***
Я очень мало видела Нобу до конца лета, потому что казалось, что он почти всегда уезжал в ту или иную поездку по делам. Я также была занята рядом танцевальных представлений, которые продолжались до конца сезона, тренируясь так много, что боль в ногах не давала мне спать по ночам. Была ранняя осень, когда темп нашей жизни наконец замедлился, и мы смогли снова видеться с некоторой регулярностью. В охайе жизнь превратилась в тихую, приятную рутину. Матушка была добрее ко мне, чем когда-либо раньше, потому что теперь, когда у меня был данна, я зарабатывала значительно больше, чем когда-либо зарабатывала в своей жизни. Поскольку Нобу оплачивал мои уроки и большую часть моих расходов на проживание, а также предоставлял мне щедрую сумму денег на расходы, Матушка почти ничего не платила, чтобы поддержать меня, и просто сидела, попыхивая трубкой и пожиная плоды покровительства Нобу. На самом деле, я верю, что она была почти влюблена в этого человека. Я часто думала о Председателе, но со временем обнаружила, что Нобу так же часто проникает в мои мысли. Мне казалось, что я понимаю его лучше, чем раньше, и хотя я не тосковал по нему так, как тосковала по Председателю, я стала полностью наслаждаться временем, проведенным с ним снова. Мое недовольство его статусом моего данна несколько уменьшилось, хотя, возможно, это было только потому, что я смирилась с этим. Нельзя было сказать, что я была счастлива, ибо бывали еще времена, когда сердце ужасно болело от тоски по Председателю, – но я уже не была так несчастна, как прежде, и погрузилась в какое-то беспокойное довольство. Спустя почти три недели, когда я не виделась с Нобу, я получила известие, что он пригласил меня на ужин в высококлассный ресторан на берегу реки. Я облачилась в кимоно сливового цвета, которое он прислал во время своего отсутствия в Гионе, с золотым оби и нефритовым гребнем в волосах. Когда я приехала, меня вывели на частную деревянную веранду, стоящую на сваях над рекой, красиво освещенную бумажными фонариками, отбрасывающими свет на воду. По обеим сторонам маленького столика лежали две подушки, и, ожидая прибытия Нобу, я положила руки на деревянные перила, окружающие веранду, глядя на реку, когда в воздухе дул прохладный ветерок. Вдалеке я могла слабо слышать шум и суету чайных домов на другом берегу реки, но в остальном была почти полная тишина, и я была более спокойна, чем когда-либо. Я так погрузилась в свои мысли, что даже не услышала, как открылась стеклянная дверь, и только когда я услышала шаги позади себя, я обернулась и увидела, что Нобу прибыл. После того, как я так долго не видела его, я была рада снова увидеть его и поклонилась ему с улыбкой. — Саюри, — произнес он мое имя так, словно никогда еще не испытывал такого облегчения, увидев кого-то. — Ты действительно зрелище для воспаленных глаз, если я когда-либо видел. — Я так давно не имела удовольствия быть в обществе Нобу-сана. Я уже начала думать, что он устал от меня. Он сел за стол и издал недоверчивый звук. — Устал от тебя? Невозможно. Я устал от всего остального мира. Я опустилась на колени у стола напротив него и впервые заметила, что Нобу действительно выглядит очень усталым, с морщинами на лице, которых не было, когда я видела его в последний раз. Я читала в газетах, что правительство до сих пор причиняет Iwamura Electric много неприятностей, и хотя компании больше не угрожала опасность ареста, что бы ни происходило, казалось, что Нобу тяжело тяготит разум. Пока мы ждали нашу еду, я налила ему пива, а он налил мне. Мы выпили вместе, и как только мы закончили, он поставил свой стакан и взглянул на меня. — Мне надо было приходить к тебе чаще. Прости, что не приходил, — медленно выдохнул он. — Иногда я удивляюсь, почему я вообще покидаю Гион. Я лучше останусь здесь с тобой, чем буду иметь дело с бесконечным парадом дураков, которые надевают костюм и думают, что могут называть себя бизнесменами. — Но Нобу-сан сейчас здесь. — Я улыбнулась, пытаясь подбодрить его. — Давайте не будем говорить о том, что могло бы быть. Принесли нашу еду, и мы вместе поели и выпили. Вскоре настроение Нобу начало улучшаться, и со временем он перестал сжимать челюсти и расслабил напряжение в мышцах. Некоторое время мы говорили о вещах, которые произошли за то время, что мы провели порознь, и пока мы это делали, недели, в течение которых мы не видели друг друга, внезапно стили ощущаться так, будто их вообще не было. — Эти оккупационные власти были не чем иным, как занозой в моем боку после окончания войны, Саюри, — сказал мне Нобу, нахмурившись. Он знал, что я почти ничего не смыслю в бизнесе, но, тем не менее, внимательно слушала, так как чувствовала, что ему нужно разгрузить свой разум. — Сейчас они не могут захватить компанию, но, похоже, они намерены максимально усложнить нам жизнь. Они продолжают посылать инспекторов на наши заводы, пытаясь найти любое нарушение их строительных норм и правил, за которое они могут оштрафовать нас. Знаешь, что самое худшее во всем этом?Американцы, которых они посылают для этого, не говорят по-японски, они привозят с собой переводчиков. Они даже не удосуживаются выучить язык страны, которую оккупируют! — На прошлой неделе, когда я был на нашей фабрике, пришел один из их инспекторов, и я решил сопровождать его во время осмотра и быть как можно более гостеприимным, хотя я не уверен, что эти собаки знают, что такое гостеприимство. Не прошло и двух минут после того, как он начал, он останавливается, смотрит на одну из конвейерных лент и говорит мне, что она должна быть на один дюйм шире. Один дюйм! Сначала я ничего не сказал, но потом его переводчик сказал мне, что нам придется заменить их все в течение месяца, иначе мы заплатим штраф за каждую! Он остановился, чтобы сделать глоток пива. — Ну, у меня ничего из этого не было; я понял, что это идиотизм, как только услышал это. Поэтому я подобрался к нему очень близко и сказал: «Если вы, американцы, думаете, что я потрачу деньги моей компании на добавление одного дюйма к нашим конвейерным лентам, чтобы соответствовать вашим диковинным строительным нормам, вы большие дураки, чем я думал.» Я тоже обругал его и недвусмысленно сказал ему, что он должен научиться говорить на моем языке, прежде чем рассказывать мне, как управлять моей компанией. Я не могла не рассмеяться. — Нобу-сан! Что он сказал? — Ничего! — Нобу, похоже, подумал, что это самое смешное во всем этом. — Он понятия не имел, что я сказал, потому что переводчик решил, что будет лучше не переводить это для него. Я рассмеялась вместе с ним и потянулась через стол, чтобы наполнить его стакан. Пока мы разговаривали, я пила с ним, хотя и не так сильно, чтобы невнятно произносить слова или изо всех сил стараться ясно видеть. Тем не менее, мир вокруг меня выглядел более розовым, а воздух казался чуть теплее. Я наслаждалась собой гораздо больше, чем ожидала, и Нобу был в лучшем настроении, в котором я видела его за последние недели, свободно смеясь, пока мы разговаривали. — Возможно, Нобу-сану следует говорить с другими более мягко. Иногда он может быть очень резким. — Я настолько резок, насколько должен быть. Я недоверчиво посмотрел на него , побуждая его спросить: — Что такое? — Нобу-сан, вы чуть не довели меня до слез. Я была всего лишь ученицей и никогда раньше не развлекала мужчину. Когда я пытался с вами пошутить, ты... — Я назвал тебя дурой? Да, я помню. Ну, это было до того, как я узнал тебя, но сумо — это не шутки. Я снова рассмеялась над его серьезностью и уже собиралась открыть рот, чтобы ответить, когда мы услышали, как рядом с нами открылась стеклянная дверь. Одна из служанок вышла на веранду, и Нобу сердито посмотрел на нее, как только она появилась. — Что такое? — рявкнул он. Мне показалось, что я почти могла видеть бедную женщину, дрожащую издалека, поскольку Нобу был так же добр к незнакомцам, как злая собака к руке, которую она кусает. — Сэр, вам звонят из Токио. Нобу отмахнулся от нее. — Скажи им, что я занят. — Да, но они сказали, что это важно. Речь идет о лейтенанте Фудзисаки. Нобу, казалось, узнал это имя и, нахмурившись, поднялся на ноги, извинился и исчез в ресторане. Я прождала его у стола минут десять и, когда он не вернулся, встала, чтобы пойти его искать, боясь, что его вызвали по срочному делу. Однако, когда я снова вошла внутрь и начала закрывать за собой дверь, я заметила Нобу, идущего по коридору с серьезным выражением лица. Удивленная, я только и делала, что смотрела на него, когда он прошел мимо меня и вышел на веранду, даже не взглянув в мою сторону. Я тоже вышла наружу и обнаружила Нобу, стоящего у перил, повернувшегося ко мне спиной и глядя на воду. Я сразу почувствовала, что он получил плохие новости, и подошла к нему, остановившись рядом с ним. Я заметила, что у него было ужасно грустное выражение лица, а глаза как будто смотрели на что-то за миллион миль. — Нобу-сан? — Я тихо произнес его имя. — Что случилось? — Этот звонок был от жены одного из моих друзей с войны, Фудзисаки Ичиро. Он погиб вчера в автокатастрофе. После всего, что мы пережили, он погиб в автокатастрофе! — он ещё больше помрачнел и опустил глаза. — Ты помнишь, как Председатель всегда говорит, что он должен мне долг, который он никогда не сможет вернуть? При упоминании Председателя у меня перехватило горло, и я сглотнула, но, тем не менее, кивнула. — Это был тот же долг, что и у меня перед ним. Он был частью моего взвода, когда мы отправились охранять мир под Сеулом. Он был тем, кто нашел меня после ранения, лежащего посреди поля с оторванными рукой и лицом. Я так отчётливо это помню, я был уверен, что умираю. Вокруг нас падали снаряды. Я думал, что еще один ударит меня снова и убьет. Наверное, ему было бы умнее бежать, но он нашёл меня и потащил обратно на базу. Я не был бы жив без него. Как бы ни был обязан мне Председатель... Я в десятикратном долгу перед Фудзисаки. Мне нечего было сказать, поэтому я только опустила глаза и прислушалась. Нобу издал еще один безрадостный смешок. — А теперь его нет. Я должен быть тем, кто мертв, а не он. — Мне очень жаль, Нобу-сан, — пробормотала я, не зная другого способа утешить его. Нобу был не из тех, кто льёт слёзы, но всё в нём, от того, как он стоял, до того, как шевелились его губы, когда он говорил, казалось тяжёлым и мрачным, и мне было ясно, как он обеспокоен. — Похоже, он был очень храбрым человеком. — Храбрее, чем я был, — Нобу смотрел прямо перед собой на воду, прислушиваясь к далекому смеху на другом берегу реки. — Я потерял руку и получил эти шрамы, и вдруг все захотели назвать меня героем. Я не был героем. — О, Нобу-сан, вы не должны так говорить, — твердо сказала я ему, хотя он, казалось, не слушал. Я могла сказать, что мои слова не утешили его, и поэтому, очень медленно, я протянула свою руку к тому месту где он держал перила, и положила свою поверх них. Я знала, что это было дерзко, и Нобу удивлённо посмотрел на меня. Я грустно улыбнулась ему в ответ, и через мгновение он снова посмотрел на реку, испустив долгий вздох, который, как мне показалось, каким-то образом держал в себе все его воспоминания о войне. Они расстилались на воде перед нами, и я наблюдала, как Нобу смотрел на них с какой-то отстранённостью, как будто его мысли были за тысячу миль, в совершенно другом времени. Я чувствовала это, как будто он позволил мне увидеть самые глубокие, самые сокровенные мысли, которые он никогда никому не показывал, и поэтому я молчала, наблюдая, как он вспоминает, не говоря ни слова. Через минуту я легонько положил другую руку ему на плечо, но он этого не заметил, настолько глубоко он был омыт морем своих воспоминаний. Я не знала, как долго мы простояли так, не говоря ни слова, но почему-то мне казалось, что нам вообще не нужно говорить, потому что мы прекрасно понимали друг друга в тишине.***
Несколько дней спустя я сопровождала Нобу на матч по сумо в гимназии префектуры Осака в часе езды от Киото. Мы путешествовали вместе на поезде, и Нобу погрузился в бумажную работу почти сразу, как только мы подготовились к поездке. Некоторое время я развлекалась, глядя в окно, но со временем мне стало скучно, и я решила попытаться разговорить Нобу. Однако он был так поглощён своей работой, что в ответ лишь коротко хмыкнул. В конце концов я отказалась от этого, и остаток пути до Осаки мы проехали молча. Мы приехали на место и заняли свои места на одном из первых ярусов с хорошим видом на арену. Мы сидели рядом с несколькими деловыми партнёрами Нобу, которые тоже увлекались сумо, хотя быстро стало очевидно, что человек, сидящий рядом с Нобу, вообще ничего об этом не знает и каждые пять минут наклоняется, чтобы задать ему вопрос о самых основных правилах матча. Это приводило Нобу в довольно скверное настроение, так как много лет назад, будучи ученицей, я поняла, что он очень нетерпим к людям, которые не понимают сумо. — Чего я не понимаю, Нобу-сан, — услышала я голос мужчины, — так это того, почему они должны носить эти маленькие набедренные повязки. Я напряглась, чтобы услышать ответ Нобу, и когда я услышала, как он сердито выдохнул, я почувствовала большую симпатию к бедному человеку. — Ради всего святого, человек! Их называют маваши, и они важны для стратегии борца. — Как? Это просто куски ткани! Я чувствовала, что Нобу вот-вот выйдет из себя, поэтому я налила чашку саке и предложила ему, прежде чем он успел ответить. В конце концов, это мало его успокоило, и он пустился в длинное объяснение маваши, которое длилось добрых пять минут. Закончив, наконец, Нобу повернулся ко мне и проворчал: — Клянусь, Саюри, большего дурака я в жизни не встречал. По правде говоря, я нашла всё это довольно забавным, но сказала только: — Нобу-сан должен помнить, что не все понимают сумо так хорошо, как он. — Ну, я не понимаю, почему бы и нет, — отрезал он. Я на мгновение задумалась и, наполнив его чашку сакэ, спросила: — Может ли Нобу-сан рассказать мне о величайших танцорах Гиона? Он посмотрел на меня так, как будто я сошла с ума. — Точно нет. — Или он сможет назвать для меня каждое произведение, преподаваемое в школе танца Иноуэ? — Я понятия не имею, о чем ты говоришь, Саюри, — сказал он мне, делая глоток. — Это то, что я имею в виду. Этот человек знает о сумо столько же, сколько Нобу-сан знает о танцах. Похоже, это дало Нобу пищу для размышлений, и в следующий раз, когда он разговаривал с этим человеком, тот был заметно менее резок с ним. Однако это длилось недолго, и через некоторое время Нобу снова начал на него огрызаться. В конце концов, только после того, как я бросила на него твердый укоризненный взгляд, он начал скрипя зубами стараться быть вежливым. Остаток матча прошел без происшествий, и когда он закончился, мы с Нобу сели в машину, ожидающую нас снаружи. Наступила ночь, и в прохладном осеннем воздухе было что-то такое, что могла принести только темнота. Пока мы ехали по городу, Нобу продолжал разглагольствовать об этом человеке. — Он спросил меня, как зовут одного из борцов, и я сказал ему. Одно это меня бы не обеспокоило, но через несколько минут он снова спросил меня, как его зовут! — Я только что назвал вам его имя, — сказал я, и он сказал мне, что не может отличить двух мужчин друг от друга. Когда он в третий раз спросил меня, как его зовут, Саюри, я чуть не свернул ему шею… — Он внезапно остановился, услышав мой смех, и нахмурился. — Что смешного? — Вы, Нобу-сан! Вы сегодня такой ворчливый и так серьезно ко всему относитесь. — Что нельзя принимать всерьез? — спросил он, и выражение его лица заставило меня расхохотаться ещё сильнее. На мгновение я подумала, что он сделает мне выговор за несерьезность, но, к моему удивлению, он только начал посмеиваться вместе со мной. — Я не знаю, как ты это сделала, — сказал он мне после того, как просмеялся. — Но ты заставила меня повеселиться сегодня вечером. Без тебя мне было бы ужасно. — Я очень рада, что Нобу-сан получил удовольствие, — ответила я, как только машина остановилась возле гостиницы в центре города. В тот момент, когда я увидела это, смех оборвался у меня на языке, и я с трепетом посмотрела на здание, когда мы выходили из машины, потому что я могла только предположить, что он хотел, чтобы мы жили в одной комнате сегодня вечером. Когда я вспомнила, что произошло в прошлый раз, когда мы пробовали подобное, каждый мускул внутри меня напрягся. Должно быть, я совсем не скрывала свой страх, потому что, когда Нобу посмотрел на меня, выражение его лица изменилось на что-то более мягкое. — Я снял две комнаты, Саюри. Тебе не нужно присоединяться ко мне, если ты не хочешь. Мой первоначальный ужас рассеялся, и когда я посмотрела на Нобу, стоящего там в свете бумажных фонариков, висящих над входом в гостиницу, с рукой, засунутой в карман, я почувствовала, как во мне поднялось странное чувство, которое я не могла понять или как-то идентифицировать. На мгновение я подумала про себя, что он выглядел почти трагически красивым там, в тускло освещённом подъезде, и это меня ошеломило, так как я никогда раньше не замечала в нём ничего подобного. Нобу смотрел на меня так, словно искренне верил, что я не стану принимать его приглашение, но на самом деле я чувствовала инстинктивное притяжение к нему, как магнит, притягивающийся к своей второй половине. Поскольку я провела ночь в этом поместье, я не могла этого объяснить. Я не знала, почему меня так тянуло, и не видела способа бороться с этим, ибо казалось, что какая-то высшая сила овладела мной. Приняв мое молчание за отказ, Нобу начал разворачиваться и шагать внутрь гостиницы, но не успел он уйти далеко, как мой голос остановил его. — Да, — сказал я, останавливая Нобу. Когда он повернулся, чтобы посмотреть на меня, он выглядел так, как будто думал, что неправильно меня расслышал. — Что? — Да, Нобу-сан. Я… — Я был напугана, но столь же любопытна; меня тянуло к нему, и это меня так пугало. — Я присоединюсь к вам сегодня вечером. Я сразу же увидела, что что-то в нём изменилось. Его плечи поникли, а рот открывался и закрывался, как будто он пытался говорить, но не мог найти слов. Нобу выглядел таким потрясённым, каким я его никогда не видела, но через минуту он выпрямил спину и кивнул, входя в гостиницу, а я следовала за ним. Одна из служанок провела нас в нашу комнату, и Нобу провел меня внутрь, захлопнув за нами дверь. Комната была гораздо больше, чем та дешёвая гостиница в Киото, в которую меня водил генерал, когда он был моим данна. Он был экстравагантно украшен гобеленами и прекрасными коврами, с растениями в горшках по углам и большим окном в глубине, через которое были видны огни города. Однако я не стала долго осматриваться, потому что когда я повернулась к Нобу, я обнаружила, что он смотрит на меня с таким вниманием, что я не могла не вздрогнуть. Я знала, что произойдет между нами этой ночью, и хотя эта мысль всё ещё пугала меня, перспектива уже не казалась такой жалкой, как раньше. Одним быстрым движением Нобу снял пальто и сложил его рядом, а закончив, посмотрел на меня, как человек, смотрящий на солнце, ослеплённый его красотой. Он сделал несколько шагов ко мне и остановился, не отрывая от меня глаз. Медленно он протянул руку и положил её на мою щеку, и когда он это сделал, я почувствовала лёгкую дрожь его пальцев. Мое сердце колотилось, но не от страха; это было что-то совсем другое, что-то, что я никак не могла объяснить. Прежде чем я успела осознать, что происходит, он схватил меня своими губами и притянул к себе. Я почувствовала, что склоняюсь к его поцелую, который был не грубым, а нежным и трепетным, каким я никогда не думала, что такой мужчина, как Нобу, может быть. Когда мы оторвались друг от друга, по моим венам бежали страх и огонь. Мои глаза были широко раскрыты, как и его; в тот момент я была так открыта, что при каждом прикосновении наших губ казалось, будто Нобу проник внутрь меня и коснулся моей души. Когда он снова поцеловал меня, я почувствовала, как рука Нобу скользнула по моей спине к моему поясу и потянула его, хотя кусок ткани был так замысловато завязан, что его движения были бесполезны. Он дёрнул снова — на этот раз сильнее — и, когда рывок все ещё не шелохнулся, я тихонько рассмеялась под его губы. Прежде чем я успела это осознать, он тоже захихикал, и мы вместе засмеялись, прижавшись лбами друг к другу, и наши тела тряслись от веселья. — Даже если бы у меня были обе руки, — заметил он. — Я все ещё не думаю, что смогу развязать эту штуку. Когда я потянулась за спину, чтобы развязать его самостоятельно, я обнаружила, что это было не намного легче для меня, но поскольку я была гораздо лучше знакома с тем, как завязывать оби, мне удалось развязать его через некоторое время. Мистер Бекку должен был следовать за нами следующим поездом в Осаку, но задержался, а в его отсутствие, я полагала, мне придется обходиться без костюмера. Когда я, наконец, развязали свой оби, я позволила ему упасть на землю и робко вернула свои губы к его губам, когда он обвил рукой мое тело. Вскоре после этого моя мантия и нижнее белье исчезли, и как только они исчезли, я начала дрожать. Мне хотелось вырваться и бежать, но в то же время я стремилась быть ближе к нему, потому что его прикосновение потрясло меня до глубины души, в отличие от прикосновения любого мужчины до него. Нобу отстранился, когда почувствовал, что я начинаю дрожать, и, долго глядя на меня, испустил долгий вздох, на котором было написано мое имя. — Саюри… Затем он прикоснулся губами к месту на моей шее, от которого я чуть не обмякла, и вызвал поток того, что, как я могла только предположить, было желанием. Меня всё ещё трясло, хотя Нобу, казалось, чувствовал, что это не от страха, потому что, когда он прикасался ко мне, я чувствовала, как его рука дрожит и на моей коже. Я, казалось, пугала его так же, как он пугал меня, но мы были слишком далеко, чтобы остановиться, и, честно говоря, я не была уверена, что хочу этого. Не страсть питала каждое наше прикосновение, а нечто более глубокое, более продолжительное; страсть была изменчива и мимолётна, но это притяжение между нами — быть может, то, что связало наши жизни, — было узами судьбы, неразрывными и необратимыми. Через какое-то время он подвёл меня к футону, и я опустилась на него на колени и смотрела, как он пытается расстегнуть рубашку одной рукой, наконец отбросив ее в сторону после долгой паузы. Как только он был выброшен, я на мгновение остановилась, чтобы посмотреть на Нобу, так как я видела его таким незащищённым только однажды, в горячих источниках на Амами. Шрамы покрывали одну сторону его шеи и левое плечо, но его грудь и правая рука были идеально гладкими, а мышцы на них крепкими со времён службы в армии. Однако я не задержалась надолго, так как вскоре после этого он уложил меня и, как прежде, начал целовать мою грудь и шею. Прежде я находила это невыносимым, а теперь я почувствовала, как по мне пробежала лёгкая дрожь желания, и, что ещё более странно, я почувствовал какое-то трепетание и боль между ног, хотя от чего, я не могла сказать. По правде говоря, меня пугала его способность пробуждать в моем теле такие чувства; я была в ужасе от того, что Нобу имел надо мной такую власть, и в ужасе от того, что, как я ни старалась, мне никогда не удавалось избежать этого. Я была так охвачена желанием и страхом, что даже не видела, как он снял штаны, и когда он мягко опустился на меня сверху между моих ног, я почувствовала знакомый, почти врожденный страх, который я чувствовала каждый раз, когда мужчина приближался ко мне таким образом. На мгновение я задумалась, с какой стати я согласилась приехать, но когда я подняла голову и увидела, что он смотрит на меня с нежностью, мой страх несколько угас. Я почувствовала, что он скоро начнет, и инстинктивно закрыл глаза. Я никогда раньше не наслаждалась этим, и хотя сегодня вечером я ожила чувствами, которых никогда раньше не испытывала, я не могла понять, почему сейчас мне это нравится больше. Прошло мгновение, но он по-прежнему не двигался, и вместо этого я был удивлена, услышав, как он говорит. — Посмотри на меня, Саюри. Его слова были спокойными и тихими, его дыхание было таким же тяжёлым, как и мое. Я ничего не могла сделать, кроме как подчиниться, и когда я открыла глаза, я обнаружила, что его лицо парит всего в нескольких дюймах от моего. Хотя я, конечно, была, я чувствовал, что никогда раньше не была так близко к Нобу. Шрамы на одной половине его лица и вид его обрубка руки, возможно, должны были вызвать у меня отвращение, но в тот момент я не мог видеть ничего, кроме его глаз, темных и карих, и как никогда сосредоточенных на моих как никогда раньше. Нерешительно я поднесла свои дрожащие руки к его щекам и положила их туда, чувствуя кончиками пальцев шероховатость его шрамов. Наши взгляды встретились, и я не могла отвести взгляд. Мне почему-то казалось, что в это мгновение на земле не было никого, кроме нас двоих, как будто весь остальной мир и все в нём исчезли совсем. Очень медленно, глядя ему в глаза, я почувствовала, как он входит в меня, и резко вдохнула, мои веки затрепетали, прежде чем я смогла удержаться. Некоторое время было тупое чувство дискомфорта, и я начала опасаться, что это в конечном итоге будет ничем не отличаться от ночей, которые я провела в постели генерала, но оно уменьшилось и в конце концов исчезло, сменившись намёками на удовольствие. Я определенно испытывала удовольствие раньше, когда очень давно соблазнила Ясуду Акиру в чайном доме Татемацу, но наша связь была не более чем физической, и ничего похожего на это не ощущалось. Каждое движение тела Нобу по отношению к моему было медленным, обдуманным; ничего похожего на резкие, неуклюжие движения генерала или доктора. Со временем я почувствовала, как внутри меня нарастает давление, как будто я взбираюсь на гору к ее вершине, и это оставило меня в замешательстве. Меня давно учили, что гейша не должна ничего делать, кроме как ублажать своего данна, находясь в его постели, и думать, что я тоже испытываю удовольствие от этого, казалось таким отсталым и неправильным, что на мгновение я подумала, что, может быть, я не должна чувствовать то, что я чувствовала. Я была близка с другими мужчинами, но, как я и ожидала, с Нобу все было так по-другому, что я чувствовала себя так, как будто это был мой самый первый раз. Он затронул места глубоко внутри меня, куда раньше никто не отваживался проникнуть; если я была куском глины, то отпечаток его пальцев на мне был глубже, чем даже у Мамехи. Через некоторое время я почувствовала, как нарастающее давление внутри меня поднимается почти до невыносимой высоты, как если бы я была чайником, который вот-вот взорвется, и я прикусил язык, чтобы не издать ни звука, крепко обхватив его ногами. Сам Нобу почти полностью молчал на мне, и поэтому я тоже молчала, потому что нельзя было увидеть, что я распутна или слишком развлекаюсь. И все же, когда, наконец, удовольствие, охватившее мое тело, достигло своего пика, я не смогла сдержать вздох, и одна моя рука легла на спину Нобу, когда я отчаянно пыталась ухватиться за что-то. Я могла чувствовать его шрамы под своей ладонью, самую уязвимую часть его тела, полностью открытую моему прикосновению, и это очаровало меня, когда волны моего удовольствия поднялись и, в конце концов, отступили. Вскоре после этого он тоже нашел свое удовольствие и рухнул на футон рядом со мной, тяжело дыша и выглядя таким же ошеломлённым, как и я. Когда мы лежали бок о бок, я поняла, что то, что я чувствовала, было первым истинным удовольствием, которое я когда-либо знала, удовольствием, рождённым из более глубокого места, чем то, что я чувствовал раньше; соединение не только тела, но и души. Я была ошеломлена, безнадежно сбита с толку, но, полежав там мгновение, вспомнила себя и стала вставать, чтобы надеть спальный халат. Было бы неплохо, если бы меня видели менее чем полностью собранной, хотя внутри я чувствовала себя такой же распутанной, как клубок пряжи. — Нобу-сану что-нибудь нужно? — спросила я его, затаив дыхание, когда начала садиться, потому что от гейши ожидалось, что она всегда будет внимательна к своему данна, даже в такое время. — Нет, — сказал он мне, протягивая руку и хватая меня за запястье, чтобы остановить меня прежде, чем я смогла подняться. — Только ты. Я остановилась и удивлённо посмотрела на него. Его глаза были затуманены, а кожа покраснела, но когда стало ясно, что ему действительно не нужно ничего, кроме моего присутствия, я снова легла рядом с ним. Хотя я не знала, что меня к этому толкнуло, я придвинулась ближе к нему и устроилась рядом с ним, словно кусочек пазла, который идеально подходит. Я был ошеломлена тем, насколько правильно все это ощущалось, насколько естественным было прикосновение моего тела к его телу, как листья, меняющие цвет осенью. Я чувствовала на себе взгляд Нобу, и через мгновение он обнял меня и притянул ближе. К тому времени я перестала дрожать, и, когда я положила голову ему на грудь, я почувствовала самое странное, самое сильное чувство покоя, охватившее меня. Через мгновение я протянула руку и одним пальцем нащупала шрам на его плече, проследив его по коже, как карту. Я чувствовала, что Нобу напрягается, но я была странно загипнотизирована этим, каждой оспинкой, каждой морщинкой и шрамом. Затем, как будто я была в каком-то трансе, я поднес руку к его культе и легонько надавил на него. Он снова напрягся, но не оттолкнул меня, и я сразу поняла, что никто никогда не прикасался к его отсутствующей руке, как я, так нежно, невинно. Это не вызывало у меня ни отвращения, ни ужаса; по правде говоря, я видела в его травмах лишь одно пятнышко на одеяле, из которого был сделан Нобу, страницу в сборнике рассказов о его жизни. Я слышала биение его сердца, и его ритмичный стук расслабил меня, мои мышцы сняли напряжение. После того, как мы пролежали так некоторое время, я подняла голову и посмотрел на Нобу, только чтобы обнаружить, что он смотрел на меня с сонной любовью в глазах. Я на мгновение задумалась, что сказать, но в конце концов решила вообще ничего не говорить, а вместо этого протянул руку и положил руку ему на щеку с каким-то детским очарованием. Мои глаза слипались от усталости, и я видела, что и его тоже, но когда мы смотрели друг на друга в тишине, я впервые почувствовала, как глубоко мы поняли друг друга, когда так долго убеждала себя, что Нобу не понимал и никогда не поймет меня. В конце концов, я снова положила голову ему на грудь и закрыла глаза. Когда я наконец заснула, мне приснилось, что я плыву в море с кем-то рядом со мной, хотя всякий раз, когда я пыталась посмотреть на него, я никогда не могла разглядеть, кто это был. Через некоторое время я решила, что это, должно быть, Председатель, и так я плыл в прохладной воде довольно долго, но когда я осмелилась посмотреть снова через некоторое время, я была совершенно не готова к зрелищу, которое предстало моим глазам. Все это время рядом со мной был Нобу, а вовсе не Председатель.