Сыны химеры

Всё, что происходит дальше, сминается в болезненно-яркое месиво. Даня слишком занят каждую минуту своего существования. Кажется, никак нельзя остановиться, нужно бежать, и чем быстрее, тем лучше. У Вали под ногтями остались черные полукружья от стылой почвы, которую в конце он в глухой истерике заравнивал руками под сбивчивые ругательства и уговоры Дани. Обратно ехали в жуткой тишине, никто не мог вымолвить ни слова, оба просто старательно смотрели на то, как метр за метром спасительный свет фар отвоевывает у тьмы очередной кусок дороги, только чтобы проглотить его и выплюнуть, оставив позади — снова во тьме. В шале Даня не решился заговорить, пока Валя не перестал трястись под горячими струями душа, которые били по голой крепкой спине. Потом уже обнял обтертого, притихшего, поцеловал в макушку. — Ты ни в чем не виноват, — и он сам в это верил, но Валя упрямо замотал головой, пытаясь вырваться. Выглядел он откровенно говоря хреново. Так, словно за несколько последних часов успел повзрослеть на десяток лет сразу. Под глазами залегли лиловые тени, пояс выскользнул белой змеей, упав на пол, так что халат распахнулся, но Валя даже не обратил на это внимание. Просто сел на нагретый паром кафель и спрятал лицо в ладонях. Уже оттуда, надежно скрытый от обеспокоенного взгляда Дани, глухо выдавил из себя: — Я человека убил. Просто взял и убил. Даня сел рядом, подтянув колени к себе. Заговорил тихо, вкрадчиво, снова как с маленьким ребенком, которому требовалось втолковать очередную простую истину: — Если бы не ты его, он убил бы нас. Ты защищался. Посмотри на меня? То, как Валя закрывался и прятался было невыносимо. Дане хотелось говорить и говорить, убеждать и уговаривать, использовать всё свое красноречие, но он прекрасно понимал, что это не подействует. Что Вале нужно дать время всё переварить самому, по-другому никак. Но Валя вдруг отнял ладони от лица и глянул на него ясными до боли глазами. От этого взгляда внутри потеплело, Даня улыбнулся несмело. — Я тебя в обиду не дам, понял? Я всё улажу, обещаю. Бег продолжается. В ясное морозное утро, сборы впопыхах и попытки не смотреть на кровавое пятно на ковре. В длинные телефонные разговоры, торопливые поцелуи украдкой, и снова разговоры. Деньги утекают со счета в одно, два, три направления нужным людям, с которыми свел его Боров еще в самом начале. Они должны всё подчистить так, что в срок, когда придется сдавать шале хозяевам, там не будет и следа от произошедшего. Еще приходится написать Славику, предупредить, что они не смогут вернуться, задержатся, и тот отправляет емкое короткое «Ок», словно чувствует, что что-то плохое случилось, но предпочитает не знать наверняка, поэтому не спрашивает. Они ждут, собрав сумки, и через несколько часов к шале подъезжает неприметный старенький Митсубиши. Мужик за рулем велит садиться быстрее. Свою Ламбу Даня оставляет у шале, чтобы не вызывать подозрений. — Едем до города. Об остальном позаботятся, всё как договорились, — говорит мужик хриплым прокуренным голосом и заходится в приступе надсадного кашля. Даня коротко кивает, незаметно потянувшись и сжав холодные пальцы Вали. Он велит себе не думать ни о чем другом, кроме решения возникшей проблемы. Ему даже хочется скорее оказаться в городе, сбросить с себя морок леса, забыть жуткую ночь, запах сырой стылой земли, трясущегося в больной горячке Валю. В Питере Валя не едет домой, остается у Дани, чтобы не вызвать у матери подозрений внезапным возвращением. В городе проще не думать о том, что случилось: они просто смотрят кино и играют в приставку, им привозят еду и продукты, и на некоторое время всё это выглядит рядовыми выходными, когда можно забыть обо всем на свете и просто наслаждаться компанией друг друга. Ночами Валя то и дело подскакивает, тяжело дыша, ошалело оглядываясь по сторонам, начинает шарить вокруг себя в поисках чего-то невидимого. Даня садится рядом, обнимает за плечи, терпеливо шепчет всякую успокаивающую чепуху на ухо до тех пор, пока Валя не приходит в себя, снова укладываясь на свое место и закрывая глаза. Во сне он складывает руки лодочкой под щеку и хмурится, чуть вздрагивая. Утром последнего дня перед предполагаемым окончательным возвращением в нормальную жизнь Даня едва разлепляет глаза и сразу тянется к тумбочке за часами, чтобы проверить время, но так и замирает вдруг, чувствуя прижавшегося сзади Валю, теплое влажное дыхание на голом плече, касание кончиков пальцев на покрывшейся мурашками коже, скользнувший между ягодиц влажный твердый член. — Расслабься, — шепчет в ухо, неторопливо укладывает ладонь на живот, с нажимом ведет ниже. — Пожалуйста. Даня жмурится и послушно кивает, рвано выдыхая на первом толчке. *** — Нужно усилить охрану, — Даня смотрит, как Славян, лучезарно сияя накуренной физиономией, приносит Вале дымящуюся кружку с чаем. Кружка красная, в белый горох, похожа на мухомор. Свою личную от сердца оторвал, не иначе. Валя принимает подношение с улыбкой, от которой у Дани сердце заходится чаще, потому что с момента той страшной ночи в шале получать вот такие маленькие сигналы о том, что Вале лучше, он продолжает жить не смотря ни на что, продолжает оставаться рядом — просто жизненно необходимо. — Поэтому нам понадобятся еще люди. Серег, это у тебя попрошу. Пробей по своим каналам, а еще — пусть парни поспрашивают, но сильно не светятся: просто есть работа, подробности при собеседовании. Серега всё обеспокоенно поглядывает в сторону Вали, будто что-то чувствует, и Даня это замечает. Сразу вспоминаются слова Светы о том, что они вместе с самого детства. — Зачем он пасет нас? — спрашивает Серега Даню. — Ты ему должен? — Серж, что за неуместные вопросы вышестоящему начальству? — подает голос Славик. Он сидит рядом с Валей, с удовольствием поглядывая, как тот отпивает из кружки его китайский сбор. — Ну как тебе? — Вкусно, — тихо отвечает Валя, сделав еще глоток и наконец отставив кружку на импровизированный стол, сделанный из пустых деревянных ящиков. — Но нам правда нужно усилиться, Даня прав. И внимательно следить за тем, чтобы люди Борова сюда не лезли. — А еще Славе нужно быть повежливее с Боровом, — добавляет Даня. Славик тут же теряет всю свою веселость, смотрит на него с неверием, разинув рот: — Да ладно? И с хуя ли? — Потому что ты всех нас палишь, дурик, — встревает Колясик, сидящий один в углу. Закинув ногу на ногу, он листает старый журнал, вытянутый из стопки, которую притащил Славик из дома. Какой только ерунды там нет, от «Роллинг Стоунз» до «Космополитан». — И нарываешься до кучи… На ещё более пристальное внимание. Королева драмы, блин! Ну сломали тебе руку, и что? Ты теперь до конца жизни не успокоишься? Скажи спасибо, что жив остался и перестань нарываться. — Ой, смотрите, мистер «Я появляюсь раз в сто лет, чтобы высказать свое никому не всравшееся мнение»… — начинает Славик, вскакивая на ноги и нервно пощипывая себя за обтянутое простыми синими джинсами бедро. Впрочем, простота низа компенсируется экстравагантностью верха: на плечах у Славяна красуется куцая пушистая куртка ядовито-розового цвета, похожая на почившего трагически персонажа из волшебной сказки. Серега, рядом с которым остановился возмущенный Славян, морщится, когда тот мохнатым рукавом куртки случайно мажет его по носу, и тут же, не сдержавшись чихает. Славик воззревается на него с удивлением, а потом расплывается в безобразно довольной улыбке. — Слав! — останавливает его Даня. Потом смотрит на Колясика. — И ты тоже. Не начинайте. Серега, у нас с ним договоренность, и я почти все вернул. Так что у него какие-то другие мотивы. Какие — мне еще не понятно. И пока оно не станет понятным, нам лучше окопаться здесь. Колясик уже договорился, у нас будут еще лаборатории, но мы и эту не должны потерять, производство должно работать бесперебойно, это ясно, надеюсь? И давайте между собой без грызни, только этого еще не хватало. — Нам нужно тоже к Борову присмотреться, — предлагает Валя тихим ясным голосом. — Осторожно последить, может, чего узнаем. Даня кивает, не сдержав мягкой улыбки. То, что Валя пытается участвовать в процессе — тоже хороший знак. — Правильно. Я еще сегодня поеду остаток долга возвращать, осмотрюсь, возможно, тоже что-то новое узнаю. Коляс, ты с поставщиками сырья уже говорил? Они готовы больше продавать в ближайшее время? — Любой каприз за ваши деньги, — лучезарно улыбается Колясик, скучающе отшвыривая от себя журнал, который валится прямо на пол обложкой вверх. — С сырьем проблем не будет. Славян, а мне чай сделать не хочешь? — Не заслужил, — фыркает Славик, показывая Колясику средний палец. — Какие мы обидчивые, — тянет Колясик. — Всё лучшее птенчику, значит, а старому другу только пуд презрения? Славик улыбается и высовывает язык. Укол предназначен и Вале тоже, но тот настолько погружен в обсуждение и свои мысли, что всё пропускает мимо ушей. Они еще обсуждают текучку лаборатории некоторое время, после чего Колясик уезжает по каким-то неотложным делам, Славик удаляется к своим ненаглядным пробиркам, а Валя под обеспокоенным взглядом Сереги выходит на улицу покурить. Серега собирается пойти следом, но его ловит Даня, преграждая путь. — Что? — Хочу попросить об услуге, — Даня понижает тон, чуть склонившись к Сереге, и тот инстинктивно тянется навстречу, так что они касаются плечами. — Нужно присмотреть за Славой, чтобы глупостей не делал. Сережа хмыкает, веселясь: — Так тебе изначально другого химика надо было брать. Этот, — он кивает в сторону Славика, который, потягивая косяк, колдует над пробирками, весь окутанный густым дымом, как фокусник-иллюзионист, — без глупостей никак не может. — Другой бы не справился. У этого талант, — возражает Даня, нащупывая в пальто пачку и зажигалку. Хочется поскорее выйти на улицу к Вале. — От бога? — издевательски спрашивает Серега. — От бога или от черта — мне, если честно, неважно, — пожимает плечами Даня. — Ну так что, присмотришь за ним? Я бы попросил кого другого, но вижу, что ты ему симпатичен, а значит в каком-то смысле он тебе доверяет больше, чем остальным. Сережа вдруг волнуется, засовывая руки в карманы и начиная обеспокоенно глядеть по сторонам. Совсем как Валя, замечает Даня, эта привычка у них одна на двоих. — Ладно, — бурчит себе под нос. — Я попробую. Даня расплывается в улыбке, кладет руку Сереже на плечо, чуть сжимая, кивает благодарно. Тот смущается еще больше и торопится вернуться за свои мониторы. На улице противная серая хмарь и сыро, чайки орут над доками, мутные лужи подернулись льдом. Грязный, убранный наскоро снег, подпирает стены склада, где располагается их лаборатория. Валя вздрагивает, когда слышит, как лязгает металлическая дверь, закрываясь за вышедшим Даней. — Ты как? — В порядке. Даня сует в рот сигарету и поджигает ее, втягивая щеки. Валя делает последнюю затяжку и бросает окурок под ноги, придавливая ботинком, пихает замерзшие руки в карманы и смотрит на выцветшее небо, по которому несутся силуэты встревоженных чаек. От холодного ветра у него немного слезятся глаза, губы сухие и потрескавшиеся, в уголке засохшая бурая корочка. Глаза покраснели, он будто не спал ночь. У Дани сердце схватывает неясной тревогой. — Давай сегодня сходим куда-нибудь? Поужинаем… Валя неуверенно пожимает плечами, чуть ссутулившись. Смотрит в сторону, избегая прямого взгляда. — Я вечером занят. Сердце пропускает удар, но Даня не подает вида. Улыбается примирительно, выпуская струйку дыма в стылый воздух. — Тогда давай завтра? Мать меня пригласила и Колясика, но тот не сможет, неотложное что-то, а я один не хочу, так что можем вместе сходить. Познакомитесь, ужин в тесном семейном кругу и всё такое. С Лизкой тебя познакомлю, она хорошая и давно хочет на тебя взглянуть. От упоминания сестры Валя улыбается всё-таки тихонько, кивает. — Ладно. Даня тянет его к себе, и Валя поддается, переступая ногами, прижимаясь лицом к холодной щеке. Даня приобнимает его быстро, нашаривая под курткой очертания портупеи. Щеки обдает жаром от воспоминания, как хорошо она на нем смотрится. — Скучаю по тебе. Скучает по тому, как всё было до чертового убийства, которое будто поделило происходящее на до и после, но вслух Даня этого не говорит. Только прикрывает глаза и роняет из пальцев окурок, когда Валя сухими обветренными губами мажет по его губам. — Я тоже. *** Поздно вечером Славик устало трёт глаза, зевая. Он мечтательно поглядывает в сторону дивана, пристроенного в углу лаборатории, но мечтам никуда не ехать и завалиться прямо здесь, сбыться не суждено. Карман куртки оттягивает пухлый белоснежный конверт с хрустящими новенькими купюрами, и Славик не сможет спокойно отвисать, пока не доставит его по месту назначения. Так что ночевать сегодня точно придется дома. Он глядит на то, как приходит на ночное дежурство за мониторы Мир, и как дает ему последние распоряжения Серега, по привычке поправляя пристроенный на поясе пистолет. Славик сглатывает, рассматривая большие ладони, коротко остриженный затылок, глаза, в которых сверкает смешинка, даже в те моменты, когда он серьезен и вроде как хмурится. Славик запихивает конверт поглубже в карман, машет Сереге и Миру, засовывая в рот сигарету и направляясь прямиком к выходу. Он торопится, всецело съедаемый собственными невеселыми мыслями, погружается в них, как в бурлящий котел. Серега тормозит его уже на улице, неожиданно хватая за локоть, так что Славика всего передергивает, и он вздрагивает, оступившись и едва не упав. Серега ловко подхватывает, не давая навернуться. — Блять, Серж, мать твою! Ты охуел? Меня чуть приступом на месте не убило, нельзя же так пугать! — задыхается испуганный Славик. Сердце гулко ухает в груди, во рту кисло и сухо. Вдали блестят отражающиеся в темной воде огни, Славик, вырываясь из рук Сереги, наступает на хрустнувшую ледяной коркой лужу, проваливаясь в нее ботинком. Матерится, тряся ногой. — Ты куда собрался? — неловко спрашивает Серега, глядя куда угодно, но только не Славику в глаза. — А что? На свидание хотел позвать? — ухмыляется Слава, едва не роняя забытую во рту не подожженную сигу. — Хотел предложить, ну… Проводить тебя может? Поздно уже, — Серега делает неопределенный жест рукой, словно хочет выразить, насколько поздно. Славику хочется думать, что Серега делает это из симпатии, но он прекрасно помнит, как тот утром шушукался о чем-то с Даней, так что не даёт глупому сердцу обмануться. Сегодня он не в настроении налаживать общение, слишком устал, так что Слава вздергивает подбородок повыше, криво улыбается, морща нос: — Обойдусь. Серега смотрит на него растерянно, не ожидал, что Славик откажется, ну надо же. Думал, стоит поманить немного, и Славян побежит, как собачка, довольно потявкивая. Внезапно Славику становится Серегу жалко. Он вытаскивает сигарету из своего рта, примирительно пихая её Сереге между губ. Тот спохватывается, рефлекторно сжимает губами фильтр, хмурится непонимающе. Славик шарит в кармане, извлекает дешевую китайскую зажигалку с заедающим колесиком и, деловито почиркав, поджигает кончик сигареты. Серега забавно скашивает глаза к носу, глядя на тлеющий оранжевый огонек. — В другой раз проводишь, ладно? Сегодня у меня встреча, и я бы хотел добраться до пункта назначения один. — Ладно… Сережа остается позади, докуривая его сигарету. Холодный ветер подталкивает в спину, заставляя шагать быстрее, а Славик снова трогает конверт с деньгами, гладит его как животное, проходится по тонкой бумаге подрагивающими пальцами с обкусанными заусенцами. Через час конверт ложится в руки седой сухонькой женщины с пронзительными светлыми глазами, стоящей в дверном проеме на пороге просторной старой квартиры. Её усталое лицо испещрено морщинами, но одета она опрятно и со вкусом, серебряные волосы собраны в изящную прическу. Она смотрит на Славика с немым укором, будто собираясь с силами, чтобы высказать всё, что о нём думает, но в итоге произносит только одно. Ясный и молодой, на контрасте с внешностью, голос в тишине огромной парадной гулким эхом скачет от потолка и свежеокрашенных бледно-зеленой краской стен: — Славик, ну зайди… Он уже спит, но ты хотя бы взгляни на него разок. Как подрос… Очень на тебя похож, с каждым днём всё больше. Славик тупо пялится на её руки, на унизанные кольцами тонкие пальцы, нервно сжимающие конверт с деньгами. Слова застревают противным вязким комом в горле, виски стискивает тупой болью. Хочется затянуться сладким дымом, чтобы попустило, отъехать и забыть обо всем. Прежде всего — о ней, о нем, об этом месте и потребности здесь появляться, чтобы слышать одну и ту же просьбу, на которую он никак не может ответить согласием. Он мотает головой упрямо, делая шаг назад. Говорит, но совсем не то, что она хочет от него услышать: — Нет, ба, не могу. Там, — показывает на конверт, — много. Хватит оплатить походы к врачу в этом месяце. И малому на одежду, игрушки… Тоже. Малому. Слава даже по имени его не может назвать, что-то мешает очеловечить, оформить и представить ребенка, который сейчас в глубине квартиры, где он провел детство, спит на стареньком продавленном диване, заботливо укрытый смешным одеялом с жирафами и пальмами, принадлежавшим когда-то маленькому Славику. Бабушка хочет сказать еще что-то, но Слава не дает ей. Поворачивается спиной и поспешно сбегает, громко топая по ступенькам, пряча руки в куцые карманы розовой куртки и глядя себе под ноги. По уши заливает стыдом, когда он вываливается на улицу, всё ещё вспоминая её разочарованный горький взгляд. Славик трясет головой, размазывает выступившие на глазах злые слёзы и скорее бежит к остановке, чтобы успеть на автобус. Малой родился с диагнозом, и это было ожидаемо, учитывая, что Лена ширялась, как проклятая, пока его вынашивала. Славик помнит, как сначала им было хорошо, и её цветные волосы, мягкую улыбку, увитые плетеными фенечками тонкие запястья. Ему казалось, он её любит, или любовь была следствием общей зависимости, которая давала чувство близости, сейчас уже не разобрать. Когда однажды Лена, вся побелевшая и трясущаяся, вышла из туалета, протягивая ему тест с двумя полосками, Славик будто с небес на землю рухнул. Он уговаривал её сделать аборт, но у Ленки словно сбой какой-то внутри случился, она не хотела ничего слышать: уперлась, рыдая, с истерикой разбрасывая вещи, а потом ушла, хлопнув дверью и сгинула. Он ждал, но её не было день, второй, неделю, месяц. Славик не стал искать, думал, она больше его видеть не хочет, и правильно, к слову, делает. И каково же было его изумление, когда Лена появилась снова несколько месяцев спустя: вошла в его съемную квартиру на набережной Шмидта округлившаяся и пузатая, измученная, злая, с залегшими под глазами тенями. Славик, ничего не спрашивая, дернул вверх рукав ее широкой белой рубашки, под которой уже явно оформился животик, и почти протрезвел, увидев на белой коже в сгибе локтя свежие припухшие следы от уколов. Маленькая парадная дома, где он снимает квартиру, встречает его долбящими на всю округу басами: соседи у Славика все как на подбор, вечно упоротые и очень веселые, ну прямо как он сам. Этажом выше живут какие-то торчки, которые регулярно тестируют свою навороченную аудиосистему на нервах местных жителей. Видно, начали недавно, и у них есть примерно полчаса, прежде чем соседи вызовут участкового, который устало притащится и привычно разгонит этот балаган. Славик роется в кармане, выудив ключи, но до дверей квартиры дойти не успевает: его хватают с двух сторон, а когда он открывает рот, чтобы закричать, поверх ложится пропахшая сигаретами ладонь с блестящим кольцом на мизинце. Славик безуспешно трепыхается, прекрасно понимая, что шансов вырваться у него нет, но из какой-то упрямой злобы не желая сдаваться вот так сразу. За упрямство получает по печени и стонет в чужую ладонь, ловя над ухом знакомый хриплый смешок: — Ничему тебя жизнь не учит, уебок. Я тебе еще в прошлый раз сказал — не будешь шуметь, и я буду нежен. А ты… Чертов Эдик. Слава брыкается еще сильнее, с удовлетворением снова получив больной обидный тычок. Сегодня ему это даже нравится и хочется, чтобы побольнее, потому что заслужил. Потому что это помогает не думать о ба и малом, не вспоминать о Лене. Его с силой вталкивают в припаркованную во дворе машину, зажимая на заднем сиденье посередине, с двух сторон, и только тогда Эдик отнимает ладонь от его лица. Славик облизывает пересохшие губы, оглядываясь на второго мужика, но тот на него не смотрит, демонстративно брезгливо отвернувшись к окну, будто Слава не человек, а грязный облезлый кот с помойки. Замечательное завершение замечательного дня. Славик натягивает на лицо самую дебильную из своих улыбок и двигает бровями, поглядывая на Эдика, тянет издевательски: — А кто тебе сказал, что я люблю нежно, детка? Эдик брезгливо толкает его в плечо, и Славик заливается тихим лающим смехом. С переднего к нему разворачивается Боров собственной персоной, чешет заросший щетиной подбородок. — Ну, привет, Алхимик. Короче, разговор у меня к тебе простой. Ты внимай и не перебивай, а будут вопросы — можешь задать в конце, когда я разрешу. Понял? Славику хочется нагрубить, но он сдерживает себя, прикусывая язык. Интересно, что скажет Боров. Может, получится что-то выведать для Дани, а для этого нужно всё терпение мира, поэтому он только кивает молча. — Вот и хорошо, — довольно улыбается Боров, — в общем, мы так посмотрели, поискали и вот что любопытного узнали: ты у нас, оказывается, гордый отец-одиночка. То есть не совсем гордый, выблядка своего больного бросил на бабку, только подачки им таскаешь иногда, а всё остальное время живешь припеваючи: траву куришь, трахаешься направо и налево, на работу вон к Татаринцеву-младшему устроился, короче, насыщенный такой график. Конечно, не до воспитания детей. Внутри всё холодеет. Славик открывает рот, чтобы ответить, но не может выдавить из себя ни слова, только беспомощно тупо молчит, а Боров, удовлетворенно переглянувшись с гадко ухмыляющимся Эдиком, продолжает: — Предлагаю тебе работать на меня. Я контроль за твоим пиздюком возьму на себя полностью, тебе даже приходить не придётся: оплачу молодую сиделку, а то бабка-то твоя уже на ладан дышит. И за лечение буду сам отчислять. — Что тебе от меня надо? — голос предательски дрожит, как и ледяные руки. Сердце больно колотится в груди. Славик ерзает на кожаном сиденье. — Ничего особенного, работа не пыльная абсолютно. Будешь раз в неделю мне докладывать, как дела у вас на производстве. Кто заезжал, о чем говорили, сколько сбыли. Всего-то. Ты мне, я тебе. Всё честно. — Не буду. Эдик ржёт, Боров тоже улыбается расслабленно. Славик чувствует себя пойманной в сачок бабочкой, которой нетерпеливый юный садист-натуралист уже приготовился вырвать крылья, медленно и мучительно, одно за другим. — Ну ладно, хорошо, не надо, гордый ты наш, честный ты наш человек. Раз не хочешь, то ладно. Конечно. Можешь остаться верной карманной собачкой Татаринцева, но только тогда я сделаю так, что все твои новообретенные друзья, перед которыми ты тут пытаешься выслужиться, узнают о выблядке. Всё узнают: и как откинулась его мамаша-наркоманка, и как ты спокойно бросил его на старую бабку, которой пришлось его на своем горбу по врачам таскать, потому что он без поддерживающей терапии нормально функционировать не может из-за тупых родителей-торчков, а сам продолжил кайфовать. Это для начала, конечно. На первое, так сказать. А на второе — бабке твоей мозги вышибу, чтобы пиздюк смотрел. А его в живых оставлю, потому что его грохнуть — это только тебе услугу оказать и от мучений избавить, так ведь?.. Ты как вообще информацию усваиваешь, нормально? Кивни, уебок, если меня понимаешь. Славик обессиленно кивает, охваченный невыразимым ужасом. Страх гонит кровь быстрее, голова кружится, хочется заорать, но он давит в себе крик, глотает его вместе с вязкой горькой слюной. — Эдик, выдай ему презент. На колени падает небольшая белая коробка, которую Слава из-за ходящих ходуном рук, открывает только с третьей попытки под раздраженное фырканье Борова. Внутри телефон, небольшой, модель старая. Славик смотрит на Борова, тот улыбается довольно. — Там вбит мой номер. Будешь звонить, когда скажу и рассказывать всё, о чём спрошу. Никому его не показывай и храни в надежном месте. И чтобы без фокусов, понял? А то я тебя обсоса знаю. Рыпнешься — пиздец твоей чудесной дружбе, а после и бабке с выблядком. Когда Эдик выталкивает его из тачки, Славик безразлично валится на мокрую обледенелую землю, прижимаясь к ней горячей щекой и слушает, как шуршат по асфальту шины. В глазах жжется от слёз, его колотит так, что кажется ещё немного — и развалится на части. Не помня себя, он поднимается в квартиру, открывает дверь трясущимися словно в горячке руками. Участковый на всю парадную громогласно требует у соседей открыть дверь. Славик как во сне, медленно и лениво, сворачивает себе косяк, стараясь не смотреть на врученную Эдиком коробку с телефоном, по которому он теперь должен будет стучать, как последняя падла. Дым как в замедленной съемке заволакивает пространство квартиры, Славик сползает по спинке накрытого цветастым пледом дивана и прикрывает глаза. *** Они подъезжают к особняку Дани вечером. Дом огромный и красивый, похож на один из тех, что красуются на страницах Славиных журналов в лаборатории. Валя иногда пролистывал их со скуки, ожидая, пока Даня поговорит со Славиком или Серегой. Интересно, что бы Серега сказал, если бы этот дворец увидел. Даня вроде улыбается, но Валя чувствует его волнение, считывает и принимает на себя, так что тоже начинает немного тревожиться. Специально для ужина пришлось надеть рубашку, простую черную, единственную в его не особо разнообразном гардеробе, а вместо любимых спортивок натянуть джинсы. Мама улыбнулась и сказала, что выглядит он замечательно, а Даня, встретив у парадной, просто затащил в машину и нетерпеливо поцеловал, схватив за лицо. Теперь, стоя на крыльце с засунутыми в карманы руками и глядя на раскрасневшегося, то и дело отпускающего неловкие шутки, Даню, он думает о том, что лучше бы они так и остались в машине. Колени становятся какими-то ватными, во рту пересыхает, хочется позорно сбежать. Но пути назад уже нет, дверь открывается, и красивая темноволосая женщина улыбается им, поправляя на плечах тонкую шаль и приглашая войти. Она обнимает Даню, что-то спрашивает, Даня отвечает со смехом. Валя не может уловить суть, слишком переживает, так что едва не пропускает мимо ушей то, как Даня говорит, чуть подталкивая его вперед: — Это Валя, мой… тренер по самообороне. Валя переступает с ноги на ногу, неловко улыбаясь, тянет руку, и мама Дани пожимает её. — А я Карина, Данина мама. Приятно познакомиться. Ну, идемте за стол, всё готово уже. Валя, а вы как, алкоголь уже употребляете или… — А? — теряется Валя, по пути засмотревшийся на блестящую переливающуюся люстру. — Мам, ну ему не пять лет. — Действительно, чего это я… А вот наша Лиза. Лиза, с волосами цвета меди и светлыми глазами, чем-то неуловимо напоминает мать: статью и повадками, но взгляд у нее другой, жестче, пронзительнее, совсем как у Дани. Видно, здесь оба пошли в отца, хотя отца их Валя никогда не видел, Даня не показывал фотографий, да и вообще редко о нём заговаривал. — Привет! — Лиза не жмет руку, сразу обнимает. От нее пахнет чем-то цветочным с примесью горечи, но в целом приятно. На запястьях позвякивают разномастные браслеты. Валя едва касается ее талии, делая страшные глаза наблюдающему за ними с хитрой улыбкой Дане. — Я о тебе наслышана. Рада наконец-то познакомиться лично. — И я, наслышан, — выдавливает из себя Валя, глядя куда-то в пол на лизины белые в розовую крапинку носки. — Смущаешь человека, Лизка, — веселится Даня. — Врываешься в личное пространство. — Да он вроде и не против, — подмигивает Лиза. Они переглядываются так, как это умеют делать только близкие родственники, между которыми установлены доверительные отношения, тепло и по-своему. — Так, ну всё, за стол! — чуть ворчливо подгоняет Карина. — Наболтаетесь ещё, успеете. Мясо стынет! На ней красивое воздушное темно-синее платье, волосы не собраны, стекают волнами по ладным плечам. Валя неловко ерзает, улыбается, отвечая на вопросы Лизы, пока Карина раскладывает стейки и овощи по тарелкам, а Даня принимается разливать вино. — Ну и как там, ты уже драться научился? Хотела бы я на это посмотреть, — Лиза хитро смотрит то на Даню, то на Валю. — С чего ты вообще решил озаботиться вопросами самообороны? — спрашивает мать. Издевается, понимает Даня, но виду не показывает. — Ну мало ли, вдруг придется от кого отбиваться. — И с каких это пор айтишникам надо от кого-то отбиваться, кроме собственного поломанного кода, — смеется Лиза. Некоторое время они просто едят, перебрасываясь общими фразами, пока Карина вдруг не спрашивает: — А вы чем занимаетесь вообще, Валя? Ну кроме того, что моего сына… Тренируете. Даня неловко закашливается, звякнув ножом об тарелку. Он хочет что-то возразить матери, но Валя торопливо отвечает: — Ну я спортом занимался, боксом. По соревнованиям ездил, всё такое. Ну вот в одном из спаррингов попался нечестный противник, против правил саданул, получился разрыв почки. А она у меня пересаженная… Когда маленький совсем был ещё, делали операцию. А после травмы врач сказал, больше заниматься нельзя, потому что если ещё раз что-то такое случится, могут быть последствия… Сейчас пока думаю, что делать дальше. Ну и подрабатываю где придется. При Дане Валя рассказывает эту историю впервые, поэтому немного нервничает. Он ловит через стол сочувственный взгляд Лизы, принимает его облегчением и благодарностью, улыбается неловко, делая глоток вина из бокала, а потом цепляя с тарелки кусочек стейка и отправляя в рот. — Трагично, конечно, — говорит Карина абсолютно ровным тоном. Даня рядом с ней вздрагивает, или Вале это только кажется. — А лет вам сколько? — Восемнадцать, — еле слышно отвечает Валя, не добавляя своего коронного «почти», потому что ему кажется это неуместным сейчас. Он сам в целом кажется тут себе неуместным — в этом большом доме, в беседе с Кариной, которая явно не особо к нему настроена. У Дани в квартире, наедине, он не чувствовал, как сильно они отличаются, а к тачке шикарной просто привык. Но здесь всё совсем по-другому, вдруг становится неловко за самого себя, за простую рубашку и потертые на заднице джинсы, за то, как оторопело он озирается вокруг и ничего не может с собой поделать. Ему бы Серегу сюда, с Серегой было бы легче. Тот бы вмиг Карину рассмешил какой-нибудь шуткой, а Валя только улыбается, как дурак и отвечает невпопад. — А Дане двадцать пять уже, но вот видишь, не женат до сих пор… Думаю, когда я уже внуков дождусь? — тянет Карина, улыбаясь, но глаза остаются серьёзными и холодными. — А у тебя девушка есть? Валя мотает головой, по уши заливаясь краской и чувствуя, как горят щеки, будто его по ним отхлестали. — Ну ничего, дело молодое, всё ещё впереди… Час спустя, вымотанный неловкостью, Валя раздраженно курит у машины, ожидая, пока Даня попрощается с мамой и Лизой. Пытаясь себя отвлечь, он балуется, выпуская в ночной воздух дымные кольца, но получается через раз и, еще больше разозлившись, Валя бросает недокуренную сигарету на землю, от души размазывая её ботинком, даже чуть сильнее, чем требовалось. — Отвези меня домой, — просит подошедшего Даню. Тот смотрит, нахмурившись, трогает за плечо. Валя дергается, отступая назад и врезаясь в капот Ламбы, трясет головой. — Валь, — тихо зовёт Даня, замерев в нерешительности. — Мы же ко мне собирались. — Да что-то расхотелось, — Валя засовывает руки в карманы пуховика, шмыгает и смотрит себе под ноги, на обшарпанные круглые носы своих тяжелых ботинок и на изящные лакированные от даниных. — Тем более тренировки у нас не предвидится, а я же этот… тренер. — А что я ей должен сказать? Что мы трахаемся, да? — закипает Даня, повышая голос. Валя щурится на него из-под пушистых ресниц, а потом сплевывает себе под ноги. — Достаточно было сказать, что я твой друг, хотя бы, — говорит тихо, еле слышно. Даня смотрит на него, раскрыв рот, растерянно молчит. — Отвези домой. Или я пешком пойду. Он не ждет ответа, открывает дверь и садится на заднее сиденье. Они едут молча, потому что все попытки Дани заговорить не дают результата, Валя упрямо молчит, скрестив руки на груди и нахмурившись. В конце концов Даня сдается и врубает музыку: она заполняет салон, агрессивная и жесткая, под стать настроению, и делает молчание между ними еще более осязаемым и невыносимым. За окнами машины начинают мелькать привычные городские пейзажи: сначала редкие и неловкие новостройки и громоздкие торговые центры, чуть позже — разномастные шикарные здания исторического центра, выстроившиеся чинными рядами вдоль набережной. — Я же просил домой, — подает Валя голос с заднего сиденья. Даня не оглядывается, продолжая рулить и следить за дорогой. — Мы едем ко мне. — Не поеду я. Тачку останови. — Неа, — Даня перехватывает его взгляд в зеркале: синие глаза блестят злостью и обидой. — Мы едем ко мне, ты у матери уже отпросился. — Да похуй! Кто ты такой, чтобы мне указывать? Со своей мамашей сначала разобрался бы…– выплевывает Валя. Их бросает в сторону от того, что Даня уходит влево, сильно крутанув руль. Он матерится сквозь зубы на решившего подрезать их молодчика. Машины, едущие следом, резко сигналят. Даня старается говорить ровно, но голос всё равно дрожит: — У нас с ней непростые отношения, это правда. И я не хотел портить тебе вечер, наоборот, думал поддержать, потому что после того… что было… ты сам не свой. — После того, как я человека убил? А ты меня стыдишься даже другом своим назвать перед матерью? Ну да, блять, есть немного! Валя откидывается на сиденье, уставившись в окно. Дышать тяжело, словно только что стометровку пробежал. Оно в нём кипело и пузырилось с самого возвращения в Питер, вот это странное чувство, будто замарался и теперь никогда отмыться не сможет. Но утешающие слова Дани действовали худо-бедно, и он ему верил, и себе напоминал, что сам согласился: и вместе быть, и на работу эту не совсем честную, и ствол на себя сам повесил, и на курок в итоге сам нажал, не раздумывая. И ещё раз нажал бы, наверное, если бы вдруг потребовалось. Если кто-то Даню снова захочет… Даже думать о таком страшно. Он так испугался там в шале, ночью, когда увидел, как мужик в балаклаве, любовно уложив подушку Дане на лицо, целится в него из пистолета. Сразу понял, что это не сон никакой, и что нужно действовать быстро: хорошо, что перед тем, как улечься окончательно, выложил пистолет из кобуры на тумбочку. Если бы оружия под рукой не оказалось, они бы сейчас не разговаривали. — Валь, — на Даню смотреть жалко, когда он такой: виноватый и сникший, совсем на себя обычного не похож, — я никогда тебя отблагодарить не смогу за то, что ты сделал, это правда. Навечно в долгу. Но я тебя не заставлял, верно? Он чуть оборачивается, отвлекаясь от дороги, чтобы посмотреть Вале в глаза. Валя взгляд держит, кивает коротко, и Даня снова концентрируется на движении, продолжая говорить: — А что касается матери… Да, сглупил, испугался. Она не как твоя, у нас с ней никогда не вязались вот эти разговоры по душам. Я еще после Штатов признался, что парни мне тоже нравятся, но она даже слушать не захотела. Считает это блажью какой-то. А тут, видимо, ещё с порога почувствовала, что ты не просто друг, я по взгляду её понял. Ну и струсил, наплел чего-то, сам не помню, как… Я правда не думал, что разговор примет такой оборот. Он чувствует, что остывает, как чайник, снятый с горелки. Постепенно, но неизбежно. Снова встречается взглядом с серыми глазами в зеркале, хочет разозлиться и не может. — Ладно, — говорит тихо. — Проехали. Оставшийся путь они преодолевают в молчании, Даня только переключает волну, орущая музыка сменяется сонной, спокойной. Валя даже дремать начинает, пригревшись на заднем, голова заваливается набок, рот приоткрывается. Даня расталкивает его аккуратно, приоткрыв дверь и уложив руку на плечо, чуть трясёт, зовет по имени. Валя хлопает глазами, озирается по сторонам. — Всё? — Всё. Пойдем домой. Квартира Дани уже кажется ему родной со всей её слегка выпендрежной начинкой: Валя разувается, скользя взглядом по большой бирюзовой чаше на тумбочке в прихожей, смотрит на устроенную в углу гитару с автографом какого-то известного музыканта и на развешенные по стенам картины с современным искусством, на коллекцию винных бутылок на специальном маленьком стеллаже и штуку для распыления каких-то хитрых ароматных масел (Даня вообще-то совершенно точно говорил, как она называется, но Валя в ту же минуту успешно всё забыл). На спинку серого дивана, заваленного подушками, наброшен его собственный худи, забытый здесь после возвращения из шале. Валя так устал, что хочется заснуть немедленно, но у Дани очень горячие ладони, нетерпеливые губы, и от его поцелуев пробирает дрожью по всему телу. Даня расстегивает и стягивает с него рубашку, гладит по голым плечам, раздевается сам — просто и быстро, не красуясь, толкает на диван и, перекинув ногу через его бедро, устраивается сверху. Валя гладит поясницу кончиками пальцев, смотрит снизу вверх, ловя мягкую улыбку, а потом Даня жмурится и резко выдыхает, опускаясь вниз. Кожей к коже, неловко и торопливо, горячо и мокро. После сил на то, чтобы сходить в душ и подняться в спальню не остается, так что Даня просто устраивается рядом, уложив голову Вале на грудь, а Валя крепко обнимает его, прижимая к себе. — Там Славян какую-то тусовку организовывает, завтра вечером… Нужно быть. Валя чуть приподнимается, чтобы заглянуть в смеющиеся серые глаза. Даня смотрит снизу, задрав подбородок, улыбается лениво и расслабленно. — Ты издеваешься? Я натусовался уже. — Отказ не принимается, мне нужен мой сексуальный телохранитель, вдруг на меня опять кто нападет? Опасная территория для шуток, но Валя ловит себя на том, что не злится. Он на своем месте: там, где хочет быть. И выбор этот сделал сам. — Надеюсь, на тебя нападет очередная шуба Славяна дикой расцветки, — бурчит Валя, целуя взлохмаченную макушку. — И покусает. Даня смеется, прижимаясь ближе и оставляя влажный поцелуй на голом плече.