Зазнобы

Вернувшийся из Москвы Иван был мрачен, суров и болен. Он узнал все, что было известно полиции и больше ни с кем видеться не захотел. Ко всеобщему удивлению новоосиротевший решил поселиться в доме покойного отца, который следствие уже осмотрело вдоль и поперек, бывшим более никому не интересеным. Под общую шумиху, распалявшуюся еще невероятными домыслами и слухами, никем не был особо примечен тот факт, что прямиком из больницы, забыв о планах нанять себе комнату, к нему вдруг стремительно подселился лакей Смердяков, служивший при покойном папаше. Иван был в Скотопригоньевске всего третий день. В первый день он вполне законно уединился для отдыха, как только узнал все последние новости. Второй день он метался между внезапными приливами дурной оживленности и повального бессилия, когда разум его становился яснее, и он с апатией осознавал, сколь болен физически. Однако на следующее утро ему вдруг показалось, что вчерашнее гадкое самочувствие было не больше, чем простое переутомление. И теперь, когда прошло столько времени, у него не было уважительной причины, чтобы прятаться. Прятаться, в первую очередь, от собственных мыслей. Но помимо них маячил еще кровавой раной то по коридорам, то по двору и Смердяков. Однако Иван все откладывал неизбежное, только усиливая это гнетущее ощущение, будто череп сдавливает мозг. Вот и сейчас он приказал затопить баню, чтобы сперва привести в порядок тело, а уж потом… как получится. И уже сидя в круто растопленной парилке, он с облегчением заметил, как тихо вдруг стало у него в голове. Ни судорожных обрывков мыслей, не имевших начала и конца, будто вырванных из середины чьей-то речи, ни бормочущих чужих голосов, ни мутных тошнотворных воспоминаний. Только очищающий жар, прогревший его насквозь. В этой тишине было неизбежно легко расслышать крадущиеся шаги. Этот звук потревожил какой-то нерв в голове Ивана, ему стало беспокойно. — Кто там? — громко спросил он. — Я, конечно! — подобострастно откликнулся Смердяков. — Кроме нас здесь никого-с. Он, наконец, показался в дверном проёме парилки. Взгляд Ивана зацепился за его лицо, будто Смердяков предстал перед ним впервые. Уловив нечто свирепое в его глазах, тот потупился и замолчал, выжидая. — Ты чего пришел? Обмыться даже спокойно не даёшь, проку от тебя никакого! Ступай, займись чем-нибудь… — Иван чувствовал, что голова его была будто обтянута обручем, и сейчас обруч этот неумолимо сжимался. Нет, нет, поздно бегать, добегался уже до Москвы! Теперь уж пора было бы и столкнуться со всем, от чего убежать нельзя. Столкнуться, удариться и разбиться. Да хоть насмерть. — Нет, постой. Что произошло в тот день? — В который? — Сам знаешь, в который! — крикнул Иван. — Когда Федора Павловича-то шлёпнули-с? Ну так известно, то и произошло. — В поведении Смердякова что-то изменилось. Как только он понял, что речь пойдет о том самом, в его голосе, появилось что-то надменно развязное, хотя он, будто бы и пытался это скрывать. — А Вы это специально решили, в интимной обстановке беседовать? — Сохраняя серьезное выражение лица, спросил он, намекая на наготу Ивана. — Молчи и рассказывай! — Как прикажете. Но коли Вы боитесь, что это Дмитрий Федорович был, то ни к чему. Опередили-с. — Кто опередили? — Ну как же это «кто»! — Удивился Смердяков, недоверчиво щурясь. — Мы с Вами. Иван стремительно вскочил. Напряжение и злоба его никуда не девались, но теперь две эти силы в нем вместо бегства от фактов были направлены в отрицание. Удивительно, но краем сознания он даже понимал, что ведёт себя абсурдно, и никакую агрессию на этого убогого обращать было не нужно. Но сопротивляться иррациональному сердцу своему он не мог. — Повтори. — Он угрожающе шагнул к Смердякова. — Мы убили-с. — Смердяков отступил на полшага, но то было скорее рефлекторно, он поднял голову, сталкиваясь взглядом с Иваном. — Врешь! — Никак не вру. — Врешь, скотина! — Не унимался Иван. — Я ли? Уж я-то вижу, что Вы верите мне, стало быть… Видеть глаза эти, вдруг уставившиеся на него да горящие каким-то невиданным раньше огнем, Иван не мог. Не стерпел. Звук удара, уже казалось, должен быть привычен им обоим, однако раздался в душной бане до странного глухо совсем иначе, чем обычно. — …это Вы себя обманываете. — Закончил Смердяков, медленно возвращаясь в исходное положение. Голову в этот раз он задирать не стал. Он аккуратно коснулся губы, и на пальцах осталось маленькое пятно крови. Разбита не сильно, это он чувствовал сам. — Ты убил. — Иван судорожно дышал, сжимая руки в кулаки. Его жгло стыдом, гневом и отчаянием одновременно. Обещал ведь себе больше не трогать Смердякова. Сколько раз обещал… — Нет, не я. — Тихо говорил Смердяков. Было страшно, но страх этот был уже что-то вроде привычки и теперь, когда он хотел высказаться, страх почти не мешал ему. — Вы тоже. Моими руками, все верно, но мысли, все до последней, были Ваши. — Это ты все спланировал. — Без Вас, — он шагнул навстречу, сократив расстояние между ними до минимума. — Без Вас ничего бы не было. — Замолчи! — Иван оттолкнул его с такой силой, что Смердяков ударился об дверной косяк сначала спиной, а затем и больно приложился головой. — Ах ты выродок! Мразь! — воля Ивана окончательно надломилась под тяжестью гнева. Два или три удара он нанес совсем в беспамятстве, только запомнилось это ощущение плоти под рукой, слишком пьянящее, неправдоподобно приятное. Смердяков никогда не пытался дать отпора, но в этот раз даже не попытался закрыть лицо руками. Избиение, как и всегда следовало за своеобразной вспышкой гнева, все было как обычно, но только теперь поводом стало их действительное разногласие, самый острый вопрос, который они никак не могли решить. Иван отрицал, что они были единое целое, но он колебался. О, как он был не уверен! Паша чувствовал это в каждом ударе. Иван не прогнал его, не посмотрел как на вошь, нет! Он потерял над собой контроль, он бил и кричал! Как много это значило. Смердяков улыбался. Не сквозь боль, а благодаря оной. Ивана такая покорность и веселость коробила. Он схватил Смердякова за волосы и глядел в его разбитое лицо, ничего не понимая. — Вот видите… — слабым голосом произнес он. В глазах противно темнело, но он ничего не мог сообразить или сделать. — Ваши руки тоже в крови-с… Возможно, он хотел сказать что-то, но ноги его подкосились, а тело обмякло. Припадок? Иван сразу же встрепенулся, что бы ни происходило, а забить несчастного лакея насмерть он действительно боялся. Но ни судорог, ни других признаков припадка он не обнаружил. Видать, просто обморок… немудрено в такой-то жарище. Пришлось вынести его в предбанник, где было чуточку прохладнее. Только Иван сумел уложить Смердякова на лавку, как тот слабо зашевелился и открыл глаза, ещё не совсем придя в себя. — Тихо, тихо… не дергайся, упадешь. — Иван придержал его, чтоб он не грохнулся с лавки. Ему опять щемило сердце от стыда и жалости. Паша был слабый, Паша не давал пытался постоять за себя, а он… какое же зверство. С неясным бормотанием Смердяков начал ловить ртом воздух и осматриваться. Уже спустя мгновение взгляд его стал яснее, и он вспомнил, где находится. — Это что ж… я упал? — растерянно спросил он. — Упал. — Иван положил ладонь ему на лоб, не зная даже, чего он пытается измерить. — От жары, видать. — Али от напора Вашего? — Смердяков скверно усмехнулся и подался навстречу, ластясь к руке. Прежняя жалость вдруг начала стремительно рассеиваться. Знает, что сейчас рука не поднимется его зашибить, собака! Пользуется, кривляется. Пальцы сами собой скользнули ниже, по щеке, подбородку, и ладонь обхватила горячую шею. Иван чувствовал практически зуд на кончиках пальцев, настолько сильно хотелось сжать. До посинения этой странной рожи, до хрипа, до инстинктивных попыток освободиться… а станет ли Смердяков сопротивляться, если уж за горло схватить? Захотелось проверить, но Иван все оттягивал, наслаждаясь тем, как солоновато скребло где-то под ребрами от сдерживаемого порыва. Взгляд его был мутным и каким-то неистовым единовременно. Смердяков же глядел в ответ с опустевшей головой. Сердце колотилось не то от перепадков давления, не то от диковиной гаммы чувств. Было до онемения страшно, но вместо панического холода по телу пробегала сладкая дрожь. Смердяков облизнул разбитую губу — крови было многовато, видать, ещё нос разбит. Этот жест подействовал на Ивана как спусковой крючок: пальцы его сжались, выдавливая из глотки несчастного лакея смешной клокочущий звук. Иван чувствовал под своей ладонью, как судорожно задёргался его кадык. Он вжал Смердякова в неудобную лавку, зловеще нависнув над ним. Нечто из-под его брюк уперлось Ивану в колено, отчего он даже ослабил хватку: — Нравится тебе, что ли? — с презрительной усмешкой спросил он. — Да. — Едва слышно просипел Смердяков. — Ах ты псина похотливая… — голос Ивана замогильно дрогнул под конец. Он швырнул ничуть не возражающего Смердякова об пол, затем протянул за шиворот так, что бы тот оказался стоящим на коленях. Сам же Смердяков уже вполне отдался противоестественной эйфории, не страшила даже возможность быть прибитым, напротив, жгучая боль отдавала терпкой сладостью так, что хотелось только больше. И когда Иван с силой протянул его за волосы, заставляя поднять голову, Смердяков поморщился лишь инстинктивно — из плотно сомкнутых губ его рвался не то сладострастный вздох, не то рваный стон. И стоило только недвусмысленно схватить его за подбородок, как он, не задавая вопросов открыл рот. То, как нетерпеливо Иван вбивался в послушного лакея по самые гланды, было для последнего во всех смыслах хорошо. Эта ярость, нашедшая выход через разгоряченную плоть, была ни чем иным, как падением последнего бастиона его отрицания. Да и ощущать себя в его требовательных руках Смердякову было чрезвычайно приятно. Только уж слишком усилилось головокружение, что пришлось ухватиться за бедро своего возлюбленного истязателя, чтобы не упасть. Да и под таким бурным напором он то и дело мучительно давился, однако на данное обстоятельство жаловаться Павел Федорович даже не думал. Ивану же тем временем было тоже совсем не просто. Ему до тошноты было противно и от себя, и от Смердякова. Тот уже ничему не сопротивлялся, был по понятным причинам нем, а на лице его как будто и вовсе не отражалось ни единой мысли. Иметь его было все равно, что сношать козу или какую другую скотину. Грязно до омерзения. Буквально в том числе: носовое кровотечение у Смердякова порядком усилилось, и посмотрев вниз, Иван обнаружил, что уже и член его был перепачкан кровью. И при всем при этом он ничего не мог с собой поделать. Ему казалось, сам Сатана приворожил его к этой избитой физиономии с потекшей от жары пудрой. Эта гнида цеплялась за него, старалась, кажется, изо всех сил. Ужасающее раздвоение кривило лицо Ивану: как же так может быть, чтоб хотелось кого-то и зашибить, и сжать до хруста костей, и оставить подле себя навсегда. Закончилось все до странного быстро. И вот уже Смердяков, упав почти на четвереньки, сипло откашливался с блаженной, впрочем, улыбкой. Иван, пытаясь восстановить дыхание, стоял на месте, не зная, куда себя деть. Что он, черт возьми, только что сделал? Зачем?... Вместе с возбуждением пропал окончательно и гнев, оставив только отвращение и растерянность. Нагота показалась совершенно неуместной, так что Иван повязал полотенце себе на пояс. Даже помог подняться Смердякову, которого ноги не держали совсем. В итоге оба снова оказались на лавке. Сам почти не замечая, Иван обнял его. Опять ли жалость? Отрешённость. — Вы знаете… — с печальной мечтательностью заговорил Смердяков. — А здесь ведь моя матушка померли. — Чего? — Иван покосился на него даже с опаской. — Того-с. — Хихикнул Смердяков. — Скажи мне лучше вот что: отчего ты не пытаешься защититься. Тебе совсем не хочется ударить в ответ? — А Вы ещё не поняли? — Смердяков ухватился за его плечо, чтобы приподняться ближе к лицу Ивана и прошептать. — Мы с Вами, если позволите, одно целое-с. И никуда от этого не убежать. А посему защищаться от Вас или, что ещё смешнее, пытаться ударить Вас в ответ, не имеет никакого смысла. Разница между нами лишь в том, что Вы трусите. — В этот момент он сухо презрительно усмехнулся. — Поэтому Вы мне убить и приказали, но даже сейчас все боитесь посмотреть правде в глаза. Сумасшедший. Так сразу подумал Иван, ну конечно же, сумасшедший! Только объяснить себе, отчего собственное сердце его сжалось не в беспокойстве, но в сущем ужасе. Вокруг стало смертельно мало воздуха. — Что ты несешь? Голос Ивана был до того тихим и жалким, что Смердяков чуть не расхохотался. Уж это точно была победа. Смердяков приподнялся ещё и медленно поцеловал его в губы. Иван чувствовал вкус солоноватый вкус крови. На удивление приятный. Не отдавая себе отчёта, он мягко ответил.