Сыны химеры

– Ты обещал слить главного по лабораториям, я взамен обещал закрывать глаза на некоторые твои поставки, попадающие в порт, – говорит голос на другом конце линии. – Я свою часть уговора выполняю, но ты до сих пор тянешь кота за яйца. Какого черта? Владимир Андреевич скалится, не торопясь отвечать на вопрос Олега. Дым от его сигары поднимается в воздух, и он покрепче прижимает к уху простенький дешевый смартфон, по которому всегда держит связь только с одним контактом - полковником Фисенко. На ближайший месяц запланировано еще две поставки, к которым внимание ментов не желательно, и он знает, что только Олег ему в этом способен посодействовать, больше некому. Может поэтому тянет время, вытаскивая из памяти факты, которые приносит через Эдика жалкий торчок-химик, работающий на Татаринцева-младшего. – У меня будут адреса новых лабораторий, уже совсем скоро, – расслабленно начинает Владимир Андреевич. – Еще есть поставщики сырья… – Этого мало, – нетерпеливо перебивает Олег. Слышно, как он ударяет тяжелым кулаком по столешнице. – Мне нужен главарь всего этого гадюшника, и ты это прекрасно знаешь! Без него твои адреса и контакты просто бесполезны. Мы накроем подельников, а главная гнида продолжит клепать лаборатории по всему Питеру и преспокойно варить Звезду и распространять ее дальше! У этой гидры дохуя щупалец, но рубить их по одному – глупо, нужно снимать всю голову, понимаешь? – Не быкуй, – мирно советует Владимир Андреевич. Он делает новую ленивую затяжку и медленно выпускает струйку дыма, любуясь целующимися на его кровати полуобнаженными девицами. Музыка льется из динамиков под потолком, принятая таблетка начинает разгонять кровь по венам. – Я не могу давить на моего информатора. Нужно, чтобы он начал мне доверять и не зассал в ответственный момент. Как только он расслабится, мы обязательно узнаем, кто у руля. – Слушай внимательно, Владимир… Мне нужно имя в течении месяца. Если не будет имени, облава на твои поставки подоспеет в самый неожиданный момент, ты и глазом моргнуть не успеешь! И лишишься кучи бабок! А я знаю, как ты не любишь терять деньги… И правда, не любит. Но он собирается не потерять, а приобрести, причем, столько, сколько Олеговой ментовской роже и не снилось. Нужно только немного времени, терпения и везения. – Хорошо, Олег, я тебя понял. Буду работать над этим. До следующего созвона! В дверь осторожно стучат. – Можно! Эдик нерешительно входит в комнату и косится на развлекающих друг друга девчонок. Спрашивает тихо: – Может, потом зайти? Но Владимир Андреевич только смотрит на него со смесью задумчивости и отстраненности и не слишком энергично, как в замедленной съемке, мотает головой. Произносит беззвучно, одними губами “Нормально”, и тогда Эдик наконец расслабляется. Перед боссом на маленький позолоченный столик с заполненной доверху пепельницей ложится красная глянцевитая папка с документами. – От Орлянского, на подпись. Владимир Андреевич кладет сигару в пепельницу, делает глоток виски из бокала. Цепляет папку и укладывает себе на колени, принимаясь перелистывать, но строчки плывут перед глазами. Он слишком много выпил, и в ушах шумит. Похоже, снова давление скакнуло. Док советовал завязывать с таблами, но на словах это было проще, чем на деле. – Как же задрал этот мент, – говорит он Эдику, пока тот усаживается на изящный резной стул напротив. – У меня от него голова по швам трещит. Требует слить Татаринцева, бля… Но еще два контейнера из Эквадора кровь из носу должны пройти без пристального внимания этих ищеек. На нас в ГУНКе зуб точат, принюхиваются, присматриваются, и если бы не Олег и его регалии ссаные, уже давно бы замели. Орлянский что, с дубу рухнул? Он мне эти документы еще на прошлой неделе должен был передать. – Говорит, занят был… – Ну ты с ним потолкуй, Эдик, и доступно до него доведи, что мне его занятость до одного места, бля… Ещё раз так задержит, и я ему лично глаз на задницу натяну. – Да, Владимир Андреевич, – Эдик пару раз оглядывается через плечо, в сторону кровати, чтобы взглянуть на девчонок, которые, кажется, познали секрет вечного двигателя и ни на секунду не прекращают мельтешить на заднем плане. Рыженькая нимфа с волосами до пояса тянет электронку и передает подружке, та делает затяжку, хихикает. – Ничего, что они… – Эти под Звездой, не соображают ничего, – отмахивается Владимир Андреевич и швыряет папку на стол. – Вроде комнатных собачек, не кипишуй, они ни слова не вдупляют из того, что мы тут говорим. Как Алхимик поживает? Отвечает на звонки? – Куда там. Но сливает не всё, я чувствую, – Эдик привычно подбирается, когда речь заходит о Славике, потому что этот жалкий нарик в цветастых шмотках бесит его до белого каления. Ему хочется избавиться от него, как от грязной вонючей крысы с помойки и никогда не иметь ничего общего, но приходится раз в неделю выслушивать его гнусавый ноющий голос. – Твердит, что ему ничего важного не доверяют, поэтому адреса новых лабораторий не знает, и кто там будет работать - тоже. – Ну, значит, нужно его как-то мотивировать. Навестить бабку с мелким ублюдком, побеседовать вежливо и сделать так, чтобы Алхимик об этом разговоре узнал. Мы до второго пришествия можем ждать, пока этот наркот разговорится, а можем надавить, подтолкнуть. Главная информация для размышлений у нас уже есть - связь Татаринцева с этим спортсменом… как его, Валя? – Да, Коньков. – Коньков… Знакомая фамилия. В общем, когда эти новодельные мафиози встанут на рельсы, разгонят производство, наладят работу большего количества лабораторий, мы эту информацию используем. Есть у меня варианты, да такие, что Татаринцеву очень понравится. Но пока нужно держаться. Еще немного, и я отожму у Татаринцева этот бизнес. Он всё равно таким рулить не способен так же, как и не умел этого делать его жалкий отец. Кишка тонка у обоих, слишком много сомнений, слишком много сраной этой модной рефлексии. Если постоянно думать, можно и с ума сойти. Нужно делать. Татарин в этом был хорош, земля ему пухом. Вот у кого железные яйца были, не в пример его потомству. А эти только играют в крутых бандюков, а на деле сопли жуют. Им бы в Европу багеты жрать да фрешами запивать в спортзале, бля… Толерасты гребаные. Эдик сочувственно кивает и подсовывает боссу ручку: старый хрыч всё больше пиздит о своем и совершенно забывает о делах, которые, между прочим, нужно делать. – Подпишите, Владимир Андреевич. – Давай, давай. Ты только пальцем показывай, куда, а то я очки в гостиной оставил. *** Перед Катей ставят стакан с ярко-бордовой жижей, украшенный зеленым листом какой-то неведомой травы. Олег морщится. – Что за дрянь? Катя снимает очки и укладывает их рядом с мерцающим экраном раскрытого на столе ноутбука, пододвигает к себе стакан и принимается тянуть напиток через широкую черную соломинку. Делает пару глотков, кивает удовлетворенно, смотрит на Олега. – Это смузи, товарищ полковник. Полезно очень. – Выглядит гадко. – Выглядите гадко тут только вы, товарищ полковник, – поддевает Катя и делает большой шумный глоток. Потом вытирает салфеткой губы, улыбается примирительно. – Я в том смысле, что выглядите неважно… Мешки эти, и глаза красные. Вы спите вообще? Он в самом деле не находит себе места даже ночами, всё думает об информаторе Владимира Андреевича, который явно не просто так тянет время. И о том, кто руководит производством клятой Звезды. Ему просто интересно, сколько еще идиотов должно подсесть на эту гадость, а потом бесславно сторчаться где-то в подворотне или толчке модного клуба, прежде чем станет слишком поздно. Мысли не дают расслабиться, прокручиваясь в голове снова и снова, и промучавшись всю ночь, Олег даже не замечает, когда небо за окном начинает выцветать кусками, как засвеченная плёнка. – Катюш, спать я смогу только тогда, когда это дело сдвинется с мертвой точки. Есть что по Михайлову? Смогли его ваши женские штучки разговорить? – Фу, как грубо, товарищ полковник. Но я спишу это на недосып. Вот, пожалуйста, тут всё с подробностями и фотографиями, а я вам пока кратко изложу. Катя вытаскивает из рюкзака тонкую серую папку и протягивает Олегу. Он ведет ладонью по обложке, раскрывает осторожно, хмурится на чопорные строчки. – Звездой занимается Даниил Татаринцев, – выпаливает Катя так быстро, словно ребенок, которому не терпится выдать самую большую и важную тайну на свете. – Сын того самого… – Катя, ты серьезно? – Олег забывает про папку и воззревается на нее ошалело. Кулаки неконтролируемо сжимаются от гнева, он стискивает челюсть и жмурится. Чёртов пиздюк, всё строил из себя приличного, а в итоге всё равно пошел по стопам отца. Да такое только в кино бывает. Катя немного пугается его реакции, смотрит настороженно. – А чему вы удивляетесь? Яблоко от яблони… – Да не может быть… Быть не может… Под нашим носом эта гадюка с учебы из Штатов вернулась: айтишную контору открыл, на благотворительность жертвовал… – А вы проверьте его контору, товарищ полковник, – советует Катя тихо. – Наверняка не более, чем прикрытие, для отмывания денег. Он чувствует себя обманутым, словно Даня Татаринцев лично пообещал ему, что никогда с наркобизнесом не свяжется. Не обещал, и они даже никогда не общались лично. Но Олег почему-то вбил себе в голову, что после всего, что произошло с их семьей из-за кровавого грязного дела, Карина, мать Дани, не допустит, чтобы сын вступил в это болото. Да и мальчик, который всё детство провел в кабинетах лучших мозгоправов вроде как должен был выработать стойкое отвращение к криминалу. Олег интересовался иногда, проверял, и ему казалось, что у Татаринцева-младшего прекрасно получается держаться подальше от того, что сгубило и деда с бабкой, и отца, и практически всех его людей. После возвращения с учебы Даня некоторое время вообще не отсвечивал в инфополе, а потом вдруг стал жертвовать крупные суммы разным благотворительным организациям. Олег попросил своих проверить, чем теперь дышит Татаринцев-младший, и ему на строл положили красиво оформленный буклет подающей надежды айти-компании. Всё выглядело более, чем благородно и честно. Он даже радовался, что малой предпочел вернуться на родину и поднимать, развивать сферу, в отличие от многих его сверстников, свинтивших подальше от родных пенатов. А эта тварь, оказывается, просто прикрывала свой зад. – Катюш, это точно? Сердце колет словно тупой иглой, дурные мысли разъедают мозг, предчувствия заставляют дыхание сбиваться. Плохо это, плохо и мерзко, и ничем хорошим не закончится. – Да, – она кивает уверенно. – Теперь вы можете установить за ним слежку, тогда сами во всем убедитесь. В папке много интересного из того, что удалось о Дане и бизнесе выведать. В том числе о его правой руке, и о химике, который лабораторией заправляет. – Я думал, Михайлов и есть правая рука? – Нет, – морщит нос Катя, вспоминая рассказы Арины о Колясике. – Михайлов только вложился и имеет какую-то небольшую долю в бизнесе, но по сути он там никто и ничего не решает. И с Татаринцевым у них в последнее время совсем не ладится. Ее Арине пришлось провстречаться с этим дурным избалованным идиотом пару недель, чтобы у него окончательно развязался язык, и он начал сливать своих направо и налево. Конечно, не подозревая даже, что Арина как-то использует эту информацию в дальнейшем. Арине бог в природном магнетизме не отказал, она мигом очаровала Колясика. Мальчишка теперь названивал ей сутками, а Катя ревновала, ничего не могла с собой поделать. И злилась на себя, потому что всё это позволила. Разрешила Арине ввязаться в эту историю, а теперь не уверена, стоило ли оно того. Катя изо всех сил старается убедить себя, что стоило, ведь накрыв бизнес и его главу, они остановят проклятый локомотив. В конце концов, это ради спасения жизней, а их с Ариной отношения выстоят, должны выстоять, просто Кате нужно перестать накручивать себя и делать из мухи слона. Если бы только на деле всё было так же просто, как на словах. – А кто тогда? Олег грубо требует от нее ответа, словно ему лень самому пробежаться по детальному отчету, на который Катя потратила почти всю ночь. Его поведение вкупе с мыслями об Арине, то и дело не ночевавшей дома, проводившей время с Колясиком (вынужденно, ты сама её об этом попросила, ругает себя Катя) выводит из равновесия. Катя раздраженно выхватывает у Олега папку, листает до нужной страницы, бросает ему. Папка шлепается у его рук, как большая уродливая жаба. – Вот. Вот этот! Коньков Валентин Константинович. – Твою же мать… – оторопело шепчет полковник, но Катя, уже заведенная до предела, не обращает на его шок никакого внимания. – Ага, и не только правая рука, но и любовник вроде как. Но это уже не точно, ручаться не могу. А химик на следующей странице, Вячеслав… Ну, перелистните, – злится она на внезапно онемевшего полковника и тянется пролистнуть сама, – чего вы, в самом деле… Во рту становится сухо, виски стискивает внезапной болью, сердце в груди начинает колотиться как ненормальное. Олег, отталкивая руку Кати, вынимает фотографию из файла и подносит её к глазам, чтобы лучше рассмотреть, хотя итак прекрасно понимает, что и с первого взгляда совершенно точно не ошибся. На фото у припаркованного в скромном дворике дорогого синего спорткара рядом с лучезарно улыбающимся Даней Татаринцевым, потупив взгляд, стоит Валя Коньков, сын Кости. Он в шапке и куртке, но Олег бы ни за что не спутал его с кем-то другим, слишком хорошо он знал этого мальчишку. Того самого, который чудом выжил, и которого Олег, когда еще не был в разводе, брал с собой на дачу, чтобы мальчик, лишенный отца в таком раннем возрасте (а Кости не стало, когда Вале ещё и двух лет не было) почувствовал, что такое полноценная семья. Олег учил Валю палить из табельного по банкам за смородиновыми кустами, брал с собой на рыбалку, учил каким-то чисто мужским простым истинам и был по-своему к нему привязан, потому что мальчишка удивительно сильно напоминал покойного отца. Внешностью и, казалось, не только ей. Но Олег ошибался. Валя спутался с Татаринцевым-младшим, с человеком, из-за чьего отца погиб Костя. Если бы не Сергей Татаринцев, заваривший кашу, Костя мог бы остаться жив. Мог бы, но не остался. Сгинул, как собака, пустив себе пулю в висок, только бы его семью, Валю и Свету, никогда больше не потревожили из-за его принципов и войны, которую он устроил. Олегу хочется закричать от бессилия. Всё это не умещается в голове и кажется какой-то чудовищной постановкой. Как в шоу скрытой камеры, да только никто не выпрыгнет из ближайших кустов и не заявит, что это был розыгрыш. Катя глядит на него совершенно серьезно и немного взволнованно, пытаясь понять, что у Олега на уме. – Товарищ полковник, вы меня предупредите, когда будете готовы брать Татаринцева. Черновики расследования ждут своего звездного часа, мне нужно только немного подробностей и отмашка. Он устало отшвыривает фотографию и с силой трет виски, воззреваясь на Катю. – Кать… Тут недалеко бар есть… Выпить хочешь? *** Света, хоть и постарела со времени их последней встречи, и изменилась, а для своих лет выглядит хорошо. Олег разглядывает опрятную чистенькую квартиру, в которой пахнет свежестью и уютом. У него дома давно не так: с тех пор, как жена ушла и забрала детей, быт Олега постепенно пришел в запустение. И ему было до лампочки, потому что приходилось там разве что ночевать. – Вот, Олеж, надень, – Света бросает перед ним тапочки. Мужские, серые, ношенные. Наверное, Валины. – А то у нас, знаешь, по полу дует… Сам не заметишь, как ноги ломить начнет. Олег задумчиво всовывает ноги в тапки, критически осматривает. Немного малы. – А Валя где? – Ой, да снова пропадает на своей работе так называемой, – Света отвечает вроде шутливо, но в голосе всё равно проскальзывают раздражение и неуверенность. – Он как ее себе нашел, работу эту, так и совсем из дома пропал. – А что за работа? – Да пойдем на кухню, пойдем. В ногах правды нет… Кофе будешь? Кухня почти не изменилась: на окнах всё те же веселые занавески в цветочек, в углу - облепленный детскими фотографиями и старыми рисунками Вали холодильник. Олег разглядывает чашки в крупный горох и смешную лоскутную шапку на чайнике, чтобы не остывал слишком быстро. Все предметы знакомы и вызывают невольную улыбку. Олег вспоминает, как десятки раз, попивая чай и посматривая на часы, выжидал на этой кухне, когда Света, наконец, отдаст Вале последние ценные указания перед поездкой на дачу семейства Фисенко. Они брали Валю с собой каждое лето до тех пор, пока он сам не отказался, потому что поездки совпадали со сборами, и Валя неизменно выбирал бокс. Серьезно, осознанно, очень целенаправленно. Удивительно, на самом деле, как он сконцентрировался на спорте с самого раннего возраста, не желая отступать или менять вектор. С другой стороны, если вспомнить Костю, Валиного отца, то и удивлению места не останется: тот тоже любил вцепиться во что-то, словно клещ, и держаться до последнего, даже если это вредило его жизни. – Да, кофе можно… Ничего себе! Откуда такая? – он присвистывает, указывая на, пожалуй, единственное бросающееся в глаза отличие, сильно выбивающееся из интерьера и духа старомодной кухонки. Света улыбается, оглядываясь на блестящую хромированную кофе-машину. – Это Даня подарил, друг Вали. Тебе без молока и без сахара, правильно помню? Олег кивает. Трёт лысину, потом сцепляет руки в замок и смотрит на них. Пока Света хлопочет у кофе-машины, тыкая в кнопки и подставляя маленькую чашечку, Олег напряженно размышляет над тем, в каком ключе начать непростой разговор. – А что за друг? – начинает осторожно – Давно Валя с ним знаком? Вроде помню, что Валёк нелюдимый был и, кроме Сереги своего, никого близко не подпускал. А тут сразу “друг”, еще и подарок такой… Света вздыхает, подавая кофе. Садится напротив Олега, смотрит на него чуть жалостливо. Значит, бинго. Значит, попал куда целился, и это ему на руку. – Да месяца три, наверное. Я сначала обрадовалась. Знаешь, ты ведь правильно заметил, у Вали друзей почти не было. И после травмы своей, после больницы, он такой потерянный ходил, когда сказали ему, что со спортом придется завязать. У меня сердце кровью обливалось. Так хотелось его куда-то пристроить, и я даже варианты ему предлагала, но он ни в какую не соглашался. А потом появился Даня. Олег, да я ничего плохого про него не могу сказать: воспитанный очень, обаятельный, вежливый такой. В Америке учился, семья у него кажется богатая и влиятельная, насколько я поняла. Заходил к нам несколько раз, мы разговаривали. С его появлением Валя весь преобразился, засиял. В нем будто искра разгорелась… Сказал, будет работать у Дани теперь. Тренером, кажется, по самообороне. Говорил, что на Дане попробует и, может, свою программу разработает, чтобы в центре каком потом преподавать. Ну я уши и развесила. Знаешь, сердце глупое, легко успокоилось, потому что мне хорошо, когда ему хорошо. Не так много радостей на наш с ним век выпало, правда? – она горько улыбается, молчит недолго, вспоминая о чем-то своем, а потом продолжает тихо, – Но только недолго эта эйфория длилась. Валя стал пропадать из дома. Сначала на одну ночь, потом на несколько. Сейчас вот уже третий день пошел, как я его не видела. Он и предупреждает вроде, мол, буду занят, работа, а у меня всё равно сердце не на месте. Какая там работа может быть без перерыва, да чтобы с ночевкой? Я… В общем-то подозреваю, что они с Даней больше, чем друзья, – тут она начинает волноваться, краснеет. Потом берет себя в руки, с глубоким вдохом и длинным выдохом. А вот это уже интересно. – Но даже если и так, я нормально к этому отношусь. Только бы Валя был счастлив. И если бы я это видела, я бы не переживала. Но он несчастлив. Когда я вижу его дома, на моем мальчике лица нет, и он совсем на себя перестал быть похож. Постоянно хмурится, почти не улыбается, не разговаривает толком. Весь мрачный, ни на один вопрос толком ответить не может. А если прошу поделиться тем, что на душе, только вздыхает и говорит, что всё в порядке, и я себе надумываю. Но меня не обманешь, и я чувствую, что он во что-то нехорошее ввязался. Да только мне не рассказывает. И не расскажет, упрямец… Олег пытается увязать всю полученную информацию в голове, разложить по полочкам и выходит вроде даже складно: Катя уже показывала ему фото Дани и Вали вместе, и её информатор подтвердил, что они в близких отношениях. Значит, и правда близки, не обманывает Свету материнское сердце. И что бы у них там ни происходило с этим их стартапом, а дерьма хватает. Олег более, чем уверен, что Владимир Андреевич не только в курсе того, что бизнесом управляет Даня, но и сам в этом бизнесе исполняет не последнюю роль. Кто-то же должен был надоумить пиздюка начать играть в опасные игры, и старый увалень наверняка к этому причастен. Вот и водит Олега за нос, греша на трусливого информатора: ему просто нужно, чтобы поставки продолжали идти бесперебойно и оставаться без внимания органов. Одна из них будет уже на днях, и Олегу, стиснув зубы, придется и дальше изображать из себя дурачка. Слишком много сейчас на кону, ему нужно выследить и с поличным поймать Татаринцева, иначе все их с Катей труды пойдут насмарку. Если сейчас прижать Владимира, он сто процентов успеет прикрыть Татаринцева, и пиздюк заляжет на дно. А ещё Олег не может допустить, чтобы всё это дерьмо коснулось Вали. Как бы сильно на него ни злился, он должен попробовать его уберечь. Ради Светы, которая итак хлебнула слихвой. Ради самого Вали, ведь с судимостью, а его сто процентов осудят за пособничество, пропадут любые, даже самые призрачные шансы на дальнейшую нормальную жизнь, а горе за сына просто уничтожит мать, которая не усмотрела и не сберегла. Ради Кости, в конце концов, в память о его поступке. – Я с ним поговорю, обещаю, – он берет её маленькую ладошку в свои большие грубые руки и немного сжимает, словно подтверждает клятву. – Побеседую, мягко объясню, чем может быть чревато такое поведение. И, если он встрял в дерьмовую историю, Света, я постараюсь ему помочь. Она вздрагивает, и Олег видит, как по щеке стекает слезинка. Потом еще и еще, но Света уже утирает слёзы кухонным полотенцем, которое висело у нее на плече. Кивает, пытается улыбнуться. – Спасибо тебе, Олег. Я была бы очень признательна, и Костя, я уверена, тоже. Дай-то тебе бог… Она совсем раскисает и принимается плакать. Извиняется, уходит в ванную, а Олег остается один. Смотрит на кофе-машину, потом допивает свой кофе и выуживает телефон, набирая короткое: “Валь, привет! Ты как? Нужно встретиться, есть дело”. *** Подушка под щекой противно нагрелась, голова гудит, во рту сухо и противно: вторая бутылка вина вчера явно была лишней. Валя звал его в постель сразу после того, как они уговорили первую, но Даня продолжал сидеть перед раскрытым ноутбуком, обложенный папками и бумагами и упорно делал вид, что дело только в том, что он не закончил разбираться со счетами за оборудование и мебель для новых лабораторий. – Может, всё-таки завтра? – Валя наклонился и обнял его со спины, целуя в шею. По загривку тут же побежали мурашки, член в мягких домашних спортивках требовательно дернулся. – Нет, хочу добить сейчас. Ты иди, я позже присоединюсь. – Ладно, – пробормотал Валя с обидой в голосе. – Бухгалтера бы завел. Торопливый неловкий поцелуй в щеку, тихие шаги. Даня дождался, пока Валя поднялся наверх и улегся. В квартирке повисла тишина. Сердце сжалось, но он не двинулся с места. Посидел немного, таращась на расцвеченную яркими кляксами переливающихся огней тьму за панорамными окнами, выждал. Вторую бутылку он открыл сам. Под первый бокал отписал сообщения Сереге, Славику и Колясику. Под второй - в самом деле добил счета. На третьем решил позвонить матери. Пьяная дымка, которой был окутан мозг, дала хладнокровно продраться сквозь числа и суммы, но не позволила сообразить, что для звонка уже поздновато. Мама ответила уже после первого гудка, словно только и делала, что ждала, пока Даня объявится. К трём ночи бутылка почти прикончена, ноги заплетаются, приходится цепляться за перила и с особой осторожностью переступать со ступени на ступень, чтобы не покатиться кубарем вниз и не свернуть себе шею. Он вспоминает, как в первый раз, когда Валя пришел к нему, они так же с трудом карабкались наверх, бешено целуясь, не в силах отлипнуть друг от друга. Тогда всё было просто. Сейчас в утренней тишине слышно, как шумит вода в душе. Даня вспоминает планы на сегодня. Скоро Валя закончит мыться, перехватит из холодильника йогурт и уйдет в лабораторию, чтобы встретиться с Серегой. Вместе они должны съездить проверить две новые точки, куда ожидается поставка оборудования, и Славик проследит, чтобы всё установили, как надо. Босые ноги шлепают по ступенькам, и Даня замирает, малодушно прикидываясь спящим. Валя заходит в комнату и подходит к кровати, молча стоит рядом некоторое время. Наверняка хочет попрощаться, но Даня не находит в себе смелости посмотреть ему в глаза. В нём будто что-то сломалось с тех пор, как он увидел чертову фотку с человеком из своего детства у Вали дома. И теперь Даня просто не мог жить спокойно, пока не выяснит: как был этот человек связан с его отцом и почему хотел убить их? Почему потом помог, когда его и Лизу выкрали и шантажировали отца? Вопросы не давали покоя, не давали нормально функционировать, и Дане постоянно приходилось совершать над собой усилие, чтобы держать лицо. Перед Славиком и остальными это давалось легче, но с Валей все навыки давали сбой. Тело требовало привычной близости, а мозг упорно отказывался. Казалось, ещё немного, и его разорвет на части от этой неопределенности. – Дань, спишь? – хрипло зовёт Валя. Даня представляет, какой он сейчас: влажный после душа, с полотенцем на бедрах. Хочется открыть глаза, рвануть на встречу, повалить на постель и поцеловать, но Даня не двигается, ждёт. Валя тоже ждет пару минут, а потом тяжело вздыхает, и на лестнице слышатся шаги - он спускает вниз. Весь шум привычный и родной, Даня слышал его десятки раз, но обычно сам спускался вниз, чтобы проводить Валю или присоединиться к нему и поехать по делам вместе. Валя шуршит одеждой, роется в холодильнике, шумит кофе-машиной. Сам он кофе не пьет и в целом к напитку равнодушен, а делает его для Сереги, потому что Серега сегодня как раз оставался на ночное. Входная дверь наконец хлопает, громко щелкает замок. Даня натягивает подушку на голову и жалеет, что нельзя как в детстве: прикинуться больным, никуда не пойти и весь день проваляться в кровати. Позже он спускается вниз, чтобы принять аспирин (голова раскалывается, и с каждой минутой становится только хуже) и зайти в ванную, и тут взгляд цепляется за желтый клочок бумаги, прицепленный к кофе-машине. Сердце пропускает удар, Даня сдергивает записку, вчитываясь в круглые буквы Валиного немного детского почерка. Строчка уже через пару слов безнадежно скатывается вправо, словно буквы в ужасе падают, пригвожденные гравитацией. “Сегодня заночую дома. Завтра тоже. На связи. Люблю”. Это было ожидаемо, Валя не железный и не мог не заметить холода, которым Даня его окатывал помимо своей воли. И всё равно больно печёт в груди стыдом и ревностью, а ещё какой-то ребяческой обидой, которая совсем ему не по возрасту. Даня наказывает себя, врубая в душе самую холодную воду, и как только первые ледяные струи ударяют в широкую спину, он весь съеживается, тут же начинает трястись, но упрямо стоит, не двигаясь с места. Сколько Валя пытался его уговорить на контрастный, убеждая, что так лучше для здоровья, Даня и слушать не хотел. А сейчас вот пожалуйста, не шелохнется даже, и дрожь пробирает каждую мыщцу, доставая до костей. За каким хреном он обидел Валю, почему просто не поговорил с ним, не спросил? Но если бы Валя хоть что-то знал о связи их отцов, то разве не сказал бы ему сам? Сказал бы, конечно. Значит, Валя просто ничего не знает. И Даня должен выяснить сам, за них обоих. Но зачем? Дрожащей рукой он перекрывает воду, тянется за полотенцем. Холодные капли ползут по покрывшейся мурашками коже. Зачем? Может затем, что льдистые, полные холода и тихого безумия глаза валиного отца преследовали его всё детство. Он видел их в кошмарах, подрываясь среди ночи и жадно хватая ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. Он вздрагивал, когда на него из толпы глядел похожими глазами случайный прохожий, невольно сжимался внутри, мысленно возвращаясь к страшному моменту в конюшне. Тогда, да и потом Дане никто ничего не объяснял. Все вокруг делали вид, что не слышат даниных вопросов, мозгоправы совсем не помогали, потому что было видно, что на некоторые темы им запрещено было с ним говорить. Поэтому бесконечное сидение в мягких креслах разных цветов и конфигураций, бесконечные сессии с разными психологами приносили утешение лишь частично. Какая-то часть его продолжала изнывать от невозможности разгадать загадку, а загадка росла вместе с ним и мучила всё больше с каждым годом. И сны никуда не делись, а с появлением Вали в его жизни они даже участились. Теперь хотя бы было понятно, что Даня не параноик и не сошел с ума: все это время он пытался убедить себя, что ему мерещится знакомая хрипотца в голосе Вали, что он выдумывает похожий стальной блеск в светлых глазах. Фотография расставила всё по своим местам, но и внесла в его существование еще большее смятение: временное облегчение сменилось непреодолимой тягой узнать, выведать, расцарапать эту рану и понять, насколько больно ему от этого будет. Когда он подъезжает к дому, Лиза сидит в беседке во дворе с книгой, закинув ноги в светло-розовых кроссовках на скамейку. Рядом стоит чашка с кофе. Лиза забавно хмурится, перелистывая страницу назад, пытаясь еще раз прочитать и осмыслить что-то, что не дошло до нее с первого раза. – Привет, малышка, – Даня прижимается губами к медным растрепанным волосам. Лиза улыбается, откладывая книгу в сторону, тянет к нему руки, чтобы помог подняться. – Как ты тут? Сестра обнимает Даню, обдавая невесомыми сладкими запахами ягодного шампуня, кофе с молоком, цветочного парфюма. Прижимается щекой к его пальто, потом задирает подбородок и смотрит снизу вверх, хитро прищурившись. – Я в порядке. А вот кое-кто наглый и совсем от рук отбившийся забыл о любимой сестренке. Не звонит, на сообщения не отвечает… Да и в целом ведет себя, как сволочь распоследняя. – Какой мудак! – восклицает Даня с притворным удивлением. Треплет ее по волосам, еще больше взлохмачивая, щипает за щеку. – Это просто возмутительно, Лизон! Я бы этому господину обязательно начистил пятак при встрече, да вот только боюсь, что за самоизбиение меня в домик с мягкими стенами могут увезти. Может, понять и простить? Она отстраняется и делает вид, что обиженно размышляет, хотя в светлых глазах пляшут веселые чертята. – Ладно, прощен! – маленькая ладошка легко хлопает Даню по плечу. – Мама с твоим звонком прямо вся расцвела, очень ждёт, так что частично ты свою вину искупил. Надеюсь, ты не позавтракал, потому что она там стол как-будто на десятерых накрыла. Но тебе явно не помешает, какой-то ты худой… – Да ну тебя, Лиз, я и толстым никогда не был, – он берет её за руку, гладит по тыльной стороне ладони. – Идём? Я один боюсь, вдруг она меня задушит при встрече. Когда мать удовлетворена количеством еды, втиснутой в Даню (он на полном серьезе мечтает тайком расстегнуть пуговицу на штанах, чтобы дышать стало легче), он тянет ее во двор, в беседку. – Подышим? Нужно поговорить наедине. Мама смотрит на него с недоумением, явно не понимая, что это за секреты, которые нельзя обсудить в стенах дома, но вслух ничего не говорит. Только кивает и идёт послушно, подхватывая в прихожей длинное светлое пальто, которое накидывает на плечи поверх темно-синего платья из тонкой шерсти. В беседке он садится на скамейку, немного нервничая, и она замечает это, берет за руку, пытается поймать его взгляд. – Что случилось, Даня? Он не отнимает руку, хотя очень хочется. Вздыхает, собираясь с мыслями. Главное омести все лишнее, перестать думать о том, как нехорошо он поступил утром с Валей, как отталкивает его от себя, хотя совсем этого не хочет. Он всё выяснит, и ему станет легче. Должно стать. – Мне нужно узнать, как именно умер отец. Что было перед его смертью. С кем он общался, с кем враждовал… Мама вздрагивает. – Ты итак знаешь… – Я знаю ту версию, которой вы меня накормили, – тихо говорит Даня. Его ладонь начинает потеть, и она стремится убрать руку, но он не пускает, держит с силой. Мама вскидывается на него с немой мольбой. – Не смотри так. Я давно уже не маленький ребенок, которому можно было запудрить мозги “во благо”. Расскажи мне всё, как есть, мам, не скрывай ничего. Это сейчас очень важно, понимаешь? Важно для меня. – Даня, что произошло? Ты снова во что-то вляпался? Имей в виду, если ты опять погряз в этих фантазиях о наркоимперии… Он нервно вскакивает, спотыкается. Ерошит идеально уложенные волосы, вытаскивает из кармана пальто сигареты и зажигалку. Мать хмурится, всем своим видом демонстрируя, что не хочет видеть, как он курит, но ему плевать. Плевать на всё, кроме правды, которую он должен узнать любой ценой. – Мам, хоть раз в жизни, поговори со мной на равных. Как со взрослым. Я имею право знать, сейчас от этой информации многое зависит. Я пошел к тебе, хотя мог бы и к другим… к дядь Вове, например, – она вздрагивает и отворачивается, – но я здесь, а ты снова меня отталкиваешь, воспитываешь… Мне сейчас это не нужно, мам. Мне нужна правда, всё, что ты можешь мне рассказать, любые подробности о людях, которые окружали нас незадолго до гибели отца, любые мелочи, вообще всё, что ты знаешь, что можешь вспомнить. Она смотрит на него, кутаясь в пальто от налетевшего вдруг холодного ветра. Дрожит, но больше от эмоций, которыми её кроет, когда тихо, медленно, подбирая слова, мама начинает говорить: – Даня, я знаю ровно то, что было выдано за официальную версию: отец был застрелен неизвестным, материалы дела засекречены. Перед смертью отец пытался наладить сотрудничество с Рахмоновым, об этом ты уже кое-что слышал. Слышал ведь? Даня кивает и делает глубокую затяжку. Это ему Боров когда-то рассказывал, но без подробностей. Вроде как Рахмонова убили, дела принял Талгат, его правая рука, тот самый урод, который выкрал их с Лизой и шантажировал отца. Но потом отец разобрался с Талгатом. И Даня точно помнит, что там, среди криков, угроз и снега тоже был он - человек с льдистыми глазами и тихим, но властным голосом, Валин отец. – Знаю, что слияния так и не случилось. Мама кивает и вдруг начинает тихо, горько смеяться, и в ее голосе слышится такой надлом, что Дане становится ее жалко. А за себя стыдно, что заставляет вспоминать, рассказывать, но по-другому сейчас никак. Слишком долго зрел этот нарыв, самое время вскрыть его, избавиться. – Не случилось, да. Начались такие разборки, что куча людей полегла с обеих сторон, и твой отец в том числе. До сих пор тошно, когда вспоминаю, как Рахмонов приходил к нам, как к себе домой, а его псы устанавливали повсюду камеры… И какой ужас испытала, когда вас похитили, а твою тётю убили. Рахмонов хотел из Сережи сделать такого же пса. Помню, он требовал его приструнить какого-то опера из тогдашнего наркоконтроля. И у отца получилось. Опер после этого пошел на сотрудничество, приходил к нам, но и он был двинутый на всю голову. Случай на конюшнях, помнишь? Это он тогда был… Но нас в итоге не трогал. И к Сереже часто приезжал. – А как его звали, не помнишь? – Нет, Дань, я и не уверена, что знала. Они с Рахмоновым его по-разному называли: опер, мент, майор… Меня всегда просили уйти, когда начинались эти разговоры. И я только фрагментами всё знаю: что-то от отца твоего услышала, где-то случайно подслушала чужую беседу. – А что с опером в итоге стало? Он после смерти отца приходил? Видела его? – Он тоже в то время погиб, насколько я знаю. Но подробностей никаких не знаю, прости, Даня… Если бы знала, я бы рассказала. Сомнений в том, что она говорит правду, у Дани нет никаких, и нового она практически ничего не рассказала. Но у него хотя бы есть направление, в котором нужно копать дальше - таинственный опер, совершенно точно, как-то замешан в смерти отца. Непонятно правда, что Даня будет делать, когда узнает, как. Куда идти с этим знанием, и как жить. Долгосрочное планирование, которое он так любит, здесь совсем не работает. Похоже на одержимость, просто достичь цели, а дальше… После нас хоть потоп. О том, как посутпать дальше, он подумает потом. – Иди в дом, мам. Замерзнешь. В ее взгляде читается боль. Старая, знакомая. Наверное, снова думает о том, как ей приходилось переживать из-за отца, а теперь вот - из-за Дани. Голос матери звучит спокойно, не выдавая волнения. – Дань, что-то плохое случилось, да? Он мотает головой, пряча сигареты в карман. Руки сами тянутся, чтобы запахнуть на ней ворот пальто, как на маленькой девочке. Даня стирает с лица матери слезинку, а она смотрит на него с грустью. – Нет, мам. Пока нет. И я надеюсь, что не случится, так что не переживай, ладно? – Хорошо. – Всё, мам, пока. Береги себя… Она нагоняет его уже у машины. Стучит в окно, и Даня не глушит мотор, но делает музыку потише. Стекло отъезжает вниз, Даню снова обдает запахом влажной земли и ароматом материных духов. – Что? Она мнется поначалу, кусает нижнюю губу в неуверенности, а потом проговаривает удивительно ясно и чисто, глядя Дане прямо в глаза: – Я хотела извиниться… За то, что с мальчиком тем так… – С Валей? – уточняет Даня удивленно. – Да, с Валей. Не знаю, что на меня нашло, но это было ужасно грубо с моей стороны. Пожалуйста, приходите снова, поужинаем, поговорим нормально. Я… Я не очень понимаю таких отношений, ты это знаешь, я говорила уже. Но я не хочу терять с тобой связь. Я люблю тебя, Даня, очень люблю. Не пропадай больше... После разговора с ней Даня чувствует себя так, словно его прокрутили через эмоциональную мясорубку. Пальцы выбивают нервный ритм на руле, когда Даня смотрит на плывущие в хмурой дымке огни светофора. Поворотник мягко цокает, вторая ритму звучащей в салоне музыки, тихой и неторопливой мелодии без слов. Небо снова заволакивает низко висящими темными тучами, злой ветер вздымает одежду бегущих по своим делам прохожих. Даня провожает взглядом желтую спину самокатчика, проскочившего мимо молоденькой девушки с большой коляской. Поток машин наконец двигается с места, и Даня привычно вливается в него, крепко сжимая руль. Экран смартфона, лежащего рядом на сиденье, то и дело загорается новыми сообщениями, и он каждый раз косится, чтобы проверить имя отправителя… Но ни одно из них не от Вали. *** Оборудование на первой из двух новых точек, устроенной в старом складе на Малой Балканской, устанавливают быстро под чутким руководством Славика. Тот злой как чёрт, видимо, не выспался, и когда все посторонние выметаются со склада, Слава ловко скручивает косяк прямо на новеньком лабораторном столике. Он мастерски, со знанием дела заворачивает кончик, сует между обветренных губ и, чуть пососав, пихает уже обратной правильной стороной, чтобы раскурить. Валя подходит к увлеченно наблюдающему за Славиком Сереге, протягивая ему термос. Сонный задумчивый Серега вздрагивает, принимая подношение. Он сует нос к откинутой крышке блестящего черного стакана, как любопытная собака, нюхает и тут же расплывается в блаженной улыбке. – Ну запах просто умопомрачительный… Валя фыркает, едва не роняя изо рта сигарету и пихает Серегу в локоть, подталкивая стакан к его губам. – Ты пей, пей, чего ты нюхаешь его, остынет. Серёга послушно делает глоток и улыбается еще радостнее. Сгребает Валю за талию, прижимая к себе, звонко чмокает в макушку. – Ну хватит, – бурчит Валя, косясь на Славика, а потом, когда Серега отпускает и поправляет на нем задравшуюся куртку, добавляет. – Мне отойти надо на пару часов. Проследишь, чтобы тут всё по красоте было? Серый косится на Славика, чью тощую задницу обтягивают совершенно отвратительные, на вкус Вали, золотые лосины в звездочку. На плечах у него кожанка с задранным воротником, выбеленные волосы стоят торчком, на щеке росчерк ясно отпечатавшегося там следа от смятой подушки. Он деловито осматривает новое оборудование, потягивая дымящий во все стороны как кадило косяк, не обращая на Валю и Серегу никакого внимания. – Куда собрался? – спрашивает Серега. – Нужно встретиться кое с кем, – туманно отвечает Валя. – Это с кем же? – А тебе что за дело? – он чувствует, как совершенно неожиданно для самого себя вскипает. – Просто прикрыть по-дружески не можешь? Так и скажи, блять, что тебе западло, а не ходи вокруг да около. Серега щелкает крышкой стакана, ставит в сторону, переводит взгляд на Валю, в одно мгновение становясь очень серьезным. Вале под его испытующим взглядом сразу становится до жути неудобно и хочется спрятаться. Он сразу же жалеет, что вышел из себя, нагрубил, но принципиальность не дает признать вину, не отходя от кассы. Злость и раздражение бродят внутри, выкручивают напряженные мышцы, отзываются тупой ноющей болью в затылке. – Да что с тобой творится такое, бро? – Серёга забирает у него почти дотлевшую до фильтра сигарету, бросает на землю, придавливает окурок тяжелой подошвой армейского ботинка. – С хера ли ты мне хамишь? Я разве что-то плохое сделал? Валя уже чувствует, как краснеет. Сердце прыгает в груди, ладони потеют. Он достает из пачки еще одну сигарету, упрямо пихает её в рот. Если б он только мог объяснить, как ему паршиво, но слова не идут, вот и получается только огрызаться и ждать подвоха отовсюду, даже от лучшего друга. – Я Дане отпишу, что тут всё нормально! – подает голос Славик. – И можем на следующую ехать. – Лады, – машет ему Серега. Славик дефилирует мимо, на ходу подцепив высокий черный стакан. – Эй, принцесса! Это моё! – возмущается Серега. И даже руку вытягивает, чтобы схватить Славика за шкирку, но тот оказывается проворнее, ускользая от хватки и, развернувшись, нагло показывает Сереге язык, а затем и средний палец с облупившимся черным лаком на ногте. – Да не оскудеет рука дающего, Серж! Они наблюдают, как Славик ловко заскакивает в Серегину побитую старую “Хонду” и, отпивая кофе, свободной рукой принимается строчить Дане отчет. – Прости, Серег. Что-то я неважно себя чувствую, – пробует примириться Валя. Смотрит из-под пушистых ресниц, нервно пожевывая нижнюю губу. Знает, что это действует безотказно, и Серега в самом деле тут же смягчается. Он вообще на Валю долго злиться не умеет. – Да ладно, ты тоже прости, что наехал, – мягко отвечает Серый и трет покрасневшие от недосыпа глаза. – Ты иди, куда нужно, мы с принцессой, – он кивает в сторону тачки, где сидит, уткнувшись в смартфон, Славик, – сами справимся. И Дане я позвоню потом. – Только можешь не говорить, что я уходил? – Да, Валь, конечно, не скажу. Вы это… Посрались что ли? Хороший вопрос. Валя и сам об этом думает уже больше недели. Вроде у них не было конфликтов с той самой разборки в клубе, и после нее они с Даней вполне однозначно помирились. Ну, или Вале так казалось. Но после того вечера Даню будто подменили: он все меньше говорил, допоздна засиживался на кухне за ноутбуком, ссылаясь на важные дела, часто выпадал посреди разговора, уносясь куда-то в свои мысли. Валя поначалу старался не обращать внимания, но потом всё это начало удручать. Обида росла и множилась, постепенно отравляя изнутри, запуская в сердце свои ядовитые когти. Хотелось крикнуть ему в лицо, заорать, по столу кулаком ударить… Чтобы перестал морозиться, чтобы просто рассказал, что случилось. Но Валя не решался, молчал, и Даня молчал тоже, всё больше уходя в себя. В постели всё по-прежнему хорошо, даже очень. Вале каждый раз после крышесносного секса, когда они оба с трудом отцепляются друг от друга, тяжело дышат, делят сигарету на двоих, кажется, что Даня потеплеет. Но чуда не случается, Даня просто сваливает в душ, оставляя на валиной щеке смазанный неловкий поцелуй и не говоря ни слова. А Валя потом еще долго лежит, остывая, принципиально не натягивая одеяло, пока не замерзнет. Ждет, что Даня вернется и ляжет рядом, даст себя обнять, приласкать, как это было раньше. Но Даня не возвращается, и минут через пятнадцать Валя слышит бесстрастное: “Валь, тебе бутер сделать?”, доносящееся снизу. Словно не Даня совсем недавно стонал под ним и требовал засадить глубже, и не он царапал Валины плечи, оставляя красные отметины. Но хуже всего было пару дней назад, когда Валя обнял его и потянулся за поцелуем, а Даня только нахмурился и мягко его отстранил, бормоча что-то о простуде и о том, что он заразный. От воспоминания становится неловко и стыдно. Его как в дерьмо макнули. Валя мотает головой, тянет вымученную улыбку. – Нет, не срались. Всё нормально, Серег. Я погнал тогда, да? Если что, на связи. – Давай, бро, на связи. Может, если бы у Вали были настоящие отношения до встречи с Даней, сейчас ему было бы легче понять, что и как нужно делать. Но опыта катастрофически не хватает. А Данино молчание вообще никак не помогает разобраться. Это выматывает, еще и мама названивает каждый день, спрашивая, когда он вернется домой. Вот и сейчас, пока Валя стоит на остановке в ожидании своего автобуса, мобильник в кармане начинает вибрировать. – Да, мам, привет. – Валя! Ну наконец-то ты трубку взял, я ведь переживаю… – Мам, я занят. Ты что хотела? Ветер начинает дуть с Невы, холодный, пронизывающий. Мерзнут руки, а ещё предательски урчит в животе: утренний йогурт давно переварился, и организм требует подпитки. Может, Олег чем накормит. Хотя вряд ли, ведь тётя Надя сто лет, как от него ушла, а сам Олег тот еще гостеприимный хозяин. – Я спросить только, может, домой зайдешь вечером? Посидим, поболтаем. Я котлет твоих любимых нажарила… Сырники сделаю, если хочешь. Болтать ему как раз не очень хочется, но все остальное звучит довольно заманчиво. Он в любом случае не хотел сегодня к Дане и даже записку оставил. Валя вскакивает в автобус, вминаясь в душную толпу, прижимает трубку ближе к уху, прикрывая ладонью, чтобы она лучше слышала. – Да, приду. Я итак собирался. Пока дома поживу. Ему до того надоело чувствовать себя придурком, которого просто используют для секса и засылают по рабочим вопросам, а когда нет настроения - отгоняют, как надоедливую шавку, что он лучше пока просто изолируется. Кто-то толкает его сзади в попытке протиснуться к освободившемуся месту, попадая в потянутое недавно на тренировке плечо. Мыщцы пронзает резкая боль. – Слышь, полегче, – буркает Валя, весь потопленный под грузом своих невеселых мыслей. Но повернувшись, видит испуганную девчонку в большой мохнатой шапке, глаза у нее по пять копеек. – Извините, – мямлит малая. С плеча сползает тяжелый рюкзак, а на куртке красуется значок спортивного комплекса, где столько лет занимался сам Валя. – Я случайно. Что за день сегодня такой, уныло думает Валя. Двигается, пропуская девушку вперед. Когда она проходит мимо, Валя помогает ей, натягивает лямку на худое плечо. Она смотрит на него удивленно и нерешительно улыбается. Холостяцкая заброшенная берлога Олега давно уже ничем не выдает то, что у него когда-то была семья: жена, дети. Валя помнит, что тетя Надя вышла замуж во второй раз и укатила с новым мужем и двумя дочками в Австралию. Он скидывает кроссовки, осматриваясь. В этой квартире он провел ощутимую часть своего детства: приходил в гости, оставался с ночевкой, когда маме нужно было уехать по делам в другой город. – На вот, – Олег двигает вазочку с конфетами и вафлями. – Чай или кофе? – Чай, – кивает Валя, садится, берет конфету, принимаясь шуршать оберткой. – Я кофе не пью. Олег улыбается. – А отец твой любил. Всё, что энергии добавляло: кофе, кола, энергетики. Ел и пил что придется, а выглядел при этом так, что все бабы вокруг на него западали… Я Косте, признаться, немного завидовал. А ты другой совсем, на спорте, да? – Угу, – Валя берет в рот конфету и начинает жевать. Сладкая. Он разглаживает пальцами обертку, читает надпись. “Мишка на севере”. – И осторожный такой вроде, – продолжает вещать Олег. Он ставит перед Валей чашку с плавающим в кипятке пакетиком, садится напротив, складывает большие руки, сцепляя пальцы. – А Костя-то отбитый был. И эта отбитость ему, конечно, помогала, когда нужно было отморозков всяких прищучить, но в жизни вот мешала. Намучился… Никогда не забуду его глаза, когда он мне рассказывал про тебя, про маму твою. Как вам из-за него досталось… Врагу такого не пожелаешь, а тут друг, хороший человек, честный. И столько несправедливости на его голову. Тон у него унылый, и Валя ловит себя на том, что раздражается от этого марафона воспоминаний. Он там Серегу со Славиком оставил, думал, у Олега к нему что-то важное, а тот, оказывается, просто заскучал и решил языком почесать, в ностальгию по былым дням удариться. Да еще и на такую тему, которую Олег сам обычно обходил стороной, даже когда Валя требовал рассказать об отце побольше. – Чего вы хотите от меня? Я на сеанс психотерапии не записывался, – Валя начинает напрягаться. – Хочу, чтобы ты понял, что всё, что случилось… Что пришлось пережить твоим родителям… вся эта хуйня случилась из-за ебаной наркоты! – вдруг повышает голос Олег. – И я знаю, куда ты влез! Был бы отец жив, он бы тебя голыми руками придушил, узнав! Что ты мутишь и, главное, с кем! Какого черта? Валя ошарашенно смотрит на Олега. Внутри всё переворачивается от страха. Как он узнал? Что конкретно ему известно? Он собирается с мыслями, велит себе успокоиться. Что бы там у них с Даней не произошло на личном фронте, сейчас многое зависит от его умения держать лицо. Олег - не какой-то безобидный дядюшка. – Не знаю, о чем вы говорите, Олег… – он пытается дышать ровно и вспомнить, что говорил ему Даня про официальное прикрытие. – У меня вполне легальная работа, я работаю личным фитнес-инструктором у влиятельного человека. Открыл чп, плачу налоги. Имею право, в общем-то. А вот вы меня обвинять во всяком бреде - нет. Всё не то. Зачем он так оправдывается? Только больше выдает себя, дурак. Валя краснеет и прячет непрошенное смущение, отпивая горячий из чашки. Чай настолько горячий, что Валя невольно обжигает себе язык, ойкает, морщится. – И что это за уважаемый хуй с горы, скажешь?! – распаляется Олег всё больше. Он уже не может сидеть на месте, вскакивает и начинает гневно мерить кухню шагами, выплевывая слова. – Не говори, я сам знаю! Татаринцев! Даниил Татаринцев, мать твою, сын Сергея Татаринцева, главы наркомафии! – Сергей Татаринцев давно в могиле, а мой работодатель никак не связан с его темными делами. Семья оставила это в прошлом! У него своя небольшая айти компания, кодят ребята и никаких законов не нарушают… Сами можете пробить по своим канал и убедиться, если до сих пор этого не сделали. – Не связан, как же, – хмыкает Олег, и Валя чувствует, в каком он бешенстве. Кожей ощущает идущую от Олега угрозу, его желание встряхнуть Валю за шкирку, как тупого щенка. – А ты знаешь, Валя, что случилось с Костей? Знаешь, как он умер? – Был застрелен при выполнении оперативного задания, – не моргнув глазом, бесстрастно чеканит Валя. Ему хочется поскорее закончить этот разговор и позвонить Дане, предупредить, что Олег каким-то образом их вычислил, и им нужно затаиться хотя бы на время. А еще хочется наговорить гадостей матери, наверняка из-за её жалоб Олег стал за ними следить. Пусть подавится своими сырниками. Но Олег вдруг говорит то, что повергает Валю в шок, заставляя раскрыть рот от удивления. А еще схватиться руками за столешницу, до побелевших костяшек пальцев и крепко сжать зубы. С каждым новым словом рассказа Олега земля будто всё больше уходит у него из-под ног, в горле першит, глаза щиплет. Он задыхается, но не может сдвинуться с места, только слушает и слушает, а Олег говорит всё громче, почти кричит к концу, размахивая руками и совершенно выходя из себя. – Ты был одной ногой в могиле, когда тебя наконец отправили в Германию на дорогостоящее лечение. Клинику, врачей, пересадку почки, реабилитацию оплатил Сергей Татаринцев. Но не просто так. Взамен он хотел сотрудничества от органов, хотел свою сучку в ФСКН. И этой сучкой он сделал Костю. Но не думай, что отец пошел на это добровольно. Кажется, он готов был дать тебе умереть, только бы не иметь дел с Татаринцевым. Всё, чего он хотел - уничтожить Татаринцева, всю его империю, очистить город от наркотиков. И благодаря своей отбитой честности угодил в ужасную ситуацию... Девушку-журналистку, с которой встречался тогда твой отец, замочили на его глазах, как бешеное животное. Сделали это по указке Татаринцева. А потом вкололи Косте герыч, вложили в его руку ствол и сделали несколько выстрелов в уже бездыханное тело девушки. Велели, как в себя придет, избавиться от трупа и прибежать послушной собачкой за дальнейшими указаниями. Дали понять, что теперь у них на него есть компромат, и если он продолжит копать под Татаринцева или его партнеров, улики всплывут, и отца посадят как убийцу. Вы с матерью тогда уже собирались в клинику. Она ничего не знала, не знала, кто помогает, была уверена, что это грант какой-то, манна небесная. И чтобы окончательно посадить твоего отца на цепь, Татаринцев сказал, что отменит решение и лечить тебя никто не будет, если отец не будет делать, что велено. Конечно, на это отец пойти не мог. Не мог всё испортить, когда у Светы появилась надежда. – Олег переводит дыхание, делает глоток из валиной чашки. Его трясет от эмоций. – Всё услышал? Уж надеюсь, теперь ты понимаешь, с чьим выродком спутался? А умер твой отец не на выполнение оперативного задания. Он просто не хотел быть пешкой в этой игре. И как только ему сообщили, что твоя операция прошла успешно, отец убил Татаринцева-старшего и тут же продырявил себе башку, чтобы никто и никогда не мог через него выйти на тебя и мать. Чтобы вы жили спокойно. А ты, маленький пиздюк, не только умудрился связаться с Татаринцевым-младшим, но и помогаешь ему возродить империю его покойного отца-мудака. Точнее, построить свою - еще хуже, еще смертоноснее! Ты просто срешь с высокой колокольни на все усилия отца оградить вас от этого дерьма! Плюешь на его жертву! По незнанию, да! Но теперь ты знаешь, и если продолжишь - будешь святотатствовать уже осознанно. Валя чувствует себя так, словно по нему каток проехался. В груди стучит больно, не хватает воздуха, щёки залиты горячими слезами, и они всё продолжают скользить без остановки. Валя шмыгает, роняет лицо в ладони. Он душит в себе рвущиеся наружу рыдания, но всё равно плачет как маленький, совершенно забыв, кто он и где находится. Страшные картинки, описанные Олегом, так и стоят перед глазами, и Валя гонит их, гонит прочь, но они только становятся ярче, а все произнесенные слова жгут раскаленным железом, жалят больно, прокручиваясь на подкорке снова и снова. Он был совсем не готов услышать что-то подобное. Все эти годы Валя жил в ладах с официальной версией случившегося, никогда не ставил ее под сомнение и даже не представлял, что пришлось пережить отцу перед смертью. Рассказанное Олегом звучит нереально, по-больному, но Валя не сомневается, что тот говорит правду. Видит по реакции, видит, что Олегу самому плохо от всего происходящего. И всё равно больно так, как еще никогда не было. Больнее, чем когда доктор сказал, что больше нельзя заниматься большим спортом. Кажется, еще немного, и его этой болью задавит. И долбится тоненько, жалит, вкручивается в мозг подозрение: что если Даня всё знал? Знал и не сказал нарочно, да еще и угорал мысленно над тем, кого именно получилось заманить к себе в команду, затащить в постель… Чёрт, да о чем он думает. Нужно собраться, нужно взять в себя руки, прекратить реветь. Он взрослый, он сможет. Сколько раз он это доказывал Дане, обижался шуткам над возрастом, а теперь, получается, всё это правда, и он просто малолетний пиздюк, который посыпался, как только на него немного надавили? – Валя, – Олег садится рядом, кладет руку ему на плечо. Но Валя дергается от него, как от прокаженного. Вскакивает наконец, еле удерживаясь на заплетающихся ногах. Обыскивает карманы судорожно в поисках сигарет, но не находит, и тогда просто рвется к окну, распахивает с силой, позволяет холодному воздуху хлынуть в легкие. Ветер обдувает мокрое лицо, Валя трёт его до красноты, сердито стирая рукавом толстовки слёзы. – Что вам от меня нужно? – спрашивает хрипло, жалко. – Помоги, – без обиняков просит Олег. – Сделай так, чтобы все усилия отца не были напрасными. Сдай Даню и всех его подельников. Мы итак знаем, что это он, но копать придется долго и усиленно, и сколько тупых подростков откинутся от вашей гадости за это время? Вина будет и на тебе в том числе. – Нет. – Мы должны остановить эту заразу как можно скорее. Ты можешь донести как скрытый информатор. Я лично гарантирую тебе неприкосновенность: комар носа не подточит, твое имя будет фигурировать только в засекреченных документах. Даня никогда не узнает, что это был ты, никто не будет тебе угрожать. А если будешь упираться, не послушаешь меня, только себе хуже сделаешь. Неужели на зону хочется ради большой любви? И никто тебя не отмажет, потому что сядете вы все вместе, все до единого, кто замешан в этой хуйне. Вале становится до трясучки мерзко. Он хлопает окном, смотрит на Олега бешено. Уговаривает себя успокоиться, хотя ужасно сильно хочется разбить костяшки об его обрюзгшую физиономию, чтобы не смел говорить такое, не смел пытаться сделать из Вали сраного стукача. Он не стукач. Никогда не был и становиться не планирует. Олег отступает назад на несколько шагов, а Валя снова всхлипывает, размазывая злые горькие слёзы по лицу. – Нет, я этого не сделаю. Я, может быть, запутался, и положение мое совсем незавидное, но я не крыса и не предатель. Расследуйте сами, вяжите, кого хотите. Можете и меня… – И повяжем! – снова взрывается Олег. Он снова оказывается рядом с Валей, дергает его на себя, встряхивает, орёт прямо в лицо, брызжа слюной, как ненормальный. – Сядешь как соучастник, слышишь?! Представь, что с матерью будет… О ней ты подумал, упрямый говнюк? Мужа похоронила уже! Теперь и сына! Единственную надежду и радость, блять! Валя собирает последние жалкие силы, что у него остались, чтобы толкнуть Олега. Тот отшатывается, смотрит зло. – Я не буду, – громко и очень отчетливо говорит Валя. – Делайте, что нужно. А я в этом не участвую. – Даже после того, что я тебе рассказал? Ну ты и тряпка! – выхаркивает Олег. – Терпила! Стыдно, стыдно за тебя перед отцом! Хорошо, что он этого дерьма не видит… Мало того, что сын преступником стал и занимается ровно тем, против чего он боролся, из-за чего жизнью пожертвовал… Так еще и педиком вырос! Кто там кого у вас, а? Татаринцев тебя, как сучку? Или ты его… Ярость красными вспышками топит, заливает всё вокруг. Он больше не видит смысла сдерживаться, бьет Олега по лицу, а потом, воспользовавшись заминкой, вминает кулак в мягкий податливый живот, испытывая от этого чуть ли не экстатическое удовольствие. Олег сгибается пополам, кашляет, ругается и матерится сквозь зубы, хрипя. Изо рта вылетают беспорядочные угрозы: – Сученыш! Я тебя достану, понял? Посажу и тебя, и Даню твоего, блять… Валя хватает в прихожей куртку, наскоро натягивает кроссовки. Он выскакивает за дверь и бежит по лестнице вниз так быстро, что едва не падает, рискуя свернуть шею. Эхо шагов гулко отдается от стен парадной. Валя нащупывает в кармане куртки телефон, который непрерывно вибрирует, разрываясь от входящих вызовов.