Сыны химеры

Катя отрывается от мерцающего монитора ноутбука и сдвигает очки на лоб, когда Олег садится напротив. Для нее просто Олег, а так – полковник Фисенко Олег Михайлович, Главное управление по контролю за оборотом наркотиков по городу Санкт-Петербургу и Ленинградской области. – Мне эспрессо, – бросает хмуро подошедшей с улыбкой официантке. – И воды стакан, не холодной. – А вы чего такой грустный, товарищ полковник? – Катя улыбается, поправляя собранные в хвост волосы, захлопывает крышку ноутбука. – Или умер кто? – Умерли наши планы выпустить твой материал в ближайшее время, Катенька, – отвечает Олег. Его усталое напряженное, слишком серьёзное лицо никак не вяжется с модным кафе, любимым местом Кати, где они встречаются каждую пятницу, чтобы обсудить дела и обменяться информацией. – Потому что мой информатор темнит, сведения стал поставлять какие-то куцые, не подробные и часть их, откровенно говоря, попахивает беллетристикой. – Слова-то какие умные, товарищ полковник. Катя смеется, быстро просматривая сообщения от Арины, та просит купить домой миндального молока и спрашивает, скоро ли она освободится. Следом шлёт фото себя в полный рост в зеркале, возмутительным образом не одетую. Катя краснеет, поскорее блокируя экран и отчаянно надеясь, что Олег ничего не заметил. Но тот настолько озабочен ситуацией с информатором, что опрокидывает свой кофе в один залп, как водку, морщится. – Я думаю, ему перекрыли доступ к лаборатории. Может, он слишком навязывался, может, где-то спалился. – Но вы же говорили, что он назвал имя главного. Что мешает теперь установить за ним слежку? – Катя, я не частный детектив, я без бумажки нужной и шагу не могу ступить, понимаешь? Поэтому ты мне нужна. Информатор сливает за главаря некоего Николая Михайлова, и я о нем немного наслышан, сын покойного генерала Михайлова, из Москвы, тот недавно совсем от сердечного приступа скончался. Ну а мне кажется, что это дерьмо собачье, и Николай вообще не тот, кто нам нужен. А репутация у Коли безупречная, там комар носа не подточит, так что брать на мушку мне его официально не за что. Ну а ты женщина видная, приятная, – тут Катя фыркает и закатывает глаза, – подлезешь к нему, поближе подберешься… – А сколько лет этому сыну генеральскому? Он мне, небось, самой в сыновья годится. – Катюш, да ты на все восемнадцать выглядишь. – Льстец вы, конечно, первоклассный, – Катя гладит тонкими пальцами крышку ноутбука, задумчиво глядя на оживленную вечернюю улицу за окнами кафе. – Ладно уж, уговорили. Сначала с вас все официальные данные, какие есть, а после с меня – неофициальные. Вы только не затягивайте, пока будем думать и размышлять, эта пакость синтетическая по всему городу распространится. Олег хмурится, трёт большой ладонью коротко бритый затылок с залысинами. За окном кафе сигналят машины, кто-то громко и смачно выругивается. – Она итак уже повсюду, Катюш, и с каждой минутой растет, как раковая опухоль. На связи. Он оставляет на столе несколько купюр и, накинув куртку, торопливо выходит, настороженно оглядываясь по сторонам. Катя допивает свой лимонад, заталкивает ноутбук в рюкзак, набирает Арине сообщение, теперь уже в открытую рассматривает фотографию и улыбается. По пути она останавливается, чтобы купить молока, того самого, без которого Арина жить не может. Подумав, докидывает в корзину её любимых красных яблок и бутылку пены для ванны. Их дом в окружении леса темный, будто мертвый, но на первом этаже, на кухне, теплится медовый желтый свет. Катя скидывает ботинки в прихожей, вешает мягкое кашемировое пальто, идёт, осторожно ступая по теплому полу. Арина сидит за стойкой, перед ней пузатый прозрачный чайник и дымящаяся кружка, в руках телефон. – Ну здравствуй, красавица, – Катя обнимает со спины, прижимается губами к торчащим на затылке темным волосам, которые пахнут сигаретным дымом и травяным шампунем; кладет подбородок на плечо. – Соскучилась? Арина тут же блокирует экран телефона, подается назад, плавясь в объятьях, улыбается. Катя целует ее в шрам на скуле по привычке. – Соскучилась, – отвечает Арина, поднимаясь со стула и забирая у Кати из рук пакет с покупками. На мгновение льнет к ней, прижимаясь губами к уголку губ. – Чай будешь? Катя кивает, устраиваясь за стойкой. Арина ставит перед ней чашку, наливает ароматного чая, отставляет пакет в сторону и садится напротив. – Как встреча прошла? Как там майор лысая башка поживает? – Полковник, – на автомате поправляет Катя, отпивая из чашки, немного обжигаясь. – Полковник лысая башка уже не так звучит, согласись? – мягко смеется Арина. – Так что он там? Когда будут брать лабораторию? – Не могут. Информатор сдает не того, так Олег считает. Пытается подставить Николая Михайлова, сына генерала московского. Вроде ты говорила, что отец твой близко с ним общался, помнишь? Арина чуть меняется в лице, застывает, нахмурившись. Подпирает подбородок рукой, трогает чашку пальцами. – Колясик – главарь лаборатории, которая варит Синюю Звезду? Серьёзно? – она вдруг фыркает, а потом, не удержавшись, начинает звонко смеяться. – Колясик? – спрашивает Катя, тоже улыбаясь. – Ты его знаешь, да? – Знаю, – еле успокоившись, кивает Арина. – И на злого гения он точно не тянет. Когда его папаша-генерал к нам заезжал, иногда и Колясика с собой привозил, тот ещё правда маленький был, от второго брака у козла этого, от молоденькой девочки, чуть старше меня, она была из Питера, типа вторая жена, знаешь, неофициальная, но потом вроде стала законной, когда предыдущая скончалась. Хотя в Москву их так и не забрали, они так и жили здесь, генерал приезжал навещать. Но позже мы с Колясиком несколько раз пересекались, когда он уже взрослым стал, и мало что изменилось - такой же избалованный, мнительный и трусливый крысеныш. Так что прав твой Олег, врёт его информатор. Врёт и выгораживает рыбу покрупнее, делая Колясика крайним. – Значит, нужно подобраться к Колясику этому, чтобы выяснить, с кем он связался. Олег обещал дать всю доступную информацию по нему, а мне нужно будет с ним пообщаться в неформальной обстановке. – Вот ещё, зачем тебе? – удивляется Арина и тут же предлагает, – Давай лучше я. У меня и повод будет с ним заговорить, всё-таки мы уже знакомы, и легче в доверие втереться. Уверена и без досье от Олега, что Колясик у нас тот ещё публичный светский тусовщик, так что подкатить к нему труда не составит. Катя сомневается, разглядывая внезапно оживившуюся Арину. Помнит ещё, хоть и прошло много лет, как встретила её в одном из клубов: рыдающую, в порванном платье и с потекшей тушью под глазами, вмазанную, трясущуюся. Как успокаивала и отпаивала водой, а потом терпеливо гладила по спине, пока Арину выворачивало в туалете. И несколько месяцев ада помнит тоже: истерики, запрятанные кругом зиплоки, которые Катя не уставала потрошить, чтобы смыть содержимое в унитаз под проклятья и ругательства Арины. Они многое прошли вместе, чтобы оказаться сейчас в этой точке относительного покоя. И с тех пор Арина тусовок избегала, как огня. Ходила иногда, исключительно с Катей вместе, и быстро уставала от громкой музыки, шума, людей, предпочитая уйти как можно скорее, чтобы уединиться дома, среди тишины леса, “заколдованного”, как называла его Катя в шутку. – Ты уверена? – спрашивает осторожно, положив руку поверх руки, чуть сжав. Арина улыбается расслабленно. – Конечно. Всё будет хорошо, вот увидишь. Хочу, помочь, и чтобы ты скорее закончила с этим материалом, он из тебя уже итак всю душу вытряс. Засыпая рядом с Катей, глядя сонно в полумрак и раскачивающиеся под порывами налетающего ветра, царапающие окна голые ветви деревьев, Арина не может не думать о том, что вместо Олега сейчас сотрудничать с Катей мог бы Костя Коньков, если бы остался жив. Она вспоминает его мягкий вкрадчивый голос и теплые ладони, куцую улыбку и уверенность, с которой Костя всегда говорил ей что-то. Глаза и улыбка - точно такие же теперь у его сына Вали. Маленький гаденыш и его друг Татаринцев. Она опять злится, ворочаясь, задевая Катю, и та ворчит во сне, чтобы Арина прекратила. Арина замирает, ждет, пока у Кати снова выровняется дыхание, и она уснет крепче. Ветки тревожно скребутся по стеклам, как огромные костлявые лапы ночных чудовищ. Ей так хотелось сделать хоть что-то, как-то повлиять на ситуацию. Казалось, если она напакостит сыну Кости, ее попустит наконец-то, и она перестанет вспоминать о Конькове каждый день, злиться на мертвеца, не в силах отпустить. Но человек, которому Арина заплатила за двойное убийство в шале, построенному по ее проекту, просто сгинул, новостей от него не было уже несколько недель, а сообщений ему отправлять Арина не решалась - можно было нарваться и вызвать лишний интерес. Арина ворочается еще немного, раздумывая, прокручивая в голове новую неожиданную информацию о Коле. Она помнит, как встретила его совсем недавно, несколько месяцев назад, тот шел по набережной, обнимая за шею парня примерно своего возраста, в черном коротком пальто и небрежно повязанном шарфе, с растрепанными темными волосами и пронзительным взглядом серых глаз, что-то душевно затирая ему в самое ухо. Парень кивал, слушал и улыбался, а когда они поравнялись с Ариной, остановился, добродушно наблюдая, как Колясик рассыпается в комплиментах и зовёт в гости. Друга представил мельком, махнув в его сторону: – Это Даня, мой бро. Даня улыбнулся и пожал ей руку. Тогда она его еще не знала, но знает теперь благодаря слежке за Валей - тем парнем был Даня Татаринцев. И сейчас с материалом Кати возможность подступиться к сыну Кости с другой стороны сама приплыла ей буквально в руки, грех не воспользоваться. Сон затягивает её в себя мучительно медленно, как в топь, и когда вязкий кошмар смыкается над её головой, Арина видит кровь на снегу, устремленный в небо пустой взгляд мертвого отца, его лицо постепенно меняется, становясь Костей, чей труп улыбается ей с земли и выдавливает хрипло, с трудом шевеля окровавленными губами: “Ты не одна”. *** Музыка гремит, и танцпол дрожит под десятками пар ног. Валя прикладывается к бокалу с каким-то слабоалкогольным коктейлем, он даже не услышал толком названия, которое проорал ему в ухо Славик. Но коктейль вкусный, чуть кислит и мягко бьет по вискам, делая голову легкой, а колени такими, будто в них пружины вставили. Валя находит взглядом в толпе Даню: тот уже прилично набрался, рубашка выправилась из брюк, рукава закатаны, пуговицы расстегнуты, так что можно разглядеть тонкую блестящую цепочку, липнущую к покрытой испариной коже. Рядом с ним Колясик - задорно смеется, легко откидывая голову назад, хватает Даню за плечо. У самого Колясика на руке виснет красивая девчонка: убийственно тонкие шпильки, которыми, наверное, и убить можно при желании; короткое черное платье, худые точеные плечи, блестящий, красиво переливающийся ошейник, взлохмаченные короткие волосы, красные губы. Валя вглядывается, пытаясь понять, сколько ей лет, но в клубном полумраке и разноцветных отсветах не разобрать. Он ее не знает, не видел раньше точно. От алкоголя горят щеки, поэтому Валя отставляет бокал на стойку. Достаточно. Ему нужно держать себя в руках, потому что, в отличие от остальных, он сюда совсем не отвисать пришел. Портупея под олимпийкой мягко обнимает за плечи, пистолет напоминает о себе теплом и весом. Вот Серега расслабился по полной: опрокидывает в себя очередную стопку текилы, пихает в рот дольку лайма, пока Слава кривляется возле него, тянет за рукав кофты на танцпол. Серега мотает головой, улыбается, Валя не слышит за грохотом музыки, но считывает по губам: “Не умею”. Славику, конечно, всё равно, он продолжает тянуть, всё настойчивее, и Серега, смущенно улыбаясь, сдается: даёт вести себя в дергающуюся толпу. Славик сияет, словно медный таз, обдолбанный и веселый, в легкой сетчатой майке на голое тело и фиолетовых трениках, кислотно-желтые грязные шнурки кед волочатся за ним по полу, словно змеи. Он пританцовывает на ходу, все оборачивается к Сереге, улыбается, кричит что-то. Серега только кивает, Валя видит его неловкую ответную улыбку прежде, чем вокруг них смыкается толпа танцующих. Валя так увлекается наблюдением за Славиком и Серегой, что пропускает момент, когда к нему подходит, покачиваясь, Даня. – Скучаешь? – он облизывает губы и смотрит мягко. Вале тут же хочется прижать его к себе, но он не решается, слишком много людей вокруг. – Расслабься, всё нормально, тут же свои все. Горячие пальцы скользят по тыльной стороне его ладони, прикосновение обжигает. Валя вскидывает на Даню взгляд светлых глаз, ловит в ответном взгляде пьяные смешинки. – Я вообще такие места не очень люблю. – Ладно, скоро домой поедем, обещаю, – Даня легко сжимает его пальцы примирительно. – Колясик меня заговорил. Он свою новую девушку привел. Ну как, девушку… Я так понял, она старше намного. – С каких пор тебя разница в возрасте напрягает? – улыбается Валя, подмигивает. Даня смеется, приглаживая растрепанные волосы пятерней, снова облизывается. – Меня вообще ничего не напрягает. Кроме того, что тебе тут скучно. Давай я сейчас в туалет отойду, а потом ко мне поедем, тут и без нас дела неплохо продвигаются. По сплочению коллектива. Славик и Серега вон как сплотились, не оттащишь друг от друга. Валя фыркает, не сдержавшись, кивает. Пока он ждёт Даню, бездумно разглядывая людей в клубе и попутно выискивая Серегу, чтобы предупредить, что они уходят, подваливает Колясик, ведет свою девушку под ручку, заплетаясь ногами. Она улыбается, глядя на него сверху вниз, с высоты своих шпилек. – Валек, знакомься, вот она, красавица Аришка, – Колясик чуть пихает Арину вперед, как на выставке, так что Вале становится неудобно. Еще неудобнее, когда она смотрит на него своими огромными карими глазами. Он предсказуемо теряется, тянет ей подрагивающую руку. – Валя. Она пожимает его пальцы, тепло и приветливо, улыбается, от чего выглядит совсем не такой мегерой, какой кажется поначалу. Внимательно его разглядывает, изучает будто, как любопытный ученый новую неведомую букашку под микроскопом. – Красивые глаза, Валя. – Спасибо, – он смущается, отводит взгляд. Чтобы занять чем-то руки, хватается за свой забытый на стойке бокал, делает маленький глоток. – У тебя тоже. Колясик свистит, играя бровями. Собственнически закидывает руку Арине на плечи, притягивает к себе. – Вот так птенчик, даму у меня решил отбить? Классный олимпос, кстати, на Андреевском купил? Краска поднимается к щекам, когда Валя понимает, на что намекает Колясик. Он делает еще глоток, большой и торопливый, осушая бокал полностью, с силой ставит его обратно на стойку, проводит ладонью по коротко стриженной макушке. – На Сенном, – отвечает тихо, цедя из себя улыбку. Только бы Даню дождаться и свалить отсюда скорее, не заехав по самодовольной роже Колясика. – Номер магазина подсказать? Может тоже приоденешься. – Я туда под страхом смерти не сунусь, – тянет Колясик. Арина змеей выскальзывает из его хватки, что-то шепнув на ухо и уходит, мерно покачивая бедрами. Он провожает ее ленивым взглядом и снова поворачивается к Вале. – Не понимаю, за что тебя Даня возле себя держит. – А я не собака, чтобы меня “держать”, мы с ним встречаемся вообще-то, – сердце ухает куда-то в живот, ладони потеют, но Валя всё равно не может сдержаться, торопливо тараторя слова. Произнесенные вслух, они кажутся неловкими и глупыми, намного хуже, чем звучали у него в голове до того, как он их сказал. Колясик смеется громко и заливисто, так что несколько стоящих рядом парней и девушек обращают на них внимание, оглядываются. – Чего? – Колясик едва не задыхается со смеху, так что Вале становится противно просто находиться рядом. – Ой, не могу… Птенчик, ты обкурился что ли? Как же хочется ему врезать. Кулаки сжимаются сами собой, и от рывка его удерживает только подошедший вдруг Даня. – Так, чего шумим? – спрашивает мягко, становясь рядом с Валей, смотрит озабоченно. Он застегнулся и пригладил волосы, улыбается непонимающе, глядя то на одного, то на другого. – Птенчик мне задвигает, что вы встречаетесь. Правда что ли? – не унимается Колясик. Из противоположного угла танцпола к ним начинает пробиваться Серега, его тянет назад потный тяжело дышащий Славик, но Серега прёт напролом, расталкивая танцующих. В итоге Славик плюет на всё и просто идёт следом, попутно извиняясь перед теми, кого Серега не очень вежливо подвинул. Музыка множится, ритм нарастает, свет мигает, как в кошмаре эпилептика. Валя поворачивается к Дане, ожидая ответа вместе с Колясиком, который оскалился в издевательской ухмылке. Сердце пропускает удар, земля уходит из-под ног. Даня ничего не отвечает, молчит предательски, непозволительно долго, уперевшись взглядом в заплеванный пол клуба. Звуковые волны омывают тело герцами, ярость зацветает где-то в солнечном сплетении и поднимается к горлу горячим пенящимся приливом. – Всё понятно, – ликует Колясик, но Валя уже не слушает: срывается с места и ныряет в толпу, толкнув плечом только выбравшегося из этой самой толпы Серегу. – Валь! Подожди! – летит серегино запоздалое в спину, но Валя не останавливается, продолжая протискиваться к выходу с такой скоростью, словно от этого зависит его жизнь. Дурацкий комок в горле разрастается, норовит перекрыть ему кислород, но Валя дышит упрямо: вдох через нос, выдох через рот, как тренер учил. Он минует одного, второго, третьего, десятого, потом сбивается со счету, просто молотя локтями во все стороны, беспорядочно, и дыхание сбивается тоже. Кто-то толкает в спину, кто-то возмущенно орёт рядом, матерясь. – Нахуй иди, – коротко бросает Валя, продолжая двигаться. Ему кажется, что если он остановится, то просто задохнется к чертям. У самого выхода он цепляет краем глаза знакомую темную макушку и маленькое черное платье, оборачивается: какой-то бугай прижимает Арину к стене, а она пытается оттолкнуть, но он не слушает, продолжает пытаться прижать к себе, поцеловать. Валя встречается с ней взглядами на мгновение, не больше, но и секунды хватает, чтобы он понял и затормозил. Дальше всё как во сне, и тело действует будто на автомате, совершенно отделившись от мозга. Он хватает бугая с силой, оттягивая на себя, тут же приседает, и огромный кулак пролетает мимо скулы. Валя выставляет колено вперед, попадает прямиком в живот, от чего бугай хрипит и сгибается пополам, а Валя уже наносит следующий удар, и ещё один. Его несёт, все лезет наружу с новыми ударами: невысказанное смущение, обида на Даню, злость, сомнения последних дней… Он уже не может остановиться, пока Арина кричит за его спиной, а чьи-то большие горячие ладони хватают его уверенно и тащат назад. – Пусти! Пусти меня! – Валя вертит головой, пытаясь заехать непрошенному миротворцу по челюсти, но натыкается на испуганное перекошенное лицо Сереги, у которого за плечом маячит не менее испуганный Слава, и от неожиданности опускает кулаки, хотя злость продолжает закипать внутри, требуя выхода. – Валь, всё, всё. Достаточно, – шепчет Серега на ухо, прижимая друга к себе и удерживая у груди, как упрямого разбушевавшегося ребенка, решившего устроить истерику из-за сломанной игрушки. – Валь, хватит! Всё! Валя спиной чувствует, как колотится у Сереги сердце, смаргивает пелену, вставшую перед глазами, утирает со лба пот. Бугай лежит на полу, хрипло стонет от боли, прикрывая голову, орёт что-то. Вокруг них собрались люди, переговариваются тревожно, гомонят, кто-то просит позвать охрану. – Надо его вытащить, пока охрана не набежала, а то проблемы будут, – говорит Славик, настойчиво пихая замершего Серегу. – Быстрее, Серж! – Он прав, Валёк, идём скорее… – Да отпусти ты! – Валя вырывается, и Серега медленно ослабляет хватку, давая ему пространство. – Не надо, Серый, я сам. Отдыхайте. Я домой, всё нормально. – Точно, Валь? – Точно, точно, не ссы. – Валь, не дури. Давай я с тобой. – Отвали, Серега, пожалуйста. На улице, дрожа от злости, он понимает вдруг, что оставил внутри всё: и куртку с шапкой, и сигареты с зажигалкой, и деньги, но возвращаться в душное пульсирующее нутро клуба не тянет, лучше уж замерзнуть к чертям и дойти до дома пешком. Запоздало в голове мелькает, как искра в спутанных контактах, мысль, горькая и внезапная: Даня за ним не пошел. Остался там с Колясиком и, наверное, сейчас смеется с ним за компанию над тем, какой Валя тупой. Отношения себе придумал какие-то, когда на самом деле Дане просто потрахаться с ним приспичило, а потом, когда понял, что его пользовать можно и по теме безопасности, на работу позвал. И теперь, когда Валя человека убил, пусть и самого Даню спасая, тот его еще больше застыдился. Холодные сумерки липнут к щекам, со стен смотрят веселые цветные муралы; он выскакивает из освещенного гирляндами лампочек полумрака двора на пульсирующий движением проспект и чувствует себя таким пьяным идиотом, что хочется заорать от отчаяния. Он ступает на дорожку перехода, не глядя на огни светофора, когда его хватают и дергают назад, резко и сильно. Тело реагирует быстро, Валя оборачивается, махнув рукой. – Ай, сука! – орёт Славик, прижимая обе ладони к стремительно краснеющей скуле, морщится. – Спокойно, Халк, хватит крушить, это всего лишь я. – Прости, – Валя шмыгает, смотрит во все глаза. Славик успел набросить поверх майки-сетки что-то вроде шубы, а Вальку протягивает его собственную куртку. – Прости, я думал, может это мужик тот… Славик фыркает, отдавая куртку, ждет, пока Валя оденется. Они курят у маленького кафе с мерцающей розовым неоном вывеской, глядя на проносящиеся мимо по проспекту машины, которые окатывают их мокрой холодной взвесью. Дым успокаивает понемногу, тепло куртки согревает, но Валю все равно потряхивает на эмоциях, и он надеется заглушить очередную новой затяжкой. Слава разглядывает его, прищурившись. – Мужик тот, если тебе интересно, очухался и свалил, лишнего шума поднимать не стал. Арина эта всё тебя искала, хотела поблагодарить… Она пересрала знатно, и ты очень вовремя подвалил. Валя кивает, глядя мимо, через плечо Славы, туда, где из-за угла появляются машины и люди, вливаясь в общий неторопливый поток. Ему, честно говоря, абсолютно насрать, что с мужиком, и насколько благодарна ему девушка Колясика, потому что в драку Валя полез точно не из благородства, а потому что очень хотелось разбить кулак о чью-то морду. – А Даня… – но он обрывает сам себя резко, не заканчивает, потому что стыдно спрашивать, пошел ли тот следом, искал ли его. Какая теперь уже к черту разница. – Да, ладно, ничего. Я пойду, Слав, мне домой надо. Спасибо за праздник, классно было. Слава кивает, потом открывает рот, но тут же закрывает, словно хотел что-то сказать и вдруг передумал. Протягивает руку: узкую, бледную, с длинными пальцами. Валя смотрит на него еще с пару секунд, немного растерянно моргает, а потом наконец жмёт эти пальцы, давя из себя кривую улыбку. Славик смотрит на него как-то грустно, и от этого вдвойне сильнее хочется испариться с глаз долой. Что за зверь этот Славик? Валя честно пытается понять, но не преуспевает. Вроде и нравится он ему, и Серега с ним сдружился, а всё равно мутный какой-то, и что там внутри, за всеми слоями цветастых шмоток, непонятно. – Ну всё, ушел. Сереге привет, я ему потом наберу. Шаг, шаг, еще и еще, скорее вперед, тупо переставлять ноги и стараться не думать ни о чем больше. Он идёт, глубоко запихав руки в карманы куртки и глядя себе под ноги. Его пару раз едва не окатывают водой из лужи несущиеся мимо машины, но Валя вовремя успевает отпрыгнуть в сторону. Телефон вжикает в кармане куртки, щеки горят от непрошенного стыда, он шмыгает носом, втягивая уличный холод. Несколько сообщений от Сереги, но отвечать не хочется, не сейчас. Гомонящая словно улей душная толпа смыкается вокруг Вали в метро, он спускается по длинному эскалатору, притираясь плечом к девчонке в круглых очках и с книгой в руках, уши заткнуты наушниками. Станции мелькают одна за другой, Валя тупо вслушивается, надеясь не пропустить свою, но все равно почти проезжает ее, успевая опомниться и выскочить в последний момент. Пока идёт до дома, петляя по узким улочкам и еле освещенным дворам, успевает подумать, как хорошо, что матери дома нет. Она бы сразу поняла, что что-то случилось, начала расспрашивать, а ему сейчас только сдохнуть хочется. Глупый он, глупый ужасно, повёлся же, поверил. Что мать Данина, что Колясик этот, все они на него как на грязь смотрят, ну и пусть катятся. И Даня… Даня вместе с ними. *** Даня сидит на ступеньках парадной, залипая в экран телефона, прямо перед валиной дверью. Щеки красные, волосы снова растрепались, под глазом наливается огромный фиолетовый синяк, полы пальто раскинуты в стороны. Он слышит осторожные тихие шаги и вскидывает взгляд, смотрит с надеждой. Видно, давно сидит и уже не раз и не два кто-то проходил вот так же мимо: с пакетом, с собакой, с подружкой в обнимку. И каждый раз не Валя. А теперь он, но Даня с места не двигается, замирает, моргает растерянно. Это всё алкоголь, Валя помнит, Даня всегда от выпивки таким становится: заторможенным, медленным. – Ты что тут делаешь? – спрашивает грубо, трёт рукавом куртки под носом. Ему так хочется к Дане неприязнь испытать, двинуть ему физиономии, но не выходит ни черта, топит каким-то идиотским волнением, сердце в груди чаще заходится, стоит только на него посмотреть. Влюбленный жалкий дурак, тряпка, сам на себя злится, последними словами ругает мысленно. – Валь, прости меня. Я такой урод. Хриплое эхо отскакивает от светлых стен парадной, стекает теплом вдоль позвоночника, продирает насквозь. Валя ёжится, шмыгая носом, в горле щиплет как-то, простыл, наверное. – Всё сказал? – Валь… – Я спрашиваю, всё сказал? – Валя сжимает кулаки. Горечь лезет к нутру, к горящему сердцу, и он ей разрешает всё вокруг затопить, чтобы попустило хоть немного от чувства этого непрошенного, больного, изнутри пожирающего. Нужно просто разозлиться. Вот бы ещё на деле это было так просто, как на словах. – Не надо тут жопу морозить, понял? Не в кино. Дай пройти и съебись туда, откуда пришел. И в покое меня оставь вместе со своими приключениями, лабораториями и прочей херней. Я всё, выхожу, не хочу больше ничего общего с вами иметь. Сам же говорил, что в любой момент можно. Ну вот, я решил. Он шагает вперед, пытаясь проскочить мимо, но Даня подскакивает, хватает за плечо, тянет на себя. Валя толкает его, смаргивая горячие слёзы, звенит ключами, отпирая дверь. Она поддается с трудом, скрипит от старости. Хлопок, с которым Валя её закрывает, в ночной тишине парадной оглушительный, как выстрел. Прихожая темная, на зеркале записка от мамы.Где-то в глубине зала громко тревожно тикают часы. Валя вздыхает, отлепляя стикер от гладкой поверхности, но слов не разобрать, нужно включить свет. Наверное, опять инструкции, напоминания. Привычка её старая, всё продолжает ему, уезжая на несколько дней, оставлять наставления, как маленькому. Маленький мальчик, который убил человека. Маленький мальчик, который вляпался в большое дерьмо. И чего ради? Он не зажигает свет, так и стоит во мраке, потерянный и заторможенный. А вот Даня не уймется никак. Стучит и стучит, зовёт его по имени сначала мягко, тихо, а потом всё громче. Ещё немного, и точно соседи сбегутся. Потом матери всё в подробностях донесут, а где-то и приукрасят для большего эффекта. Блядство, какое же блядство. – Валь, ну пусти, ну давай поговорим. Валя тяжело вздыхает, жмурится, делая шаг вперед, нащупывая цепочку непослушными пальцами. Замок щелкает, кряхтит, как туберкулезная старуха, дверь. Даня даже не сразу понимает, что ему наконец открыли. Стоит, смотрит, улыбается даже. Нашел время. – Заходи, блин. – Да, да. Спасибо. Заваливается. Его ещё шатает, действительно перебрал в клубе этом. И всё равно додумался, первым пригнал, а Валя думал, что он там останется, с Колясиком, Ариной и остальными. Но Даня на пороге, опускается на кремовый пуфик, стягивает промокшие ботинки, запускает нервные пальцы во встрепанные волосы, ерошит их ещё больше. Валя так и не решается свет включить, переминается с ноги на ногу, а потом тоже ботинки стаскивает и идёт на кухню. За вытяжкой нычка с сигаретами, в кухне светло от фонаря, который во дворе горит, и свет его в окна бьет, сквозь легкие цветастые занавески. Валя включает вытяжку, подпаляет сигарету, затягивается судорожно. Даня следом заходит, озирается в полумраке, тоже закуривает. Подойти не решается, стоит чуть поодаль, тянет едкий дым, моргает. Со временем лицо его становится всё четче, и Валя хочет отвернуться, но всё равно разглядывает: скулы и глаза, упавшую на лоб челку, красивую шею и поблескивающую на фоне бледной кожи цепочку. – Мне страшно, Валь, очень страшно. Я знаю, я в последние дни много лажал, это даже не обсуждается. За это прошу прощения. И себя ни в коем случае не оправдываю. Просто… Со мной в первый раз такое, понимаешь? Я не встречался ни с кем раньше даже. Ни с мужиками, ни с девушками. Ну… Вот так вышло. Я всё детство по кабинетам именитых специалистов провел, с Лизкой вот вместе. Но она как-то лучше их слушала, понимала, советам следовала. А я не мог, и это печальное занудное клеймо, “проблемы с доверием”, намертво прицепилось. Вокруг меня всегда было много людей, но тех, кому можно довериться - единицы. Вот Лизка, мама… Колясик, потому что с детства его знаю, как ты своего Серегу. И всё на этом. Были какие-то знакомые здесь, и в Штатах, пока учился. Но я никого слишком близко к себе не подпускал. Никого не любил… Он запинается. Валя вздрагивает, когда понимает, что заслушался, а сигарета уже дотлела до фильтра и жжёт ему пальцы. Матерится вполголоса, вертит кран кухонной раковины, холодная вода лижет кончики пальцев, тушит окурок. Сердце бьется так сильно, что в груди больно становится. Он поджимает губы, так что они становятся тонкой белой полоской. – То, что ты для меня сделал там, в шале… Я это очень ценю. Я бы тоже так поступил, правда. Ни секунды бы не думал, Валь. Простишь меня? Ещё шанс, обещаю, что не подведу больше, ну правда. – И ты меня не стыдишься? Даня подходит, гасит свой бычок в импровизированной пепельнице. Тепло от него идёт волнами, и Валя впитывает жадно, понимая, как сильно соскучился, хотя они не виделись всего несколько часов. А кажется, будто целую вечность. – Нет, конечно нет. Я понимаю, почему ты мог так подумать, события последних дней, мягко говоря, располагали… Но это не так. Не бросай меня. Сказать это - как в обрыв со скалы прыгнуть, не зная, что ждет внизу. Валя упирается лбом ему в плечо, и Даня тут же приобнимает, тянет к себе, заглядывая в глаза. – Да? – Да. – Спасибо. Руки скользят по плечам, и Даня выдыхает с облегчением. Валя не так хорош на словах, поэтому трогает и ласкает, жмется и целует. Потому что не может уже по-другому, не может не попытаться, иначе сердце на части разорвется, а это больно, очень больно, он чувствует. Пуговицы от даниной рубашки скачут по полу со звонким стуком, закатываются под кухонную мебель, под холодильник, чтобы навечно остаться там напоминанием об этом моменте. Свет фонаря ликующе пробивается сквозь тюль, Валя целует точеные голые плечи, проходится языком по ключицам, нетерпеливо лезет ладонью под резинку собственных штанов. Когда он успел так завестись? Когда глухая обида сменилась желанием, нуждой до трясучки? – Валь… – Рот закрой. Даню наскозь прошивает от контраста нежных касаний и грубых слов. Жаром топит низ живота, плавит позвоночник, ломает коленные чашечки, так что хочется упасть. Голова кружится, Даня хватается за Валю, обнимает, стонет коротко под его пальцами. И ни секунды не раздумывает, когда горячие ладони давят на плечи, с готовностью оседая перед ним на колени. Валя смотрит сверху вниз, стягивает с себя олимпийку, роняя на пол. Белая футболка липнет к телу, на её фоне ремешки портупеи, обнимающие плечи и спину, выделяются темным. Где-то в подсознании мелькает что-то: такие же ремешки на похожих плечах, льдистые глаза в обрамлении пушистых ресниц, тихий голос, липкий страх отца, заражающий, утягивающий за собой. Но Дане некогда думать, он летит в пропасть, ко всем радостно скачущим там чертям, когда Валя толкается влажным от смазки пульсирующим членом ему в рот. Давится, помогая себе рукой, а свободной хватается за бедро, чтобы не упасть. Валя запускает пальцы ему в волосы, массирует череп с легким нажимом, неторопливо, и также неторопливо двигается, мягкими толчками, вперед. Ещё несколько минут, и движения становятся более резкими, беспорядочными, теплое течет по подбородку, пока Даня кашляет. Простыни на кровати в комнате Вали темные, влажные под их резонирующими телами. Скатываются вокруг лодыжек, оборачиваются вокруг талии, застревают, стекают вниз под сбивчивое дыхание и горячечный шепот. По стенам пляшут огоньки от мерцающего всеми цветами радуги ночника в форме шара, выхватывая фрагменты развешенных повсюду постеров и картинок. Быстро и торопливо, только руками и ртами, языками по разгоряченной коже, жадно хватая воздух, вминая кончики пальцев до красных отметин. Даня чувствует под поясницей перекрученную простынь, ездя по ней взмыленной спиной, когда Валя хватает его за подбородок, заставляя смотреть на себя. Разрядкой накрывает так, что всё тело словно током пронизывает. После, измотанный, Даня мягко спускает босые ступни на покрытый цветастым ковром пол. Валя спит, отвернувшись к стенке, поджимает колени, едва накрытый покрывалом. Уснул почти сразу, хотя поначалу пытался отвечать на какие-то вопросы, но вскоре замолк, тихо засопев. Даня замирает, невольно любуется красивой сильной спиной, не сдержавшись, ведет по ней рукой. Вылезать из постели катастрофически не хочется. Он уже довольно хорошо ориентируется в этой квартире, был здесь много раз, поэтому безошибочно находит туалет. Стоит с минуту, таращась на тусклую лампочку и читая инструкцию с освежителя. Буря, бушевавшая внутри, улеглась, и теперь там тихо, мирно. Эйфория от того, что он не испугался, не промолчал, смог донести то, что хотел, кроет его похлеще, чем трава Славика. Коридор и распахнутая дверь. Наверное, спальня Светы. Какой-то черт толкает Даню в спину, когда он замечает в топящем комнату свете коридора мелькнувшую на прикроватной тумбочке золотом рамку. Ноги сами несут туда, природная воспитанность где-то дает сбой. Он щелкает выключателем от светильника, и комнату заливает уютным медовым светом. Рамка, обрамляющая фотографию, золоченая, тонкая. На фотографии Света молодая, намного моложе, чем сейчас. Красивая очень, улыбается широко и беззаботно. На ней легкое ситцевое платье, обтягивающее округлившийся животик. Рядом стоит мужчина, чуть выше нее, коротко стриженный. Улыбается сдержанно, приобнимая её за плечи. Даня всматривается, не веря своим глазам. Льдистый взгляд и пушистые ресницы. Коротко стриженная макушка, сломанный нос, легкая щетина. Здесь он чуть моложе, чуть жизнерадостнее, чем в кошмарах, которые мучают Даню до сих пор. Здесь он очень напоминает Валю и наконец становится понятно: тот внешностью пошел отца, если не сказать, что вышел почти точной его копией. Человек на фото – тот самый, что вломился на конюшню и убил людей отца. Тот самый, что убил любимую лошадь Дани и целился в него и Лизу. Тот самый, перед которым отец встал на колени, умоляя не трогать детей. Тот самый, что поздоровался с ним морозным утром во время пробежки с отцом, а потом помог отцу спасти его и Лизу, когда их похитили. Сладкий жаркий сон и неразобранная постель, спасительный укол, долгие часы терапии, неудобных вопросов, неудобных ответов. Всё будто сходится в этой точке, где он стоит голый в чужой квартире, в чужой комнате и смотрит на фотографию чужих людей, пока за стеной спит Валя. Череда случайностей и совпадений, загнавшая его так далеко, так что теперь он вроде как по пояс увяз в болоте без малейшей надежды выбраться. Даня осторожно выключает светильник и возвращается в комнату Вали, ложась рядом и прижимаясь к нему всем холодным дрожащим телом.