Тис и остролист

— Вперёд, урод, — рявкает мисс Коул, хватая Гарри за запястье. «Точно синяки останутся», — подмечает он. — Сегодня будешь стоять коленями на гречке четыре часа, понял меня? И каждую секунду ты должен будешь каяться Господу за свой грех, чертов маленький дьявол! Гарри меланхолично смотрит на мисс Коул, никак не реагируя. Только едва заметно кивает, но выглядит это так, будто его голову мотает из-за сильной встряски после смачной оплеухи. Гарри думает, что лицо у нее страшное и мерзкое. Она невероятно уродлива, похожа на жука, но вместо усиков — вылетающие изо рта капли слюны, которые попадают на приютскую форму. Ему кажется, что снег совсем ей не к лицу: он белый, чистый, мягкими хлопьями падает с неба ему прямо на макушку. Снег ему нравится. В отличие от мисс Коул. Мисс Коул грязная. Она говорит грязно, ее прикосновения грязные, ее взгляд грязный, ее дыхание, кожа, мысли — она вся грязная, начиная от замызганной макушки и заканчивая землёй под ногтями. Гарри не хочется даже смотреть на неё, не хочется дотрагиваться чем бы то ни было: взглядом, дыханием, кожей… Но он смотрит. Не отводит взгляд, не пытается даже, с каким-то мазохистским удовольствием разглядывает каждую морщинку, каждый волосок на лице этой женщины и запоминает: взгляд мутно-серых глаз, которые начинают панически бегать от пристального внимания, сжатые в кулаки ладони, мышиный цвет волос, стянутых в тугой пучок на затылке. Мисс Коул омерзительна. Все это знают. Даже она сама. — Ну, чего ждёшь?! Иди, отродье, и чтоб ни секунды не медлил, — рявкает женщина и вталкивает Гарри в церковь. Священники, знакомые с ней, сразу понимают причину её прихода. Они быстро отводят его в особую комнатку для наказаний, тесную, как келья, но без кровати и письменного стола. Только небольшое окошко и гречка, рассыпанная по полу. — Давай, дьявольское отродье, — выплёвывает священник и встаёт у порога, чтобы следить за тем, как проходит наказание: мало ли, вдруг халтурить будет. Ну, конечно же, именно этот мужчина не станет стоять тут все четыре часа, они будут меняться, но надзор, несомненно, никуда не пропадет. Гарри бросает на священника меланхоличный взгляд и босыми ногами проходит в комнату. Привычным движением он аккуратно опускается на колени, даже не морщась от того, как неприятно было от впивающейся в кожу гречки, и начинает тихо зачитывать молитву. — Господи Боже мой, Ты знаешь, что для меня спасительно, помоги мне; и не попусти мне грешить пред Тобою и погибнуть во грехах моих, ибо я грешен и немощен; не предай меня врагам моим, яко к Тебе прибегох, избави меня, Господи, ибо Ты моя крепость и упование мое и Тебе слава и благодарение во веки. Аминь. И снова. И снова. И снова. «Марволо, — губы шевелятся уже автоматически, поэтому Гарри решает занять себя разговором, — я бы смог вызвать огонь своими силами, как думаешь?» «Конечно, Гарри, — мягко отвечает он. — Ты можешь все». «Даже сжечь их всех?» — Гарри прикрывает глаза и честно старается отрешиться от физической боли, но, несмотря на уже огрубевшую кожу коленей, ему всего восемь. И ему больно. Никто ничего не может с этим поделать, боль — неотъемлемая часть существования, но невозможно постоянно выдерживать её без последствий, особенно маленьким мальчикам. «Да, — отвечает Марволо, — Да, ты смог бы». Кожа у Гарри тонкая, бледная, венки просвечиваются — легко разглядеть даже сосуды. От длительного недоедания и постоянного истощения под глазами уже залегли тени, иссушенные, потрескавшиеся губы, бормочущие молитву, бледны, а волосы — грязные, все в пыли и не оттиравшейся засохшей крови. Костяшки пальцев тысячу раз ободранные, на скуле уже наливается синяк от утреннего удара Лукаса — это ничего, он пожалеет потом. Ещё как пожалеет. «Правда, Марволо?» «Конечно, мой дорогой Гарри, — улыбается компаньон. — Ты сможешь отомстить. Поверь, они будут страдать». Гарри не смеет улыбаться, так как продолжает бормотать молитву, но довольно расслабляет плечи, тут же снова их напрягая — боль становится заметнее. Ему кажется, что колени уже давно разодраны до мяса, до нервов, и эта проклятая гречка застряла где-то в мягких тканях. Такое чувство, будто он никогда не избавится от фантомного ощущения крупы, впивающейся в кожу и добирающейся до коленных чашечек, чтобы и их расколоть, а потом разрушить мозг до основания. Гарри больно. Что есть боль? Почему он чувствует её? Эти ощущения такие резкие, пульсирующие, заставляющие мышцы хаотично сокращаться, а кожу — разрываться до крови. Что он чувствует и почему? Это точно Гарри? Почему он смотрит вокруг, смотрит на колени и на гречку, смотрит на кровь под ногами и не может понять, точно ли это реально? Гарри вообще существовал когда-нибудь? В глазах немного мутно. И голова кружится. А ещё зверски хочется есть. Не то чтобы это всё имело значение. Гарри просто повторяет молитву вновь и вновь, пока надзиратели сменяются, пока проходит время обеда, значит, ему придется ждать до ужина… Гарри привык. Это уже неважно. Сегодня канун Рождества. Гарри проснулся рывком, сердце колотилось где-то в глотке, он не мог вдохнуть. Глаза были широко раскрыты, рот пытался беспорядочно глотнуть воздуха, но не получалось — он мог издавать только сиплый, надрывный кашель. Гарри был в холодном поту, но даже в таком состоянии зажимал себе рукой рот, чтобы не разбудить никого — это было просто отвратительно жалкое зрелище, нельзя, чтобы его увидели. «Гарри, дыши, попробуй вдохнуть, расслабь диафрагму и живот, ну же», — голос Марволо стал спасательным кругом. Он был мягким, успокаивающим и приятным, и Гарри сосредоточился на его звучании, следуя советам. Потихоньку дыхание начало восстанавливаться. «Они больше не тронут тебя, дорогой, — сказал компаньон. — Они не посмеют. Никто не посмеет». «Да, — выдохнул Гарри, зажмурившись. — Не посмеют». Никогда. Гарри ненавидел свои кошмары, на самом деле. В них всегда показывались самые унизительные воспоминания, где он был беспомощен, как слепой котенок, и не мог ничего сделать. Сначала это были кошмары о тролле, но теперь, когда ситуация улеглась, стало приближаться Рождество. Итак, как уже было упомянуто, Гарри ненавидел Рождество.

***

В замке все с ума будто посходили. Везде был этот отвратительный рождественский дух, хор напевал рождественские песни, Хагрид носил огромные ели в Большой зал, свечей стало больше, всюду виднелись листы остролиста — ладно, против них Гарри не возражал, в конце концов, они были в его палочке, — и искусственные снежинки, мерцающие в воздухе. Гарри блевать хотел, когда это видел. Отвратительно. Разумеется, внешне это никак не выражалось: просто обычный Гарри, просто Гарри с темнеющими синяками под глазами, застывшим криком в ушах и фантомной болью в коленях. Просто Гарри с шрамами по всему телу, с отметинами от раскалённой кочерги под рёбрами и мелко дрожащими по ночам пальцами. Просто Гарри. — Эй, Поттер, — остановил его Берк в один из особо отвратительно-праздничных дней, — выглядишь хуже, чем обычно. Нужна помощь? Гарри закаменел. Он чудом заставил губы не дрожать от гнева, вместо этого растянул их в нежной улыбке и обернулся к старосте. — О чём ты говоришь? Я чувствую себя потрясающе, Рождество же, — безмятежным тоном произнес Гарри. Берк долго молчал, пристально вглядываясь в глаза Гарри, по-птичьи наклонившего к плечу голову. Гарри закипал от гнева, но старательно контролировал дыхание — это хорошо помогало справляться с дрожью. Он не грёбаный немощный младенец. — Берк, мне действительно не нужна помощь. Я способен разобраться во всем самостоятельно, — серьёзно ответил Гарри и поджал губы, твердо взглянув на Берка. Затем он выдавил короткую улыбку и широкими шагами удалился в заброшенный класс. Там Гарри поставил сигналки, закрыл дверь Коллопортусом и установил заглушающие чары. А после принялся громить класс. — Это мне-то нужна помощь?! — заорал он. В стену полетел перевёрнутый сломанный стол. С полок попадали книги. Пыль всколыхнулась и теперь тяжело висела в лучах солнца, проникавших в комнату из окна. Он не мог остановиться и крушил всё, что под руку попадалось. — Я не беспомощный ребенок! Я могу справляться со всем сам! Я не слабый! Почему он сказал это?! Я не слабый! Почему он считает меня таковым?! Я же не давал повода, никогда не давал! — надрывался Гарри, пиная ногой стену. Он вцепился пальцами в волосы и резко присел на корточки, раскачиваясь взад-вперёд, продолжая бормотать, что он не ребенок, что он не слабый, что ему не нужна помощь… «Гарри, Гарри, послушай, — с какой-то щемящей сердце интонацией произнес Марволо. — Гарри, ты не слаб. Ты самый сильный человек из всех, кого я встречал, дорогой, не позволяй словам влиять на себя. Ты сильнее их всех вместе взятых, никто из них не пережил то, что пережил ты, у тебя уникальный опыт, дорогой. Ты сильный, всегда им был и будешь, ты же знаешь». Гарри медленно убрал ладони от волос и провёл пальцами по щекам. Они были мокрыми. Это… Слёзы? Гарри что… плакал? Почему-то вместо того, чтобы успокоиться, Гарри почувствовал, что не может перестать плакать. Слёзы продолжали течь, а из горла вырывались какие-то задушенные всхлипы. Гарри было так плохо. Он ненавидел Рождество.

***

В карцере было холодно. Глаза Гарри уже привыкли к темноте, так что он мог различать копошившихся пауков в углу, скелет давно умершей крысы в половицах и лужу, натекающую в карцер из протекающей крыши. Было тихо. Слишком тихо для приюта, но Гарри уже привык к тому, что пока он находится в карцере, восприятие звуков и мира меняется. Всё становится другим: на самом деле каждый раз ему кажется, будто теперь его мир замкнут на этом старом сарае, гордо именуемым карцером, и он никогда отсюда не выйдет. Это не так плохо, на самом деле. Когда он в сарае, никто не может его достать. Даже Лукас. Особенно Лукас. «Марволо, ты тут?» — спросил Гарри, свернувшись на половицах клубочком и спрятав голову в коленях. «Конечно, Гарри, — как всегда мягко ответил компаньон. — Я всегда тут. Я тебя не брошу». «Расскажи что-нибудь. Пожалуйста?» — тихо попросил он и расслабился, подложив ладошки под щёку. «Конечно. Хм… Ты знал, например, что, когда мне было двадцать пять, я посещал африканские племена? Я много чему научился там: традициям, культуре, узнал много нового… Хотя есть кузнечиков мне не понравилось», — со смешком сказал мужчина. «Кузнечиков? А их что, можно есть?» — с искренним любопытством спросил Гарри. «Технически, можно, — задумчиво ответил Марволо, — но не слишком вкусно, вот что я тебе скажу. Больше всего мне там понравились их взгляды на некоторые социальные аспекты… хм, — одёрнул себя он. — Если говорить проще, они ведут себя совсем по-другому и критикуют тех, кто не делает так же. Не самая разумная позиция, но несколько хороших черт в их поведении было. Это оказалось очень познавательное путешествие». Гарри зачарованно слушал. «А где ещё ты был?» «О, и не сосчитать, дорогой. Пожалуй, одно из любимых мест — это Норвегия. О, там действительно потрясающе. Люди, язык, культура… Городская библиотека была огромна, я засиживался там до закрытия, читал, читал… Библиотекарша, леди в преклонном возрасте, часто позволяла мне даже задерживаться, но в оплату я пил с ней чай, и мы разговаривали — она тоже была ценным источником информации, поведала мне многое об их контингенте и традициях. Я был молод, даже тридцати ещё не достиг, поэтому хватал каждое слово. Да, это, пожалуй, был один из самых спокойных периодов в моей жизни». Гарри слушал, затаив дыхание. По мере рассказа Марволо он визуализировал это и пытался представить, каково Марволо было сидеть там, в библиотеке далёкой Норвегии, и разговаривать со старушкой за чашкой чая, пока шедший за окном снег медленно опускался на вымощенную каменную дорожку. Должно быть, это было приятно. И спокойно. «Да, так и есть, — тихо рассмеялся Марволо. — На удивление точно всё представил». Гарри зажмурился от удовольствия и теснее поджал колени, уже совсем не ощущая ни промозглого зимнего холода, промораживающего внутренности, ни страдающего от голода желудка, ни даже самого ощущения давящей тьмы. Сейчас с ним был только Марволо, Норвегия, чашка чая и библиотека. «Там я, кстати, в первый раз встретил йетти. Это было действительно забавно, — издал смешок компаньон. — Я покорял вершины гор и подумал, что наткнулся на обычных великанов, но он был раза в два больше и покрыт белоснежной шерстью. Пах тоже намного лучше, чем великаны, хотя всё равно омерзительно, конечно, но мне было с чем сравнивать, — Марволо мысленно наморщил нос. — Я не смог вести с ними переговоры, да мне и не нужно было, поэтому пришлось отступить, чтобы не нарваться на агрессию — тогда пришлось бы убивать, а я не собирался уничтожать такое мировое наследие». «Подожди, йетти существуют? — удивился Гарри. — Я думал, что это всё сказки». «Существуют, конечно, — улыбнулся Марволо. — Это обычные полуразумные существа. Не волнуйся, в Англии их не водится». «Но это же потрясающе! — выдохнул Гарри и перевернулся на другой бок, подоткнув под голову хлипенькую приютскую курточку. — Марволо, я бы тоже хотел путешествовать, когда вырасту. Ты покажешь мне библиотеку, в которой сидел? Пожалуйста?» «Обязательно, дорогой Гарри, — мягко произнес компаньон и довольно вздохнул, — обязательно». Сегодня был канун Рождества. Гарри ненавидел его.