Зазнобы

На весь городок прогремела ужасающая новость об убийстве. Многое в эти дни изменилось для всех, кто пересекался со злополучным семейством Карамазовых. Но кое-что оставалось прежним. Из-за чего Грушенька вспылила в этот раз, Катерина Ивановна даже не могла припомнить. Все произошло, как обычно: ничего не предвещало, однако ей вдруг резко что-то не понравилось во время разговора, и дальше ее было уже не остановить. Но сколько было ссор, столько же за ними следовало и примирений, и сырое, дымчатое от влаги утро вселяло спокойствие. Мысли ее были заняты последними событиями и личными делами, но даже в этот час шутница-судьба не оставляла в покое Катерину Ивановну. Она задумчиво смотрела на стоявшую вдалеке посеревшую от времени церквушку, как вдруг заметила темную фигуру, выходящую оттуда. Сначала она не придала ей значения, только облокотилась о ближайшую осину и в очередной раз вдохнула прохладного воздуха. Но через минуту-другую, снова глянув на случайного прихожанина, она узнала Грушеньку. Сердце ядовито кольнуло. Как смеет эта чертовка так смиренно тупить глаза в землю? Будто это не она у половины города всю душу вытрясла. Как смеет она так печально кривить губы, будто ей нестерпимо больно? Не она ли причинила Катерине Ивановне столько боли, что даже припомнить скучно? Все эти мысли пронеслись у нее в голове за одно лишь мгновение, и кто знает, куда бы увел ее разум, если бы она не одернула себя. Нет. Так нельзя. Грушенька ведь страдает не меньше, оттого единственно и совершает все эти… некрасивые вещи. Нужно было стерпеть, нужно было дать ей больше тепла – еще и еще, сколько потребуется. Любовь – это мученичество. Любовь – это испытание, и награда за его прохождение неизмеримо высока в сравнении с любыми трудностями и ранами, которые придется заработать на пути. Но вот и Грушеьнка, шедшая по единственной протоптанной из церкви тропинке, заметила Катерину Ивановну. Ни колкого замечания, ни обиженного презрительного взгляда, как та ожидала, не последовало. Только черный платок накинутый на голову, Грушенька сильнее натянула, закрывая лицо и отворачиваясь. – Аграфена Александровна, постойте! – Катерина Ивановна шагнула к ней, когда они уже почти сравнялись. – Оставьте меня. – Отчетливо ответила Грушенька, ускоряя шаг. – Прошу, забудем нашу ссору. Вы дороги моему сердцу и… – Так-таки забудем! Дурочку нашли себе, чтобы по команде все, что требуемо забывала? – Да послушайте же! – Катерина Ивановна схватила ее за предплечье, разворачивая лицом к себе. – Нам необходимо поговорить, умоляю! Поговорим, а дальше делайте, что хотите – хоть в рабу свою меня обращайте. – Хорошо. – Кивнула вдруг Грушенька. – Идемте ко мне. * Сохранять здравый рассудок, целуя нежные коленки Грушеньки, слушая ее заливистый смех, было непростой задачей, но Катерина Ивановна была настроена более, чем серьезно. Аграфена была мягка и ласкова, но, как сама она сказала, оглаживая шею Катерины Ивановны: “я вас не простила покамест, но полчаса вам даю, забывая об обиде”. Не запутаться в бессчисленных, легких как майский ветер юбках можно было только в единственном случае, для этого нужно было самой являться женщиной. Все меньше смеха и все больше сладострастия было в голосе Грушеньки. Все выше по ее бедрам скользили непреклонные руки Катерины Ивановны, позволяя себе только слегка оцарапать ее мраморную кожу. Грушенька не терпела грубостей – стоило проскользнуть неласковому жесту, она кривила нос и возмущалась: “ну что вы как мужик!”. Было особенно приятно наблюдать за тем, как скользящая грация и кошачьи ужимки ее сменяются резкими вздохами и судорожными метаниями на подушках, когда пальцы, наконец, касались самых чувствительных мест. Здесь Катерине Ивановне требовалась вся ее внимательность и сноровка. Обращаться с влажной плотью дело непростое, нужно было, закусив губу, всматриваться в малейшее изменение в лице Грушеньки, позволить себе допустить неверное движение Катерина Ивановна не могла. И пока грудь Аграфены Александровны лихорадночно вздымалась из-за тесного платья, тесной казалась вся комната. Покуда Грушенька всем своим видом одобряла действия Катерины Ивановны, та решила слегка поднажать, сильнее надавив на клитор. Отклик не заставил себя ждать, шумный вздох перешел в хрипловатый тоненький стон, Грушенька выгнулась в спине, сжав в кулаке простынь. Не прекращая ритмичных движений, Катерина Ивановна, нависнув над своей любовницей, поцеловала ее в приоткрытые губы. Грушенька ответила с какой-то отчаянной стратью, вцепившись в Катерину Ивановну так, что она чуть было не упала на нее. Она почувствовала, как мелко задрожало ее тело, что явно свидетельствовало и близком пике наслаждения. А посему децствовать надо было немедленно: – Скажите, – произнесла Катерина Ивановна, разрывая поцелуй, – правда ли, что до сих пор не забыли вы того польского офицера? Грушенька на мгновение замерла, глядя на нее широко распахнутыми глазами: – Как... – За зрачками вспыхнул гнев, вперемешку с откуда-то вдруг взявшимся испугом, – да как вы смеете! Пощечина, отвешенная Катерине Ивановне была жестом скорее паническим, нежели злобным. Сила в нее вложенная не достигла своей цели и вполовину: ладонь попала не точно по щеке, а как-то смазанно прошлась по лицу. Тем не менее стиснуть зубы, чтобы стерпеть боль, Катерине Ивановне пришлось. Что-то подобное она предполагала, так что оставалось только глубоко вздохнуть – не драться же с Грушенькой. – Значит, правда. – Сказала она. В этом и состоял ее план – довести Грушеньку до состояния наибольшей искренности и задать вопрос в лоб. Коли бы она растерялась, не поняв в первое мгновение, о ком вообще вдруг зашла речь, в таком случае пасения Катерины Ивановны не подтвердились. – Стало быть, после него вы решили для себя пожирать каждого, кто попробует к вам приблизиться? – Ступайте вон. – Отчеканила Грушенька. Она отползла к изголовью кровати. По щекам ее катились слезы. – Я слышать ничего не хочу. – А я хочу вас услышать. Я хочу знать, через что вы прошли, что вас гложет и... – Не лезьте мне в душу! – Крикнула Грушенька. – Я люблю вас! Обе вдруг замолчали. Не то что бы Грушеньке впервы вот так, на грани истерики клялись в любви, но сейчас нервы ее до того были расстроены этим внезапным ударом в спину, что ей показалось, что проще будет подчиниться. – Все вы врете. – Бесцветным голосом произнесла она. – Когда произошло со мной... с тем офицером случай... Когда это случилось, все женщины отвернулись от меня. Все считали, что я грязная, недостойная. Виновата я была, что полюбила, что поверила, вот как! А они на меня как на грязь смотрели. Приличные! Словно замараться об меня можно было, если поздороваться со мной или улыбнуться. Вот она, натура женская! – Человек, обманувший вас, был мужчина. – Негромко напомнила Катерина Ивановна. – Да! Пусть так, зато иные из мужчин на меня продолжали смотреть улыбаться мне, говорили со мной. И не делайте такого лица! Сама прекрасно знаю, чего они от меня хотели и за кого принимали. Но сколько мне было лет? Я была на грани расстройства нервного, мне только тепла человеческого и нужно было! Да знаете ли вы, что я с ними шла, а саму меня трясло: от омерзения, от стыда и от страха. Страха! Знаете ли вы, как боюсь я весь мужской пол? Боюсь, а делать нечего. И папашу (земля ему пухом), и сынка его за нос водила, а сама ночами думаю – убьют меня. И слезы, и страх. А что остается? – Говорила она быстро, неверным от плача голосом. – Остается не повторять своих ошибок. – Катерина Ивановна осторожно приблизилась. – Не мучайте себя больше страхом и интригами. Разве стало вам легче от того, что вы столько воды намутили? – А от чего мне станет легче?! – От времени. И коли не будете бередить старые раны. – Катерина Ивановна притянула Грушеньку к себе и обняла ее. Та не стала сопротивляться. – А вы? Вы бы разве не отвернулись от меня на месте всех тех барышень? – Злоба ее уже поиссякла, спрашивала она вяло, без вызова в голосе, скорее, из интереса. – Я не знаю. – Честно отвелила Катерина Ивановна. – Но, сдается мне, все эти барышни просто боялись. Боялись повторить вашу судьбу или быть заклеймленными из-за сношений с вами. Это слабость, но никак не ненависть. Я только хочу, чтобы вы знали – если вы решите остаться рядом со мной – что мне никогда не будет стыдно находиться в вашем обществе, и я никому не позволю обращаться с вами неуважительно. – Я только надеюсь, что вы не врете. – Почти шепотом сказала Грушенька. Затем она взяла руку Катерины Ивановны и прижала ее пальцы к своим губам. Катерина Ивановна даже слегка вздрогнула – стало быть, все же поцеловала ручку.