне и нужен режиссер. Все понятно?
— Боже, какой ты идиот, — говорит Джон, вставая из-за стола.
— Садись, два, — отвечает Тим, потому что, разумеется, Джон получает два, это Джон ведь идиот, потому что он так и не догнал, в чем была основная мысль лекции, потому что ему все еще требуются ебучие советы. — А в качестве домашнего задания подумай более глобально. Я останусь в неоплатном долгу перед прекрасной дамой. И так как она уже довольно тесно знает другого моего любовничка, — он машет рукой в предполагаемом направлении той комнаты, в которой Джинджер, сука, до сих пор висит на телефоне, — ты сможешь попытаться тоже ее впечатлить. И твои помадные подкаты принесут плоды. И ты без всякого сомнения выйдешь из этой беспощадной гонки за хуями гордым победителем, так что я тебе еще и приз куплю.
Тогда Джон уведомляет его, что он действительно не против встретиться с Аланой, и да, он понял, что Тим имел в виду под впечатлить, он понял, что Тим говорил про тройничок, он не тупой, это Тим тупой, затем, однако, Джон добавляет, что ни из каких гонок он победителем не будет выходить, потому что и входить в них не собирается, ведь секс — он не про соревнования, секс — это просто секс, блядь, ты перестанешь ржать надо мной или нет, ебучая акула, никогда я так не делаю, ничего подобного, мне вовсе не надо обязательно быть лучше всех остальных, но тут Джинджер наконец-то кладет трубку и прерывает бой, заходя на кухню, и да, учителя, конечно, тоже ошибаются, и Тим не исключение, поэтому его предсказания, как и всегда, не столь точны, им не сравниться с тем, как Джон бьет по цели, его способность видеть будущее — это не темпоральный микроскоп, а лишь умение вынюхивать те тайны, которые скрыты под завесой темноты, там, в глубине, и мистики в том тоже нет, он просто близок к этим тайнам, близок с ними, близок с Джоном, так что в итоге будущее являет ему не только то, чего он ожидал от будущего, но и другие вещи, и некоторые из них — это приятные дополнения, не более того, ведь когда приходит черед Джона впечатлять Алану, он тоже, разумеется, набивает шары в лунку, пока Тим занят тем же самым, но еще он берет ее за душу, позволяя ей, и с большим азартом, набить ее резинового друга в него самого, и ее ультрасовременные акриловые ногти оставляют замысловатые узоры на красивой обнаженной спине Джона, пока Тим тоже делает свой вклад в заполнение дырок и дергает бедрами, лежа на кровати, придавленный всем весом Джона, и то, что отличает реальность от пророчеств в те дни, которые грядут — и пожалуют к ним сильно раньше, это список исполнителей, те роли, которые невидящая рука возложила на актеров, Тим в этот раз Джону не соперник, не оппонент со склонностью чуть что поддаваться, не за взятку, нет, лишь потому, что он обожает лежать поверженным у его ног, Тим в этот раз сама награда, Тим — кубок, за который демоны, живущие у Джона внутри. сражаются с призраками прошлого, и это странно, так как Тим — тот приз, который раздают на главной площади всем желающим, бесплатный и доступный каждому, он сам обладает всем, ему ничего не нужно, только подпиши, пожалуйста, бумагу, кровью подпиши, только завещай мне свою душу, так как такой обмен — он уже тоже продукт давно ушедших дней, так как Тим давно проглотил Джона полностью, а Джон приобрел его, Джон им владеет, держит его жадной хваткой, но хорошо, но ладно, не стоит так уж удивляться, ведь алчность слепа так же, как и госпожа удача, алчность слепа, глуха и бестолкова, тоже не точный инструмент, не измерительный прибор, которым не является и предвидение Тима, предвидение Тима — лишь догадка, озарение, тянущее чувство в животе, предсказание сбывается, конечно, за исключением филиграни незначительных деталей, и педагоги, разумеется, лишь живые существа, не люди, он вот вообще не люди, он акула, но лишь живое существо, не нечто безупречное, не ебучий бог, он вообще не бог, он дьявол, а Джон вот безупречен, Джон — дар небес, Джон подаяние, которое сваливается на него сквозь облака, обрушивается на него пламенем, камнями, лавой, Джон просто идеален, невозможно идеален, но блядь, как этот виртуоз может быть таким безмозглым?
Настолько же безмозглым, насколько идеальным.
И Тим, конечно, трещит не переставая, он среди рыб — тот еще болтун, но разве он хоть немного возражает? Нет, о, нет, он вообще не возражает.
Последовательность пропусков длиной в двадцать четыре часа уходит в прошлое, прежде чем Тим раскрывает то, что опустил в своей лекции, раскрывает полностью, обильно, он не хранит документальные свидетельства всего, что с ним когда-либо происходило, но некоторые материалы у него все-таки есть, у него есть вещественные доказательства, есть запись, но для начала он находит тот ебнутый артхаус, который он описывал для Джона, и Джон отвечает да, почему нет, когда Тим спрашивает хочешь посмотреть, так что они смотрят этот фильм, хохоча.
Ушедшие в прошлое пропуски, впрочем, не являются пустыми, достойные упоминания вещи заполняют их, пока они утекают прочь, Джон проезжает мимо дома Тима, мимо замка возрастом лет так восемьсот, и предлагает ему свою помощь, одаренность и поддержку, свой язык, а Джинджеру, ну, Джинджер из-за него дрожит, трясется, Тим очень ограниченно пока трудился над этим проектом, так что новизна, которой пахнет комната, на самом деле настоящее невежество, не все в той комнате осознают, что именно забирает себе Джон, однако он и дает кое-что, одаривает Джинджера, долгими, плавными движениями проводя языком по его ступням, и Тим за ним повторяет, а заодно выступает как оратор, Джон заезжает к ним домой, и Тим его впускает, пока Джинджер еще торчит в кровати без штанов, одетый лишь в алкоголичку, весь разогретый и с похмелья, дурно пахнущий, с взъерошенными волосами и досконально точным отпечатком складок на подушке вместо сонного лица, они хватают его и усаживают на край кровати, раздвигают ему ноги, и его член заметно выделяется, бросается им в глаза между них, они, Тим с Джоном, падают на задницы, они на полу перед ним, два подлых, скверных демона, их поглощает пламя, и пламя то раздул лично Тим, пламя то сжигает их и лижет отзывчивые ступни Джинджера, они, Тим с Джоном, лижут их, в тандеме, посасывают ему пальцы на ногах и превращают его в протертую сквозь ситечко хуйню, с двойным усердием — и вдохновляющим, великолепным результатом, Тим выступает как оратор, прерываясь иногда и полагаясь на своего подельника, обвешанного кружевом и перьями, Тим ведет речи, как настоящий рыцарь, он благородно превозносит хуй Джинджера, пишет целые поэмы и, стоя на коленях, просит лишь небольшого сувенира, знака благосклонности, его театр детских пьес не ставит, и сувенир, который он выпрашивает, это не платочек, а биологическая жидкость, Тим просит, чтобы его ей полили, чтобы ему ей измазали лицо или язык, он не капризный, он лишь слуга прекрасной дамы, он персонаж романтической истории о любви при дворе.
И монолог его звучит абсолютно безупречно, но фразы других героев пьесы все заглушаются, смазываются, страницы этой книги были утеряны еще в средние века, а с тех пор столько времени прошло, герои эти в основном молчат — или же бормочут, стонут, Джон, например, стонет со ступней Джинджера во рту, с закрытыми глазами, увлеченно, Джинджер же стонет с лампочкой во рту, таращится на свой член, так как указания тоже присутствовали в оральных выступлениях Тима, герои эти в основном слушают его — и то, вполуха, путаются в сюжете и в его аллюзиях, Джон — потому, что он не то чтобы блистал умом, потому, что он всегда больше интересовался тем, что происходило на переменах, в перерывах между занятиями, потому, что он еще не сблизился с Тимом до конца, их сердца не бьются в унисон, это будет позже, а Джинджер — потому, что он бродил в лесу и потерялся в нем, потерял последние мозги, застрял между двумя деревьями, между демонами, которые обитали в них, все это, разумеется, часть пьесы, Тим неплохой, вообще-то, режиссер, он обучался у лучших мастеров, Джинджер, в отличие от Джона, у Тима прямо в сердце, в самой глубине и темноте, он сидит на кровати и трясется между ними, и ноги у него расставлены, а член выставлен напоказ, руками он вцепляется в матрас, а ступни у него нелепые, Тим кое-что в тот момент вспоминает и говорит об этом, вносит изменения в свои приказы, и Джинджер тоже умоляет, не так, как Тим, не красноречивыми словами, рот у него из строя вышел и не подлежит починке, рот у него заткнут горящей лампочкой, он умоляет всем собой, всей своей фигурой и своим нутром, пойманным духом, своей самой сутью, и это те нежные провалы, впадинки между пальцев его ног, это они его добивают.
Оба они, Тим с Джоном, пробуют на вкус осадки, они на мгновение его отпускают, перестают удерживать его лишь для того, чтобы опять схватить, их языки, эти отравленные стрелы, перебираются со ступней Джинджера Джинджеру на член, рты их встречаются, ухмылка Тима и блаженная улыбка Джона, и они стискивают его четырьмя руками, впиваясь пальцами в потную кожу, ресницы Джона взмахивают крыльями, словно бабочки, порхают, когда Джинджер стонет, содрогается всем телом, когда член его, который они лижут, пульсирует у них под языками, тушь для ресниц и сперма, думает Тим, чуть-чуть отодвигаясь, он отдает Джону то, о чем сам умолял, он не только о друзьях заботится, он забирает в рот член Джинджера, когда Джон заканчивает с ним, так как Джинджер готов лишь наполовину, Тим тушит его, как рагу, до мягкости, в своей акульей пасти, и Джинджер растекается, как кисель, и его член тоже растекается, этот отсос служит ему колыбельной, когда с ним заканчивает Тим, Джинджер вырубается, и Тим сооружает ему уютную могилу из одеял, укутывает его ими, пока Джон хихикает, у них, у Тима с Джоном, еще вовсю стоит, они на взводе, они ни разу даже не потрогали себя, не потрогали друг друга, если хочешь надо мной ржать, начинает Тим, обращаясь к Джону, то хотя бы дай я тебе покажу кое-что этого достойное, он сталкивает его с кровати, тянет за собой, он раскуривает сигарету и включает свой компьютер.
— Тот самый настоящий артхаус, — спрашивает Тим, поворачиваясь к Джону. — Хочешь посмотреть?
— Да, почему нет, — отвечает Джон, жуя арахис Джинджера.
Так что Тим предоставляет ему доказательства, находит тот настоящий артхаус, кликает по папке, Балетная Ебанина, читает вслух Джон, хмуря брови, и Тим испытывает благодарность к себе из прошлого, усмехаясь, и говорит погоди, сейчас поймешь, и затем, через секунду, Джон и правда понимает, Джон начинает хохотать, как ненормальный, скорее, чем через двадцать секунд, это же ебучий твистер, говорит он, нихуя, отвечает Тим, это голый ретро гэнгбэнг твистер в космосе в семидесятых с белыми колготками, похуй, говорит Джон, умирая со смеху возле него, и Тим скалится, не мог упустить такую возможность посверкать жопой пред общественностью, поясняет он, и утверждение это не совсем верно, публика, которая наслаждалась видом — и не им одним — его жопы без использования электрического оборудования, которая заглядывала на приватный показ, эта публика, вероятно, шире, состоит из большего количества людей, чем та аудитория, которой пришлось наблюдать, а затем и оценивать, а затем и награждать настоящий голый ретро гэнгбэнг твистер Аланы, запечатленный на целлулоиде для будущих поколений.
Впрочем, Тим не объясняет Джону этой математики, ведь Джон начинает задавать свои собственные вопросы, ведущие прямо к катастрофам, как всегда, это полный бред, говорит он, вытирая заплаканные от смеха глаза, зачем ты это вообще сделал, это полный бред, Тим повторяет ему его же слова, поэтому и сделал, это голый ретро гэнгбэнг твистер в космо… начинает он было говорить, ага, я, блядь, понял, перебивает его Джон, это уморительно, добавляет Тим, и Тим прав, они оба не могут перестать икать, это почти так же охуенно, как и настоящий гэнгбэнг, добавляет Тим, но Джон сомневается в его оценке, хотя делать этого ему и не стоит, ведь Тим в своих высказываниях опирается на реальный опыт, не на пустые умозаключения, однако Джон того не знает, еще не знает, стрелки часов продолжают свой мерный ход, стрелки тех часов, которые показывают, что до термоядерного шторма остаются считанные мгновения, что он скоро расцветет, распустится, часы эти тикают в груди у Тима, и я тут примадонна, продолжает Тим, лучше не придумаешь, продолжает он, и, ну, он придумал лучше, но все же он не провел всю свою юность, крутясь волчком и складываясь пополам, и изгибаясь, извиваясь, и выворачиваясь из рук, которые он даже не стал считать, так много их было, он делал кое-что из списка, и это всегда было особым случаем, спутанный комок конечностей, ожиданий и намерений всегда надо было сначала выстроить в шеренгу, расположить на сцене и обеспечить подходящими ролями, не каждый раз, но все-таки, да и сам он — существо извилистое и эксцентричное, полное заскоков, он хаос, неприбранный бардак — и этим хаосом он был и в юности, еще в юности он был свеж, а потому часто являлся частью всяких винегретов, не только этого голого ретро гэнгбэнг твистера.
Джон пытается разобрать ингредиенты винегрета, спрашивает, кому принадлежат те или иные ноги, руки, головы, так что Тим перечисляет всех, кто присутствует на пленке, а ранее присутствовал при съемке, его долговременная память открывает доступ к именам, разумеется, там была Алана, режиссер, а это Тони, он актер, типа, по-настоящему актер, по крайней мере, этим он тогда, в прошлом, пытался зарабатывать, а в настоящем зарабатывает из-за Тони Тим, Тим получает синяк на ребрах, получает в них локтем, а вот это Рассел, вроде Рассел, может, все же Роджер, Тим с ним не особо был знаком, но ага, это вон его рука, он был из мира спорта, в сквош играл или в крикет, в ебучий гольф, Тиму, блядь, насрать, он не помнит, Тима складывает, словно полотенце, бывший муж Аланы по имени Дарнелл, это он, а это Тим, только помоложе и наряженный в белые колготки, порванные в стратегических местах, это Тим из прошлого, Тим же из настоящего приобретает еще один синяк и усмехается, свет им ставил Гэри, он в нем разбирался, а тогдашнего — теперь уже тоже бывшего — мужа Аланы звали Гарретт, он в фильме не участвовал, он англичанин, профессор там какой-то, что-то про искусство, разумеется, он в фильме не участвовал, но он был тогдашним — теперь бывшим — супругом Аланы, он пребывал на съемочной площадке, а Джей держал и крутил камеру, ага, Джей, как буква, не Джеффри, не Джером, не Джейми, просто Джей, а макияжем у них никакой чувак не заведовал, макияж им наносила дама, и Джон ее уже знает, дамой той была Алана, Алана разрисовала их ретро космические морды из семидесятых, огромный ковер для твистера же купил хуй знает кто хуй знает где, возможно, опять сама Алана, это же ее артхаус, Тим в нем просто играет главную роль идиота, ему не надо было быть в курсе обо всем, от него лишь требовалось выглядеть миленько и нелепо, от него лишь требовалось крутиться, как волчок, и извиваться в белых порванных колготках.
Джон запутывается, теряется в лесах давно прошедших дней, между конечностей, ролей и многочисленных бывших мужей Аланы, да и Тим повествует о былом невнятно и туманно, сюжеты в его сагах переплетаются так же, как конечности во время игры в твистер, в них слишком много действующих лиц и прозвищ, Тим и сам — та еще неразбериха, Тим говорит погоди-ка, у меня есть для тебя кое-что получше, и у него есть кое-что получше для него, его собственное творение, его идея, вечеринка в долине Иордана (1999), гласит название файла, и Джон снова морщит свое миловидное лицо, сейчас увидишь, повторяет Тим, не испытывая особого желания объяснять ему систему, по которой музейные артефакты записываются в каталоге, ведь обратный отсчет подошел к концу, и цепная реакция уже начинается.
Что Джон — вместе с Тимом — видит через секунду, так это морду Тима крупным планом, только Тим этот помоложе, и год розлива, указанный в названии файла, четко напечатан на его курящей физиономии, виднеются на ней и остатки ретро макияжа, который нанесла ему своей рукой Алана, сейчас же Алана держит руками камеру, и съемки ведутся в стиле мокьюментари, а руки Тима приходят в движение, одна из них держит сигарету, а другая попадает Тиму в рот, не вся рука, конечно, всего лишь четыре пальца, Тим на экране посасывает их попеременно с сигаретой, и его ухмылке подыгрывают смешки за кадром, и среди смеющихся выделяется Алана, только голос Аланы Джон слышал ранее.
Что они наблюдают в следующие две минуты, так это то, как Алана отступает назад, и Тим из прошлого показывается целиком, во всей свой обнаженной красоте, он возлегает на диване, и Тим из настоящего говорит видишь, я же говорил тебе, что я тогда был тот еще качок, и Джон, это неповторимое, неподражаемое, феноменальное создание, это создание, расколотое надвое не течением времени, а собственной структурой, эта скульптура, высеченная одновременно из мрамора и обсидиана, она отзывается словами это что за хуйня такая, и Тим хрюкает, он и не предполагал, что тут понадобятся какие-либо уточнения, в конце концов, Джону такая визуальная стимуляция точно не в новинку, у него такой стимуляции большая коллекция есть, типа как гонзо, но наоборот, отвечает Тим, и Джон тоже начинает было что-то говорить, но Тим, Тим из прошлого, Тим его перебивает.
Тим ужасный грубиян.
— Приступим? — произносит Тим из прошлого и тушит сигарету.
[трабекулы (эндотелий, вены)]
А Тим из настоящего берется комментировать словесную магию, которой он, судя по всему, обладал и тогда.
Это Тони, говорит Тим, когда Тони появляется на экране, он актер, говорит Тим, и неплохой актер, думает Тим, Тим на экране, однако, думает кое-что другое, Тим, сидящий рядом с Джоном, увы, не помнит, что конкретно, но он может сделать обоснованное предположение, так что, наверное, Тим на экране думает что-нибудь о том, что попадает ему в рот, а попадает ему в рот член Тони, в его же современный рот попадает только сигарета, он закуривает и выдыхает следующее имя, это Гарретт, говорит он, не специалист по свету, то был Гэри, нет, бывший — а тогда тогдашний — муж Аланы, и именно его анатомией восхищается Тим на экране и Тим на диване, Тим забирает его член в пасть с ухмылкой, и ответное хихикание Аланы громко звенит у них в ушах, Алана ближе к камере, а Тим из настоящего подается вперед, смотря в экран и соглашаясь с ней — да и с собой из прошлого, Тим веселится, оба Тима веселятся, это Дарнелл, сообщает Тим, следуя за изменениями на пленке, бывший — и тогда уже тоже — муж Аланы, мы с ним водили дружбу, добавляет Тим, отмечая определенную фамильярность, с которой Тим с членом Дарнелла во рту обращается и с его членом, и с самим Дарнеллом, это Джей как буква, продолжает Тим с сигаретой в зубах, съемочный задрот ебучий, говорит Тим, качая головой, голос Джея тоже раздается громко, Дарнелл, подвинься, ты все заслоняешь, произносит он, и Дарнелл действительно немного загораживает приятельские лобызания Тима с его членом, Тим резко прерывает их, захлопни пасть и тащи свой зад сюда, заявляет Тим, съемочный задрот ебучий, блядь, говорит Тим, снова качая головой и пыхтя дымом, какой же я поганый грубиян, пока более юная версия поганого грубияна представляется съемочному задроту без всякого смущения, пожимая член Джея рукой перед тем, как этот его член оказывается у Тима в его поганом, грубом рту, ебаный пиздец, громко произносит голос, и говорящий в этот раз сидит плечом к плечу с Тимом.
— Нет, это еще не пиздец, — отвечает Тим, накрывая рукой мышку, и кадры мелькают перед его глазами, Тим на коленях в тесном кругу других фигур, ебаное шахматное вуду, думает Тим, Тим ругается, хрипло и без уважения, он режиссирует происходящее и требует повторить недавно совершенное деяние, Тим задыхается, потом он видит свое же избитое лицо, несколько крупных планов, Тим нажимает паузу, проматывает назад, ощущая призрачные пощечины из прошлого на коже, у них нихуя не получалось, замечает он, у Гарретта и Тони нихуя не получалось — и не то чтобы это был большой сюрприз, у Джея вышло в целом так неплохо, о, а это в целом так неплохо, говорит Тим, Тим на экране, ухмыляется, ему только что врезали по морде, и рука съемочного задрота легла на его морду тяжело, затем в кадре появляется Дарнелл, его рука, и призрачные ощущения из прошлого теперь почти реальны, призрачные удары ложатся, проступают у Тима на лице, блядь, а он вот все охуенно делал, говорит Тим, и его собственные руки чешутся от вдохновения, которое его собственные юношеские приключения вдыхают в него, так Тим из прошлого помогает Тиму из настоящего приобрести негнущийся стояк, затем же Тим из прошлого вновь возвращается к сосанию хуев, так, это уже излишне, говорит Тим, остро переживающий чувство ностальгии, давай-ка мы этот затянувшийся минет пропустим, перед глазами его раскрывается иная сцена, теперь Тим на полу, лежит на нем, сложившись чуть ли не напополам, лежит и сверкает жопой пред общественностью, несколько крупных планов, теперь это и правда гонзо, ведь в его дырке движется рука Аланы, сверкая маникюром, вся ее рука, Тим же все еще развлекает зрителя своей одержимостью отсосами, и мышцы его живота напряжены, его былой и ныне неприметный тонус отражается на пленке, записанный на ней для будущих поколений.
— А, вот здесь, — говорит Тим, обнаруживая момент, когда обещанный им пиздец действительно случается, когда его былые физические способности показываются щедро, полно, чуть ли не в избытке, когда зритель может увидеть Джея, лежащего под ним на полу, и Тони, располагающегося сзади, и дырку Тима, которую столь элегантно растягивала для него Алана, которая теперь набита под завязку двумя членами, дырку, то есть, зрителю вряд ли удастся разглядеть, придется полагаться на воображение, зато он может наблюдать другую идею фикс Тима, тоже связанную с хуями, Алану же зрителю не видно, Алана кружит вокруг винегрета из конечностей, и камера слегка дрожит, как и предполагает стиль, а бывшие мужья Аланы трудятся вдвоем, как напарники, плохой супруг и хороший супруг, думает Тим и усмехается.
— Еще? — спрашивает его Дарнелл, его из прошлого, того его, который увлеченно скачет на двух членах, перенапрягая тело и обливаясь потом, пока Джей и Тони дополняют вербальными реакциями на его прыжки основную сцену, если ты сделаешь мне такое одолжение, отвечает Тим, скачущий на членах, безукоризненно выговаривая фразу, которую отводит ему его роль, и бывшая семейная чета издает смешки, Тим получает хорошую затрещину, ему отвешивает ее плохой супруг, и Тим, который на двух хуях не скачет, испытывает некоторую ревность к своим собственным легендарных похождениям, соси, говорит затем плохой супруг, вжимая его пыхтящую, потрепанную морду в член хорошего супруга, и Тим распахивает свой помятый рот пошире, а Гарретт выдыхает черт побери, произнося это как ебаная английская королева, и Тим с его членом в глотке давится его членом, не только потому, что у него в глотке член, но и от смеха, милорд, вы негодяй, Тим без члена в глотке думает про себя, развлекаясь и имитируя акцент, но негодяй, разумеется, не он, даже не Тим, набитый доверху хуями, Тим самозабвенно прыгает на них, забывая о себе, заботясь только об их обладателях, негодяй там плохой супруг, руки за спину убери, требует он, ты кончишь только тогда, когда я разрешу, говорит он это, а Тим подмигивает в камеру, Алане — и всем потенциальным зрителям, но рук пока не убирает, вместо этого он салютует, выставляя напоказ свое послушание, и тут же получает еще одну затрещину, блядь, говорит Тим, и в голосе его акцентом звучит лишь ностальгия, как же он охуенно это делал, затем Тим заводит руки за спину, и Тони держит его за них, ну-ка успокой уебка, говорит Дарнелл, и Тони вот лупить людей по роже так себе умеет, однако актер из него очень даже ничего, а бывший муж Аланы — он, ну, бывший муж Аланы, он знает кое-что о режиссуре, не брезгует он и участвовать в происходящем, руки Дарнелла тоже ложатся на мокрое, переломанное тело Тима, ложатся на затылок, перехватывают волосы, Дарнелл насаживает его широко раскрытым ртом на член тогдашнего мужа Ананы, а иногда перестает, и тогда его тяжелая ладонь с размаху приземляется на ухмыляющееся, красное, разбитое лицо Тима, а что до занудного съемочного дрочилы, то он в основном скрыт из виду и не показан в кадре, но звуки он вполне издает, а еще память Тима — Тима в настоящем — воссоздает все шоу для него, да так, как будто это самая что ни на есть новинка, и призрачные ощущения теперь распространяются и на другие части его тела, к примеру, на часть тела, которую и сейчас можно настолько растянуть, прямо вот так же широко, как растянули ее в фильме, который он тут увлеченно смотрит, прямо вот так же увлеченно — ну, почти — как Тим на экране увлечен анальной пенетрацией, впрочем, и другие звезды к действу вообще не равнодушны, по меньшей мере трое из них так в принципе скоро кончат, поэтому современный Тим, наблюдающий за Тимом устаревшим, ожидает увидеть самый важный кадр, убеждающий продюсеров пустить эту херню в прокат, он ожидает, что почуствует фантомы спермы, наполнящей ему задницу, и мельком думает, что вечеринка тогда удалась на славу, прямо вот как те гулянки, которые он любит представлять, которые грохотали в городах в долине Иордана, пока ебучие осуждающие веселье ангелы не устроили там погром.
Ебучие осуждающие веселье ангелы решают повторить историю.
Существо, сотканное из заоблачного света, перехватывает его за волосы, изрыгая молнии, и сталкивает его на пол, и лишь секундой позже Тим заглатывает его меч, стоя перед ним на коленях, пока разгневанное создание насаживает его на клинок не менее разгневанной рукой, и так Тим пропускает некоторые сцены, которые, однако, наблюдает осуждающий веселье ангел, впрочем, Тим их помнит, не наизусть, но довольно-таки неплохо, к тому же, эта пирушка в долине Иордана не была первой в его жизни, к тому моменту он обладал уже обширным опытом в деле праздничных попоек, и не была единственной, так что теперь он может использовать свой опыт и воссоздать события прошлого у себя в уме, к тому же, он еще и звуки слышит, те звуки, которые запечатлела камера, и когда он пересматривает произведение позже, то обнаруживает, что был на девяносто пять процентов прав в своих мечтаниях, итак, он пропускает сцену, в которой Тим из былых времен получает литры спермы в обе дырки, а часть литров спермы оказывается у него на лице, спасибо бывшему супругу Аланы, часть литров спермы стекает вниз по его бедрам, эта часть принадлежит тем работникам кинематографа, которые вышли на пенсию и теперь лежат, бездыханные, на полу, и бывший супруг Аланы, который только что с ним познакомился, присоединяется к ним в этом отдыхе, другой же бывший супруг Аланы, которому до сей поры уделяли недостаточно внимания, занимает его место, и Алана тоже делает несколько шагов вперед, и камера ее теперь наставлена прямо на ярко-красную морду Тима, и он там не стесняется, его там душат, трахают и душат, пока он скалит зубы, ухмыляясь зрителям, и глаза его закатываются, пока он прыгает на члене у Дарнелла, пока Дарнелл крепко сжимает руку у него на горле, вздергивая его вверх и толкая его вниз, понимая важность командного труда, его верный компаньон, он даже высказывается, говорит что-то о разъебанной, зияющей дырке Тима, но неразборчиво, и Тим, отсасывающий хуй божественного происхождения, думает видал бы ты мой карьер теперь, думает и давится, от смеха — и от того, что посланники господни несдержанны и кровожадны, они приносят пламя, засыпают землю раскаленной серой, они наказывают распутников и вольнодумцев за грехи.
Но что точно не стоит упускать из виду в ситуации Тима — того Тима, которого никто на пленку не снимает — так это то, что он знал, что Судный день вот-вот наступит, он знал, что кара неизбежна, ебучие осуждающие веселье ангелы жарко дышали ему в шею, бесстыдно хныкая, их священный выговор звучал так непристойно, а их слова обещали воздаяние, были так яростны, так полны адреналина — или что там еще течет в венах крылатых чудищ, может быть, расплавленная, текучая, кипучая порода, Тим бросал взгляды на грозного гонца небес, и сверхъестественный его вид выжигал ему глаза, глаза же ангела — глаза Джона — были широко распахнуты, лик его был искажен, изломан, лик его был совсем нагой, и тайный, сокровенный яд хлестал из него потоком, пока Тим бросал в него с беспечностью атомные ядра, ионизировал его небрежными движениями рук, руки же ангела — руки Джона — были сжаты в кулаки, все его тело излучало ту отравленную энергию, которую Тим ему скормил, и она бурлила в нем, бушевала, перформанс Тима его будоражил, возбуждал и развращал, и оба Тима, и бывший, и текущий, были для него заклятыми врагами, были дьявольской диадой спевшихся чертей, они тащили его вниз, затягивали его в ад и темноту, на глубину, и вулкан тонул, ангелы летели в бездну, а мрамор становился абсолютно черным, они терпели бедствие, разгром и крах, Тим был катастрофой, а Джон от него не отставал, и ничего, кроме казней египетских, в будущем их не ждало.
И будущее это наступает несколькими мгновениями позже, зато прошлое Тима уже произошло, прошлому деваться некуда, оно лишь запись на экране, на который смотрит Джон, и пока Тима из былых времен трахают и душат, пока ему говорят кончать, пока он, разумеется, кончает, так смиренно, Тиму из нынешних времен засаживают в глотку, Тим сглатывает сперму, пока Джон разносит его фасад, Тим даже распускает нюни, у него глаза на мокром месте, все его тело изгибается, трясется, бьется под ударами молний, он выворачивается наизнанку, а Джон нагибается над ним, выдыхая вихри обжигающего газа, плюясь проклятьями, оскорблениями и отрывками прозвищ Тима, затем отдельными фонемами, затем лишь звуками и гулом, и все те имена, которыми он нарекает Тима, попадают в цель, все они приносят смерть, ведь демон Джона говорит вместо него, демон Джона с Тимом знаком теснее Джона, он был в его объятьях, лежал вместе с ним на одном ложе и вел беседы, беседы и об адском пламени, и о покое вечном, рука Джона так тяжела теперь и неумолима, она стискивает череп Тима, угрожает, не отталкивая, наоборот, сжимая, сдавливая его, и под этой силой обрушивается и сам Джон, изливаясь Тиму в пасть, Тиму в горло, в самое его нутро, где всегда царит тьма, где всегда настолько ярко, что все живое слепнет, и Тим проглатывает этот оползень, весь целиком, и давится, отзываясь клокотанием.
Джон падает замертво вслед за этим, стекает на пол, он изящен даже в виде трупа, а Тим кашляет, блюет собственными легкими и плюется желчью, он поднимает их — Джона и себя, и ведет их — Джона и свои путающиеся ноги — в спальню, посещает кладбище, он заталкивает Джона под саван из одеял, укладывает его рядом с Джинджером, который все еще мирно спит, несмотря на то, что долгие годы жизни Тима промелькнули перед его глазами, перед глазами Джона тоже, Тим оглядывает взглядом свежее побоище и уходит, уходит прочь, чтобы изучить более древнее сражение.
На школьной доске экрана его ноутбка висит главной темой застывшая картина, висит его собственная шальная морда, крупным планом, с обнаженными зубами и белками глаз, потная и вымазанная спермой, вымазанная не стертым макияжем, отмеченная синяками, выглядящая как хуй знает что, он смотрит на экран, и родственное чувство окатывает его огромной, теплой, уютной океанической волной, не отражение, не перевертыш, нет, он сам, идиотизм, ухмылка и угар, все это выставлено напоказ благодаря талантам Аланы к киносъемкам, благодаря талантам ее бывшего супруга тоже, это его рука обхватывает разодранное горло Тима, это его член торчит в его затопленном заду, он этого не видит, не видит своей дырки, но и зачем бы ему было надо что-то видеть, зачем, если я сейчас на хуе кончу написано на его перепачканном, заляпанном лице, зачем, если он и так знает, сколько недолгих секунд ему еще осталось, зачем, если он и сейчас готов взорваться, пусть бы его только кто-то трахнул, у него стоит, он весь изнывает, но, впрочем, когда он сравнивает время, которое показывают часики, тикавшие на его безумной харе много лет назад, с тем временем, которое отмерило устройство, сходящее с ума у него в груди теперь, он понимает, что сегодня ему отведено все-таки чуть больше радостных мгновений, он понимает это — и отматывает запись назад.
Тим, который еще здесь, отматывает назад запись с Тимом, которого давно не существует, и изучает все улики, которые доказывают ему, что он вообще не поменялся, что он все такой же ненормальный, он превращает призрачные ощущения в реальные, не все, у него недостаточно конечностей и недостаточно фигур, но все же он лупит свое современное лицо, когда его подельник из былых времен заезжает тяжелой рукой по его лицу из прошлого, тогда было просто охуенно, да и сейчас вполне себе, он тоже кое-что умеет, и когда его подельник из былых времен надавливает ему на трахею, он выкручивает себе член, он свой собственный палач, ебучий режиссер, его трахают и душат, и говорят, когда ему кончать, и это все его сценарий, его расчет, его время в прошлом истекает, Тим, которого давно не существует, кончает на члене бывшего мужа Аланы, и бывший муж Аланы вскоре следует за ним, а Тим, который еще здесь, его сразу догоняет, пусть его задница, к сожалению, и пуста, его руки зато заняты, он бьет ими другие части своего тела, у него всего лишь две руки, руки Алана же все еще держат камеру, когда она кончает, Тим лежит трупом на полу и захлебывается ее шампанским, глотает его полными бокалами, и его посмертная гримаса лизания пизды тоже запечатлена на пленке, он безумно щерится, а в двадцать первом веке — выдыхает дым, усмехается, это все достаточно забавно, он развлекся, а древние боги всегда ему благоволили, а древняя история всегда была хроникой его триумфов, тот Тим, которым он сейчас не является, но которым он вполне был тогда, тоже усмехается, валяясь в куче мертвых тел своих единомышленников, он тоже ухмыляется и курит, и курит он как минимум три сигареты сразу, и они путешествуют туда-сюда между шестью участниками вакханалии, а титры постепенно ускользают вверх, пока он засыпает, Тим, существующий сейчас, перестает существовать, он отключается, и экран темнеет.
— Завтрак, — слышит Тим, и слово это произносят два голоса одновременно, выдергивая его из дремоты, так что он просыпается после полудня, он соскребает старые переломанные кости со стула, на которым вырубился, и тащится на кухню, а обладатели голодных голосов бредут за ним, один из этих голосов — это голос Джона — сменяется шипением, как только другой — это голос Джинджера — объявляет, что его обладатель сейчас уйдет, но потом вернется, и так и есть, Джинджер находит пачку сигарет и какую-то скучищу в твердой обложке и уходит в ванную, а Джон набрасывается на старые переломанные кости Тима, не давая ему ни секунды передохнуть.
— Что тебе не так? — спрашивает Тим Джона по меньшей мере четырнадцать миллиардов раз, пока Джинджер торчит на унитазе в ванной без него, совсем один, Тим никак не сообразит, что Джона не устраивает, не может обнаружить смысла в его бурной трескотне, совершил ли Тим ужасную ошибку тем, что показал ему послебалетную ебанину лишь теперь, или же его нельзя прощать за то, что он в принципе показал ее ему, что ему все же ясно, впрочем, так это то, что ее строго запрещено показывать хрипящему ублюдку, с которым Тим обменивается самодельной порнографией, но Тим этого не делал, нет, не посылал, конечно, отвечает Тим, я только свои сольные работы ему отправляю.
— Что тебе не так? — спрашивает Тим, вздыхая. — Ты мне тоже кидал видео и фотки. Я разве наезжал на тебя за это?
О, нет, он не наезжал, наоборот, он был ему истово за это благодарен.
— Я же тебе записей, где меня вчетвером ебут, не слал, ведь нет? — отвечает Джон.
Ебут-то вчетвером, но фистят самолично, думает Тим. Давайте не будем забывать о даме, давайте не будем упускать из виду ее изысканный кулак.
— Ну, может, это потому, что ты до сих пор невинная овечка, и тебя вчетвером пока не ебали? — предлагает Тим.
Пока.
— Иди ты нахуй, — возмущенно отвергает его инсинуации Джон.
— Что тебе не так? — снова спрашивает Тим. — Я же говорил тебе, что я в оргиях участвовал. Ты что, забыл? Этот вот мудила белобрысый тебя тогда так очаровал, что ты опрометчиво решил попытаться меня на моем же поле обыграть. Ну, знаешь, тогда, когда я тебя всем сердцем сходу полюбил.
— Иди нахуй, — настаивает Джон, такой свежий, юный и неопытный, но уже такой циничный, равнодушный к проявлениям высоких чувств. — Ты мне не говорил, что эти оргии были, блядь, гэнгбэнгами.
— Ну не все же оргии, — ржет Тим, показывая ему ладони.
И за это ему чуть ли шею не сворачивают, но тут Джинджер возвращается на кухню, озаряя ее своим бледным, помятым лицом и спасая его от губительных рук Джона, а зато Джона никто из лап Тима так и не вырывает, и не вырвет никогда, Тим для него опасность, опасность навсегда, что в прошлом, что в настоящем, что в будущем, которое неминуемо наступит.
Тим пересылает предмет жестокого допроса Джону в качестве домашнего задания и постепенно забывает об этом гениальном фильме, и двадцатичетырехчасовые промежтуки снова отвлекают его мешаниной событий его собственной жизни, его жизнь до сих пор самый настоящий винегрет, в его жизни цепные реакции смешиваются между собой, а параллельные линии встречаются друг с другом, сходясь в искривлениях пространства, как сам Тим встречается опять с Аланой и ее супругами, и ее первая любовь смешивается с ее на данный момент последней, проникая внутрь него вдвоем, Тим увлекается ступнями Джинджера, издевается над ним, а затем ласкает, а затем снова издевается, он лупит их и лижет их, щекочет их и моет их, он звонит хриплому ублюдку, чтобы поделиться с ним еще одним сольным произведением непристойного характера, но в итоге просто висит на телефоне с карандашом в руке, испражняясь на стихи Брайана и получая от него ответные фекалии в адрес своих собственных, их обоит разбирает вдохновение, и Брайан, блядь, повелевает, чтобы он тащил свой несчастный зад к нему, Тим же отвечает, что я на тебя больше не работаю, урод, смекаешь, и Брайан называет его ебаной пиздой, на что Тим отзывается радушным приглашением, может, тебе наконец ко мне приехать, а, предлагает он, не хочу я к тебе ехать, отказывает ему Брайан, и вообще, нам, блядь, неловко будет, добавляет Брайан, ты с Джинджером живешь, сообщает ему Брайан, как будто Тим сам этого не знает, точно, отвечает Тим, я же хуйни какой-нибудь непременно натворю, продолжает Тим, он знает ведь не только то, что живет с Джинджером, но еще и то, что его выебали в два члена вот совсем недавно, и теперь у него все чешется это событие поскорее повторить, и блядь, ебаный дурдом же выйдет, Джинджер начнет свои ебучие вопросы задавать, беседовать с бывшим коллегой, проявляя вежливость, а Брайан кивать будет, как религиозный хрыч, а Тим начнет зевать, Тиму в голову придут любопытные идеи, эй, кальмар, говорит Тим, натягивая на себя куртку Джона, которую тот забыл у них еще хуй знает когда, я к Брайану поеду, сочинять стишки и нюхать кокаин, объясняет он, ладно, отвечает ему Джинджер, он ко мне знаешь почему не хочет ехать, спрашивает Тим и тут же отвечает, потому что тут ты живешь, а Джинджер хмурится, о, выдыхает он, ага, продолжает Тим, он думает, что вам неловко будет, о, продолжает хмурить брови Джинджер, а знаешь, что я думаю, спрашивает Тим, что, произносит Джинджер, я думаю, что заставлю вас обоих меня вдвоем ебать, если он сюда притащится, делится с ним Тим, откуда я это взял-то вообще, вопрошает Тим, по-моему, добавляет он, тебе тоже стоит об этом хорошо подумать, пока я не вернусь, ну, раздает советы он, когда ты начнешь по мне скучать, как только я за порог выйду, говорит он Джинджеру, отъебись, смеется ему в ответ Джинджер и обнимает его, и целует, вылизывая ему морду, и начинает по нему скучать, как только он наконец-то съебывается, и не перестает до тех самых пор, пока Тим не возвращается целых два дня спустя, у этого уебка дома как минимум три тонны кокаина, сообщает Тим, заходя обратно к себе в дом, а иногда он все-таки молчит, он просто закрывает дверь за собой ботинком и опирается на стену, курит, им не нужны слова, им и занудная литература не нужна, когда Джинджер в ванной не один, ведь там есть Тим, Тим его развлекает, заботится о нем, становится с ним еще ближе, так что, разумеется, между днем утренней размолвки с Джоном, случившейся на кухне, и днем лекций с ебанутым расписанием, которые он ведет для Джона, когда тот дописывает свое эссе, есть и другие, отнюдь не пустые, дни, есть дни, полные замечательных событий.
— Слушай, — говорит Джон утром, откладывая гитару в сторону и поднимаясь, он подходит к зеркалу и стоит возле него образцом невротического совершенства, обеспокоенного собственной прической, оглядываясь через обнаженное плечо на Тима, который торчит на диване с бас-гитарой. — А муж Аланы…
— А? Лоренцо? — отзывается Тим, потому что Лоренцо — а вместе с ним и Дэвид — и то, что выделяет его из толпы, крепко засел у него в голове.
— Нет, тот… — говорит Джон, отворачиваясь от него. — Тот мужик на видео.
— Который из них? — усмехается Тим, перебирая ухажеров Аланы.
— Ну тот, с которым ты раньше всех познакомился, — поясняет Джон.
— А, — говорит Тим и дергает за струну. — Дарнелл. — Джон мычит в унисон с гудением баса. — Что ты хочешь знать?
— Как вы с ним встретились? — спрашивает Джон.
— О, — отвечает Тим и тоже производит задумчивый гул. — О! В тренажерке. Как в гей порно, понимаешь?
Джон таращится на него так, как будто ничего такого он не понимает, хотя это точно неправда, потому что Тим видел его обширную коллекцию, так что он продолжает.
— Эээ, — говорит он. — Ну, мы оба были потные и болтали возле тренажера минут двадцать, стоя рядом с ним в белых носках и похотливо разглядывая мышцы друг на друге.
Почти ничего другого он в момент высказывания не помнит, потому что все это происходило хуй знает когда или даже хуй не знает когда, но встретились они действительно в тренажерном зале, в который Тим спонтанно решил заглянуть, а стояли они всего лишь около скамьи для жима лежа, сначала, то есть, Тим к ней подошел, но там уже какой-то чувак тренировался, так что он подошел к ней опять чуть позже, но теперь там был другой чувак, поэтому он попробовал в третий раз, и тогда там был Дарнелл, но только имени его он еще не знал, дай мне пять минут — и она вся твоя будет, ладно, сказал Дарнелл и совершил ошибку, так как они оба остались у скамьи, так как Тим пялился на него все те пять минут, которые он провел, поднимая и опуская гриф, пялился, с похотью разглядывая не столько даже мышцы, сколько легкость в их движениях, а когда эти пять минут стали его прошлым, он сказал так, а как насчет того, что я тебе заплачу — и ты еще полчаса это делать будешь, громко аплодируя, и Дарнелл рассмеялся и сказал нет уж, теперь твоя очередь, я же обещал, а Тим ответил ладно, но ты тогда посвяти меня в это колдовство, я тебе свой замок и свою корону и своего коня даже подарю, и Дарнелл снова рассмеялся и сказал, что он ни разу не колдун — и колдуном он не был, а у Тима не водилось никаких ебаных коней — что он просто в футбол играет, а иногда вот еще тяжести любит поднимать, но так-то он, конечно, может ему кое-что подсказать, и после этого они сняли несколько блинов с грифа, ведь судя по тому, сколько их там изначально было, Дарнеллу бы конь Тима не понадобился, Дарнелл бы любого ебучего коня мог просто так взять и унести, и Тим это ему сообщил, и Дарнелл, снова смеясь, сказал ему, чтобы он сейчас же прекратил свои приколы, а то иначе у него пресс будет болеть, и Тим назвал его уебком, а пресс болел в итоге у него, но не очень сильно, потому что Дарнелл посвятил его в свое колдовство, пусть даже он был и не колдун.
А еще на Тиме никаких носков тогда не наблюдалось.
И тем не менее, когда он много лет спустя рассказывает Джону об этих событиях, он не помнит всех подробностей, поэтому он только что и говорит, что про носки да пот, и тренажер, и мышцы, и мы болтали минут двадцать.
По какой-то причине, и Тим еще не знает по какой, Джону этого оказывается недостаточно, Джон хочет сказку, хотя время идти спать пока не наступило, они играют на гитарах, ну, Тим играет, а Джон нет, Джон расчесывает волосы возле зеркала и выглядит Джон так, будто он ждет продолжения, а потом и вовсе прямо говорит а дальше?
Так что Тим рассказывает ему, что было дальше, и это снова лишь сокращенная версия былого взаимодействия.
— Пффф, — отвечает Тим. — А дальше я спросил его, не хочет ли он выпить кофе, и мы уселись за стол и стали мило щебетать, теперь уже не как в гей порно, а как в ебучей романтической комедии.
И Тим не то чтобы сильно удивился, если бы вдруг обнаружилось, что Джон — тот еще фанат и этого кинематографического жанра, так как он точно тот еще любитель всякой пошлости, так как Тим иногда сидит с ним на заднем ряду в зале кинотеатра и зачастую видит на экране как раз ебучие романтические комедии, хотя на экран, по правде говоря, он смотрит редко, он или таращится Джона, который уставился в экран, или наблюдает темноту собственных век изнутри, так как глаза у него закрыты — а вот рот открыт, потому что люди сидят на заднем ряду в зале кинотеатра не просто так, а по причине, и Тиму эта причина хорошо известна, очень хорошо.
Еще Тим осведомлен о том, что описание его вышло слишком сжатым, что в нем нет реплик, нет слов Дарнелла и нет его собственных слов, нет контекста и нет средств выразительности, в этом описании вообще не хватает содержания, оно все теряется между нейронами того участка его мозга, который отвечает за долговременную память, однако, когда оно еще хранилось в памяти кратковременной, история развивалась так: он действительно спросил Дарнелла, не хочет ли тот выпить кофе, а Дарнелл сказал я не пью кофе, а Тим ответил и чем таким ты болен, а Дарнелл сказал я же не виноват, я просто за деньги бегаю по полю, и пресс у Тима немного заболел, ну хорошо, сказал Тим затем, а как тогда насчет поесть, спросил Тим Дарнелла, и Дарнелл сказал без проблем, и они сели за столик и стали мило щебетать, Тим хлебал кофе за двоих и смолил без остановки, пережевывая что-то, на что он не обратил ни малейшего внимания, так что оно пропало без следа, не сформировав нейронных связей, Дарнелл же тыкал во что-то на своей тарелке, во что-то, что позволяла ему тыкать его строгая диета, и беседовали они об истории, которая у них обоих тогда была короче, но все же изобиловала событиями, они обсуждали и физические умения, и другие навыки, и то, как они их приобрели, и то, откуда они оба сами-то произошли, и романтического в их разговоре было мало, скорее, разговор их походил на диалоги в раздевалке, они еще не совсем сдружились, но Тим был готов поспорить, что скоро они станут хорошими приятелями, и если бы он тогда сделал эту ставку, то быстро бы приобрел и замок, и корону, и коня, не то чтобы все это барахло ему хоть когда-то было нужно, колеса жру да на басу пилю, сказал Тим, описывая великолепие своего образа жизни для Дарнелла, ну и еще напрягаю свою вегетативную нервную систему, сказал он, больше я ничем особо и не занимаюсь, и доклад его был в целом верен, а, и иногда я еще хомячков тягаю в тренажерке, добавил он для большей ясности.
В любом случае, Джон, кажется, желает, чтобы он был еще более скрупулезен в своем изложении, а дальше, повторяет он, наконец оставляя в покое зеркало и принимаясь домогаться до печенья, и Тим решает, что интересует его не то, как они в прямом смысле познакомились, а то, как они познакомились.
— Блядь, — говорит он, домогаясь до ладов. — Дальше, наверное, я все свои перья распушил и сразил его харизмой, так что двадцать минут спустя я уже вовсю на его хую скакал, и вот мы снова вернулись к порнографии.
И он говорит наверное не просто так, он действительно не очень хорошо помнит, что тогда происходило, то есть, он не особо помнит то, что происходило в кафе, потому что кое-какие воспоминания о том, что случилось позже, у него все же есть, он говорит наверное, говорит немного наугад, и он прав в своих предположениях, он свои перья часто распушал и сражал людей харизмой только для того, чтобы скакать у них на членах двадцать — или того меньше — минут спустя, он знает, что представляет из себя, он жрет таблетки и пилит на басу, он правда напрягает вегетативную нервную систему, он не заблуждается, но описывает события слишком скупо, и долгие часы разнообразных удовольствий превращаются в горстку слов, пусть доступных пониманию, но все же недостаточных, чтобы сделать прошлое реальностью для Джона, и в прошлом он выражался, пожалуй, несколько более иносказательно, но не так чтобы слишком и недолго, тех слов ему вполне хватило, чтобы сформировать альянс.
А как ты относишься к тому, чтобы сегодня еще раз за что-то крепко ухватиться, спросил он у Дарнелла, потягиваясь на стуле, пока им несли счет, не знаю, не уверен, проинформировал его Дарнелл, все зависит от того, что именно мне держать придется, добавил он, мою задницу, щедро предложил ему Тим, ухмыляясь, черт побери, сказал Дарнелл, быстро ты бросаешься в атаку, да нет, возразил ему на это Тим, не сегодня, будь я сегодня в форме, сказал он, я бы тебе не только свой замок, корону и коня, но и свою жопу прямо там возле скамьи вручил, он сказал это, а Дарнелл захохотал, нет у тебя коня, сказал он, нет, согласился Тим, зато у меня завтра самолет в Европу, и арест в мои планы ну никак не вписывается, пояснил он, ни за домогательства, ни за еблю в душевой, и Дарнелл улыбнулся, качая головой, а Тим принялся рыться в карманах, разыскивая монеты, так как счет, прибытия которого он ждал, был положен к ним на стол, счет перебил его, ну что, продолжил Тим, закончив поиски, какие у меня шансы, смотри, сказал Дарнелл, а Тим-то смотрел всю дорогу, я подписываюсь, конечно, но, знаешь, я профессиональный футболист, так что последний раз, когда я трогал чьи-то яйца не на поле, случайно кому-то между ног влетев, мне семнадцать было. А ты не беспокойся, ответил Тим, он вот чьи-то яйца трогал всего лишь четыре дня назад и так он Дарнеллу и сказал, а через сорок минут, все же через сорок, он проявлял сноровку, умело прыгая на очень даже запоминающемся члене Дарнелла, потому что встретились они — в прямом смысле встретились — в тренажерном зале, куда Тим зашел спонтанно, но куда Дарнелл ходил еще как регулярно, потому что жил неподалеку, но часы продолжали тикать, пока они ехали к нему в машине Тима, часы продолжали тикать, пока они заходили внутрь и пока снимали куртки, Дарнелл спросил его, не хочет ли он чего-нибудь выпить, а Тим сказал, что только литр спермы, но сначала мне отлить надо, потому что в кафе он выглушил два галлона кофе, и теперь они распирали ему мочевой пузырь, угрожая разорвать его. Вскоре он вернулся, и они опять тратили время впустую, он его растратил, сказав нет уж, нахуй поцелуи, и Дарнелл тоже провинился, сказав знаешь, ты мне этим не особо помогаешь, Тим усмехнулся, ну прости, ответил он, опускаясь на колени, а теперь, поинтересовался он, теперь еще хуже, сказал Дарнелл, ну ты все-таки расслабься, отозвался Тим, поднимая руку, только, пожалуйста, не в этой области, добавил Тим, хватая его за член через штаны, о, выдохнул Дарнелл, ощутимо прислушавшись к нему, о, повторил за ним Тим, продолжая его щупать, о, повторил Тим уже сам за собой, не переставая его щупать все с возрастающим энтузиазмом и с гнусной ухмылкой на губах, нет, давай ты помолчишь, сказал Дарнелл со смешком, я эту шутку уже слышал, сказал он, да запросто, ответил Тим и вместо этого вцепился в его большой палец, всосал его в свой балагурный рот, таращась на Дарнелла снизу вверх и ощущая, как быстро тяжелеет гриф в его руке. Еще несколько минут он провел, полируя этот самый гриф, он вытащил его из штанов Дарнелла и прикусил себе язык, чтобы не свистеть, он же, блядь, не рефери, он вытащил гриф из штанов и тут же его заглотил, показывая большие пальцы его обладателю, и обладатель упомянул господа бога всуе, а потом дернул бедрами, вздрагивая, и Тим тоже вздрогнул, подавившись, прости, ответил он, поднимаясь, у меня рвотный рефлекс нисхуя срабатывает, сказал он, зато ты, ты вот только всяческих похвал заслушиваешь, сказал он, давай, покажи мне, где у тебя кровать находится, сказал он. Когда они добрались до спальни, время тоже на месте не стояло, и события развивались, отличные события, и о чем ты, сука, волновался-то вообще, спросил Тим, задыхаясь, ерзая на трех пальцах Дарнелла, они про эту команду ничего хорошего не говорили, когда объясняли мне про пестики и тычинки, пояснил Дарнелл, наверстывая упущенное и перекатывая яйца Тима в ладони. Еще немногим позже Тим был уже растянут и готов, а Дарнелл весь измазан смазкой и засунут в защитное снаряжение, и через двадцать секунд прошло сорок минут с того момента, когда они вышли из кафе, и Тим наконец-то приступил к прыжкам на члене, и его пресс, мышцы его бедер, голеней и плеч, все мышцы его тела начали работать.
Чуть позже, Тим без понятия когда, Тим и тогда был без понятия, Тим был очень занят, но вот позже, чуть позже он кончил, прыгая на члене Дарнелла, подвергая свою вегетативную нервную систему немыслимой нагрузке, весь потный, без носков, кусая себя за пальцы и запрокинув голову назад, Дарнелл же ему активно в этом помогал, не останавливайся, блядь, выговорил Тим, и прозвучало это скорее как мой стаканы в ряд, но Дарнелл и не подумал останавливаться, он так и вздергивал его вверх, опять насаживая на себя, пока уже его вегетативная нервная система не пережила временный коллапс.
— Это все? — спрашивает Джон, и нет, вообще не все, потому что когда они — Тим с Дарнеллом — оба кончили, Тим пробормотал а про жокея со стиплером ты шутку слышал, и Дарнелл захохотал и сказал заткнись, и Тим тоже рассмеялся, они еще не отдышались, а потом Тим поднялся или же скорее сполз с кровати и побрел в направлении балкона, где выкурил две сигареты одну за другой, опираясь на стену и трясясь, чувствуя, как его собственная сперма стекает по ногам, а после этого он выпил два галлона минералки, которую ему любезно предложил Дарнелл, предложил — и тоже выпил.
Затем в нарративе образовался пропуск, но не пустой, он был наполнен разговорами и музыкой, Тим вышел на минутку и принес пару дисков из машины, и они их слушали, но все-таки не вечно, а у тебя есть что-нибудь покрепче этой ерунды, спросил Тим, кивая на бутылку минералки и подмигивая Дарнеллу, ты ведь опять про сперму, да, уточнил Дарнелл, и теперь Тим кивнул ему, Тим для него же и ощерился, снова опускаясь на колени, снова облизывая гриф, он снова поперхнулся и тряс недовольно головой, эй, сказал он, подавившись в третий раз, а, отозвался на его эй Дарнелл, не хочешь в меня здравый смысл вбить, спросил Тим, о, сказал Дарнелл, мне кажется, я тебя не очень понимаю, врежь мне по роже, если я еще раз подавлюсь, растолковал ему свои высказывания Тим, о, сказал Дарнелл, это у тебя такая фишка, поинтересовался он, типа того, пожал плечами Тима, я еще и целоваться не люблю, добавил Тим, о, сказал Дарнелл, и остервенело грызешь пальцы, добавил уже он, ага, согласился Тим, ну вот, сказал Дарнелл, а я то думал, ты это от большой страсти, сказал он, и Тим ощутил боль в мышцах живота, от большой страсти тоже, сказал он, смеясь, но вообще мне просто боль нравится, сказал он, хм, задумчиво выдохнул Дарнелл, только когда тебе больно делают, спросил он затем, неа, ответил Тим, в ответ кого-нибудь лупить я тоже обожаю, о, сказал Дарнелл, но тебя я бить не стану, сказал Тим, о, спросил Дарнелл, ага, ответил Тим, как же я посмею-то, сказал Тим и они оба рассмеялись, ладно, сказал Дарнелл, давай ты сейчас немного сбавишь обороты и все же нормально объяснишь, что мне делать, сказал он, потому что я ничем таким никогда не занимался, сказал он, и Тим тут же устроил демонстрацию, стоя на коленях, вот это делать, сказал он и дал себе пощечину, вот это, спросил Дарнелл, от души ему влепил и спросил вот это, пиздец, ответил Тим, ага, ответил Тим, еще, сказал Тим и обкончался, пока Дарнелл бил его по морде, пока Дарнелл бил его по морде, Тим дрочил, теряя чувство меры и заботясь только о себе, потом, впрочем, он позаботился и о Дарнелле, забрал его член в рот и сосал, теряя чувство меры, а потом отстранился, и Дарнелл дрочил, пока Тим держал рот открытым, и головка его члена задевала ему язык, а он вытягивал его, водил им по головке члена, и в итоге Дарнелл налил ему в пасть целый галлон спермы, и Тим его разом проглотил, и они оба сидели на полу, они оба с него все же поднялись, они оба вырубились на кровати.
Ты голодный, спросил Тим Дарнелла, просыпаясь, я коня готов сожрать, сказал Дарнелл, сказал ему, но подушка услышала его гораздо лучше, Тим все же встал и повстречался с его кухней, с жалкой, скорбной кухней профессионального спортсмена, Тим горестно вздохнул, но все же справился, да ты издеваешься, выговорил Дарнелл с набитым ртом, теперь оказывается, что ты еще и готовишь, это не готовка, блядь, возразил ему Тим, у тебя не кухня, а полное говно, оскорбил Тим кухню Дарнелла, ты лучше ко мне приезжай, когда я из Европы вернусь, и тогда я тебе покажу, что значит готовить, распушил Тим свои поварские перья, заметано, произнес Дарнелл со все еще набитым ртом, во сколько у тебя сегодня самолет, затем спросил Дарнелл, скоро, ответил Тим, тебе уже идти пора, спросил Дарнелл, ага, ответил Тим, мне еще чемоданы паковать, сказал Тим, Тим это сказал, но улетел почти без чемоданов, потому что потом они в этой жалкой, скорбной кухне трахались, и Тим пластался грудью по столу, стоя на самых цыпочках и умирая со смеху, может, предложил Дарнелл, может опять в кровать пойдем, да ну нахуй, ответил Тим, выеби меня, сказал Тим, придуши меня, затем добавил он, чего, спросил Дарнелл, это что, еще одна фишка, спросил он, типа того, выдавил Тим, уже задыхаясь, сам по себе пыхтя, ты в меня их специально кидаешь, что ли, чтобы я их как мяч ловил, спросил Дарнелл, сжалься, а, я тут новенький, и Тим фыркнул, почти хрюкнул, но у тебя большой талант, не согласился Тим, у тебя охуительно получится, сделал предсказание Тим, мне все равно тренер нужен, сказал Дарнелл, выступая против --- учитель], [что мне делать], [чтобы наследовать жизнь вечную], [сказал он], [искушая --- и тренировка пригодится, сказал Дарнелл, выступая против, и Тим схватил его за руку и положил ее себе на горло, накрыв своей, и показал ему пару упражнений по асфиксии в его убогой кухне, а Дарнелл оставил пять черных синяков у него на шее, и еще несколько красовались у него на лице, и задница у него болела все четырнадцать миллиардов часов, которые он провел, торча в самолете, но он нисколько не расстроился, он наоборот был доволен, не ебучей длительностью рейса, разумеется, но тем, как пролетала — и не мимо — его жизнь, как он легко заводил товарищей, как случайное решение чуть-чуть размяться приводило иногда к вступлению в спортивный клуб.
Так что рассказал он вообще не все, но Джон его и не об этом спрашивал, Джон спрашивал о том, что случилось позже, что случилось после того, как он вернулся из Европы, что происходило между тем днем, когда они повстречались, и тем днем, когда Тим завел тесное знакомство с четвертым благоверным Аланы.
— И все? — спрашивает Джон. — Ты же сказал, что вы приятелями были.
— Ну да, — отвечает Тим. — Наши дорожки после этого не разошлись. Мы каждые несколько недель встречались. Чтобы я на его хую скакал и все такое. Дарнелл еще одним из моих добрых самаритян был.
Его третьим добрым самаритянином с крепкими руками.
— А? — переспрашивает Джон, он не понимает.
— Ну, приколы в ванной, — поясняет Тим.
— О, — произносит Джон. — Ясно.
Ясно, произносит Джон, но это ложь, ничего ему не ясно, и Тим тоже ничего не замечает, Тим таращится на струны, с головой захлестнутый вдохновением, он надрачивает бас, пытаясь сочинить подложку для одной из песен, которую он написал у Брайан, Тим ничего не видит, пока нет, не только потому, что он и не пытается хоть что-то разглядеть, еще и потому, что это ебучая нелепость, это большая нелепость, чем быть примадонной в голом ретро гэнгбэнг твистере в космосе в семидесятых с белыми колготками, обширный опыт Тима опять пригождается ему, а о другом, который ему сейчас еще больше пользы бы принес, он забывает и не пользуется им, его способность вынюхивать сокрытое простаивает, дремлет, и Тим ничего не подозревает, Тим ничего не замечает, а Джон говорит ясно, хотя ничего ему не ясно, он тоже ничего не видит, он видит кое-что другое, он увидел то, чего в реальности никогда не было, увидел полную нелепость, ее же и услышал, и Тим эту мелодию на бас-гитаре не играл, это был фантазм, иллюзия, мираж, прошлое Тима отразилось от гладкой, раскаленной поверхности черной лавы причудливой фигурой, и сон разума чудовища, которое в принципе так себе соображает, породило невероятную, невероятно экстравагантную хуйню.
— А где он сейчас? — спрашивает Джон после полудня, откладывая в сторону косметичку и вставая, и наконец-то отпуская Тима, наконец-то разрешая и ему встать со стула возле зеркала, где он торчал хуй знает сколько, наконец-то разрешая ему усесться обратно на диван, где все это время томился его бас, откуда все это время его бас взывал к нему.
— Кто? — не понимает Тим и хмурится, морщит свою измотанную морду, перепачканную красным, он садится, подбирая заброшенный инструмент.
— Ну тот мужик из тренажерки, — говорит Джон, тоже поднимаясь, и его физиономия разукрашена не меньше морды Тима.
— Дарнелл? — говорит Тим. — Бля… Хуй его знает.
— Но ты же сказал, что вы приятелями были, — хмурится Джон.
— Ага, были, — кивает Тим, разглядывая собственные покрытые лаком ногти, поддевающие струны. — Были.
— А сейчас вы что, не приятели? — растерянно спрашивает Джон.
— Пффф… — выдыхает Тим. — Да почему же нет. Я бы на его члене с удовольствием опять попрыгал. — Он усмехается. — Да и потусоваться с ним я бы тоже рад был. Просто… Слушай, я, блядь, старый хрыч. Это все хуй знает когда было.
— Ну и что?
— Ну и то, что я его целую вечность не видел, — говорит Тим. — Мы с ним год, наверное, или полтора вместе развлекались, пока он Алану не повстречал. А потом мы еще какое-то время веселились все втроем.
Тим поднимает голову, чтобы проверить, понял ли Джон, что он имеет в виду под словом веселились в этом предложении, и это вот Джон понял.
Маленькие, микроскопические милости судьбы.
— Они поженились, пока я торчал в Европе, и жили в Китае, пока я тут в турах разъезжал, — продолжает Тим. — Я сольным идиотом не так чтобы надолго остался, знаешь.
Но сейчас он как раз такой идиот и есть.
— Ну да в любом случае, — говорит Тим. — Мы с ним виделись и до, и после балетной ебанины, но, типа, не очень часто. Господи, я с Аланой-то встречаюсь раза два в год или около того, а она со мной в одном городе живет. А Дарнелл… Бля, ну не знаю я. Кажется, я последний раз его года четыре назад видел. Он уже перестал играть. Собирался тренировать ребят где-то… Боже, в ЮАР, если я не ошибаюсь. Так что вот тебе мой ответ. Не знаю я, где он. Тебе это вообще зачем?
Он поднимает голову и видит, как Джон пожимает плечами.
— А, что-то интересное заметил? — усмехается Тим. — Я могу у Аланы спросить. Но, знаешь, в ЮАР за этой штучкой лететь нужды нет. У нее и другие супруги есть, если ты то, что я думаю, заполучить желаешь. И их штучки все лично мной одобрены.
Эти его фразы могли бы оставить Джона в темноте невежества, не играй похабная ухмылка на его губах, так что Джон понимает, что под штучками Тим имел в виду хуи, и шипит, швыряясь в него тем, что под руку попало.
Затем Джон говорит, все еще шипя, что он никаких хуев не хотел, просто Тим сказал, что они приятелями были, и ему стало любопытно, и вот это, ну, это должно было бы, по-хорошему, вызвать у Тима подозрения, потому что обычно Джону наплевать на все, что касается Тима, если только речь не идет о ебле, лести или праздничных подарках, но Тим несколько отвлекся, его бас что-то нашептывает ему и довольно громко, да и гитары Джона требуют его внимания, так же беспардонно, как и их владелец, так что ни древняя история, ни детская психология не являются предметом, в который он на данный момент погружен, он весь отдается музыке.
— Блядь, да перестанешь ты играть или нет? — ноет Джон вечером, и Тим начинает хохотать, осознав иронию сложившейся ситуации и гадая, как же так произошло, что роли их настолько сильно изменились.
— Ладно, — качает он головой и встает, оставляя в покое свой бас и две гитары Джона. — Если ты начал про пилеж собачиться, наверное, я и правда перебрал. Погоди минутку, я только морду умою, хорошо? А потом буду тебе поклоняться.
— Иди-ка сюда, — говорит он пять минут спустя, и его лицо теперь свободно от макияжа, который нанес ему Джон, он притягивает Джона к себе, приступая к поклонению, и водит пальцами, ногти на которых все еще покрыты лаком, который нанес на них Джон, по его мраморной коже, зарываясь носом в его волосы.
— Этот мужик, — говорит Джон пять минут спустя, выворачиваясь из его хватки и садясь.
— Да какой еще мужик? — горько стонет Тим, мучаясь от такой потери.
— Ну тот мужик из тренажерки, — отвечает Джон.
Тим смотрит на него, лениво моргая.
— Из видео, — добавляет Джон.
Тот мужик, про которого ты весь день заткнуться, блядь, не можешь, думает Тим.
Ранее он этого не думал, ни днем, ни утром, он думает это лишь вечером, потому как он провел пять минут, поклоняясь Джону, поотому как вулканическая лава поведала ему о парочке вещей, потому как он вынюхал еще несколько секретов, зарываясь носом в его волосы, потому Джон извивался и юлил в его руках, как недовольная гадюка.
Как целое гнездо гадюк.
— У того мужика имя так-то есть, — говорит Тим.
Имя у него и правда есть, и Тим его сказал хуй знает сколько раз, и память у Джона, разумеется, как у рыбки золотой, но не настолько же она плохая.
— Дарнелл, — говорит Джон, подтверждая оценку, данную Тимом его ментальным способностям и его текущему психическому состоянию, так как оба слога стекают с его поджатых губ, будто капли яда.
— Ага, — говорит Тим и тоже садится, раскуривая сигарету. — Что ты теперь знать хочешь?
— Я… — начинает было Джон.
— Ревнуешь, да? — спрашивает Тим, выдыхая оскорбительный дым вместе с оскорбительными словами.
— Нет, — отвечает Джон.
— Нет?
— Нет!
— Тогда что?
— Я просто… — говорит Джон. — Почему он с тобой так обращается?
— Как? — спрашивает Тим.
— Так! — говорит Джон. — Как будто… Ты вообще, блядь, это видео смотрел?
— Эмм, — тянет Тим. — Я его не только смотрел, я в нем снимался.
Джон прищуривается, таращась на него.
— Чем он тебе так насолил-то? — говорит Тим. — Он меня там просто трахает и все.
— Не все, — возражает Джон. — Не просто трахает.
Тим отпускает смешок.
— Ты, типа, о моем благополучии печешься? — спрашивает он. — Мы это кино в девяносто девятом году сняли. И я выжил, как ты можешь наблюдать.
— Ты… — выдыхает Джон, слог — и клубы пламени.
Он…
Ну, теперь он видит, а Джон все еще слеп, лишен собственных богатств своей же жадностью, он потерял и замки, и короны, и особенно акул, у него есть акула, коней тоже нет, и акула это чует кровь, акула вышла на охоту, притворяется невинной, притворяется рыбкой золотой, акула эта неплохо умеет притворяться, когда надо.
— Чего? — говорит акула.
— Кто он, блядь, такой, чтобы тебе приказы отдавать? — выпаливает Джон, и акула начинает биться, заходясь маниакальным хохотом и падая на пол, содрогаясь там всем телом, и из глаз ее брызжут слезы, но теперь она четко видит все.
— Перестань, — говорит Джон. — Прекрати, блядь, надо мной смеяться.
С какой стати, думает Тим, но ничего не говорит, все еще трясясь, сбиваясь с дыхания на смех.
Ты же полный идиот, думает Тим, но ничего не говорит, плечи у него еще дергаются, он сам вытирает слезы.
Насколько же тупым ты можешь быть, думает Тим, но ничего не говорит, пьет воду из стакана, которую запихнул в его руку Джон своей — чрезвычайно разъяренной.
Это же ебаный сценарий, думает Тим.
И да, это не сценарий того, что Джон смотрел, сценария там не было, и вечеринка в основном была спонтанной, случилась лишь дискуссия про стиль и некоторые сцены, но говорила об этом всем Алана, Тим сказал всего лишь хуи, сопровождая лаконичное высказывания жестами, указывающими направление, уведомляющими обладателей хуев о том, куда они их должны сунуть, и да нет, я же извращенец, и эту фразу он произнес, когда кто-то, вероятно, съемочный задрот или ебаный оксфордский профессор, спросил его, не хочет ли он установить какие-нибудь границы, и вслед за этим Дарнелл расхохотался и сказал, ага, он правда извращенец, засмеялась и Алана, и сказала ага, ужасный извращенец, и на том все было решено, таков был сценарий того, что смотрел Джон, то есть, почти никакого не было сценария, но вот у того, что Джон увидел, и у того, что упустил, и у того, что Джон должен был, блядь, наконец заметить, сценарий есть, и написан он элементарными частицами на изгибах бесконечного пространства, написан он в самих фундаментальных законах их вселенной, ведь именно по этому сценарию она и существует.
— Кто он, блядь, такой, чтобы тебе приказы отдавать? — спрашивает Джон, и у его бестолкового вопроса есть и более глубокий смысл.
— Он мой приятель, я же тебе говорил, — отвечает Тим, и более глубокий смысл есть и у его ответа. — Я ему не безразличен и очень хорошо знаком. Так что…
Он произносит это только тогда, когда его припадок завершается, и припадок этот отнимает хуй знает сколько лет от оставшегося ему неконтролируемого процесса жизни.
— Это… — говорит Джон, скрещивая руки на груди, он встает и разворачивается, а потом еще раз, шагает влево, теперь вправо, Джон места себе найти не может.
— Что? — говорит Тим, сидя неподвижно, он лишь делает затяжку.
— Ты и мне, блядь, не безразличен и хорошо знаком, — говорит Джон и, блядь, получи и рапишись, Тим, еще один припадок.
Когда заканчивается и он, Тим думает, что просчитался, и до позорной кончины ему остались вовсе не годы, а считанные секунды, потому что Джон взбешен, потому что Джон выглядит так, будто хочет его прямо сейчас убить.
И он правда хочет.
— Блядь, ты только посмотри на себя, — говорит Тим, снова вытирая физиономию и качая головой. — Ты и мне не безразличен. Ты меня с головы до пят, блядь, ненавидишь. И нихуя я тебе не знаком. Ты нихуя обо мне не знаешь. И не хочешь знать.
Джон продолжает кипеть на ста градусах.
— Не хочу? — шипит он.
— Не хочешь, — говорит Тим. — Конечно, нет.
— Ебаное ты чудовище, — начинает Джон. — Я тебя, суку, лю…
— Ага, — перебивает его Тим. Вот именно. — И еще я тебе принадлежу со всеми потрохами.
И он правда принадлежит.
— Это же гораздо лучше, Джон, — говорит Тим.
Джон начинает переливаться через край.
— Лучше? — говорит он.
— Охуеть, — усмехается Тим. — Что, и этого тебе мало?
Охуеть.
— Ты… — говорит Джон. — Для меня ты такого, блядь, никогда не сделаешь.
И только древние боги Тима помогают ему опять не сверзиться с кровати, уберегают его от третьего припадка, это их маленькие милости, а без них, без них он бы расхохотался, задохнулся, он бы там закончился, потому что как, ну как этот виртуоз может быть таким безмозглым, потому что это невероятный бред, потому что он личная акула, он, в целом, разумеется, собственность общественная, но вот акула он личная, он безумная, ненормальная акула, и его можно нарезать на куски, на ломтики и дольки, превратить его в сашими, его можно хоронить, разрубив на части, его можно хоронить все еще живым, можно избить и искалечить, сжечь и задушить, можно прикончить его с невиданной жестокостью, и он будет улыбаться, он будет целовать беспощадные, безжалостные руки, он только этого и хочет, он сделает все, что Джон только пожелает.
— Боже, какой же ты дебил, — говорит Тим Джону. — Разумеется, я сделаю. Я сделаю все, что ты только пожелаешь.
Но на миловидном лице Джона все еще явственно видны сомнения.
— Ты… — говорит он.
— Все, — перебивает его Тим и продолжает говорить, продолжает, потому что сомнения теперь покинули поверхность миловидного лица Джона, скрылись под водой, поменяв вектор своего движения, потому что Тима можно похоронить, избить, сжечь и задушить, и Джон это прекрасно знает, с ним он не знаком, но это он все же знает, не на пять с плюсом, но на заслуженную тройку, Джон прилежно занимался, и к этому моменту даже такой тупой еблан, как Джон, умеет спрашивать себя, а не тупой ли он еблан, и он вот-вот начнет, но это зря, он совершит ошибку, цель урока была совсем другой, целью его была уверенность, целью его было познание себя и, быть может, в некоторых случаях, превосходство над учителем, целью его была более густая, плотная, размалывающая кости темнота, ведь именно ее Тим и хочет, не того, что он может получить с него взамен, лишь это, лишь бумагу, которую он — Он — подпишет своей кровью, это не договор, а душ не существует, это лишь имя Джона и его же подпись, не те, которые указаны в его паспорте, а те, которые скрыты от посторонних глаз, те, которые запрещены, те, которые только и реальны, это Джон, настоящий Джон, который умыл свое прекрасное лицо, который смыл с него весь мрамор, до самого нутра, до густого, плотного, темного, перемалывающего кости нутра, именно с ним Тим и спешит продолжить говорить. — Я только не до конца врубаюсь, что же именно ты хочешь.
Он немного привирает, да.
— Выебать меня? — говорит Тим. — Так ты это уже делал. Ну, сначала ты меня отшил, конечно. — Большинство людей его не отшивают. Он обаятельная дрянь. — Но потом ты меня еще как ебал. Хуй знает сколько раз. Мне, наверное, всех Дарнеллов в стране придется перетрахать, чтобы к этому числу хотя бы близко подойти.
Он говорит это, а Джон смотрит на него, как будто он только дрянь и есть, грязь, отходы, мусор.
— Вмазать мне по роже? — говорит Тим. — Ты и это делал. Ныл, конечно, каждый, блядь, ебучий раз, но ведь делал.
А большинство людей не ныли. Многие отвесили ему пощечину. Некоторые даже сами это предложили. Некоторые просто взяли и влепили ему без лишних рассуждений. Некоторые отказали. У некоторых нихуя не получилось. Один сказал давай ты сейчас немного сбавишь обороты и все же нормально объяснишь, что мне делать. Один его ударил, так легко, так невозможно невесомо, и наложил в штаны — которых на нем не было — и все твердил, что так нельзя, все повторял, что лучше бы Тим бил его, все говорил, что Тим может делать ему больно, может делать все, что ему угодно, но это существо человеком не было, это был кальмар.
— Задушить меня? — говорит Тим. — Так ты, блядь, и к этому руку приложил. Спасибо всем моим богам. — Большинство людей в том не участвовали. Он их не просил. Некоторые предлагали это сами. Некоторым предложил он, но они сказали нет. Некоторые попробовали и достаточно удачно, а у некоторых нихуя не получилось. Один — ну, на самом деле, таких было больше, но и что — попросил провести тренировку, которую Тим ему обещал. Один сказал я, блядь, мечтаю, чтобы ты сдох в мучениях, сказал я мечтаю, чтобы ты задохнулся, и был убийственно серьезен, сказал что ты, блядь, творишь, сказал я же тебя задушить хочу, сказал я боюсь — вот именно — сказал все это, но все же сделал, что хотел, однако это был не человек, все это сделал Джон. — То есть, в штанишки ты тоже навалял. И до сих пор, блядь, усираешься. Но ты ведь это делал. Даже больше.
Большинство людей факультатив не посещали. Приколы с ванной знакомы небольшому кругу лиц.
Дарнеллу, например, знакомы. Дарнелл был третьим, кто его топил. Третьим, кого он попросил. Он обаятельная дрянь. Он знает, к кому обращаться.
— Ты меня ебал, лупил, душил, ты меня связывал по швам, — а вот этого до Джона никогда не происходило, что, конечно, упущение; ну или просто он слишком любит прыгать на хуях. — Ты меня резал, жег, ты в меня свой кулак пихал. — Дарнелл вот не пихал, зато Алана да, а просить Дарнелла было бы, пожалуй, слишком смело, впрочем, если попробовать пригласить его в тот зияющий провал, которым он теперь сверкает… — Ты мой хуй избил до смерти. Ты мое мясо ел. Ты меня даже хоронил. — Пусть и не буквально. — Что ты еще хочешь? Сделать это все одновременно и чтобы меня вчетвером ебали, а ты мне говорил, когда я могу кончить?
И эта последняя херня, кажется, таки частью сценария была.
Реального сценария.
— Да, — говорит Джон.
Идеальный, думает Тим. Идеальное чудовище.
— Да ладно, — говорит Тим. — Ничего такого ты не хочешь.
И он не пытается его дразнить.
Просто между тем, что Джон смотрел и видел, и тем, что произошло на самом деле, пролегают глубокие расщелины, и кракелюр расходится по поверхности прошлой жизни Тима, кракелюр расходится и по мраморной оболочке Джона.
Джон дышит черным дымом, готовый извергаться.
— То есть, ебать меня и бить меня, душить меня и больше всего — приказы мне давать, — говорит Тим. — Это ты хочешь делать, разумеется. И я весь твой. Но гэнгбэнг со мной в главной роли? Этого вот ты вообще не хочешь.
— Иди нахуй, — плюется лавой Джон. — Хватит говорить мне, чего я хочу.
Ха.
— Ну уж нет, — смеется Тим. — Не хочешь ты гэнгбэнг. Их, знаешь ли, пиздец как тяжело организовывать. — Говорит Тим, ведь он обладает опытом. — Надо не только найти достаточно людей, которые хотят тебя выебать, но и удостовериться, что они друг с другом ладят. А кроме того они должны быть непротив поделиться и своей очереди подождать, потому что, к сожалению, у меня всего две дырки. — Пусть одна из них и превратилась давно в ебаный зияющий провал. — И ты таким человеком точно не являешься.
Ты вообще не человек, думает Тим.
Ты просто жадность в куче перьев, думает Тим. Идеальное чудовище.
— И что? — шипит Джон. — Ты ничего для меня делать не будешь?
Тим фыркает.
— Блядь, — говорит он. — Конечно, буду. Я постараюсь и все твои мечты в реальность воплощу. Только вот тем, что ты посмотрел, это не будет. — Потому что смотрел Джон на то, как Тим был похотливой жадностью, покрытой потом, спермой, макияжем и хуй знает чем еще, но в белые колготки не наряженный, колготки он к тому времени стянул. — И если я постараюсь совсем уж хорошо, — особенно не сойти с ума от смеха, — может даже выйти похоже на то, что ты там увидел. — Потому что увидел Джон мираж, фантом, иллюзию, невозможно бестолковую, к тому же, потому что Тим не сувенир, он радиоактивная акула, потому что нахуя тебе вообще ебаные безделушки, магнитики на холодильник, нахуя тебе театральные перформансы, нахуя тебе игра, как ты хотеть-то этой хуйни можешь, если ты давно покорил ядерный реактор, который бьется вместо сердца у морского хищника в груди. — Но это не то, чего ты хочешь, Джон.
Потому что Джон хочет того, чем Джон является.
— И чего же я тогда хочу? — спрашивает Джон.
— Ну, — усмехается Тим. — Быть лучше всех остальных, разумеется.
И так как-то, что Тим сказал, не приводит к его немедленному удушению, хотя швырялись в него все же всем подряд.
И так как Тим и сам владеет режиссурой, хотя он и не профессионал.
И так как Тим старался — и даже приобрел стояк.
Так как все это правда происходит, все так и есть, и так как почему бы нет, то, что уходит в прошлое в будущем Тима парой дней позже текущего момента, это визит, который они наносят в тускло освещенное заведение.
Там Тим — Тим и Джон — встречает семь людей.
Первым делом он встречает Дэвида, и это не супруг Аланы, пока нет, думает Тим и усмехается, Дэвид юрист, он турагент, он флорист ебучий, Тиму наплевать, Дэвид трахает Тима на четвереньках, пока Джон наблюдает за ними — за Тимом — а перед этим Дэвид находит его довольно обаятельным, а перед этим Тим находит Дэвида, а перед этим Джон указывает на него в толпе и говорит Тиму пойти попробовать уговорить его с ним поебаться, и Тим отвечает как ты пожелаешь.
Что еще Джон говорит ему, так это не кончать, поэтому Тим не кончает, просто изнывает в поясе верности, в этой клетке, изумительно страдает, а Дэвид, разумеется, кончает, Дэвид вполне удовлетворен их договоренностью, пожимает Тиму руку, Тим протягивает ее ему, стоя на коленях и трясясь, они — Тим и Дэвид — прощаются друг с другом, и Джон тоже произносит пару слов, он не груб, но опыта ему явно не хватает, так что Тим спасает положение, Тим поднимает голову и переводит взгляд на Джона, на его миловидное лицо и жадные глаза, еще, спрашивает он, ага отвечает Джон, ну, говорит Тим, выбирай тогда.
Второго человека зовут Эндрю, Джон выбирает его следом, и Эндрю заполучить оказывается не так уж просто, должно быть, он моет окна, водит подъемный кран, в космос, блядь, летает, ему все надо знать заранее, полностью все понимать и убедиться, что он не устроит им никаких проблем, так что Тим начинает свой урок, когда ты меня выебешь, пока он смотреть будет почему-то не хватает, Тим распускает перья, если вдруг объяснений тоже будет мало, пересыпая речь многочисленными шутками, Тим сегодня в форме, ночь еще юна, а Эндрю, ну, Эндрю тоже молод, свеж и зелен, и убеждает его в конце концов лишь большой опыт Тима, который тот упоминает, чувак, расслабься ты, говорит Тим, я ебусь как извращенец дольше, чем ты эту землю топчешь, и это, пожалуй, все-таки преувеличение, пусть и не большое, но это ведь не Тим страстно увлечен ебучей математикой, тот, кто ею страстно увлечен, валяется в кровати дома с книжкой, еще не спит и, скорее всего, скучает по Тиму, я тебе все-все-все разболтаю, как вернусь, сказал Тим ему, или же, добавил он, ты всегда можешь к нам присоединиться, сказал он это, ухмыляясь.
В любом случае, Тим равнодушен к математике, Тим предпочитает член, и член — член Эндрю — он и получает, он принимается его полировать, стоя на коленях, пока Джон смотрит на него, он давится этим членом, когда Джон кладет руку ему на затылок и насаживает его на него, он содрогается, они оба вздрагивают, Тим и Эндрю тоже, это ведь на его член Тима ртом насаживают, ртом и глоткой, это ведь его рука помощи, протянутая Джоном, толкает в оргазмическую пропасть, он кончает в разодранную глотку Тима, пока Тим думает надо же, малыш и монстрик, и радиоактивная привязанность пенится у него в груди.
Затем он выражает свою благодарность Эндрю, и благодаря как раз ему звучит его спасибо так, будто оно целиком состоит из одних лишь фарингальных фрикативов, глухих, надо заметить, фрикативов, он заливает в себя безалкогольное пиво прямо из бутылки, пока Джон болтает с Эндрю, проявляя дружелюбие, он приобрел необходимый опыт, а Тим вот получил лишь член, свой член, который никак встать не может за решеткой клетки, отчаянно желает, но не может, спасибо Эндрю, спасибо Дэвиду, спасибо Джону, ему-то больше всех спасибо, благодаря им Тим отчаянно желает обкончаться.
Третья персона, к котором Тим подкатывает, отказывает ему, третью персону зовут Пол — или, может, Питер — и он архитектор, точно архитектор, с ним, судя по всему, можно неплохо потрепаться, с ним можно было бы даже лучше потрепаться, если бы Тим мог нормально говорить, однако, Тим не может, не очень-то способен, не сейчас, когда кровь гулко колотит ему в уши, не обижайся, Питер — или Пол — говорит ему, ты просто не в моем вкусе, Пол — или Питер — говорит ему, и, конечно, он не обижается, как он может, он нихуя не может, даже, к примеру, подрочить.
Четвертая персона, к которой Тим подкатывает, это дама и ее резиновый приятель, Линда, это имя дамы, у резинового приятеля есть лишь номер и модель, с Линдой Тим знаком, ну, не по-настоящему знаком, на самом деле, он ее в эту секунду едва ли помнит, но все же узнает, он предлагает Джону подкатить к ней, приводя предыдущую неудачу в качестве причины обратиться к кому-то менее постороннему, и Джон соглашается, Джон и его карликовые милости, милости же Линды оказываются несколько более внушительными, ее резиновые милости, она вкладывает их ему в задницу, словно в ножны, и он начинает умолять, ну, Джон требует, чтобы он начал это делать, только не вздумай, блядь, надо мной смеяться, добавляет он, и Тим старается, как и обещал, прикусывает язык, удерживая его за зубами, кусает он и свои пальцы, на недолгое мгновение прекращая умолять, он умоляет дать ему кончить наконец, он умоляет своих озабоченных античных покровителей вбить ну хоть немного толка в башку Джона, потому что Линда хороша, потому что он завел с ней знакомство хуй знает когда, да и водил его всего лишь раз, он был обдолбан, пьян, но все-таки он ее запомнил, именно настолько хороша, он умоляет, потому что он ведь все равно в итоге кончит, сжимаясь на резиновом приятеле, это неизбежно, и думать о чем-нибудь противном, отвратительном, это не решение его проблем, в конце концов, он правда извращенец, впрочем, озабоченные боги сжаливаются над ним, Джон сжаливается, разрешает ему кончить, приказывает ему, и Тим тут же подчиняется, затем Тим прислуживает Линде, подставляя ей свою морду, словно стул, ведь то, что он лежит на полу бездыханным телом, не означает, что удовольствием дамы можно пренебречь, Тим отчаянно старается шевелить хотя бы языком, потому что он-то, конечно, грубиян, но не настолько же он невоспитан, Линда была очень хороша, почему бы не оказать теперь ей такую почесть.
Пятый выбор Джона оказывается второй персоной, которая говорит Тиму нет, и что здесь особенно забавно, зовут персону Джон, он не настоящий Джон, он не гитарный виртуоз и не любимое чудовище Тима, он ветеринар, он спасатель и пожарный, он сомневается в разумности предложенного ему предприятия, пойми меня правильно, пожалуйста, говорит он, ты очень даже в моем вкусе, говорит он, но по-моему твой бойфренд тебя ревнует, говорит он, у вас проблемы в отношениях, добавляет он, и из этой идеи ничего, кроме проблем, тоже не выйдет, и Тим съебывается, так как тускло освещенные заведения не то чтобы подходят для чтения длинных лекций, а этот Джон — не настоящий Джон, зато отказ есть отказ, хотя Джону — настоящему Джону — Тим говорит не это, своему любимому чудовищу Тим говорит выбери кого-нибудь другого.
Джон выбирает шестого человека, с которым Тим знакомится поближе, и человек этот называет свое имя, Иэн, произносит он, и Тим смеется, услышав это, и очень скоро Иэн смеется вместе с ним, Тим распускает перья, пересыпая речь многочисленными шутками, Тим обаятелен и полон харизмы, Тим перезарядился, так что Иэн подписывается на мероприятие очень быстро и охотно, Иэну они оба нравятся, Тим и Джон, в меню сегодня только я, уведомляет его Тим, но если захочешь у него телефончик попросить, как мы закончим, то не стесняйся, попроси, добавляет Тим, и Иэн так и делает, а Джон отвечает ему нет, несколько неловко, и Тим предлагает отойти и отвернуться, заткнуть уши и закрыть глаза, чтобы они попробовали еще раз, лучше рот закрой, говорит Джон, пихая его локтем, слушай, говорит он Иэну, ты просто не в моем вкусе, ха, думает Тим, но ведь ему сказали закрыть рот, поэтому он этого не произносит, он молчит, впрочем, лишь мгновение, можешь тогда мой номер записать, говорит он Иэну, и Иэн так и делает, записывает его номер, и они прощаются друг с другом несколько минут спустя, а Тим говорит эй, ухмыляясь Джону, ты же не ревнуешь, нет, спрашивает он, мне сейчас, блядь, врежут, думает он, и ему правда отвешивают затрещину, но не сразу, а перед тем, как у него есть шанс это думать, перед тем, как они прощаются, перед тем, как они заканчивают, Иэн трахает его на спине, складывает его пополам и долбит его, словно отбойным молотком, он лесоруб, он грузчик, он ебаный мясник, чувак, прекрати, будь добр, так охуительно ебаться, пыхтит Тим, пока Иэн упражняется на нем, я же обкончаюсь, высказывает предсказание Тим, а мне нельзя, признается он, и Джон, который ему кончать и запретил, подтверждает верность этого жалкого положения вещей, Иэн же только усмехается и даже не думает замедлять толчки, чем ему вообще не помогает, как не помогает ему и пояс верности, за прутьями которого заточен его скачущий, болтающийся, мотающийся во все стороны член, предают Тима и древние божества, уебки озабоченные, во всем это тускло освещенном заведении у него нет ни одного друга, ни одного приятеля, Тим там воин в чистом поле, и это чудо всемирного значения, что Тим не кончает между молотом и наковальней, между молотом, который разносит его в щепки, и мраморной наковальней, которая пялится на него, прищурившись, это истинное чудо, а еще, наверное, спасает его фетиш Иэна слушать пиздеж на иностранных языках, потому что когда Тим ощущает себя совсем беспомощным, он принимается молиться на родном наречии, ну, он начинает выплевывать ругательства, угрозы, он произносит заклинания, и Иэн кончает, пока Тим упражняется под ним, пока он спрягает глагол knulla, Иэн кончает под народную мелодию, несмотря на те две невероятно постыдные ошибки, которые Тим, блядь, делает, спрягая ебаный глагол ебаного родного языка.
Удача сопутствует и седьмому разу, когда Джон совершает выбор, этот выбор зовут Эрик, и он персональный ассистент, самое настоящее благословение, он подводит черту теперь уже довольно пожилой ночи быстрым росчерком пера, говорит ладно, улыбаясь, хотя то, что Тим говорит ему, это не самое привлекательное из его предложений, Тим говорит ему кончи мне на морду, чтобы я уже мог домой пойти и поспать наконец-то, и длинная, полная событий жизнь Тима находит звуковое отражение в его произношении, впрочем, вербальная магия его все еще работает, пусть сам он уже разлагается, так что Эрик ебет Тима в рот, пока Джон помогает Тиму подавиться, за что Тим ему всем сердцем благодарен, Джон тоже настоящее благословение, Джон жадный, блядь, уебок, ему все мало, зато Эрик — щедрый человек, и в целом, и в вопросе спермы, так что он заливает ей не только морду Тима, но и его язык, и его внутренности, так как Тим сглатывает ее, что ему еще-то остается, кончать сам он до сих пор не может, ему до сих пор нельзя, он до сих пор страдает, зато кто-то другой счастлив.
Даже двое других счастливы.
Ну, трое, если Эрика считать, но, в-десятых, Тим считать не очень-то умеет, а в-восьмых, Эрик покидает их, и они — Тим и Джон — прощаются с ним, они уходят, они идут к машине, и там наступает блаженство, но в нем есть примесь, есть добавки, Тим, например, несчастье, а Джон — жадность, Джон еще и жалобы, нытье, я гитарист, а не боксер ебучий, говорит он, потирая свою божественно жестокую конечность, которой он отвесил своему учителю несколько затрещин, ну, Тим на самом деле не учитель, он сольный идиот, дергающий за струны и поворачивающий рычажки, но еще он трудится разнорабочим в океане, так что когда Джон начинает ныть, потирая драгоценную конечность, Тим говорит ладно, давай я тебе подсоблю, так что теперь они лупят морду Тима вместе, следуя порядку очереди, лупят его дуэтом, чудовищной диадой, пока оба не решают, что больше не могут это выносить, сказать по правде, Джон тоже является несчастьем, Джон провел целую ночь в тускло освещенном заведении со стояком, страдая, хотя, Тим, конечно, облегчил его участь своим ртом дважды, в восьмой раз после того, как он предоставлял рот Линде, а в десятый — перед тем, как выдал его Эрику, Тим позаботился о Джоне, но сейчас Джон снова возбужден, сейчас у него опять стоят, Тим же только изнывает, встать у него до сих пор не может, член его все еще заперт в клетке, но кончить Тим может, что же ему остается, он набит битком и сложен пополам, в две трети сложен, он не в состоянии геометрией заниматься, куда ему, он комок конечностей, изломанный, скрученный спиралью, Джон навалился на него всем весом, Джон лежит на нем, Джон в нем, Джон его ебет, и его божественно жестокий член торчит у него в заднице так глубоко, а его божественно жестокая рука держит его за горло, Джон плюется пламенем, опаляя потрепанное лицо Тима, а лицо Джона, прекрасное, уродливое, чужое, жуткое, идеальное лицо, Тим его не видит, глаза его закатываются, а вокруг них темнота, внутри них темнота, густые, плотные, горячие воды океана и потеки лавы, Тим не видит Джона, но зачем бы ему что-то видеть, зачем ему гадать, как будто он не знает, как Джон выглядит, зачем ему хоть в чем-то сомневаться, он знает Джона до кончиков ногтей, и Джон его ебет, его тайный, скрытый демон его ебет, Джон вознает в него зубы, а Тим ощеривается, демонстрируя свои, они та еще парочка чудовищ, но кому это известно, в абсолютно черном вакууме машины рядом с ними нет дам с видеокамерой, там есть только они вдвоем, и нейроны Тима раскаляются, сохраняя для него все это в памяти, Джон раскаляется и выстреливает в него, избивает и сжигает заживо, душит его и скидывает его труп в могилу, Джон кончает в него, пока и Тим кончает и сжимается, он избит, сожжен, задушен, он благословлен, Джон в него кончает и становится… ну, не им, собой, он им обладает больше, лучше, чем кто-либо другой, он лучше, чем все остальные, уродливый, чужой и жуткий, он просто идеальный.
— Чума, Война, Голод, Смерть и Леди Член, — бормочет Тим, когда парень, которого никто не называет Кеннет, спрашивает его о именах его новых знакомых.
— Моряк, солдат, портной, шпион и дама-рыцарь Линда Д’Илдак, — бормочет Тим, пока парень ---один человек] [шел из Иерусалима] [в Иерихон--- играющий на барабанах, спрашивает его, чем занимаются его новые знакомые.
— Пфшшхъхстгхъъ, — бормочет Тим, пока гигантский кальмар разминает его поломанную спину желейными щупальцами, Тим засыпает, опутанный ими, словно сетью, в его глазах темнеет, океан темнеет, Тим перестает существовать.
-----------------------------------------------------------------------------------------------------------------