История Т или ха-ха-ха ну охуеть смешная шутка поменяй ты его блядь

*** — И, разумеется, я их подам с брусничным джемом, — говорит Тим шепотом, заливая ядом уши Джинджера. Джон, кажется, увлекся кровью. Джону не нравится резать людей, но никаких людей там нет. К тому же, нож держит и не Джон. Его держит Джинджер. А Джинджер увлечен не кровью — Тимом. Джона же он любит, у Джона, кажется, отрос кровавый фетиш, по крайней мере, на свете есть не так много существ, которые выражают настолько экстатическую реакцию, а Джон вот выражает, у Джинджера нет фетишей, у него есть только беспорядок в голове. Тим там давно, старательно все подряд разбрасывал. Тим кровью или порезами не увлечен, такая степень разрушений кажется ему чересчур миниатюрной, но он всегда рад исполнить прихоть Джона, всегда рад баловать его, а Джинджер, одержимый безумием Тима и нуждой быть рядом с ним, сказал, что… ну, он сказал да, и это аранжировка на троих, так что Джон пребывает в трансе, стоя на коленях, хныкая на полу и прослеживая взглядом те дорожки, которые кровь Джинджера оставляет на внутренней поверхности его бедра, а Джинджер держит нож, сам себя режет для него, Тим же… Тим из них троих больше всех не в своем уме. Тим — это Тим. Он сидит на диване рядом с Джинджером, и тот раздет, а ноги у него широко расставлены, он дрожит, Тим же указывает ему пальцем, говорит ему, где делать следующий порез. Джон слишком занят, слишком потрясен. Слишком возбужден. Он держит Джинджера за член, да так, будто ему с небес право хватать этот меч спустили. И если все же не спустили, Тим его достанет, Тим точно выдаст ему и это право. — Еще раз, там же, — говорит Тим. — Внутри того пореза. Разве это не в его духе? Джинджера передергивается, и его потная спина напрягается под рукой Тима, которая была бы утешающей, принадлежи она кому-нибудь другому, и делает что сказано. И Джон, судя по всему, в иное измерение попал, но звуковые волны, которые он издает, достигают барабанных перепонок Тима. Джон ноет, как распутное, испорченное чудище. — Больно? — спрашивает Тим Джинджера. Сама кровь, сами порезы не так чтобы его интересует, но если все делать правильно, если слушаться его, то будет больно, очень больно, так что алый студень тела Джинджера зажат между ним и Джоном, так что они едва ли его вообще касаются, рука Джона не совершает никаких движений, просто обхватывает его член, это сам Джинджер толкается ему в ладонь непроизвольно, вздергивая бедра и сгорая от стыда от каждого своего порыва, это сам Джинджер углубляет раны, развлекая Джона, сам же Тим лишь водит пальцами по его позвонкам. Тим лишь шепчет. Тим не интересуется кровью и порезами, но, блядь, готовить он просто обожает. Он делится с Джинджером рецептами. — Blodplättar, — выдыхает он ему в ухо, и они едва ли его трогают, ему приходится самому делать себе больно, и так ведь даже лучше. Так восхитительно, так идеально. — Мука, молоко, меласса, щепотка соли, щепотка перца, лук и сливочное масло. И кровь, конечно же. Он ему уже поведал, что можно сделать из мяса, внутренностей, костей. Джинджер там алым студнем растекается не без оснований. — И, разумеется, я их подам с брусничным джемом, — добавляет Тим, проводя языком по уху Джинджера. — И этот полудурок перемажется им с ног до головы, знаешь. Он прослеживает пальцами линии, которые Джинджер нарисовал для него, собирая кровь, и размазывает ее по искусанным губам Джона. Джон вздрагивает, но он слишком сильно погружен в спектакль, его зубы слишком глубоко увязли в Джинджере, он едва ли замечает, что это Тим касается его. Он едва ли видит разницу. Тим снова окунает кисть в краску и наносит тени на веки Джона. — Он такой славный, правда? — спрашивает Тим, пока Джинджер извивается, пальцы Джона сжимают его член немного слишком крепко. Не так, как когда Тим уродует свой член, но все-таки. Голова Джинджера заваливается на услужливое плечо Тима, он стонет, но Тим задирает ее, перехватив его за волосы. Нахуй кровь. Нахуй и порезы. Он дрочит на позвоночники. — Тим, — говорит Джинджер. — Я не… — Еще пару раз, — говорит Тим. — Давай. Для Джона. Его ведет, уносит, и морда у него точно ошалелая, зубы его стучат об зубы Джона, вонзаясь в тающую плоть Джинджера, встречаясь с ними там, он не в своем уме, он слишком увлечен позвоночниками и кулинарией, но он все-таки в сознании. Он все понимает. В этом и различие. [каперсы], [анчоусы], [масло], [лимон], [базилик], [карликовые уебки] Джинджер проводит лезвием по дрожащим бедрам, и новые порезы появляются у него на коже, а тиски неподвижной руки Джона стискивают его еще сильнее. — Тим, — всхлипывает он. — Шшш, — отвечает Тим, и теперь он тянет не только его волосы. Он надавливает Джону на затылок, и губы Джона находят источники алого блаженства. Молодое племя заслуживает самых лучших подношений. Тим смотрит, как член Джинджера исчезает у Джона во рту, направляет его, насаживает его на него. Джон с ног до головы перемазан кровью Джинджера, она красуется даже на его бестолковом, оглушенном лбу. Тим оставляет поцелуй на лбу Джинджера, когда тот кончает. — Он… — произносит Джинджер, шепотом высказывает предложения Джону на ухо. — Он меня однажды связал и… О, Тим его еще как связал. [блядь] [еще чеснок] Теперь они сидят на диване все втроем, и тупые целующиеся придурки ведут беседы о делах давно минувших дней, придурки обнимаются, Тим же кидает мячик, который он нашел возле входной двери, в стену за телевизором без остановки, кидает мячик и ловит его. Другой рукой запихивая в рот арахис Джинджера, пока Джинджер повествует Джону о том, как его съели. — Ты хочешь, чтобы я… — начинает Джон, и Джинджер ерзает рядом с ним, Тим тоже это чувствует, потому что они сидят довольно близко, все втроем. Джинджер кивает, и движение это отражается в черном экране телевизора. — Как? Джинджер вздыхает. — Ну… За запястья. И еще… Джинджер, вполне возможно, увлечен рассказыванием Джону, насколько крупное чудовище тот может завалить, но рассказчик из него при этом очень так себе. — За лодыжки и запястья, — вмешивается Тим. — За спиной. Как скотину вяжут. Как будто он телок, которого сегодня заклеймят. — Тим вот профессионал. — Я тогда сильно вдохновился нашей креветочной зарядкой. Джон шипит, заявляя, что не участвовал он ни в каких креветочных зарядках и креветкой не был, потому что он, блядь, не креветка, а когда Тим возражает, просит Джинджера двинуть ему под ребро локтем, и Джинджер так и делает, пусть и вполсилы, и они смеются. Тим отправляет мячик в полет и ловит его в последний раз, поворачивается, укладываясь головой Джинджеру на плечо, касаясь губами его шеи. — Продолжай, — выдыхает он. — Расскажи ему, почему ты этого хочешь. Джон держит руку Джинджера, пока тот позорится. Пока Тим медленно вылизывает его кожу. — Потому что он будет валяться там, как озабоченный телок, которого сегодня выебут, а ты будешь с ним творить все, что тебе только вздумается, и он попытается трахнуть матрас, но ты ему не позволишь, и он тебя поблагодарит, потому что именно о таком обращении с собой он и мечтает, — перебивает Тим непрерывную череду ты и я и ну и если и если хочешь, которую озвучивает Джинджер. — А сейчас он тебя спрашивает, как ты относишься к жалким, пыхтящим и рыдающим колбаскам на своей пирушке. И ты относишься к ним чрезвычайно положительно. Ты тот еще мясоед. Джон действительно неравнодушен к баварской кухне. Идиоты продолжают разговаривать, и Джон заверяет Джинджера, что, разумеется, он хочет, Джон говорит да, говорит, что ему нравится, когда Джинджер связан, что это сексуально, и Джинджер вздрагивает, заливаясь краской, и та рана, которую Тим нанес ему словами, раскрывается еще сильнее, спасибо Джону, он говорит о том, как он ничего не может сделать, не может пошевелиться и его — его — остановить, и это чрезвычайно вдохновляет Джона, эта воображаемая картина и то, что прячется под ней, и когда Джинджер порывается было сказать, что это — в смысле, его самого — не очень приятно наблюдать в таком-то виде, Джон притягивает его к себе, целует, и говорит, что еще как приятно, говорит, что он потрясающий и что он всю жизнь хотел есть жалкие, пыхтящие и рыдающие сосиски на вечеринке, и пока они говорят, Тим проверяет языком пульс Джинджера, елозя им по его горлу, вверх и вниз. А позже, когда он уже размял спину Джинджера — и Джона, разумеется, и спину Джона, потому что почему бы нет, потому что Джон попросил, потому что спина у него настолько одурительно прекрасна, что Джону нет никакой нужды просить, когда он уже потратил на это несколько часов, когда они находятся прямо посреди обустройства аранжировки, и Джинджер уже обнажен, уже лежит на животе на кровати и пытается спрятать лицо, завесить его волосами, как будто Тим этого не замечает, а Джон уже весь в делах, в узлах, лодыжках и запястьях, уже касается выгнутой спины Джинджера, потому что и эта вполне реальная картина, и ее глубинное значение влекут его, и там Тим не видит никакого укрывательства, которое следует немедля прекратить, так как смысл ведь не в том, чтобы что-то упустить, когда они уже вовсю воссоздают грехи давно минувших дней, грехи Тима, его язык касается его зубов, и они зудят, они чешутся, и сигарета зажата между них. Минутой позже, когда Джон заканчивает со стоящей перед ним задачей, когда баварский кальмар, которого сейчас сожрут, начинает оказывать на него влияние, пробирать его до глубины души, до нервных рук и расширенных зрачков, минутой позже Тим оглядывается по сторонам, заставляя себя поставить на паузу, на недолгую секунду, свое собственное голодное умиление, и подбирает резинку для волос, когда обнаруживает ее. Джон связывает Джинджера, а Тим забирает ему волосы в хвост. Он там не только для того, чтобы таращиться. Ему пригласительное письмо тоже отправляли. Он проводит пальцами по каждому сантиметру кожи Джинджера, которой до этого касался Джон. — Шшш, — говорит он, когда Джинджер вздрагивает — и вздрагивает он моментально. — Ты не переживай, нам тут обоим хватит. Никто с пустым брюхом не останется. Затем он протягивает руку Джону. А Джон еще не настолько глубоко, чтобы подумать, что они ничем не отличаются друг от друга, они все еще отдельны для него, противоположны, но ангелы всегда могут рассчитывать на то, что демоны совершат злодеяния, так что божественные пальцы Джона касаются ладони Тима, и Тим водит ими по рытвинам, которые он оставил на коже Джинджера, они стоят там вместе, нависая над ним, два отвратительных чудовища, и трогают его, его перенапряженные руки и выгнутую спину, и пот, собравшийся под растрепанным хвостом, который Тим небрежно завязал ему, и его шею, горло, белое и обнаженное, и его ступни, трогают его своими грязными когтями, щекочут его своими языками, вылизывают ему пальцы на ногах, и Джинджер лежит там перед ними, весь несчастный, загнанный и пойманный, их трясущийся праздничный обед. Тим запускает пальцы Джинджеру в рот, сгибает их, когда мраморная статуя тела Джона начинает источать жар, который вряд ли бы был возможен, если бы не магия, Тим растягивает губы Джинджера черствыми движениями жестоких пальцев, когда Джон начинает явственно выказывать желание прорваться через каждый сантиметр кожи Джинджера, которую они вместе трогали, чтобы впиться в его плоть и в его кости, в элементарные частицы, из которых он состоит, Джон правда этого и хочет, Тим держит рот Джинджера раскрытым, ловя его влажные стоны кончиками пальцев, и когда Джон замечает, что Джинджер смотрит на него, чаши весов теряют равновесие, и набор высоты стремительно заканчивается, Джон падает, превращаясь в пламя, когда Джон видит то, чем наслаждался Тим, придавая этому блаженству форму, он обрушивается вниз, его рывком притягивает ближе, прямиком в петлю, в воронку, в которой они крутятся втроем, он смотрит на мягкие, теплые, сломленные губы Джинджера, которые почти касаются его, и чувствует, как его прерывистые выдохи ложатся ему на член, все еще скрытый джинсами, он смотрит на его губы, прикусывая свои, и его лицо проваливается само в себя, схлопывается, рассыпаясь на кусочки, и Тим тоже готов последовать за ним и провалиться в бездну, упасть там на колени, почему бы нет, ведь Джон им повелевает, ведь Джон так прекрасен, что ему даже не нужно повелевать. Он остается стоять на том же месте, впрочем, не оставляет пост и не отпускает подбородка Джинджера, когда Джон вталкивается ему в рот, задевая членом пальцы Тима и посылая электрические заряды сквозь его тело своим хнычущим стоном. — Шшш, — говорит он, когда Джинджер давится, дергаясь, пока Тим растягивает ему губы, пока Тим перехватывает его за волосы, запрокидывая ему голову. — Не кряхти. Порадуй Джона. И это, сказанное тогда и там, могло стать и ошибкой, могло стать и неверным движением, которое только оттолкнет его — его — прочь, но все же не становится, потому что к тому моменту Джон ухнул глубоко под землю, Джон пропал — или же, напротив, Джон появился, так что они работают в тандеме, синхронно, они уже довольно долго делают одно и то же, и да, стиль их разнится, их зубы отнюдь не идентичны, но они вонзают их в одну и ту же жертву, и, блядь, эта жертва еще как радовала все это время Джона. И, блядь, сам Тим еще как радовал его вдобавок. Как только мог. И когда рука Джона заменяет его собственную в волосах Джинджера, когда теперь не его, а пальцы Джона обводят губы Джинджера, растянутые членом, пока сам Джон таращится на то, как Джинджер плачет, беспомощный, податливый, когда это происходит, Тим смещается, но не отступает, он просто забирает себе все остальное, что Джинджер выдал им, он снова забирает себе все, его шею, руки, спину, его ступни, он их щекочет, а затем вылизывает их, целует, пока Джон там медитирует, трахая Джинджера в рот под ритм мелодий, всегда играющих в его голове, Тим смеется и пресекает нервные подергивания бедер Джинджера, лениво издевается над ним, пока Джон набивает ему глотку своим членом, а свою глотку — взбитыми сливками. Тиму тоже кое-что перепадает. Он находит дырку Джинджера пальцами и ловит ими ту реакцию, которой Джинджер расплачивается с ним, ощущает ими его дрожь, он не промахивается, никогда, он всегда получает свою долю, и его доля — это все, что только есть, он вжимает сухие пальцы Джинджеру в задницу и слушает, как тот приглушенно всхлипывает с членом Джона во рту, и видит, что эти звуки творят с Джоном, что он с ним творит, он облизывает пальцы, покрывая их окровавленной слюной, и снова погружает их внутрь, в дырку, вынимает их и опять облизывает, издавая утробное рычание, и видит, во что этот звук превращает Джинджера, он смотрит на его выгнутую спину, которую он ему ломал, на Джона, который и сам рассматривает в восторге музейные картины, он повторяет действия, и пальцы его проникают внутрь и выбираются наружу, внутрь и наружу, он поедает все, что пока упускает Джон, вылизывает после него тарелку, после того, как Джон смел слезы лихорадочного стыда с нее, они едят Джинджера, вдвоем, с противоположных концов, и пока он стонет, пока Джон наполняет его, а Тим опустошает, они сближаются друг с другом, два отвратительных чудовища, сливающихся в зубастом поцелуе. Разумеется, на самом деле они не целуются, на самом деле Джон спускает Джинджеру в измученный, разъебанный рот, вкушая его идиотский стыд, который Тим посеял в нем и в нем взрастил, Джон кончает не без жестокости по отношению к нему и совершает то, что совершал до этого в основном Тим, Тим же разглядывает Джона и видит, что это все с ним творит, и в эти дни, когда они ведут беседы, встретившись на кухне, Джон избегает на него смотреть, пытается не дать ему заметить, как пребывание Тима вместе с ними, когда Джон поглощает пищу, а Джинджер подает ему себя на блюде, как его помощь им изменила то, кем Джон его считает, так что произойти это может и теперь, но все-таки не происходит, и Джон кончает, отрывая взгляд от жалкого лица Джинджера, которого они только что кромсали, Джон кончает, таращась вместо этого в упор на Тима, с открытым ртом, с глазами, полными вопросов, на которые Тим так много раз уже отвечал, Тим разглядывает Джона, пока Джон кончает, делая все, что хочет, показывая ему, как сильно он желает, чтобы Тим был рядом с ним, когда он упадет. Джон просит у него поддержки. Затем наступает черед Тима закончить ужин, так что Джон соскальзывает вниз на пол, обхватывая руками без сомнения сияющее алым лицо Джинджера, и держит его, целуя слезы, целуя и его смущение, его любовь, принятие, его беспомощность и его оргазм, и видит то, что Тим творит с ним, а Тим творит то, что и обычно, Тим трахает перепуганную, пульсирующую дырку Джинджера своими пальцами, вдалбливая их в него, безжалостно и безрассудно, отдрачивая себе и таращась на то, как это убогое, несчастное отверстие поджимается, когда костяшки врезаются в него, Джон до дна выпивает прерывистые, рыдающие стоны, которые Джинджер издает из-за действий Тима, из-за Тима, вылизывает его губы, пока Тим с ним расправляется, утешает его, пока Тим его калечит, рассказывает ему, как сильно он его хочет и как невероятно любит, как охуенно он выглядит сейчас, таким, когда вот-вот кончит, что Джинджер вслед за его словами и делает, сдаваясь под толчками Тима и превращаясь в растекающуюся плазму, пока Тим тоже пятнает его своей спермой, слизывая его грязь с пальцев, и хриплый грохот вырывается из его груди музыкальной композицией, которую он сочинил для этого сокрушительного спуска вниз. Тим смотрит, как веревки исчезают с тела Джинджера, давая Джону указания и пыхтя дымом. У Джинджера все лицо перемазано помадой Джона и нежностью к нему. Тим накрывает руку Джона на груди у Джинджера, обнимая его вместе с Джоном, засыпая вместе с Джоном, обнимая и его — через Джинджера. — Куда это вы собрались? — спрашивает Джон, поднимая голову от своей гитары без объявления тревоги, ловя их на горячем, и они тупо моргают, таращась на него, не зная, как объяснить ему концепт. Как вообще можно объяснить дыхание? [Втрзкн 5: 12], [Исх 20: 8-11] Они опять рассиживаются на диване, и Джон, разумеется, играет, Тим играет вместе с ним, но не на гитаре, он играет в тупую игру на телефоне, Джинджер же прикидывается мертвым или что-то в этом роде, то есть, он все пялился с невероятным восхищением на демонстрацию талантов Джона, но делал это только до тех пор, пока Тим не начал кидать мячик в стену из пикселей и чрезвычайно своим занятием увлекся, до этого они еще и говорили, что-то там про то, как охуенен Джон, и как и Джинджер тоже охуенен, и как они друг друга просто обожают, как они счастливы друг с другом и как Тим из-за них хочет лишь долбить кирпичную кладку на экране, разнося ее в труху, так что вот этим он и занимается, не замечая ничего, что происходит вокруг него, пока перепуганное щупальце Джинджера не касается его руки, запуская последовательность газообмена. Перепуганное щупальце Джинджера задевает его руку, и разряды покалывают его кожу, так что Тим смотрит на него, на то, как Джинджер нависает над ним, мнется на ногах, зажав в руке пачку сигарет, Тим смотрит на него и тут же бросает заниматься электронным разрушением строений, его нейроны встают дыбом на своих дендритах, Тим смотрит на него, задирая подбородок, и Джинджер делает странное, резкое движение, Джинджер дергает плечами, бросая быстрый взгляд на дверь, и Тим расплывается в улыбке, выпуская радиоактивное тепло, оно мощным потоком окутывает все его тело, Тим кивает, подгоняемый внутренней энергией, Тим встает, берет перепуганное щупальце Джинджера в свою клешню, и они оба отправляются было в путь. — Куда это вы собрались? — спрашивает Джон и хмурится, перехватывая их между моментом расширения грудной клетки и той секундой, когда диафрагма сокращается, между моментом, когда поток воздуха заканчивает свое путешествие по трахее, и той секундой, когда он уже щекочет альвеолы. Услышав это, они замирают, зависают, переживая стремительное образование тяжелых поражений головного мозга, их бедные нейроны задыхаются, страдая от нехватки кислорода, и умирают в муках. — Ну, я… — бормочет, запинаясь, Джинджер. — В ванную. Тим же все еще пребывает в коме, и вместо выражения лица на его морде красуются три слова, которые ему пока не было предоставлено возможности полностью произнести. Какого хуя бл--- — Зачем? — спрашивает Джон, прищурившись, и в голосе его слышно раздражение. Однако, чтобы Тим смог отреагировать на его вопрос, требуются как минимум четыре цикла повторения. Джон смотрит на Джинджера и на него, на него, на Джинджера, на Джинджера и на него, на него, на Джин--- — В смысле, блядь, зачем? — наконец отзывается Тим, стряхивая ступор. — Зачем люди вообще в ванную ходят по-твоему? Джон сверлит его взглядом, как особенного тупого и беспричинно агрессивного уебка. Которым он, без всяких сомнений, и является. Безусловные рефлексы. — Вдвоем? — выплевывает Джон, и голос его неприятно звенит, и только тогда Тим осознает, как все это должно выглядеть для непосвященных. И как им удалось Джона никуда не посвятить является для него загадкой. Как им это удалось, со страстью Джинджера повествовать ему о каждом ебаном проступке Тима, как будто он новостная лента его грехов. И выглядит все это так, как будто они зеленые пришельцы с Марса, бегающие по полям замысловатыми кругами, чтобы восхвалять науку геометрию. Как будто они две ведьмы, держащие черного кота над чаном кипящей козлиной крови и мочи. Как будто они андроиды из жести, телепатически замышляющие положить конец господству человеческой расы над машинами. Они выглядят как два ебанутых идиота с не менее ебанутыми привычками. — А, — усмехается Тим, немного сжимая руку Джинджера, потому что она слегка дрожит. — Я хожу смотреть, как он гадит. Вот. Все ведь ясно. Пять минут спустя они все втроем торчат в ванной. Почему? Да ты и так знаешь, почему. А он? А с ним все в порядке. Ему все нравится. Разве? Да. Ну, я. Мне нравится. А тебе? О. Ну, нет. Мне не… Хочешь к нам присоединиться? Разумеется, Джон хочет. Джон усаживается на край ванны, а Тим прислоняется к стене, Джинджер же торчит нагишом на унитазе. Прогресс неумолим. Разумеется, он догола разденется. Ты и так знаешь, почему. Джинджер нервничает. Прогресс неумолим, но в такие дали он еще не укатил, может и никогда не укатиться, потому что когда прогресс все-таки удирает в будущее, так как иногда он все же удирает, Тим просто находит способы поймать его за хвост, находить новые способы готовить свою любимую еду. А теперь он даже не один старается. И они этим занимаются чуть ли не через день, почему бы нет, это красиво, изумительно красиво, и они этого хотят, оба они этого хотят, но волнение Джинджера здесь самый важный элемент, самый лучший, это вообще вся суть, это то, из-за чего занятие их так красиво, он сам охуительно прекрасен, когда нервничает, не так уж сильно с Тимом, с Тимом делать это — немного как дышать, как видеть, если у тебя глаза открыты и ты не ослеп, как стук их сердец, но сейчас он нервничает. В смесь был добавлен еще один ингредиент, и из-за него в чашке Петри собирается гроза. Всего лишь из-за того, что он там есть, он рядом, он сидит на краю ванной и смотрит на него. С добротой. Руки у Джинджера белеют, напрягаются, сжимаясь вокруг локтей, обхватывают его тревожное нагое тело, он изучает плитку вокруг них, каждый стык, кроме тех, которые заслоняют от его взгляда Джон и Тим, на эти стыки он не смотрит, избегает даже мельком наткнуться, примерно так же, как Джон уклоняется, не осмеливаясь признать, что Тим стоит рядом с ним, когда они размышляют о грехах, примерно так же, но и совершенно не так в то же время, потому что если бы Джон посмотрел на Тима, пока они стоят на кухне, где Тим проводит долгие часы, тщательно рассматривая себя в полном одиночестве, потому что он вот вообще не добрый, он не был добрым к ним, так что же, ему теперь себя жалеть, если бы Джон посмотрел на Тима после того, как он обернется, стерев паутину, плесень, пыль с лица, и выслушает его бредни, выпьет его боль, примет все, Джон бы пропал полностью, он бы провалился — прямиком в него, по крайней мере, так ему самому кажется, потому что на самом деле он уже пропал и провалился, он его любит, он его простил, он понимает, он не посторонний Тиму, он его родня, и все же, все-таки он думает, что если он просто не будет смотреть ему в лицо, то это все останется лишь сказкой, это все неправда, он думает, что если он вдруг взглянет на Тима, он примет его целиком, таким, каким он и является, и он, конечно, уже так и сделал, и давно, но только Тим ему о том не скажет, Тим промолчит, пусть правда будет тайной, пусть Джон зависнет в воздухе, пусть навсегда, а Тим… Тим опирается на стену. Если бы Джинджер поднял голову и взглянул на него, он бы увидел, что Тим — не очень терпеливый человек. И вообще не добрый. Он бы увидел его выжидающие, чешущиеся зубы, Тим бы их для него обнажил, и так, легко и просто, то, зачем они пришли сюда, свершилось бы. Как вдох и выдох. Впрочем, если бы Джинджер посмотрел на Джона, он мог бы заметить неуверенность. И жалость. И да, кто будет спорить, разумеется, блядь, он не уверен, Джон в первый раз торчит с ними в сексуальной ванной, он волнуется, на всякий случай обгаживая свои штаны, готовясь таким образом пронаблюдать, как гадит Джинджер, он так и не решил, что это такое, и должен ли он Тима за это удушить — или простить, он тоже нервничает, он переживает, но Джинджер способен понять эту реальность иным образом. Джинджер подумает, что это жалость, которую можно испытать к чему-то убогому, ничтожному, тогда как на самом деле в волнении Джона нет ничего, кроме его доброты, кроме поддержки. Кроме его зубов, которых оба они в упор не видят. Два бестолковых, слепых придурка. И ебанутая башка Джинджера. Если бы он посмотрел на них, он бы понял, что он им отвратителен. По крайней мере, так он сам считает, этого и ждет, потому что он до сих пор, блядь, нихуя не понял. Он до сих пор, блядь, дергается. — Эй, завтрак, — произносит Тим. — Давай уже, не тяни. Принимайся срать. Хватит нас скукой морить. Дыхание Джинджера прерывается. Давление производит поток воздуха. Давление же перекрывает его. — Джиндж, — начинает Джон, порываясь было встать. — Если ты… — Шшш, — перебивает его Тим и делает несколько шагов вперед, запихивает пачку сигарет в потную ладонь Джинджера. — Он просто старый пердун, страдающий запором. Ты вообще представляешь, как долго мне надо тужиться, чтобы личинку отложить? Я твою Black Widow of La Porte три раза успеваю насвистеть. — Блядь, Тим, — верещит Джон, а Джинджер смеется, он закуривает, переводит взгляд на Тима и смотрит на него благодарно, так, будто он ему по гроб жизни теперь должен, Тим получает признательность и от Джона, она прилетает ему прямо в спину — мылом, которое тот кидает в него. — Приступай, — говорит Тим, убирая Джинджеру волосы за ухо, и он кивает, выдыхает, и дым щекочет Тиму ноздри. Тим подбирает мыло с пола. Возвращается на пост. Кладет руку Джону на затылок. Он его не бросит, он будет там вместе с ним. Тим остается с ним, когда Джон вздрагивает, когда Джинджер делает последнюю затяжку и с усилием сглатывает, заставляя себя посмотреть на них, как заставлял бы его Тим, если бы это было нужно, Тим остается с ним, когда Джон весь передергивается, когда Джинджер напрягается, и пот выступает на его верхней губе, которую он прикусывает, когда в глазах его расцветает непроницаемая, черная, беспомощная пустота, а на лице — краснеют пятна, спускаясь и на грудь, Тим остается с ним, когда Джон тихо выдыхает блядь, когда Джинджер стонет, жалко стонет, когда он производит и другие звуки, и рука его зависает в воздухе, хватаясь за молекулы и не находя в нем ничего, абсолютно ничего, что помогло бы ему прервать падение, Тим остается с ним, когда Джон начинает ныть, и он начинает ныть от боли, так как зубы его вонзаются так глубоко в плоть Джинджера, что доходят до костей, крошатся, когда Джинджер начинает плакать, Тим остается с ним, когда Джон видит, что Джинджер тоне--- он гадит], [паршивый ты ублюдок], [он просто сидит на толчке и срет], [вот что видит Джон], [ты ведь не хотел бы], [чтобы Джон увидел], [как он правда тонет], [не хотел бы], [ты ему так и не сказал], [трусливый ты мудак], [ну], [в чем же дело], [он наконец-то вышвырнет тебя] — [и ты подохнешь с голоду], [больше не сможешь их ломать], [не сможешь даже пальцем прикоснуться], [не сможешь развлекаться], [или же он простит тебя], [может], [в этом дело], [ты же и сам знаешь], [что простит], [что он тебе и это спустит с рук], [на все глаза закроет], [он], [знаешь ли], [не то чтобы может тебя остановить], [ты], [омерзительное чудище], [слышишь, Тим], [мне кажется, я знаю], [чего ты так боишься], [мне кажется], [ты тоже это знаешь], [слышишь, Тим], [я ---т, Тим смотрит на него вместе с Джоном. Тим чувствует то, что происходит с ним. Тим не убирает руки с затылка Джона, оставляет пальцы в волосах, он то ли гладит его, то ли держит, Тим чувствует каждое его мелкое движение, все, что происходит с ним, Тим чувствует это вместе с ним, так, словно зубы Джона — его собственные, так, словно он опять рассказывает, что он хочет забрать у Джинджера, и он хочет забрать у него все, так, словно он опять показывает Джинджеру, что морепродукты употребляют целиком, но в этот раз добрее, так, как он никогда не делал, Тим чувствует, как Джон возносится и летит вниз, как он перегревается, вскипает, хныкает и плачет вместе с Джинджером, Тим чувствует, что Джон хочет забрать у Джинджера, и Тим не одинок в своих ощущениях, его чувства не односторонние. Тим не убирает руки с затылка Джона, оставляет ее там, играет с его волосами, и все это время гадает, что же Джон чувствует к нему, в объятьях ли Джон — или в западне, проклятье ли рука Тима, обменивающаяся с ним энергией, гнилая, скользкая, мерзко извивающаяся дрянь, которую он не может стряхнуть с себя, которая измазывает его плечи жидкой грязью, или же рука Тима для него благословение, счастлив ли он, что он там не один, что Тим остается с ним, остается ли он с Тимом, или верны сразу две вещи одновременно, наверное, они верны, Тим чувствует себя двумя сливающимися воедино существами и смотрит, как Джинджер тонет прямо перед ними. Две кошмарных твари. И раскрытый, мягкий, влажный рот Джинджера. Его пропотевшая насквозь кожа. Его взъерошенные волосы. Его нелепая фигура. Смущение. Его глаза — и слезы, стоящие в них. Его перепуганные щупальца. Его тупые страхи, которые он им показывает. Капитуляция. Любовь. Желания, которые Тим в нем взрастил. Его сломанное, нагое тело. Его суть. Элементарные частицы, составляющие его. Все. Все. Все. И две ощерившиеся пасти, пожирающие его. — Нет уж, стой, — говорит Тим, помогая Джинджеру подняться, но не разрешая ему ничего схватить, кроме своей руки. — Ложись. Залезай в тарелку. В ладони его все еще плескается призрачная лава Джона, он все еще ощущает ей его волосы и кожу, опускаясь на колени и утягивая Джинджера следом, на холодную плитку, и Джон тоже появляется, Тим видит его, Тим его видел с самого начала, смотрел на Джинджера и видел, что наблюдение за ним творит с Джоном, [и что это ты там такое видел], [Тим], [скажи?] [что ты такое замечаешь в зеркалах, а?] [что же это?] и пусть Тим опускается на пол рядом с Джинджером, пока Джон все еще торчит на краю ванны, шокированный, неподвижный, пусть так, но ведь не так, они переплелись, они полностью совмещены, так что когда Тим говорит иди сюда, Джон так и делает, Тиму не хватает времени даже моргнуть — и Джон уже сидит с ним бок о бок, у него нет даже доли секунды, даже самой крошки, ведь Джон занимает то же место в пространстве, что и Тим. Ведь они теперь вместе, это так. Двухголовая химера облизывает пальцы. Ну, Тим облизывает пальцы Джона, потому что засыпанная по уши блестяшками голова Джона тормозит и ничего не соображает, Тим облизывает и пальцы Тима, Тим запихивает их в Джинджера, сначала пальцы Джона, затем свои, в их симбиозе он — работающее полушарие, а Джон — глубоко травмированное полушарие, надеющееся только на деменцию, Тим укладывает Джинджера на пол и опускается на колени рядом с ним, подзывает Джона тоже подойти, и когда Джон подходит, Тим касается костлявой коленки Джинджера, говорит кальмар, и Джинджер стонет, произносит имя Джона, поднимая и раздвигая ноги, Тим говорит да, отвечая на незаданный вопрос, который он читает с лица Джинджера, на вопрос, который появляется на нем, когда Джон бросает взгляд на его дырку, а Джинджер видит эту жуткую, чужую, уродливую тварь из открытого космоса, чьи родители объяснили ей важность гигиены, да только она с тех пор все позабыла, ведь деменция пришла, и Джинджер видит ее челюсти, он видит зубы Джона, которыми тот разорвет его на части, видит его пасть, которая его поглотит — вместе со всем дерьмом и мясом, кожей и костями, кровью, желчью и слезами, костным мозгом, вместе с его ебучими соплями, которые у Джона никаких рвотных позывов никогда не вызывали, Тим отвечает да, да, грязная, и облизывает пальцы Джона, запихивая их в дырку Джинджера, облизывает свои пальцы — и тоже проталкивает их туда, Тим объявляет, что пора приступать, ужин готов, и радиоактивное вулканическое чудище начинает есть, и его четыре пальца трутся, врезаются друг в друга, синхронно двигаются там в нестройном ритме. Блюдо нежное на вкус, такое мягкое, дрожащее и стонущее, принимающее все, что с ним совершают, желающее этого. Еда желает, чтобы ее любили и хотели, Тим знает это. Тим знает, что Джинджер чувствует, и Джон знает это вместе с ним, через него, Тим целует Джона, вылизывая ему зубы, смотрит ему в глаза и говорит давай-ка разъебем его, говорит давай его размажем, чтобы не осталось просто ничего, и Джон непристойно ноет, как будто даже этого ему недостаточно, потому что этого и правда мало, Тим говорит это — и так они и делают, они впиваются в свой ужин, извивающийся на столе, посыпанный дерьмом и потом, и стол у них на двоих, и Джинджер знает это, он так себя и чувствует, чувствует себя жалкой, дрожащей, потной грязью, пятнающей их рты, в этом его предназначение, быть съеденным ими обоими, он чувствует, что они трахают его, причиняют ему боль и размазывают его так, чтобы не осталось просто ничего, как два близнеца, два клона, два чудовища, он чувствует, что они едят его вдвоем и вместе, что они любят его и хотят его, они оба — и так оно и есть. Они трахают его пальцами так же, как насаживали его на свои члены, оба жадные, хищные, думающие только о себе, но столь похожие, чуть ли не идентичные друг другу в желании взять все, что он предлагает им, костяшки их пальцев бьются друг о друга, их пальцы тянут в разных направлениях, тянут и толкаются, они словно дерутся там, внутри него, и так они сплавляются друг с другом, становятся едины, они теперь вместе, и когда Джон берет руку Джинджера в свою, Тим повторяет за ним это движение, словно отражение, они держат его перепуганные щупальца, упиваясь его вкусом, заливают себе глотки его болью, благодарностью и счастьем, вызывая эти чувства в нем, они жестоки и добры одновременно, они его держат, пока он кончает и сжимается, рыдая, произнося их имя, они смотрят на него, не упуская ничего из виду, они забирают все, что у него есть. Он любит их так сильно, что его хватает им двоим. [И все же, Тим…] Тим вылизывает его губы и пальцы Джона после того, как он кончает, после того, как они освобождают его, после того, как Джон прикасается к его горящему лицу, не думая, оказавшись так близко к Тиму, что в нем больше нет никаких забот о том, чем там его пальцы перемазаны, Тим слизывает это, слизывает грязь Джинджера с пальцев Джона и с его губ, они целуются, все втроем, они целуются все вместе, лежа на холодной плитке пола в невероятно сексуальной ванной, Тим растягивает Джинджеру рот, запуская внутрь свои клешни, оставляя следы его дерьма на его же послушном языке, и Джон отдрачивает себе, головка его члена касается и мягких, влажных, теплых губ Джинджера, и вымазанных дерьмом, дрянных пальцев Тима, Джон смотрит на Джинджера, Тим — на Джона, Джинджера же треплет между ними, словно флаг на ветру, Джинджер стонет, Джон кончает, такой прекрасный и уродливый, Джон пятнает мягкие, влажные, теплые губы Джинджера и его послушный язык, которым тот вылизывает дрянные пальцы Тима, Тим, блядь, распускает нюни, увидев, как Джон великолепно раскалывается, рассыпается, так близко к Джинджеру — и к нему, Джон теперь — он сам, но настолько его лучше, Тим его целует, выдыхая идеальный, идеальный, ты, сука, идеальный ему в рот и трахая рот Джинджера, и рука Джона крепко стискивает его руку, запутавшуюся в потных, растрепанных волосах Джинджера. Тим и сам неплох. Тим опустошает их желудки, помогает им и себе сблевать, Тим приносит всем воды, курит вместе с Джинджером и скармливает Джону шоколад, Тим тащит четырнадцать миллиардов одеял в ванную и укутывает их всех, они втроем лежат там грудой совершенно ненормальных, радиоактивных, плюющихся огнем, желейных, искореженных конечностей, они целуются, не могут перестать, руки, лица, пульс и зубы, и пальцы, путающиеся в волосах, встречающиеся там друг с другом, они друг друга любят, все втроем, именно это, это чудесное несчастье, именно его они хотят, и они Джинджер, он нежная, любящая еда, и они Джон, он избалованный садист-малолетка, и они Тим, он Тим, Тим рядом с ними, Тим — для них, они втроем все друг для друга, они втроем и они вместе. [И все же], [должен ли ты быть там с ними], [Тим], [должен ли ты быть?] -------------------------------------------------------------------------------------------------------------