Сыны химеры

Стены квартиры давят. Становится душно, несмотря на распахнутые настежь окна, а ещё – очень страшно. Славик наклоняется вперёд и зажимает голову между колен в отчаянной попытке заглушить навязчивый голос, который долбит черепную коробку изнутри. Но все тщетно, слова словно ядовитые пары клубятся, становясь вдруг жесткими и почти осязаемыми. “Скоро твоим друзьям пиздец” “У шефа есть такое на сучку вашего Татаринцева, мало не покажется” “А ты, торчок тупой, даже сделать ничего не сможешь” Пьяные речи Эдика, который явно дал лишнего в пятничный вечер перед созвоном со Славой, пугают больше самых ужасных страшилок. Слава чувствует себя таким уставшим, ему хочется просто раствориться в прохладном воздухе льющимся в окна и поддаться весеннему безумию, которым он напоен. На телефоне давно, уже несколько дней как, сел заряд, а у Славы просто не находится сил подсоединить его к розетке. Какой сегодня день? Сколько его уже не было в лаборатории? Он не понимает, не осознает, кутая голые плечи в прохудившийся плед и снова падая щекой на влажную от пота подушку. Его трясет на продавленном диване, потом снова бросает в жар, жаля внутренности словно раскаленным железом. Внезапно в голову приходит совершенно дурацкая мысль, что ему нужно выйти на улицу… Как можно скорее, да хоть вот сейчас же пойти в лабораторию, поговорить с Даней и Валей, во всем сознаться, предупредить их, в конце концов. Лучше так, чем быть предателем, который знал и не предотвратил, который молча наблюдал за тем, как рушатся жизни его друзей. “Друзей ли?” – мерзко интересуется внутренний голос подозрительно напоминающий голос Эдика. – “Кому ты вообще нужен? Никто твоего подвига не оценит после того, как ты согласился стучать, поэтому заглохни, обмудок”. – Заткнись! – орёт Славик. Он скатывается с дивана на пол в отчаянном рывке и чувствует под ладонями колючий, чуть влажный ковер с резкими запахами сигаретного пепла и прокисшего пива. Какого хрена, он даже не помнит, что пил пиво в последнее время. – Заткнись, это всё неправда! Кажется, он даже рыдает. По-другому жалкие булькающие звуки, рвущиеся из груди прямиком наружу, объяснить невозможно. За окном громко каркающе смеются. Он выйдет. Нужно только найти какую-нибудь одежду, привести себя в порядок. Спотыкаясь, Славик обшаривает пространство вокруг. Погром в квартире грандиозный, поэтому отыскать рубашку становится настоящим испытанием. В конце концов он видит её – шелковую, с клоунским принтом из павлиньих перьев – и натягивает на худые дрожащие плечи. Пальцы слишком дрожат, чтобы справиться с пуговицами, так что он бросает эту затею уже на второй. Вот только дорогу до лаборатории Слава совсем не помнит. Всё пульсирует и кружится, улицы плывут, буквы на вывесках кафе, баров и ресторанов мелькают перед глазами бессмысленными цветастыми всполохами. Провал, страшная черная дыра, засасывающая всё глубже и глубже, в запах мокрого чернозема и пары лабораторного духа. Но приходит он приходит в себя вовсе не в лаборатории. – Гони бабки, – говорит неизвестно откуда явившийся перед Славиком бритоголовый нервный худой человек с толстой цепью на бычьей шее. – Я тебе не благотворительная организация, понял, хуйло? – Да я же занесу, – плетет Славик, едва двигая ставшим вдруг огромным и неповоротливым языком, который по ощущениям заполняет весь рот и мешает внятно говорить. – Я завтра занесу… Дай… – Отъебись, клоун… Нет денег – нет стаффа. Славик цепляется за его олимпийку худыми руками и с ужасом смотрит на собственные выпуклые синие вены, проглядывающие сквозь тонкую как рисовая бумага кожу на сгибах локтей: они сплошь в неаккуратных припухших следах от инъекций. Так вот куда девались предыдущие дни: он заторчал на хмуром, хотя после смерти Лены себе обещал больше никогда, божился и клялся мысленно. С каким трудом он тогда слез, как его ломало безбожно, сколько боли он пережил. И всё ради того, чтобы сорваться снова, вот так тупо, из-за собственной слабости и трусости. – Я найду, я заплачу. Я могу на “Звезду” махнуться, хочешь? У меня много, сколько угодно, я завтра принесу, клянусь, – канючит Славик. Хочется заткнуть себе рот или вырвать язык с корнем, чтобы перестать позориться. Но музыка долбит в уши, сминая барабанные перепонки, а ломка вытравливает из Славы всё человеческое, заставляет упасть на колени и согнуться пополам, словно ему дали под дых. – Нахуй мне твоя “Звезда”, сказочник? Даже если бы она у тебя была, хотя очевидно, блять, что нет. Пиздуй, пиздуй, пока я тебя не отпиздил. Пиздец. Он сдохнет, просто сдохнет прямо сейчас на заплеванном полу притона, среди таких же жалких всеми забытых наркоманов, как он сам. – Я за него заплачу, вот, держи, – вдруг говорит кто-то рядом, сверху, прямо над головой продолжающего стоять на коленях Славика. Божественный глас, не иначе. Славик хочет посмотреть на своего нежданного спасителя, но шея не слушается, мышцы сводит длинной болезненной судорогой. – Отдай дозу. Шуршат купюры. – Повезло тебе, опездол, – бормочет лысый дилер. – На, держи. Пакетик с порошком ударяется об щеку Славика и, отскочив, падает на пол, прямо перед его носом. Кроссовки лысого удаляются прочь и исчезают из поля зрения. Музыка всё также путает, собственное сердце норовит выскочить из груди. Славик тянется к заветному пакетику, но тут неведомо откуда взявшаяся большая ладонь накрывает его сокровище, а потом исчезает вместе с вожделенной дозой. Да что же это за хуйня, уныло думает Славик. Его скручивает уже не на шутку, и он готов на всё, только бы получить то, в чем так сильно нуждается. – Отдай, – губы плохо слушаются, но Славик все равно упрямо выталкивает из себя слова. – Дай, умоляю, пожалуйста, я всё сделаю. Что ты хочешь? Я могу… Он поворачивается неловко, хватается за чужие ноги в синих джинсах. Смотрит на старенькие, но чистые кеды, карабкается выше, впиваясь пальцами в бедра. Слава притирается носом к чужой ширинке… Это очевидно, зачем ещё кто-то стал бы за него платить? Нужно только голову отключить и сделать всё как можно быстрее, а потом он вмажется и забудет случившееся, как страшный сон, очередной в его щедрой коллекции. – Сам расстегнешь? У меня руки трясутся… – Эй, принцесса, – зовёт голос, прорываясь сквозь густые клубы его истерики. И Славик, к ужасу своему, понимает, что голос знакомый, а когда осознает, чей, его начинает колотить ещё сильнее. – Слав, посмотри на меня, ты идти можешь? – Серж? Блин, это ты? Не мерещишься? – Это я, правда я. Лучше бы Серега в самом деле был его галлюцинацией.Хочется потерять сознание. Славик чувствует, как большие сильные руки поднимают его с пола, но упорно прячет взгляд, стараясь рассмотреть каждую трещинку на старом вытертом линолиуме притона, только бы не смотреть Сереге в глаза. Страшно увидеть там отвращение и разочарование. Вполне заслуженные, кстати. – Идти можешь? – терпеливо повторяет свой вопрос Серега. – Я знаю, тебе плохо, но нужно сесть в машину. – Могу. – Обопрись вот так, – он закидывает руку Славика себе на плечо, и Слава чувствует волны тепла, исходящие от его большого тела. – Давай, потихоньку, осторожно. Ступени кажутся почти непроходимым препятствием, у Славика заплетаются ноги, и он то и дело норовит упасть, но Серега держит крепко. Он дышит размеренно, хватка уверенная и мягкая. В машине Серега усаживает его на заднее и осторожно застегивает на нем ремень безопасности. Понятно, что просто не хочет, чтобы такое дерьмо, как Славик, рядом сидело. Славику и с самим собой тошно. Он молчит, и Серега ничего не спрашивает, просто спокойно ведет машину. И Славик почти вырубается под мерное гудение, не смотря на выкручивающую изнутри боль. Он приходит в себя уже на маленькой кровати в полутьме бедной, но аккуратной комнаты. Плечи заботливо укрыты тонким одеялом, от которого пахнет стиральным порошком. Славик утыкается в ткань носом и тянет запах домашней чистоты, такой непривычный, почти забытый. Запах дома, который был и у него когда-то, очень давно. А потом пропал вдруг, затерялся вместе с потерянным детством. И Славик с тех пор только блуждал, искал чего-то, томился, но не находил. На мгновение, пока он разглядывает увешанную дипломами стену в комнате Сереги, ему вдруг кажется, что дом может появиться снова. Но потом он вспоминает свои исколотые руки, Борова и Эдика, обещания последнего, собственное поведение в притоне, и немедленно накрывает омерзением, отвращением к себе самому. По паркету стучат лапы, слышится частое дыхание. – Стив, фу! Пошел отсюда, пошел! Не до тебя, блин! – бурчит Серега, и пёс обиженно гавкает пару раз, прежде чем свалить из комнаты. Славик поворачивается и приподнимается на локтях, одеяло сползает, растрепанные волосы торчат во все стороны, глаза с трудом фокусируются. Ломка даёт о себе знать с новой силой, обрушивается волной, накрывает всё тело, и Славика выкручивает, как одержимого. Пот стекает по лбу, по вискам, подбородок покрыт испариной. Серега в домашних трениках и темной тишке с брызгами светлых пятен от отбеливателя садится рядом со Славиком, ставит на тумбочку у кровати тарелку. У Славика тошнота подкатывает к горлу, кроет паникой и больным вожделением, когда он видит на тарелке шприц с мутноватой жидкостью, а в руках у Серёги – рыжий медицинский жгут. – Сейчас, сейчас полегчает, – Серега осторожно перетягивает протянутую руку Славика жгутом. Славик жмурится, потому что в глазах становится горячо и начинает предательски щипать. Внутренней стороны сгиба локтя касается прохладная проспиртованная вата, по щеке ползет едкая холодная слезинка. Он испытывает всю гамму чувств, внутри всё бурлит и стонет, когда игла входит в вену, а наркотик попадает в кровь, и она начинает разгонять его по всему телу, распространять как долгожданный антидот, панацею, искупление и избавление. Вот только всё это наебалово, до следующей ломки, но Славик предпочитает об этом не думать. Он тихо выдыхает и откидывается на мягкую подушку, от которой пахнет Серегой. Всё здесь пахнет Серегой. Немного - стиральным порошком, ещё немного - песьим духом Стива, но больше всего самим Серегой всё равно. Славик тихо мычит от удовольствия, не в силах открыть глаза. Тело омывает сладостной негой, и он отлетает, уже ни о чем не тревожась, просто отпускает себя. Отдается ярким неоновым галлюцинациям, где не настоящий (но так хочется верить, что да) Серега ложится сверху и начинает покрывать горячими влажными поцелуями его изголодавшееся по настоящей человеческой ласке тело. Славик стонет, ёрзает, мечется по простыням, которые очень быстро становятся под ним влажными. Непонятно, сколько проходит времени, сколько он барахтается и тонет в этом экстатическом приходе, но когда Славик открывает глаза, Серега всё ещё в комнате. Сидит на подоконнике, поджав под себя ногу. Рядом с ним - переполненная пепельница, а в прямоугольнике распахнутого окна серые обрывки туч скользят над крышей дома напротив, и гомонят беспокойно чайки. Он тушит очередной окурок в горе таких же почивших смятых собратьев и смотрит на разлепившего глаза Славика. Улыбается светло и мягко, словно успел соскучиться и рад тому, что он наконец очнулся. – Ну как ты? – Пить хочется. Серега сползает с подоконника и плавным движением оказывается у тумбочки, где уже стоит небольшая пластиковая бутылка с водой. Он скручивает крышку и протягивает бутылку севшему на кровати Славику. – Тебе бы переодеться, весь взмок, – тихо говорит Серега. Славик жадно неаккуратно пьет, так что вода стекает по подбородку и на грудь, пропитывая влагой и без того липнущую к телу совершенно дурацкую павлинью рубашку. Почти опустошает бутылку, утирает пот со лба и смотрит на Серегу виновато. – Как ты меня нашел? Он косится на тумбочку, где все еще лежит на тарелке с ободком из нарисованных цветочков использованный шприц. Становится не по себе от мысли о том, как привычно и спокойно Серега колол ему хмурый, будто витаминную инъекцию делал, а не наркотой накачивал. – Неделю назад ты позвонил Дане и сказал, что сильно болеешь, валяешься с температурой. Просился на больничный, и Даня, конечно, разрешил. Акогда он через пару дней попросил меня позвонить и узнать, идешь ли ты на поправку, я не смог дозвониться. Приходил к тебе несколько раз, звонил в дверь, но мне никто не открывал. Я сидел во дворе часами, но так и не дождался тебя. Даня сказал следить, и мы с Вальком по очереди караулили. И вот сегодня мне повезло, ты вывалился из парадной, но когда я попытался подойти, заговорить, ты даже в мою сторону не посмотрел, настолько был не в себе. – Пиздец, – выдыхает Славик, обнимая себя за плечи. – Я ничего этого не помню. – Знаю, – кивает Серега и продолжает. – Тогда я просто пошел за тобой следом, другого выхода не оставалось. Ты петлял дворами, как сумасшедший, и я уже думал, мы будем без цели бродить до ночи, но в одном из дворов ты остановился и уверенно зашел в парадную. Ну а дальше ты сам, наверное, помнишь: я заплатил за твою дозу и отвез тебя к себе. – Ты меня ширнул. – Да. – Вот так легко и привычно. Почему? Почему не стал просить потерпеть, переждать? Почему не избил, в конце концов? Серегу всего передергивает. Он отвечает не сразу, думает о чем-то своем несколько минут, словно проваливается куда-то, и Славик сразу понимает, что воспоминания эти не очень светлые. В комнату снова заходит Стив, бессовестно лезет на кровать, ложится и устраивает большую морду на бедре у Славика. Серега пса не гонит, поэтому Славик расслабляется, треплет его по макушке, вплетая пальцы в теплую мягкую шерсть. Наконец Серега начинает говорить. Тихо, медленно, тщательно подбирая слова. – У меня сестра. Творческая личность, художница, светлая голова. Умница большая, родители в ней души не чаяли, ну и я тоже, хоть мы с ней были совсем разные. Я реалист до мозга костей, меня телесное больше интересовало, чем её духовные загоны. Она поступила в художку, и сначала всё нормально было, а потом в её жизни появилась тусовка таких же задроченных и возвышенных, любителей расширять сознание всякими способами. И она подсела. Родители от нее не отказались, когда узнали, а взяли и оплатили клинику из своих скромных накоплений. Но хватило ненадолго, она срывалась снова и снова. Однажды пришла ко мне ночью и говорит, мол, Сереж, мне так плохо, очень плохо… Лица на ней нет… Дала денег и адрес, попросила сходить за ширевом. Я хотел отказать, но не смог. Её так разматывало на моих глазах, мне просто страшно стало, что она откинется. Я набрал дилера, пошел и забрал стафф. Когда вернулся, Мила едва на стенку не лезла. У нее так руки тряслись, что я решил сам… Сам ей вколоть. Ну и, как понимаешь, с тех пор делал это не раз. – Сереж… – Славик силится найти слова, но всё кажется слишком нелепым. Ему стыдно и горько за себя, но больше обидно за Серегу, которому снова приходится вскрывать старые раны. Какой же Слава трус, тряпка, дерьмо полное. И чем только заслужил хорошее отношение, непонятно. Сереге бы выставить его из дома, а не сюсюкаться. – Я всё повидал за это время, хоть сам и не употребял никогда, – перебивает его Серега. Снова идёт к подоконнику, нервным движением цепляет пачку и вытягивает из нее сигарету губами. – И ломки, и притоны, и то, что тамошние нарики готовы были делать за дозу. Мне не хотелось, чтобы Мила так тоже… И я денег ей давал, если у меня были. Сам её к этому дерьму подталкивал, понимаешь? Жалко было, не мог отказать, когда она начинала упрашивать. – Она жива? Серега выпускает дым в сгущающиеся уличные сумерки. Оранжевый огонек освещает его губы и кончик носа. Стив похрапывает, привалившись к Славику; смотрит свои собачьи сны, смешно дергает лапой, словно хочет убежать. Серега оставляет вопрос без ответа, просто мотает головой. Наверное, пытается отогнать от себя ненужные мысли, как назойливых мух. Славик ждёт немного, но почти сразу понимает, что эта тема закрыта. Пока. Серега закрывает окно, обрубая жужжащий вибрирующий в ушах шум улицы, поворачивается к Славе и разглядывает его критически, а потом говорит: – Я тебе одежду принесу. И пожрать бы чего-нибудь, да? Ты голодный? Славик тихо кивает, снова зарываясь холодными пальцами в теплую шерсть в последней тщетной попытке впитать в себя хоть немного этого тепла. *** На холодильнике, увешанном магнитами из Ялты, Крыма и Борисоглебского монастыря, сидит облезлый плюшевый Чебурашка. Этот смешной и дурацкий привет из детства смотрит на небольшую уютную кухоньку большими навыкате глазами с видом здешнего полноправного хозяина. Рядом раскинул пушистые лапы здоровенный папоротник, такой большой, что, кажется, еще немного, и он потеснит Чебурашку с пьедестала. Подоконник тоже заставлен цветочными горшками с растениями всех видов. Славик разглядывает все это добро с интересом. Наверное, Серегина мама очень любит цветы. Его собственная мать подобным никогда не увлекалась, слишком занята была, организовывая свои богемные тусовки с вермутом и заумными беседами. – А родители где? Простой бутерброд с вареной колбасой, салатным листом и куском огурца, щедро смазанный майонезом, кажется Славику верхом кулинарного искусства, настолько он оголодал. Сознание возвращается понемногу, проступает фрагментами. Только после долгого обстоятельного душа, сидя на кухне в чистой серегиной одежде, Славик понимает, что толком не ел ничего последние несколько дней. В постоянном кайфе и коротких передышках от дозы до дозы он даже не испытывал голода, ему было достаточно уколоться и продолжать смотреть мультики, лежа на продавленном диване. – На даче они. Через пару дней вернутся. Ты чай или кофе? – Я – человек, – отвечает Славик с набитым ртом, а Серега закатывает глаза на неудачную шутку и скрещивает руки на груди. – Ну чай, чай. С сахаром. Сейчас доем и домой двину. Мерно тикают часы на стене. Серега садится за стол, ставя перед Славиком кружку с горячим чаем. Он тоже берет себе бутерброд с большой тарелки, откусывает кусочек и, тщательно прожевав, отвечает: – Домой я тебя не пущу, извини, Слав. У меня заночуешь. И вообще поживешь, пока родителей все равно нет. – А кто тебе сказал, что ты можешь за меня решать, Серж? – Славик весь подбирается и даже бутерброд в сторону откладывает. – Захочу и уйду. Или ты мне тоже руку сломаешь? Только давай правую тогда уже, для равновесия, так сказать. Надо бы, конечно, заткнуться, но раздражение уже разливается, выжигая всё внутри, как кипяток из опрокинутого чайника. – Вот придурок, – фыркает Серега совершенно беззлобно. Смотрит на Славика дружелюбно, как на ершистого котенка, вдруг решившего показать характер. – Ну иди домой, ладно. Упорись там, до невменоза снова, у меня вон и от наркоты, купленной в притоне осталось ещё, могу отдать. Зато сам решил, сам себя в могилу загнал, всё сам… Не тошно, нет? Вот и капелька жести. Интересно было, долго ли Серега будет изображать из себя все прощающего и святого. Хорошо, что он не такой на самом деле, иначе Славику стало бы ещё хуже. – Тошно, – сдается Славик. Оказывается, сил сопротивляться практически не осталось. Он покорно берет бутер с тарелки, откусывает, жует и торопливо запивает горячим сладким чаем из кружки, чтобы хоть как-то сгладить неловкость, но случайно обжигает язык. – Блять! На глазах выступают слёзы, и Славик начинает смеяться, а потом и вовсе хохотать истерически, запрокинув голову назад. – Ты на кровати ложись, а я на диване, – сообщает Серега, когда они заканчивают расправляться с нехитрым ужином. – Только со Стивом сначала погуляю. Славик открывает и закрывает рот, принимая из рук Сережи тлеющую сигарету. Столько вопросов, которые ему хотелось бы задать прямо сейчас, но кажется, что все они мелочные. Какая разница, что ему делать с заново появившейся в его жизни зависимостью, когда вокруг него творится что-то несравнимо большее. Из-за его подлости, трусости могут пострадать все, начиная от Вали и Дани, заканчивая самим Серегой. – А я знал, что в душе ты рыцарь, – хмыкает Славик. – Не расслабляйся, принцесса. Я не всегда буду рядом, чтобы спасти. Славик прячет смущенную улыбку, которая неконтролируемо лезет на лицо помимо воли; от шутливого обращения, которым наградил его Серега, от того, как это маленькое слово зажигает внутри что-то… хорошее, доброе, пусть и совсем мимолетное. Он не решается пошутить о том, что Серега может лечь рядом, места вполне хватит на двоих. Не в том он положении сейчас, да и не шутка это вовсе, ему правда этого хочется до того сильно, что низ живота сводит судорогой от волнения, а органы внутри будто меняются местами. Но он знает, что не имеет права, и если кто Сереге и нужен, то точно не он. Может раньше в Славике теплилась хоть какая-то надежда, но после истории о сестре на месте надежды и приятного томления ничего не осталось, только выжженое поле. Лёгкие всасывают дым, он чувствует себя сытым, но в начавшую было крепнуть корку спокойствия долбится испуганной раненной пичугой страх, который вот вот пробьет брешь, и она станет расти с каждой минутой. Слава боится буквально всего, и страх отравляет каждый миллиметр рядом с ним. Что такого есть на Валю у Борова, что Эдик ликует и упивается от одной мысли? Насколько губительно сейчас промедление, каждый прожитый день, когда Славик молчит и влипает в это дерьмо всё сильнее, без возможности когда-либо отмыться? Пока он варится в своих беспокойных мыслях, Серега уходит погулять со Стивом перед сном, и каждую минуту его отсутствия Славик ловит мутную панику, которая цепкой хваткой сжимает его горло и душит-душит-душит, не давая вздохнуть. Хочется снова уколоться и ни о чем не думать, впасть в забытье, и чтобы всё разрешилось как-нибудь само собой. Но Серега предусмотрительно спрятал хмурый, а рыться в его вещах Славик себе не позволит, он не настолько опущенный. Внутренний голос хмыкает саркастически “Не настолько, да? Ты собиралась отсосать за дозу, мистер Не-Настолько-Опущенный…” – Как же ты задрал, – устало бормочет Славик. В долгую перепалку с внутренним критиком вписываться не хочется, поэтому он просто тихонько ждёт Серегу, свернувшись на его кровати и засунув сложенные лодочкой руки между ног; но сон стремительно сжирает небольшие крупицы энергии, и Славик засыпает, не дождавшись. *** – Это точно не замануха какая-то? – спрашивает Серега, сосредоточенно глядя на дорогу перед собой. Руки расслабленно лежат на руле. Утром Серега растолкал его, буркнув, что завтрак готов и ушел на кухню, откуда хрипящая старая колонка проигрывала ленивый реп, в котором половины слов было не разобрать. На тумбочке у кровати стояла тарелка, теперь с нарисованными по кайме еловыми шишками, а на тарелке лежал уже подготовленный шприц со стаффом, на который Славик набросился с жадной трясучкой. Вмазанный и довольный, он вышел к завтраку в настолько благостном настроении, что едва не забыл о том, что планировал сделать сегодня. Дурманил соблазн выбросить эти глупости из головы и просто жить дальше, как ни в чем не бывало. Но Серега ему улыбнулся так тепло, что Славик тут же устыдился своих противных наркоманских мыслей. Поэтому теперь они ехали к бабуле, как бы не хотелось Славику отказаться от этой идеи, и как бы не рвалось всё внутри в отчаянном сопротивлении. – Нет, Серж, просто в гости идём. – Там Вале вместо меня приходится чалиться, между прочим. И в лаборатории без тебя мужики совсем от рук отбились, сплошные перекуры и перекусы. – Слушай, а зачем еще нужны друзья? Сегодня он тебя прикрыл, завтра ты его прикроешь. – Я переживаю, если честно. Какой-то он сам не свой в последнее время. И с Даней практически не общается нормально. Не могу понять… Снова колет нехорошим предчувствием, но Славик мотает головой и предпочитает утопить тревогу, включив магнитолу. Ему нечего ответить Сереге, нечем его утешить, а хотелось бы почувствовать себя нужным, важным, умным хотя бы на минуту. Но от Славика только вред, он сам прекрасно это знает. Решимости хватает с трудом, запал грозит кончиться в любую минуту, и он на полном серьезе переживает, что они не успеют доехать до дома бабушки. Но успевают всё-таки. И пока Серега достает с заднего сиденья купленный заранее торт “Птичье молоко” (Славик отнекивался, но Серега сказал, что с пустыми руками в гости низачто не пойдет), Слава уже идёт к скамеечке на маленькой детской площадке, где восседает, чинно сложив схваченные изящным серебром браслетов и колец руки, его бабушка. – Привет, ба, – он наклоняется, смущенно оставляет торопливый поцелуй на сухой прохладной морщинистой щеке. – Здравствуй, Слава, хорошо выглядишь, – бабуля удивленно оглядывает его слишком нормальный по его собственным мерками вид. Одежда с Серегиного плеча: и кофта, и куртка, всё, кроме обуви и джинсов - они у Славика свои собственные. – Спасибо… А малой где? Она кивает куда-то за его спину, и Славик оборачивается. Сердце в груди екает, когда он видит мальчишку в зеленой шапке и темно-синей куртке. Пацан болтает ногами, обутыми в желтые резиновые сапоги, свисая с турника, а потом прыгает вниз и бежит к горке. – Сереженька, с горки не катайся, она же мокрая, попу намочишь, – чуть повышает голос бабушка. – Ладно! – отзывается малой и снова подпрыгивает и виснет на турнике. Пытается подтянуться, но безуспешно, худенькие ручки не держат его тело долго. – Иди сюда, смотри, кто к тебе пришел. Славик пихает руки в карманы куртки, которую одолжил ему Серега. Оборачивается к замеревшему на подступах Сереге, пожимая плечами. Тот стоит поодаль, тихо наблюдая за разворачивающейся картиной, но подойти ближе пока не решается. Торт он держит в больших руках, на губах играет тень удивленной улыбки. Зато малой уже несется к Славику на всех парах. В этом, конечно, заслуга бабушки: она не теряла надежды, что когда-нибудь у Славы мозги встанут на место, а потому показывала Сереженьке фотографии отца, рассказывала о нем что-то, что можно было рассказать, не шокировав ребенка. – Папа! Славик неловко присаживается одним коленом во влажную землю, ловя малого в объятья. Тот врывается в его личное пространство, обдавая запахами мокрой травы, вареной сгущенки и какого-то лекарства. Вроде, ба предупреждала, что он приболел несколько дней назад, но уже идёт на поправку. – Привет, мелкий, – голос предательски дрожит, и чтобы успокоиться, Славик неловко проводит пальцами по торчащим из-под зеленой шапки мягким светлым кудрям. – Я к тебе, в гости. Пустишь? – Конечно! – он отстраняется и серьезно глядит на Славика, а потом переводит взгляд ему за спину, где всё ещё мнется Серега с тортом в руках. – А кто это? – А это Серж, – отвечает Славик, пытаясь улыбнуться. Он встает на ноги, жестом подзывая Серегу. – Мой друг. Настоящий рыцарь, но ты об этом никому не говори, это его тайна. Малой критически оглядывает Серегу, который двигается ему навстречу, словно пытаясь оценить, не гонит ли Славик. Правда ли Серега рыцарь под прикрытием, или это всё так, для красного словца. – Серж - это Сережа, прям как я? – спрашивает мелкий. – Прямо как ты, – Серега садится на корточки, и улыбка у него, в отличие от Славика, совсем не вымученная, а искренняя, настоящая, с лучиками в уголках глаз. – Давай руку. Малой протягивает ладошку, а Серега заключает её в мягкую хватку своей медвежьей на контрасте лапы. В ушах гудит, поэтому разговор сына и Сереги Слава слышит плохо, как сквозь вату, выхватывая обрывки фраз и восстанавливая по ним общий смысл. – “Птичье молоко” уважаешь? – Это торт? – малой заинтересованно проводит пальцами, перепачканными в зеленой траве, по обмотанной ленточкой коробке. – Это самый лучший торт, – подмигивает Серега. – Только ты меня с бабушкой познакомь сначала, лады? – Лады, – расплывается в беззубой улыбке малой, а потом просто берет Серегу за руку и тащит к скамейке. “Открытый и любознательный, совсем как ты в детстве” – так бабушка про Сереженьку рассказывала в те короткие моменты, когда Славик находил в себе силы ее выслушать дольше одной минуты. И правда открытый, даже слишком. Он толком не знает Славика, Серегу видит вообще впервые, но вот же уже подводит его к бабуле и говорит “Это Серж, папы друг, он торт принес. Можно мы его в гости позовем на чай?”. – Ещё и воспитанный, – бормочет себе под нос Славик, испытывая всю гамму чувств и не преуспевая в том, чтобы обработать и осмыслить хотя бы одно из них. В гостиной бабушка накрывает на круглый стол. Она приносит большой красивый чайник и чашки с узорами из полевых цветов, а серегин торт торжественно водружает на специальную прозрачную подставку на одной ножке. Потом режет торт аккуратно на ровные кусочки и каждому кладет ровно по одному на блюдечко. У Славика внутри зреет странное ощущение, что он за одни последние сутки передознулся не наркотой, а антуражем домашнего уюта сначала у Сереги, теперь тут, у мелкого с ба. Он же настолько привык к своей съемной хате, полному бедламу в ней, разномастным кружкам, цветастым подушкам и не сочетающимся предметам, что тщательно подобранный порядок чужих обиталищ вводит его в смятение. На диване валяются игрушки мелкого, на спинке стула, где сидит Серега, пристроилась кофта с нарисованными планетами. – Я о собаке мечтаю, – важно заявляет Сереженька. Он смешно хмурится и морщит нос. – На тебя похож, – заговорщически шепчет Серега и толкает Славика в бок, заставляя того хрюкнуть в чашку с горячим чаем. – Вылитый, желтых очков на носу не хватает, – кивает Серж. – А у меня есть собака. Стивом звать. Это он объявляет уже громко, во всеуслышание. Мелкий чуть со стула не выпрыгивает от перевозбуждения. – Правда?! А можно посмотреть? – Сереженька, не приставай, – стыдит бабушка. – Я не пристаю! – дуется Сереженька. Серега примирительно треплет мелкого по лохматой голове. – Посмотреть да, только не сегодня, ладно? У нас с твоим папой еще дела сегодня, работа важная. А в выходные можно в парк. Можно, Слав? Славик встряхивает головой, которая уже начинает болеть и гудеть от переизбытка эмоций и слишком стремительного потока информации. Стафф толкнул его на этот шаг, дал недостающей храбрости, как Гудвин трусливому льву, но вот то, что Серега большой и Сереженька маленький так быстро пошли на контакт и нашли общий язык, кажется Славику едва ли не сказкой. – Можно, почему же нельзя. – Правда? – мелкий не верит своим ушам, глядя то на Славу, то на Серегу восторженно. – Мы пойдем в парк? Со Стивом? – Если у тебя там с бабушкой ничего не запланировано, – с сомнением тянет Славик. – Не запланировано, – с готовностью отзывается ба, и тоже улыбается, поглядывая на восторженного мелкого. Сложно не проникнуться этим энтузиазмом, мальчишка весь светится от счастья. Нахваливает принесенный Серегой торт, уплетая за обе щеки, о чем-то болтает без умолку, постоянно повторяет “пап, па-а-а-ап, па-па” на разные лады. Славику становится так стыдно и горько, что он, не выдержав, позорно сбегает в ванную, где включает кран на полную катушку, упирается ладонями в раковину, смотрит на свое измученное отражение. Хорош папаша: щеки впалые, глаза ввалились, лицо украшает неопрятная недельная щетина, волосы торчат в разные стороны. Из приличного на нем только чистая одежда, и та не его. Ну какой из него отец? Что он мелкому может дать? Тот вон какой, серьёзный и умный, аккуратный, веселый, добрый. Будто и не их с Ленкой вовсе, потому что другой, на удивление нормальный. Славику не место в его мире, так же как мелкому не место в Славиной раздолбайской жизни, где из постоянного только его коллекция чашек-мухоморов, составленных в отдельный шкаф. Всё остальное, что есть у Славы - это толстые косяки и дым шмали, которым он пропитан насквозь, до кончиков пальцев; тусовки и отбитые маргиналы в друзьях; нелегальная работа, постоянные срывы, странный вид и образ жизни. И малому это не нужно, и Сереге тоже, после его дел с сестрой. Славик протирает рукавом запотевшее зеркало и зачарованно глядит на кран, из которого лупит горячая вода. Так просто закончить всё, прервать этот круг, который постепенно из круга превращается в петлю, затягивающуюся вокруг его шеи. Так почему бы и правда не смастерить удавку, решив все проблемы разом? Вода мерно уходит в сток. Славик делает ее ледяной и плещет в лицо, чтобы хоть немного прийти в себя. Это помогает, отрезвляет сразу, обжигает холодным приливом, понемногу собирая мысли в кучу. Нужно вернуться за стол. Он ещё не всё сделал, что планировал, и главное, самое сложное, ему только предстоит. В сетчатой корзине у ванной аккуратно сложены игрушки мелкого: кораблики, резиновые утята, и даже огромный смешной кальмар. Когда Славик возвращается в гостиную, бабушка уже убирает со стола, а мелкий и Серега рубятся в приставку, то и дело шутливо переругиваясь. Малой смеется заполошно, когда Серега орёт “На вот! Получай! А, скушал?! То то же”. Бабушка, проходя мимо Славы, останавливается рядом, смотрит обеспокоенно: – Слава, ты в порядке? Ты ужасно выглядишь. – Ба, я норм, приболел просто. – Я хотела сказать, – она опасливо косится в сторону Сереги и Сереженьки, которые упоенно мочат друг друга в ближнем бою. – Попросить, точнее. Чтобы вы ему не обещали того, что не сможете или не собираетесь выполнить. – Ба! – Не перебивай, пожалуйста. Сережа, твой друг, очень приятный молодой человек. Совсем не похож на тех друзей, которых ты заводишь обычно. И я рада, если у вас с ним действительно хорошие отношения, ты знаешь, я не осуждаю… – Ба! Ты чего? – шипит Славик, хватая ее за локоть и настойчиво уводя на кухню. Серега и мелкий даже ничего не замечают, продолжая играть. – То, что ты в курсе насчет моей ориентации, не дает тебе права женить меня со всеми, с кем я общаюсь. – Но ты не всех приводишь домой, к сыну, – резонно возражает бабушка. Звякают чашки, которые она складывает в мойку. – По сути, это первый такой человек, так что я не могла не сделать определенных выводов. Прошу, прости меня, если они были поспешными и тебя расстроили. В любом случае, я за Сереженьку переживаю. Тебе спасибо за деньги, мы не нуждаемся, Сереженька получает необходимое лечение и всё остальное. Но ты знаешь, что я уже стара. И долго это всё продолжаться не может. И если уж ты решил налаживать связи с сыном, я всячески буду этому содействовать. Только не вздумай кормить его пустыми обещаниями. Потому что он, не смотря ни на что, души в тебе не чает. И ждёт всегда, хотя видел-то всего пару раз урывками. И я жду, Слава. Жду, потому что он растет очень быстро, стремительно меняется день за днем. И очень скоро моего общества ему перестанет быть достаточно. Ему уже недостаточно. Нужны родители. Молодые, нормальные, и я в любом случае на эту роль не гожусь. Но я тебя заклинаю, Слава, не разбивай ему сердце. Он этого не заслужил. Если чувствуешь, что не сможешь, не потянешь, ищи ему семью. Полноценную семью, где он сможет быть счастлив. Славик утирает выступившие на глазах слезы украдкой, тихо шмыгает в рукав. Всхлипы рвутся наружу, но он не дает себе раскиснуть полностью. Только кивает снова и снова, пятясь назад, к стене, чтобы найти в ней опору. Сползает вниз, усаживаясь на пол. Бабушка смотрит с сочувствием, но ничего больше не говорит. – Я тебя понял, ба. Понял. – Ага! Я выиграл! – слышится из гостиной радостный крик малого. – Я тебя сделал! Понял? Ты! – Ну это случайно, у меня рука зачесалась, – отвечает Серега со смешком. – Требую реванша. Да не гордись так, сарделька, а то лопнешь! Давай, по новой всё запускай, сейчас я тебя уделаю! Славик утыкается лицом в колени, и накрывает руками голову. В мойке шумит вода, и тихо позвякивают чашки. – Помоги нам Господь, – тихо бормочет себе под нос бабушка. *** Город под ними начинает наливаться первыми огнями-светлячками. Загораются открывшиеся наспех летние веранды, где люди трясутся под порывами все еще злого и холодного ветра, кутаются в пледы, но упрямо пьют свои апероли и рафы, тянут кальяны и болтают без умолку, потому что по календарю весна в разгаре. И неважно, что еще довольно стыло по вечерам, неважно, что обещанного тепла в этом году совсем мало; его приходится собирать по крупицам, а больше наскребать внутри себя. Горят навигационные огни, подмигивают сигнальные, блестят и переливаются гирлянды в единичных окнах жилых домов. Ветер налетает на Славика, холодный настолько, что щекам больно. Он смаргивает слёзы, зажимает ладонями уши, потому что от ветра они начинают болеть. Край крыши манит подойти ближе, сделать шаг и распрощаться с собственным бессилием. Славик закусывает нижнюю губу до боли и уже не совсем понимает, трясет его от холода или от заново захватившего желания вмазаться. Сколько раз он торчал здесь: пьяный или перекрытый травой, а еще раньше, во времена, когда была жива Лена - чем покрепче. Серега становится рядом, смотрит на вечерний город, ежится в своей тонкой куртке, а потом вдруг касается его руки, отстраняя от уха. – У тебя капюшон есть, принцесса. Точнее, у меня, куртка-то моя. Но теперь и у тебя. Славик фыркает и набрасывает на лохматую голову капюшон. – Так лучше, спасибо. Я верну потом. Серега усаживается на перевернутый ящик, глядит на Славика снизу вверх. – Не надо, дарю. Тебе идёт, между прочим. – Спасибо, – улыбается Славик и чувствует себя полным придурком. Он садится на соседний ящик, весь нахохлившись. – Расскажешь? – спрашивает Серега. Славику не нужно объяснять, о чем он, всё итак кристально ясно. В конце концов, разве не для этого он притащил Серегу на крышу. Ему кажется, что здесь говорить будет легче, чем в четырех стенах или во дворе. – Мелкий мой. Мой и Лены. Она ширялась до того, как забеременела, и я вместе с ней, довольно долго. Я уговаривал на аборт, уже тогда понимал, что ничего хорошего у нас не выйдет, но она не соглашалась. Заявила, что оставит ребенка, а мне сказала катиться ко всем чертям. Ну и ушла. Не скажу, что сильно переживал… А когда она вернулась, глубоко беременная, аборт делать было уже поздно. Она рассказала, что поначалу попыталась завязать, перейти на травку, но долго продержаться не смогла, и почти всю беременность кололась. Расплакалась, стала жаловаться, что ей очень страшно. Славик чувствует, как предательски дрожит голос. Серега кладет теплую ладонь ему на плечо и от этого прикосновения будто становится только хуже. Хочется дернуться в сторону, но Славик остается на месте, продолжая выталкивать из себя слова. – Попросила остаться рядом, и я остался. Она родила малого, сразу с кучей диагнозов. Вообще непонятно, как он выжил. Доктор попался сердобольный, посоветоветовал, куда и что написать, выбил какие-то гранты. Мы с Леной всё это делали как в бреду, веришь. Может, гуманнее было дать ему умереть, но нам говорили, что надо бороться, и мы как зомби слушали. Только сейчас понимаю, как это несправедливо… Кто-то борется за жизнь ребенка, кому-то это важнее всего на свете, но не выходит ничего. А кому-то, как нам с Ленкой, само в руки падает с небес, но мы настолько были тупыми, что вообще ничего не понимали. Еще ба впряглась тогда, даже к отцу ходила за деньгами, не знаю, как он ей дал. Короче, эта канитель пролетела как одно мгновение. Ленку почистили от дряни всякой, долго она после родов в больнице лежала. Дали нам наставления и в путь. Она доктору наплела, что больше никогда и низачто употреблять не будет. Испугалась вроде как. И вот мы уже в моей съемной хате, я покупаю кроватку, Ленка пытается быть матерью изо всех сил. Конечно, нихуя не получается, она в истерике. Молока у нее не было, нужно было смеси постоянно покупать, а это деньги. У меня тогда нормального заработка не было, как сейчас, поэтому я занимал везде, где мог. Еще на закладках работал, по кафехам официантом крутился, на всякие подсобные работы подряжался, но всё равно не хватало, конечно. Вечером приходил домой, а там раздрай, Ленка плачет, малой орет, всё валяется, пеленки, соски, банки, памперсы. Я вот думаю, где эти органы опеки были… Которые по новостям только и делают, что у всех детей забирают. У нас бы забрали тогда, я бы был только рад, да и Ленка тоже. Но соседи на нас не стучали, ну и вообще всем было похуям абсолютно. Иногда ба приходила помочь, тогда казалось, что получше, что потянем. Но нет, всё равно в пизду катилось, стоило ей уехать. Тогда Ленка начала малого смесью обделять, копила потихоньку на ширево. Когда я работать уходил, она сматывалась с коляской к барыгам. Потом работать стала за дозу, тоже на закладках. Представляешь, мамаша с ребенком? Да никто никогда не заподозрит. Гуляет себе по паркам, нычки делает. Я не знал, а потом кореш мой её в Кирова встретил, прикинь. Я взбесился. Наверное, нужно было с ней поговорить, но у меня тормоза отказали, и я в загул ушел. Перестал деньги приносить вообще, да и дома не появлялся практически. Однажды вот дошел глубокой ночью, Ленка и малой на нашей постели спят вповалку. Я на диван и в отключку сразу, а утром от бешеного ора проснулся. Малой вопит. Перекатился к краю кровати, хорошо, что не упал. А Лены нету нигде. И вещей её. Она просто взяла и ушла. Неизвестно, где она сейчас, что с ней. Может передознулась и умерла, не знаю. Может, жива и здорова… Пока он говорит, солнце садится окончательно, становится еще холоднее. Оказывается, у него клацают зубы, от этого челюсть в постоянном напряжении. Серега обнимает его за плечи в тщетной попытке хотя бы немного согреть. – Слав, пойдем в квартиру? Трясешься… – Н-нет, я договорю, – он приваливается к Сереге, к его теплому, не смотря на пронизывающий ветер, боку. – Послушай, пожалуйста. Немного осталось. – Хорошо, – шепчет Серега. – Я послушаю. Говори. Они уже не отлипают друг от друга. Славик рассказывает, как на духу. Про то, как хотел сдать малого в детдом, но бабушка не позволила. Забрала его себе, а Славик и рад был, тут же попытался утопить в наркоте и алкоголе все воспоминания о неудавшейся семье. Иногда бабушка звонила, просила вернуться, одуматься. Но Славик быстро со своей совестью договорился: когда появлялись свободные деньги, немедленно нес их бабушке. Понял быстро, что она малого не бросит и успокоился. А ко всем её призывам был глух и безучастен, потому что однажды быть отцом уже попробовал, и ничего из этого не получилось. И больше не получится никогда. – По правде, я был уверен, что ба быстро капитулирует. И отдаст его в детдом, наконец. Но она упертая всегда была, и тут тоже не подкачала. Еще и рассказывать стала про меня, когда он начал что-то соображать. Что отец у него есть, просто занят очень. Несколько раз я приходил, сидел с ним. Он хватал меня своими ручонками, на колени лез, смеялся, дергал за нос и уши. И мне это было невыносимо. Так что постепенно я стал только деньги оставлять и тут же сбегать, чтобы не видеть. Вот какой я трус, Серега. Урод, самый настоящий. Бросил мелкого, бросил бабушку. – А отец твой что? – тихо спрашивает Серега. – Отец… Отец у меня заведует крупным бизнесом. Но я с ним не общаюсь. Он мать до психушки довел, еще когда я маленьким был. Там она и… Себя убила. Бабушка меня воспитала. На меня хватило кое-как сил, но малого она уже не потянет. – Слав… Я сочувствую тебе очень. – Не надо, Серый. Не говори, что всё будет хорошо. Потому что нихуя уже хорошо не будет. Я не могу его взять. А с ней оставаться долго он тоже не сможет… Я не знаю, что мне делать… Сдохнуть разве что… – И многое это решит? – Да я не знаю… Серега отпускает его, мягко отстраняет от себя и смотрит в глаза. – Не решит ни черта, принцесса. Только хуже сделает, и ты это знаешь. Поэтому жив до сих пор. Довольно мы тут насиделись, ты синий уже весь, идём. – Не хочу… – Самоистязанием ты ничего не изменишь. Идём, говорю. Пошли. – Ну зачем ты со мной нянчишься, с пьяницей? Уже бы задушил, утопил — без разницы… – мямлит Славик, вспомнив слова древней песни давно распавшейся группы. – Ты мне это брось, – Серега подталкивает его к двери. – Если б затирал до того, как с мелким своим познакомить, я может еще и послушал бы. А теперь не хочу, давай, двигай, баиньки пора. Завтра будет новый день, завтра что-нибудь придумаем. И работу никто не отменял. *** В квартире пахнет ужасно, поэтому Сереге приходится срочно распахнуть окна, впуская в комнаты немного свежего вечернего воздуха. Под порывами сквозняка взлетают пакеты, шуршат надорванные упаковки от чипсов, летят по полу, как привидения, исписанные кривыми закорючками формул листы. Славик едва стоит на ногах, падает на родной диван, расплывается там, раскинув руки в стороны. – У тебя тут сдох кто-то, да? – ворчит Серега, наскоро пихая мусор в первый попавшийся пакет от доставки. – Колись, принцесса, кого ты замочил и спрятал, и где? Нужно от трупа избавиться… Славик смеется, кашляет, роняет голову на плечо, икает. Смотрит на метания Сереги из-под ресниц, улыбается помимо воли. Ему кажется, что настоящий Серега давно ушел. Бросил его в клубе. Или после знакомства с малым. А может и позже, сразу, как они покинули крышу. И теперь Славик просто сидит здесь один на один со своими глюками, выдумывает что-то нереальное, лыбится, как конченный придурок. Настоящий Серега точно не остался бы с ним после всего, что услышал и увидел. Настоящему Сереге нужно от Славика бежать как можно дальше, на край земли и никогда больше даже близко не подходить, потому что Славик отравлен, испорчен безнадежно. Он испорчен настолько, что с трудом оторвав задницу от грязных диванных подушек, неверным шагом движется к своей галлюцинации. Глюк продолжает отчитывать Славика, гремит мухоморовыми чашками, каждая из которых в ужасных коричневых пятнах и подтеках, а Славик притирается к нему сзади голодным котом, утыкается носом в шею, смыкает трясущиеся руки вокруг торса, льнет всем своим худым резонирующим телом к теплой широкой спине. – Как настоящий, – мямлит Славик; язык во рту такой неповоротливый, огромный, чужой, что слова мешаются в какую-то жуткую кашу. – Ммм… Хотя бы так почувствовать, попробовать, узнать, даже если на самом деле оно невозможно, да и в целом не должно никогда между ними случиться. Славик прикрывает глаза от удовольствия, просто прижимаясь, вдыхая запах, проходясь пальцами по ткани футболки и нащупывая через нее крепкий пресс. Серега такой горячий, как печка. Кажется, что тепла у него в избытке, а Славику так не хватает… – Принцесса, – тихо зовёт привидевшийся ему Серега. Он не двигается с места, так и замер, словно боится чего-то. – Принцесса, прекрати. Это по-настоящему всё… – Ну конечно, – смеется Славик. Он высовывает язык и на пробу лижет пряную солоноватую кожу. – Рассказывай. Пахнет от ненастоящего Сереги одуряюще просто, у Славика голова идёт кругом, а колени, которые итак были как желе, подкашиваются окончательно. В штанах тесно, до боли, и ему так нужно… Хотя бы чуть-чуть. – Слав… – Хмм… Славик двигает бедрами, потираясь стояком о крепкую задницу, обтянутую спортивками. Кровь вскипает в жилах, несется быстрее и быстрее, распаляет всё больше, заставляя окончательно потерять голову. Какой же он жалкий, да и хуй с этим. Хуй со всем, на самом деле. Раз уж он ловит эти выматывающие глюки, то просто обязан взять от них всё, выжать до капли. – Да что ты творишь, – ненастоящий Серега резко разворачивается, хватает Славика за руки, смотрит ему в глаза, пытаясь понять. Что он там видит? Чистое безумие помноженное на полное безразличие к реальности. – Слав, угомонись… Пожалуйста… Последнее слово он практически выдавливает из себя, хрипло и умоляюще. Какая натуральная галлюцинация, просто удивительно. Афтершоки после стаффа мощнее, чем обычно, думает про себя Славик, а вслух говорит игриво: – Так хочу тебя, Серый… И облизывает пересохшие губы медленно, показушно, а потом вдруг ныряет вперед и льнет к губам Сереги, отчаянно вгрызаясь, заставая того врасплох. Серега резко выдыхает, сжимает запястья Славы крепче, приоткрывает рот в растерянности. Славик этим пользуется, углубляет поцелуй, толкается Сереге в рот языком, вылизывает, постанывает тут же тихо, на пределе слышимости. Серега целует в ответ – ещё одно доказательство того, что это всего-лишь чертова галлюцинация. Настоящий Серега никогда бы не захотел, низачто, среди всего этого хлама, с жалким тупым наркоманом. Жаром заливает всё тело, коротит где-то в груди. Славик хватает Серегу ладонями за лицо. Тому больно, наверное, но ненастоящий Серега терпит, терпит невозмутимо, продолжая целовать его, мягко и бережно, а большие ладони ложатся на талию, но не задерживаются там, а быстро сползают ниже. – Да… – шепчет в поцелуй Славик. – Крепче сожми. Сам он ласкает лицо Сереги, трогает пальцами щетинистый подбородок, целует скулы, прикусывает мочку уха, лижет шею. Пытается запомнить, как это, потому что ему и раньше снилось всякое, мерещилось, но никогда это не было таким ярким, осязаемым, почти реальным. Будто и вправду сам Серега слушается, сжимая ладонями его задницу, а потом толкая на многострадальный диван. Славик падает на него и не теряет времени даром, тут же принимаясь стягивать с себя джинсы. Ненастоящий Серега смотрит, пытаясь отдышаться. Щеки пылают, пальцы в нерешительности застывают у резинки штанов. – Давай… Ты тоже… – ободряюще улыбается Славик. – Мне кажется, ты не в себе… – тихо говорит Серега, но всё равно начинает раздеваться. Славик закусывает губу от открывшегося вида. Собственные штаны с бельем уже валяются в стороне, и он обхватывает стоящий колом член, делая пару движений на пробу, не переставая облизывать сухие губы. Взглядом он жадно шарит по телу Сереги, облизывая каждую напрягшуюся мыщцу, каждый изгиб. – Не в себе. Я никогда не в себе, Серж, если честно. А ты - вообще не ты. Так что заткнись и иди ко мне быстрее. Кожей к коже так приятно, так хорошо, что Славик никак не может заткнуться. Всё шепчет на ухо прижимающему его к дивану Сереге, что ему круто, что он ждал этого, мечтал с первой их встречи. И что не думал никогда, что перепадет хоть что-то, только и оставалось на сны рассчитывать, да на глюки вот такие, как сейчас. – Принцесса, да не глюк я никакой… Серый тычется носом Славе в ключицы, такой большой и неуклюжий, но очень осторожный. Славик свешивает одну ногу с дивана, чтобы Сереже было удобнее дрочить ему, дергает бедрами, подаваясь навстречу, толкаясь в горячий кулак. И он сам нетерпеливо оборачивает подрагивающие пальцы вокруг сочащегося смазкой члена Сереги, а тот издает глухой низкий звук, беспорядочно целует везде, где дотянется, льнет языком к соленой коже, вылизывает пульсирующую жилку на шее. – Мне так хорошо, – шепчет Славик как в бреду ему на ухо, хватаясь свободной рукой за мускулистое покрытое испариной плечо. – Хорошо с тобой. А тебе? – И мне. Славик закрывает глаза. Улыбается, ловя цветные всполохи под веками и чувствует, как всё тело вытягивается словно струна, наливаясь сладкой истомой. Он близко, очень близко, поэтому торопится, начинает двигать рукой быстрее. Ветер из забытого окна рвется в комнату, лижет разгоряченные тела, но Славик холода не чувствует, только всепоглощающий жар, который плавит внутренности, гнездится внизу живота, не дает опомниться. Он столько всего чувствует разом, что, кажется, готов позорно разрыдаться, как чертова девственница. – Скажи ещё раз… – Слав, ну ты что… – пыхтит Серега. Он наклоняется, терзает припухшие губы Славы, хватает за волосы и тянет, не сильно, но ощутимо, и снова охренительно низко стонет, так что Славика всего пробирает мурашками с головы до ног. – Скажи. Ему нужно, очень нужно услышать. Терпение почти переливается, почти скользит по стенкам и шипит на углях. Славик закидывает ногу ненастоящему Сереге на поясницу, выгибается дугой, кусает губы, хмурит брови в болезненном изломе. Он не видит, но чувствует, как Серега на него смотрит. Чувствует его руки на себе, в волосах, на члене, чувствует его тело, большое и горячее, чувствует, как сердце стучит о грудную клетку. – Мне хорошо с тобой… Очень. Слова толкают через край быстрее любых поцелуев и ласк, как пара точных выстрелов. Славик стонет и крепко жмурится, норовя прильнуть к Сереге крепче. Ненастоящему, напоминает он себе. Всё это ненастоящее, нереальное, плод его воображения, но такой качественный, такой яркий, такой охуительный, до боли. Он слышит как сквозь вату, что Серега тоже стонет, коротко и низко, а потом чувствует теплое и влажное на коже. Вслепую тянется и размазывает пальцами влагу по разгоряченной коже живота. Ему не хочется открывать глаза примерно никогда, чтобы продлить этот момент, а лучше остаться в нём навечно. Замереть вот так, застыть во времени, как жук в янтаре. И не нужно ничего больше, и нет никакой боли, и страха, и сомнений. Но яркая вспышка поглощает его сознание. Славик приходит в себя уже в спальне на кровати, над которой висит пошлый темный балдахин, среди красных подушек. Конечно, всё ему привиделось, абсолютно всё. Серега ушел, бросил его и правильно сделал. А он просто уснул, и всё приснилось, всё как всегда. Славик обреченно таращится на тюль балдахина, постепенно приходя в сознание. Комнату топит серый утренний свет, унылый и холодный. Он трёт лицо руками. В голове роятся мысли, больные и вздорные, хочется закричать от безысходности. Громко и протяжно взвыть, чтобы ком в груди хоть немного обмяк. – Блять, Слав… Уже 9… Поднимай зад, принцесса, мы в лабораторию опаздываем, – вдруг доносится до него голос слева. Славик неверяще поворачивает голову и видит широкую голую спину севшего на кровати Сереги. – Серый… Ты настоящий? Серега встает во весь рост, голый, вполне реальный. Смотрит на Славика, смягчившись, улыбается. – Настоящий. Я тебе вчера еще пытался объяснить, но ты не слышал будто. Всё норовишь меня в привидения записать, а? У тебя кофе есть? – На кухне в синей банке из-под печенья, – хрипит Слава. Серега уходит в гостиную, и его нет примерно десять минут. Всё это время Славик пытается поверить своему счастью, а еще подняться наконец с кровати и начать действовать. Но тело не слушается, сердце гулко стучит в груди, и он не может двинуться с места. Слышится звук льющейся воды, потом закипающего чайника, звон чашек, стук ложки, размешивающей сахар. Серега возвращается уже одетым, с двумя кружками в руках. – Интересная посуда у тебя, принцесса. Не зря принцессой назвал: и кружки у тебя заколдованные, и кровать с балдахином. И зелье постоянно принимать надо, м? Славик смеется, приподнимаясь на локтях. Внутри зреет беспокойство, но он смотрит в ясные глаза Сереги, и на долю секунды ему вдруг кажется, что всё будет хорошо. Каким-то невероятным образом всё наладится, потому что Серега не ушел, Серега улыбается ему, Серега отдает ему чашку и проводит большой ладонью по растрепанным волосам: ласково, так ласково, что Славика снова немедленно начинает крыть и размазывать. После укола, который делает ему Серега, Славик чувствует себя еще лучше. Так, словно горы готов свернуть. Он садится в старую битую Серегину машину, смотрит задумчиво, как Серега пристегивается. – Я брошу, Серж. Клянусь тебе. Сережа отрывается от своего занятия, поворачивается. Кивает пару раз, а потом тихо, но уверенно говорит: – Я знаю.