Сыны химеры

Серёга, забавный коренастый балагур, сыпящий нужной и ненужной информацией без умолку, приводит стайку парней. Всего их четверо, крепкие и все как один добродушные, оглядываются, удивленно посмеиваясь, когда попадают на конюшни Татаринцевых. Рома распоряжается, и им подают чай, приносят на большом подносе в красивой фарфоровой посуде. Серёга прыскает было со смеху, но тут же берёт себя в руки под хмурым убийственным взглядом Вали. Даня знает, что Валя младше Сереги, но по их отношениям это вообще незаметно. Кажется, что всё совсем наоборот. Обслуга в конюшнях уже ничему не удивляется, бывалые много повидали ещё во времена отца и теперь, кажется, восприняли как должное тот факт, что к сыну то и дело наведываются сомнительные личности всех мастей. – Ром, ну зачем, – шепчет Даня недовольно, но Рома только пожимает плечами, отечески запахивая на Дане щегольски расстегнутое пальто. – Им бы пива. – Пива у нас нет, а это, – он кивает на поднос, с которого уже разобрали все чашки, – это традиция. И указа её отменять не было. Не было ведь? Серега совсем утих, и остальные следуют их с Валей примеру, чинно-благородно цедят дымящийся чай из чашек с нарядными розовыми камелиями и перешептываются вполголоса. Выглядят забавно, как стайка гномов на чаепитии у Белоснежки. – Не было, – кисло признает Даня. – Ладно, спасибо. Оставь нас, пожалуйста, нам потолковать надо. – Надеюсь, это не кончится очередным налётом? – приподняв седую бровь, интересуется Рома. С тренировочного поля слышится бодрое ржание: новенький берейтер, которого Рома нанял совсем недавно, гоняет Ежевику и Призрака, любимых даниных коней. Со всей этой суетой Даня совсем забросил верховую езду, а раньше занимался регулярно, чтобы не терять сноровку, ну и просто потому, что это ему нравилось. Помогало отвлечься и перестроиться, а заодно разложить в голове по полочкам новую информацию. Вот такой защитный механизм. – Нет, обещаю, – Даня кивает ему, роясь в карманах пальто в поисках пачки. – Знаешь, я позже заеду. Скажи, чтобы лошадей подготовили, двоих, не самых сноровистых, хочу покататься. Возможно, с гостем. Он смотрит на Валю, которому Серёга настойчиво ездит по ушам. Тот сидит с отсутствующим видом, задумчиво водит пальцем по краешку блюдца, но будто чувствует на себе взгляд Дани, потому что вдруг отрывается от своего занятия и упирается в него светлыми глазами. Рома наконец уходит и можно обсудить дела. – Ну что, ребята, работать будете посменно. Сейчас в лаборатории устанавливается оборудование, камеры наружного наблюдения, мониторы в подсобке. Будет сигнализация, но всё равно останется необходимость дежурить ночами, Сергей составил график. Кроме того, есть свод правил, вам их скинули на телефоны, нужно ознакомиться, будет небольшой экзамен. Ну и самое главное, конечно, то, чем вы будете обороняться при надобности. Он коротко кивает Вале, и тот вытаскивает из-под ног тяжелую спортивную сумку, встает со своего плетеного кресла и ставит ее на сиденье. Вжикает молния, парни взволнованно приподнимаются, чтобы посмотреть, кто-то даже одобрительно присвистывает. В сумке оружие и коробки с патронами. – Разбирайте. Инструктаж здесь, на конюшнях, завтра в 9 утра, без опозданий. Оплата как договаривались. Если будут вопросы, задавайте через Сергея. Валя внимательно наблюдает за тем, как каждый берет по стволу, пока Даня наблюдает за Валей. Что-то в его взгляде меняется неуловимо, почти так же, как когда они ездили покупать арсенал. Тогда Даня подумал, что ему померещился легкий испуг, мелькнувший в льдистых глазах, и ещё тоска какая-то, едва уловимая. Но сейчас он замечает то же самое: будто Вале становится плохо физически. Там, у барыги на квартире, среди увешанных оружием стен, Валя сказал, уняв ту самую привидевшуюся Дане дрожь, что стрелять он умеет. Даня удивился, конечно, но Валя быстро пояснил, будто стесняясь: – Отец в органах служил. Там и полёг при исполнении, мутная какая-то история. Ну вот его напарник, он часто к нам наведывался, ну, поддержать в трудное время. И еще с собой брал на дачу, с семьей его, детьми там. Мать иногда сама со мной ездила, а потом уже и так отпускала, когда взрослее стал. Вот там он меня и научил из своего табельного, по банкам. Само собой, по большому секрету от мамы. – Ну отлично, – улыбнулся Даня, чуть сжимая его плечо примирительно. – А то я не умею, хоть и помню, что отец, когда я ещё маленьким был, говорил, что научит. Но не успел, тоже отошел… В мир иной. А мать всегда была против всего, что связано с оружием, так что так и не вышло из меня стрелка. Сейчас небольшой глок уже пристроен за поясом Валиных спортивок сзади, что-то крупнее он брать отказался наотрез. Даня пытался настоять на кобуре, но Валя заявил, что поищет в старых вещах отца, мол, там точно были и кобура, и портупея, нечего на это деньги лишние тратить. Парни уходят с конюшен в приподнятом настроении, возбужденно переговариваются между собой, перспектива хорошего заработка вкупе с полученным оружием их захватывает очень быстро. Даня становится близко, плечом касаясь куртки Вали, который внимательно смотрит на то, как Серега раздает последние указания. – Ты в порядке? Тихий такой. Валя чуть вздрагивает, словно выныривая откуда-то из самой глубины, отстраненный больше, чем обычно, и Дане это не нравится. Но тонкие губы уже растягиваются в неловкой улыбке, а взгляд теплеет на мгновение: – Я всегда тихий, не люблю воздух сотрясать. *** В лаборатории жизнь бьет ключом, словно и не было долгого перерыва. Славик рассекает между колбами и людьми, важный и сосредоточенный, как рабовладелец на плантации. В воздухе плывет сладкий аромат шмали, на стенах светятся нарядно маленькими разноцветными огоньками дешевенькие китайские гирлянды, музыка играет негромко. Они работают в хорошем ритме, и уже успели сдать первую партию, её забрали утром, но из-за вынужденного простоя нужно делать больше. – Давайте, ребята, нехер так часто на перекуры бегать. Сдадим вторую партию и оттянемся, лично гарантирую. Корпоратив! Тимбилдинг, во! За мой счет. Он подкатывается к стоящему в углу вендинговому автомату со снэками и газировкой, роется здоровой рукой сначала в одном кармане фиолетовых треников с ядовито-зелеными лампасами, потом в другом, следом хмурится притворно-озабоченно. – Серж! Мелочи не будет? Мне очень нужно! Из-за темной ширмы в противоположном углу Славяна посылают в пешее эротическое: не особо замысловато, немного грубо и примитивно, но вполне доступно. Славик улыбается самому себе, привалившись к автомату в расхлябанной позе. – Ну хватит там свой шикарный зад отсиживать, тащи его сюда, я давно не видел, аж с утра, когда ваше вашество соизволило пройтись за кофе! Соскучился! Он выжидающе смотрит на ширму, натянув на лицо самую наглую ухмылку из всех возможных, готовясь встретить разъяренного Серегу, и тот ожидаемо не подводит. Вываливается из своего угла, хмурый и сердитый, топает к Славику и, подойдя, сует ему в карман звякнувшую призывно и задорно мелочь. Тут же поворачивается спиной, обтянутой зеленой олимпийкой, и, не говоря ни слова, спешит к своим мониторам. – Спасибо, детка, ты само очарование! – бормочет Славик, поворачиваясь к автомату, принимаясь тыкать длинными пальцами в кнопки. – Я и тебе чего-нибудь принесу… За твою доброту. – Не надо! – слышится из-за ширмы, на что Славик только фыркает и закатывает глаза. Уже через пару минут он протискивается за ширму, прижимая к груди не скованной в гипсе рукой пару банок газировки, а в зубах, как собака, сжимает два батончика. Серега пытается сделать вид, что продолжает читать растрепанную книжку в мягкой обложке, пока Славик с грохотом ставит банки на столик у мониторов и тут же, разжав зубы, выпускает изо рта хрусткие этикетки батончиков, которые с гулким звуком валятся на столешницу. – Ну вот, мой рыцарь, и весь улов. Угощайся! – Славик плюхается в плетеное кресло рядом с Серегой. – Откроешь банку? – Сам открой. – Да я не могу, рука, ранен в бою. Серега наконец отрывается от страниц книги и глядит на Славика. Тот дружелюбно и чуть нагловато таращится в ответ. – Всё ты можешь, я видел, как ты утром выдул точно такую же банку. – Смотри, у нас фэмили-лук… Зеленый олимпос, зеленые лампасы. Открой банку, не будь говнюком! Ответить Серега не успевает, потому что замечает на мониторах движение и тут же забывает о Славике. У дверей лаборатории останавливается несколько блестящих черных джипов, из них выскакивают мордовороты во главе с Эдиком. Славик тоже оставляет попытки дурашливо вскрыть банку зубами и упирается взглядом в мерцающие и кривящиеся в мелких помехах фигуры. – Блять, опять этот… Костолом, сука. Чё ему тут надо? – Вон, смотри, Владимир Андреевич собственной персоной, – тычет пальцем в монитор Серега и хватается за рацию, прицепленную на груди, давит кнопку. – Кит, этих пропусти. И нормально давай, без хуйни, поздоровайся и всё такое. Славик фыркает, выуживая откуда-то из складок халата очки с желтыми стеклами и цепляет их на нос. – Больно много чести Борову. – Даня же сказал, так нельзя… – шикает на него Серега. – Ладно, ладно, – Славик примирительно поднимает руки и показывает Сереге раскрытые ладони. – Я молчу, Серж. Всё ради нашей любви. Серега оставляет последний выпад без ответа, только зыркает в сторону Славика хмуро, и тот прикладывает длинный бледный палец к собственным губам, понимающе кивая. – Идём. Срочно имитируй бурную рабочую деятельность. – Имитирует твоя девушка с тобой в постели, детка, а я работаю на износ, – Славик встряхивает полы халата и нелепой походкой торчка дефилирует к своим людям, гордо задрав подбородок. По пути сталкивается с пришедшими. – Ой, Влади-имир Андреич, здра-асьте! Проходите, гости дорогие! Чем обязаны столь важному визиту? Сережа выходит из-за ширмы следом, важно придерживая оружие, висящее на боку в кобуре и смотрит, как Славик, словно пьяный павлин, дурачится возле мордоворотов Борова, а те смотрят на него как на сумасшедшего, с ленивым снисхождением. Мерзкие и заносчивые до того, что Серега разбил бы свиной пятак каждому, но он только коротко кивает, когда Владимир Андреевич подходит к нему, приветствуя. – Эй, музыку выруби, – требует Эдик, зыркая в сторону приплясывающего Славяна. – Чего? Не слышу? – Славян прикладывает здоровую руку к уху. – Погромче? – Слав, ну хватит, – тихо просит Серега. Их взгляды пересекаются на секунду, и Славик, что-то у Сереги в глазах рассмотрев, наконец перестает дурачиться. Молча, уже без всяких комментариев, идёт к телефону и вырубает колонку. – Ну, я смотрю, дела идут хорошо, – удовлетворенно кивает Боров, благостно осматривая лабораторию так, будто она его. – Как у вас тут? Спокойно? Без происшествий? – Всё спокойно, Владимир Андреевич, – с готовностью докладывает Серега. – Но только Даня не говорил, что вы заедете. – Да мы просто мимо проезжали, это так, соседский визит, – говорит Владимир Андреевич. Серега настороженно смотрит на то, как мордовороты Борова расхаживают по лаборатории, засовывая свои любопытные носы в каждый угол. – Что по товару? – спрашивает Эдик. Глядит на усевшегося на стул Славяна, который качает закинутой на ногу ногой в такт воображаемой мелодии. – Утренняя партия ушла? – А вам Даня разве не сказал? – Славик перестает дергать ногой и спускает очки на кончик носа. – Почему вы с нас отчет требуете? Или вы тут без его ведома выню… Эдик резко дергается вперед и, схватив Славика за шиворот халата, тянет на себя. Тонкая ткань угрожающе трещит, Эдик замахивается, очки с носа Славика соскальзывают и падают на пол, жалобно звякнув. Серега с готовностью подскакивает, но Боров не дает, цепляет пухлой рукой за край олимпийки. Серега возмущенно оборачивается, но Боров спокойно выдерживает его горящий взгляд. Улыбается примирительно. Говорит Эдику, но смотрит только Сереге в глаза. – Отпусти его, живо. – Слишком он борзый, – пыхтит Эдик, еще раз встряхивая Славика, словно мешок с картошкой, и тот от неожиданности издает дурацкий смешной звук. – Надо бы ему и вторую руку, для профилактики. – Я сказал - отпусти, или я тебе самому руки оторву и в жопу засуну, сука, – цедит Боров, всё так же придерживая Серегу. – Отпусти и пойдем. Это был дружеский визит, просто посмотреть, как вы тут устроились. В эту лабораторию вложены мои деньги, и я не хочу, чтобы вы ее еще раз просрали, как это случилось на конюшнях. Эдик раздраженно отшвыривает от себя Славика, и тот с легким вздохом валится обратно на стул. Тут же начинает шарить по полу в поисках своих очков с желтыми стеклами, нащупывает и разочарованно стонет: одна стекляшка выскочила и разбилась. – Дане об этом визите ни слова, прошу по-хорошему ровно один раз, - Боров наконец отпускает Серегу, и тот отряхивается, поправляя кобуру на поясе. Чуть обеспокоенно глядит в сторону Славика, но тот уже нацепил на себя разбитые очки и притворно легкомысленно насвистывает под нос Траурный марш. – Надеюсь, я понятно изъясняюсь? Серега кивает, без раздумий пожимая протянутую руку с толстыми пальцами. Вереница джипов трогается с места уже через несколько минут, исчезая за завесой колкого зимнего дождя. – Так, ну, обед! Давайте, давайте, пока я добрый, – Славян машет руками на Костика, Мира и Сему, которые, возбужденно переговариваясь, вскакивают со своих мест и идут за одеждой. – Час, не больше! Работать надо! И о сегодняшнем визите сеньора Помидора не трепитесь, понятно? Рация на груди у Сереги шуршит, сквозь помехи пробивается недовольный голос Кита: – Серег, можно с ними? Я не завтракал. – Охуел? Стой пока, жди, чуть позже сменю тебя. – Козёл, – бухтит в рацию Кит и отключается, не давая Сереге высказаться в ответ. Славик ржёт, тыкая пальцем в телефон. – Грозный ты начальник, Серж. Тиран и деспот. – Мне не нравится, что этот… со своими мудаками тут ошивается, – бросает Серега задумчиво, не обращая внимания на шутку. – Как думаешь, стоит Дане сказать? Разноцветные гирлянды празднично подмигивают со стены, дождь мягко долбит в замазанные краской стекла склада наверху. Славик показывает Сереге телефон, машет им в воздухе, как знаменем, улыбается деловито: – Я уже ему отписался. Борову доверять нельзя, он та ещё сволочь. И что-то мне подсказывает, что не просто так они сюда притащились, да ещё всей процессией, наверняка, имели свои цели, вот только какие… – Ладно, над этим пусть начальство думает, – отмахивается Серега. – Идём, открою тебе твою банку. – И батончик? – А ты заткнешься? – Ну, как минимум, пока буду жевать, ты меня не услышишь, – доверительно сообщает Славян. – Ну, значит, и батончик, – расплывается во внезапно теплой улыбке Серега. – Идём, герой. *** Заснеженный лесок мелькает по обеим сторонам от трассы. В салоне чуть стыло, мороз за городом такой, что печка не справляется, зато внутри одуряюще вкусно пахнет кофе. Валя, уже успевший опустошить свой стаканчик, благостно рассматривает пейзаж за окном, тихо подпевая очередной попсовой херне, играющей на радио. На сосредоточенного на дороге Даню он предпочитает не смотреть, слишком уж тот хорош. Хочется, не доезжая до этого хитровыебанного шикарного домика в лесу, рекламу которого Вале показывал Даня, трахнуть его прямо в машине, перебравшись на заднее сиденье. Стянуть бежевое пальто, выпутать его из мягкого свитера с высоким горлом, стащить джинсы с трусами, взлохматить идеально уложенные темные волосы. Валя улыбается своим мыслям, и Даня ловит эту улыбку. – О чем думаешь? – Ну так. Природа красивая, – Валя кашляет, а потом принимается подпевать громче, чтобы Даня отстал. – Красивая, – соглашается с мягкой улыбкой Даня, снова концентрируясь на дороге. Спину под курткой приятно обхватывает старая отцовская портупея, мягкая, заношенная от того, как часто отец её надевал. Валя нашел портупею в небольшой коробке с его вещами, которую мать никогда особо не скрывала. Коробка со скромной надписью “Костя” стояла на антресолях, и когда в детстве мать лезла туда за банками или еще чем-то, маленькому Вале казалось, что в коробке этой отцовы останки. Ну или будто дух его там сидит, ждёт, пока коробку извлекут на свет, в мир живых, чтобы рассказать свою историю. Мать не прятала коробку, но историй об отце практически не рассказывала, а её лицо неизменно приобретало страдальческий вид, стоило Вале спросить. Он замолкал тут же, не продолжал выспрашивать, потому что больше всего на свете ненавидел, когда мать страдает, грустит или злится. Ему нравилась её простая немного детская улыбка, и как морщинки лучиками складывались в уголках глаз. А слёзы не нравились очень. Каждую годовщину смерти отца мама собиралась на Смоленское кладбище, и Валю брала с собой. Они стояли у присыпанной снегом могилы, где значилось чопорное “К. А. Коньков” и годы: рождения и смерти. Вале так хотелось, чтобы она заговорила и рассказала что-то смешное, забавное об отце. Что-то о его службе в полиции, может. Или о том, как они с мамой познакомились. Но слова не шли из нее, истории замерли где-то внутри, как стылые льдинки, которые никак нельзя растопить, и они навсегда так и останутся твердыми, острыми, впившимися глубоко в сердце, словно маленькие занозы. Зато шли слёзы, те самые, Валей ненавидимые, и она плакала, уткнувшись носом ему в плечо, а Валя сжимал её дрожащую руку своей теплой и шептал мягко, смущенно, не зная, что еще он может для нее сделать: “Ну мам… Всё хорошо, не плачь”. Аккурат после такого похода в этом году мать уехала к подруге, как всегда это делала после посещения кладбища, так что Валя, оставшись в одиночестве, снял коробку с антресолей. Благоговейно вспорол скотч кухонным ножом, раскрыл картонные створки. Руки сами потянулись, лаская предметы, доставая их по одному, чтобы внимательно рассмотреть. На фоне гонялся плейлист, который ему скинул Даня, что-то торжественно-тягучее, на английском , и Валя на секунду почувствовал себя так, словно попал в кино. В коробке была смешная зажигалка с мультяшным львом, фотографии с новорожденным Валей (ничего интересного, какая-то груда пеленок, а посреди - сморщенное красное лицо, раззявленный в крике ротик, сползшая на лоб голубая шапочка), несколько блокнотов, исписанных кривым почерком, маленькая записная книжка в каких-то цифрах столбиками, и они совсем не были похожи на номера телефонов. Был серебристый портсигар с гравировкой - от сослуживцев из Екатеринбурга, и стопка отцовых личных фотографий, везде он был молодым, весело улыбался, и ярко-голубые глаза смотрели будто в самую душу. Было здесь обручальное кольцо, печальный серебряный крестик без цепочки со сломанным ушком, ну и, конечно, портупея. Она лежала на самом дне, придавленная другими вещами. Валя взял её в руки и погладил, словно кошку. Потом встал и пошел к зеркалу в коридоре. Долго прилаживать не пришлось, портупея словно под него и была подогнана. Олег, бывший напарник отца, часто, подвыпив, начинал откровенничать, чуть ли не со слезами рассказывая о том, как сильно Валя похож на отца. “Не могу на тебя смотреть, веришь? Кажется, что его вижу” – так и говорил, криво ухмыляясь. Значит, и телосложением они были похожи тоже. Валя водил плечами, разглядывая свое отражение. Оно было смешным, чуть нелепым, потому что портупею он нацепил поверх домашней футболки с нарисованной на ней мордой котенка, а с бедер сползали длинные мягкие шорты с растянутой резинкой. Валя пристроил в кобуру свой глок и прислушался к ощущениям внутри: было всё также звеняще-тревожно, как и каждый раз, когда Олег среди смородиновых кустов учил его палить по банкам из своего табельного. Ему не нравилось оружие. Валя чувствовал в нем какую-то скрытую угрозу, что-то необъяснимо страшное и темное. Гораздо проще было выйти врукопашную; проще, честнее, доступнее для собственного понимания. Но Даня настоял, и поскольку он был теперь еще и работодателем, Валя просто не смог отказаться. Чувствовал, что не имеет права. Даню хотелось защитить. В любой момент и от любой напасти, и если для этого требовалось повесить на себя огнестрельное, Валя был согласен. Совесть шла на эту сделку с легкостью, без лишних трепыханий, потому что за довольно короткий срок Даня прочно обосновался в его жизни, занял центральное место и дал какой-то смысл прежде бессмысленному существованию. Синяя “Ламба” Дани тормозит, наконец, у пункта назначения, Даня что-то говорит, зовёт его, вырывая Валю из тревожных невеселых мыслей. Пятачок среди густого леса, красивое стеклянное шале (Валя вспоминает слово из яркого рекламного буклета), пустота и умиротворение на километры вокруг. – Вот в таких домах и случается всё самое плохое в фильмах ужасов, да? – смеется Даня, выгружая сумки из багажника. Валя фыркает, спешит помочь. Ему холодно и хочется оказаться в тепле как можно скорее, но Даня тянет на себя, и Валя с готовностью ныряет в сухой короткий поцелуй. В глуши паранойя как-то немного притупляется, хорошо и спокойно, даже дышится легче. У Дани ледяной нос, и холодные щеки горят на морозе. Он в последний раз цепляет нижнюю губу Вали нетерпеливым ртом, чуть прикусывая, а потом отстраняется и, подхватив сумку, плавным движением закрывает багажник. – Ужас как я замерз. Идём внутрь скорее. В рекламе было написано, что там есть камин, настоящий, с дровами. Ты когда-нибудь разводил камин? Валя идёт следом за Даней, чувствуя, как ботинки утопают в свежем хрустком снегу по щиколотку. Морозный воздух кусает за пальцы, он забыл перчатки дома, когда пытался поскорее попрощаться с мамой. А та настойчиво предлагала сырников в дорогу и еще какую-то еду, лезла обниматься, будто он уезжает на месяц, а не на пару дней. – Нет, блин, где я тебе камин возьму? Я ж не лорд какой-то. – А я разводил, у нас в доме был, – улыбается Даня. От другого это могло прозвучать как хвастовство, и Валя может быть даже напрягся бы, но на Даню сердиться он не мог. Тот говорил просто, без обиняков, совсем немного, но беззлобно, подшучивая. Даня достает ключи из кармана пальто, отпирает дверь, пропуская Валю вперед. – Сейчас согреем дом, наберем ванну с пеной до потолка… В общем, готовься, я настроен тебе угождать. Валя нетерпеливо хлопает дверью и прижимает Даню лицом к стене. Руки тут же скользят под пальто, ложатся на задницу, обтянутую темными джинсами, сжимают с силой. В шале тепло, работает отопление. Даня на прикосновения отзывается всем телом, откидывает голову, прикрыв глаза. Они так долго ждали момента, чтобы остаться наедине, но всё время не складывалось и что-то мешало. И не считая быстрой дрочки в подсобке на конюшнях после того, как они катались на лошадях, никаких шансов больше не выпадало. Валю пробирает возбуждением такой силы, что мозги, кажется, мгновенно отключаются, но Даня резко разворачивается к нему лицом, тянет на себя за плечи, заглядывает в глаза, жмется холодным носом к щеке. Шепот оседает влажным холодом где-то за мочкой уха: – Я тоже соскучился. Очень. Снимай ботинки и идём осмотримся. В конце концов, охранник ты или где? Прочеши периметр или что там ты должен делать… Серые глаза с хитрыми искорками. Валя целует его в наглую ухмылку напоследок, а потом стягивает промокшие ботинки, устраивает куртку на вешалке, пихает шапку в рукав, оставаясь в сером свитере и темных спортивках. Даня присвистывает, глядя в удаляющуюся к гостиной спину с ремешками портупеи. – Господь всемогущий, это еще что такое? Не думал, что эта штука тебе так пойдет… Валя самодовольно поправляет отцовскую реликвию и исчезает за углом. Оттуда доносится тихий хриплый смешок, от которого Даню пробирает мурашками с ног до головы. Чтобы как-то отвлечься, он принимается распаковывать вещи в спальне наверху, а потом спускается на кухню. Здесь уже всё организовано: несколько бутылок хорошего вина на выбор, бутылка виски, фрукты в красивом хрустальном блюде, и еда в холодильнике. Даня хватается за изящные бокалы на длинных тонких ножках, откупоривает бутылку белого полусухого, наливает в оба понемногу. Хватает из вазочки клубнику, отправляет в рот, раздумывая, стоит ли сначала поставить наполняться ванную или развести камин в гостиной. Динамик под потолком вдруг всхлипывает, и оттуда начинает литься мягкая тихая музыка. Даня улыбается: – Ты нашел волшебную кнопку? – кричит в сторону гостиной и, подхватив оба бокала, идёт к Вале. Чуть подумав, возвращается, берет в рот самую большую ягоду, сжимает губами. В гостиной светло, просторно. На стенах какие-то минималистичные картинки в тонких темных рамах, на журнальном столике - букет свежих цветов, тоже белых, Даня не знает их названия. – Прошарил периметр, – Валя сидит на большом кремовом диване вразвалку, машет ему расслабленно. Даня подходит ближе, и он берет бокал из его рук, пальцами касаясь пальцев. Делает такой большой глоток, будто компот пьет, что Даня прыскает со смеху. Наклонившись, языком проталкивает клубничину Вале в рот. На последнем толчке ягода чуть разминается, и сок стекает вниз, по валиному подбородку. Но тот совершенно не смущается, разжевывает остатки, не переставая настойчиво целовать Даню, хозяйски вылизывая перепачканным языком его рот. Ещё и ладонь на затылок кладет, придавливая, притягивая к себе ближе. – Вино прольется, – шипит Даня, когда Валя дергает его на себя. – Весь диван пропахнет. Валя только улыбается в поцелуй, не отпуская, все так же заставляя Даню опасно балансировать над собой и диваном с бокалом в руках. Он чуть смещается, прихватывает теплыми пальцами за гладко выбритый подбородок и широко слизывает с него сок, Даня сладко жмурится, не сдержав тихого стона. *** – Ого, какая огромная, – выдыхает Валя восхищенно, когда босым, голым по пояс входит в ванную и глядит на джакузи впечатляющих размеров у большого панорамного окна. Вода булькает, напоминая лаву в вулкане, подсвечивается снизу разноцветными огоньками, а пахнет так, будто туда бахнули бутылку материного лучшего шампуня. Даня уже сидит внизу, откинув голову на бортик, курит, выпуская в пропитанный паром горячий воздух мягкий ароматный дым. Влажные темные волосы липнут ко лбу, вода вскипает фонтанчиками вокруг обнаженного мокрого торса. Услышав Валю, он открывает глаза, сжимает губами фильтр, шлепает раскрытой ладонью по поверхности воды рядом с собой, взметая брызги. – Идём. Валю не нужно просить дважды, он неторопливо цепляет резинку спортивок большими пальцами и стягивает их с себя вместе с бельем. Неаккуратный ком ложится на узорчатую светло-бирюзовую плитку, а Валя уже осторожно спускается в воду, сначала попробовав её ногой - не слишком ли горячая. Но вода идеальная, лижет ступню, посылает дрожь по щиколотке выше. – У тебя стоит, – лукаво улыбается Даня, когда Валя устраивается рядом. Ну точно лис, по-другому и не скажешь, думает Валя, млея от того, как горячая ароматная вода обволакивает и греет тело, подогревая каждую мышцу и распаляя свернутое в нем тугим клубком желание еще больше. Даня вытаскивает изо рта сигарету и дает ему затянуться из своих пальцев. Валя делает длинную затяжку, прищурившись. – А у тебя нет? Рука под водой гладит Даню по бедру, накрывая твердый член, пальцы тут же обхватывают ствол, принимаясь двигаться вверх и вниз, большой мажет по чувствительной головке. Даня вздрагивает, но закрывает глаза от удовольствия, блаженно хмыкнув и раздвигая ноги, давая доступ пальцам, которые уже скользят ниже, ныряя в растянутую дырку. – Готовился? – Валя срывается на шепот, пальцы отрывисто двигаются внутри, и Даня закусывает нижнюю губу до боли. – Хорошо, а то у меня уже яйца сводит, как хочу тебе засадить. Даня давится воздухом, сам не зная, от чего: от трахающих его размеренно и глубоко длинных пальцев, от горячих губ на шее или от продирающего до кишок хриплого шепота, оседающего дрожью на влажной липкой коже. Всё тело становится таким чутким, переполненным ощущениями, и все их хочется продлить, чтобы хватило на дольше, чтобы продолжало крыть снова и снова горячими вспышками до сладкой судороги. Он укладывает ладони на влажный ёжик валиных волос, гладит, притягивая к себе, пока Валя, не переставая двигать рукой, лижет ключицы, прикусывает чувствительный сосок, сдвигается к другому и дует на него. Вода вокруг бурлит, и Дане кажется, что он с ума сойдёт, если прямо сейчас что-нибудь не случится. – Хочу тебя… Получается слабо, хрипло, жалко, просяще, но Дане плевать. Главное, что Валя слышит, принимает, вынимает пальцы. – На бортик сядь, – командует тихо. У Дани голова идёт кругом, когда он садится на бортик, рассматривая голого Валю, который устраивается между его ног. Пальцы вцепляются в бедра. – Шире. Даня слушается, на автомате разводит ноги шире, завороженно глядя, как пальцы давят на кожу бедер, оставляя белые следы. Валя лижет скользкий от смазки и воды член на пробу, вскинув взгляд светлых глаз, и Даня держит его, боясь моргнуть. Язык движется вверх и вниз, Валя хмурится, словно пытается понять, что чувствует. Дане хочется смотреть, увидеть и запомнить каждое движение, до того эта напористость и уверенность вкупе с неопытностью сводят с ума, но он забывает обо всем, когда губы кольцом смыкаются вокруг набухшей головки, и Валя начинает сосать. Совсем легко, чуть втягивая щеки, работая языком, все так же цепляясь за его ноги и продолжая изучающе смотреть ему в глаза. – Пиздец… – на большее Даню не хватает. Он жмурится до цветных мух под веками, хватаясь за бортик так крепко, словно боится упасть. – Блять, что ты… Горячая вода ласкает икры, скользит по Валиной оголенной спине, пока он насаживается ртом на член, пропуская глубже, пробуя, насколько глубоко может взять, а потом отстраняясь, чтобы глотнуть воздуха. В эти короткие передышки Даня не сдерживается: гладит пальцами по мокрым щекам, задевает потемневшие слипшиеся от воды ресницы, трогает припухшие губы с нажимом. Валя улыбается ему, высовывая язык, а потом обхватывает пальцы до костяшек, смыкая вокруг них губы, посасывая. – Красивый, – шепчет Даня. Ему хочется сказать больше, но слова застревают в глотке огромным комом, и получается только застонать. Валя выпускает пальцы и снова наклоняется, накрывая ртом член, усиленно втягивая щеки, а потом меняя напор, оставляя только неторопливый невозможно горячий язык, который бессовестно облизывает, то широко, то коротко. Одновременно смазанные пальцы начинают толкаться в скользкую мокрую дырку. Даня сжимается, запрокинув голову, вскидывает бедра навстречу, насаживаясь до костяшек и загоняя глубже, от чего Валя давится и кашляет, отстраняется, ловя воздух оторопело. По его предплечьям стекает вода, теряясь в бурлящем аду, глаза кажутся совсем синими, до боли. – Давай. Даня не спрашивает, сам поворачивается спиной, прогибаясь в пояснице и локтями упираясь в скользкий бортик. Он даже рад, что не видит сейчас валиного потемневшего взгляда и того, как тот, наверняка, проводит пару раз рукой по собственному члену, любуясь бледной мокрой спиной. Тихий плеск воды и мерное гудение, сбившееся дыхание Вали, он входит, сразу до упора, а потом замирает, ведет рукой по каплям на спине, собирая их на кончики пальцев. А потом начинает толкаться, глубоко, сильно, хватая за влажные волосы. Даня не сдерживается, так плевать сейчас на всё вообще. Остается только одуряющее ощущение заполненности до самого нутра, оно распирает и тянет, оно совсем капельку неприятное, но такое правильное, что пальцы на ногах поджимаются. Он поворачивает голову, смаргивая набежавший на глаза пот, чтобы увидеть, как двигается сзади Валя: его мокрый красивый торс, напряженные мышцы груди, закушенную губу, маленькую хмурую складку между бровей. Льдистые глаза мгновенно теплеют, словно подсвеченная в солнечный морозный день ледяная скульптура, уголок губ дергается. Он наклоняется, угол неудобный, и приходится выгнуться, но зато им удается столкнуться губами. Из-за этого член проскальзывает еще глубже, хотя казалось, больше некуда, и Валя замирает в нём, терзая губы, кусая и вылизывая их, тянется рукой, чтобы подрочить Дане, и тот с готовностью и облегчением толкается ему в кулак. Их накрывает почти одновременно, Даня спускает чуть раньше, не в силах больше сдерживаться и пропуская момент, когда мог бы это сделать. *** Теплые струи из широкой круглой лейки душа скользят по разгоряченным липким телам. На Даню наваливается такая истома, что всё на свете становится лень, зато Валя наоборот бодр и энергичен. Он споро находит полотенца и пару белых халатов, оставленных для них. Впрочем, тем, чтобы завязать пояс или хотя бы запахнуть халат, Валя себя не утруждает. Пока Даня разводит огонь в камине и включает вытяжку, шевелит угли тонкой кочергой, Валя торопливо поглощает фрукты с блюда, отпивает вина прямо из горла темной бутылки. Даня не комментирует, ждет, пока Валя принесет сигареты, чтобы выкурить одну на двоих и снова целовать горькие губы, потому что невозможно удержаться. И потому что нужда в этом перевешивает всё остальное, здравый смысл - в том числе. Чистые белые простыни приятно холодят кожу. Валя ерзает, зарываясь под одеяло, натягивая его до самого носа. Даня озабоченно таращится в телефон, отставляя бокал с вином на прикроватную тумбочку. Среди последних сообщений его настораживает одно: Славик пишет, что Боров заезжал в лабораторию со своими людьми и что-то вынюхивал. Валя чувствует повисшее в воздухе напряжение, садится на кровати, подползает ближе и, уложив подбородок Дане на плечо, бесцеремонно заглядывает в экран. Читает сообщение, шевеля губами и чуть нахмурившись. Даня задумчиво чешет затылок, поворачивает голову и ведет кончиком носа по валиной щеке. Запах успокаивает. Хочется послать к черту и лабораторию, и Славика, и Борова с его несвоевременным вниманием. Но изнутри нарастает и гложет непонятная тревога. – Что думаешь? – спрашивает Валя. – Мне это очень не нравится, вот что, – Даня выбивает короткое “Вы в порядке?” и отправляет Славику. За большими панорамными окнами солнце окрасило небо кроваво-багряными потеками. Еще немного и стемнеет, а лес вокруг сомкнется в непроходимое кольцо. – Он не говорил, что собирается приехать. – поясняет Даня. – И что ему там может понадобиться? С первой партией мы не пролетели, вторая тоже на подходе, а все дела мы с ним обговорили еще позавчера, когда он заезжал на конюшни. Телефон мягко вжикает: “Мы в норме, смена караула состоялась, Серега уехал домой отсыпаться. Драки не было, но настроены они были не очень дружелюбно. А главное, пересрали, когда я намекнул им, что ты не предупреждал нас об их визите”. – Ну что там? – Валя тянется за бокалом Дани и делает небольшой глоток, морщится, ставит на место. Натягивает себе и Дане на плечи одеяло, как большой плащ. – Вызвонить Серегу, может? – Нет, – качает головой Даня. – Славик говорит, что они в норме. Серега дома, спит, потревожишь только. Они без рукоприкладства, но что-то темнят, а у Славика на это дело чутье. – Тогда нужно вернуться, – тихо, но веско говорит Валя. Даня поворачивается и смотрит на него, удивленно вздернув бровь. – Да, мне тоже не хочется, но надо. Сейчас уже поздно, а завтра с утра соберемся и до города. Лучше быть рядом на случай, если что-то серьезное готовится. Ты сам сказал, Славян считает - они вынюхивали. И уж точно не просто так. От мысли, что вместо положенных трех дней они проведут в шале всего один, Дане хочется разочарованно выматериться. Но в словах Вали есть доля правды: если Боров что-то задумал, Дане лучше быть в городе и держать руку на пульсе. Некогда отдыхать, иначе можно лишиться всего, не успев и глазом моргнуть. “Держи в курсе. И береги себя. Завтра вернемся” Хочется курить. Внутри закипает злая энергия, как бывает всегда, когда он вспоминает о Борове. – Ты прав, нам нужно в город. Он звонит маме и Лизе, маясь тревогой за них, но у них всё тихо. Мать бодрым голосом рассказывает, что готовит лазанью на ужин, а Лиза сидит на какой-то виртуальной лекции по античному искусству. Успокоившись, Даня убирает телефон в сторону. Им с Валей осталось совсем немного времени наедине, и он не хочет тратить его впустую. Они тоже ужинают, разогрев еду, которую оставили для них в холодильнике, а после решают прогуляться вокруг дома, покуривая Данины сигареты; болтают обо всем на свете, любуясь ясным чернильным небом, щедро усыпанным звездами. Словно кто-то опрокинул стакан с чаевыми, и монеты беспорядочно раскатились в стороны по темной суконной скатерти, образуя причудливые фигуры созвездий. В теплой натопленной гостиной целуются, дурачатся, включают музыку и пьяно танцуют, а яркие оранжевые отсветы огня в камине лижут их силуэты теплом. Ложатся спать уже глубоко за полночь, но перед тем, как уснуть, Валя спрашивает вдруг: – Зачем ты этим занимаешься? Даня поворачивается на бок, подкладывая под согнутый локоть сбитую в ком подушку, чтобы было удобнее. – Чем “этим”? – спрашивает невинно. – Наркотиками, – терпеливо поясняет Валя. Он тоже ложится на бок, и теперь они смотрят друг на друга, почти соприкасаясь кончиками носов. – Только не говори, что ради денег, у тебя их итак дохуя. И вообще, ты умный, образованный и всё такое. Почему не займешься чем-то другим? – Ну а мне нравится, – отвечает Даня. – Построить что-то с нуля. – Можно построить супермаркет, дом, гостиницу, да даже огромный ебаный космодром! – хмурится Валя. – А еще мне интересно… Как ты со своей совестью договариваешься? Люди же подсаживаются… Типа, они же живые. Чьи-то друзья, братья, сестры, родители. Не сказать, чтобы Даня сам об этом никогда не задумывался. Но совесть его молчала, потому что для себя он давно нашел ответ на этот вопрос: – Это бизнес, Валь. А наркоманы - тупые и жалкие, кем бы они там ни были. Нет у них никакой воли. Ну не будут они юзать Звезду, и что? Думаешь, это их спасет, остановит? Всё равно ведь найдут, где достать и чем вмазаться, рынок огромный, а спрос рождает предложение. Соли, спайсы, мет, героин, кока… Я один в этом деле ничего не меняю и ничего не решаю, а наше производство как одна крохотная песчинка в бескрайней пустыне. Так что да, совесть у меня чиста. Я просто зарабатываю, как и все остальные, пытаюсь что-то делать, не сидеть на месте, ищу себя. Откровение получается хлестким, и на секунду Дане кажется, что он переборщил со своей правдой; что сейчас Валя глянет на него разочарованно, может скажет что-то неприятное и уйдет. Но ответить по-другому, соврать или приукрасить, сделать вид, что ему стыдно, специально для Вали он бы не смог. Всё равно вышло бы фальшиво. Но Валя не уходит, только смотрит на него внимательно, заглядывает куда-то внутрь, в самую сущность, вглубь. Пытается понять, и это льстит. Дане хочется спросить, а как же с собой договаривается Валя, ведь его всё происходящее явно тревожит. Но он предпочитает промолчать, тянется и кладет ладонь на щеку, гладит большим пальцем по скуле. – Я не хочу тебя заставлять. Ты в любой момент можешь выйти из всего этого. Но я дело не брошу, прости. Валя прикрывает глаза, мягкие светлые ресницы отбрасывают тень на бледную кожу. Он вспоминает, как Даня в шутку ляпнул ту цитату из старой книжки. “Мы в ответе за тех, кого приручили”. Глупо и банально, заезженно, но Валя что-то такое и ощутил в тот вечер, когда они встретились. – Давай спать? У меня глаза слипаются, жесть. Дане кажется, что он низачто не уснет, так и будет всю ночь лежать и таращиться за окно, но стоит ему услышать мерное сопение Вали, как приятная усталость наваливается лавиной, укрывает собой и заставляет провалиться в сон. Спать с кем-то в одной постели - странно. Он пытается вспомнить, когда такое с ним в последний раз случалось, но не может, потому что все его немногочисленные случайные связи начинались и заканчивались в один вечер. О чем думает Валя Даня не знает, но вид у него совершенно безмятежный, будто ничего удивительного в происходящем нет, и всё идет своим чередом, по какому-то заранее намеченному плану. Ночь вне города непривычно глухая и тихая, и кажется, будто время замерло. Дане снится что-то приятное: вот они выходят на пробежку с отцом в солнечный морозный день, и Даня жалуется, что устал, больше не может, а отец кладет ему руку на плечо, шутит, так что Даня прыскает со смеху. У отца глаза тоже смеются: яркие, лучистые. Там во сне Даня уверен, что всё у них будет хорошо. Отец защитит их всех, и они забудут чужих пугающих людей, устанавливающих камеры в их доме, и человека с автоматом, и бьющуюся в конвульсиях лошадь. Но что-то идёт не так, отец мрачнеет, увидев человека, который ждет его у машины. У человека красивые светлые глаза и приятный хриплый голос. Этот человек целился в них из автомата. Этот человек хотел убить их. Этот человек убил Фрегата, даниного любимчика, самого верного и покладистого из всех. Там во сне маленький Даня сжимает челюсть до хруста, давя в себе пузырящиеся слёзы. Там во сне уже ничего, кроме крови, криков, бьющегося в предсмертных судорогах Фрегата, льдистых глаз, чужих рук и голоса на ухо, и это уже другой голос, он не пренадлежит отцу или человеку с льдистыми глазами. Голос низкий, густой, с чуть различимым акцентом: “Если рыпнешься, прострелю башку”. Тревога выдергивает Даню из сна, и он пытается разлепить глаза, но не может, а по телу разбегается дрожь. На лицо ложится мягкая подушка, от которой пахнет свежестью и кондиционером для белья. Ткань касается губ, ощущается мягко и успокаивающе, как поцелуй. – Валя? – шепчет, еле ворочая языком в пересохшем рту. Он даже не уверен, что получается нормальный звук. Пробует снова, а потом вдруг слышит валин вскрик, следом – громкий звук выстрела, другой крик, чужой. И снова выстрел, и звон. Паника разливается по всему телу горячим и липким, Даня с силой хватается за лежащую на его лице подушку, пытаясь отодрать ее от себя, она вдруг поддается с легкостью. В этот момент звучит ещё один выстрел, а потом слышится, как что-то большое и тяжелое падает на пол. Даня тяжело дышит, озираясь по сторонам, стараясь как можно скорее сориентироваться в пространстве и понять, что происходит. Темнота вдруг рассеивается после мягкого щелчка: Валя, бледный, как полотно, трясущимися пальцами включает ночник на своей прикроватной тумбочке. Даня не может отвести от него глаз, не может не смотреть, как Валю всего колотит и выламывает, как ходит ходуном рука, крепко, до побелевших костяшек сжимающая пистолет. Теплый уютный свет ночника лижет его ладные голые плечи и торс. Даня смотрит ему в глаза, и его самого начинает трясти, потому что щеки у Вали становятся мокрыми от слёз, а губы дрожат. – Что… Ты в порядке? Даня рвется к нему, хватает и прижимает к себе крепко, но Валя будто в трансе: никак не реагирует на прикосновения, просто стоит, безвольно опустив руки, плачет тихо, не издавая ни звука и глядит прямо перед собой. Даня оглядывается, не выпуская Валю, но ничего не видит, кровать загораживает обзор. Он усаживает безразличного ко всему Валю, мягко пытается вырвать пистолет из его руки. Приходится отдирать пальцы один за другим, и они поддаются с большим трудом, будто приклеились к рукоятке намертво. Руки у Вали холодные, как у трупа. Он начинает шмыгать, а потом всхлипывать, прячет лицо в ладони, вздрагивая всем телом. – Всё хорошо. Всё будет хорошо, успокойся, – Даня настолько ласково, насколько может, гладит его по коротко стриженной макушке. У него самого внутри все переворачивается от ужасного предчувствия. Хочется оттянуть момент, но больше медлить нельзя, Даня поднимается и идёт к своей стороне постели. На светлом ковре темная лужа крови, стремительно увеличивающаяся в размерах и в ней – человек. Изломанная поза, нелепо сложенные ноги, раскинутые руки. Он весь в черном, голову и лицо скрывает балаклава, глаза в прорезях открыты, бестолково уставившись в потолок. Неподвижность настолько зловещая, искуственная, что сразу становится ясно - человек мёртв. Рядом валяется пистолет. Валя за его спиной заходится в очередном громком всхлипе. Даня смотрит на свои ладони, пытаясь унять дрожь, но конечности его не слушаются. По виску стекает пот, во рту сухо, в глазах - влажно и горячо. – Он… – начинает Валя сквозь жалкие всхлипы, на грани слышимости, и Даня на коленях подползает к нему, хватает за бедра, гладит утешающе, отнимая его руки от мокрого лица. Глаза у Вали красные, зареванные, рот раззявлен, щеки горят. – …я проснулся. Он собирался. Подушку на тебя… Он хотел… И не заметил, как я… Я только перед сном на тумбочку выложил… Я… Он бы тебя, понимаешь? Даня, ты понимаешь? А я его… Не сразу… Со второго… – Всё, всё, я всё понимаю, – Даня садится рядом, прижимает к себе, целует в макушку. – Не говори. Я всё понимаю, правда. – Он… Он всё, да? – Да, – с трудом выговаривает Даня в макушку, снова целует, вдыхает запах, прикрывает глаза. – Да, он всё. Ты молодец. Ты меня спас. Снова. *** Труп завернут в два покрывала с головы до ног, они едва запихали его в багажник, обливаясь потом на стылом ночном морозе. Чужой пистолет жжется через карман пальто. Даня ведет машину по темной дороге, отчаянно вглядываясь в освещенный фарами отрезок. По обе стороны плывет неприветливый темный лес, не помогая унять тревогу. Валя на пассажирском, глядит в одну точку, безразличный ко всему. Пустые глаза, сжатые в тонкую полоску бледные губы, криво натянутая шапка, куртка нараспашку. Ночь играет им на руку, если, конечно, можно искать в такой ситуации плюсы. Можно. Даня упрямо вцепляется в руль, стараясь не смотреть на Валю. Внутри всё сжимается от отчаяния и жалости. – Ты как? Валя молчит, только вздрагивает от повисшего в воздухе вопроса. При человеке, которого убил Валя, не было документов. Только ключи от тачки, но самой тачки нигде не было, хотя они проверили ближайшие окрестности дважды. Это немного тревожило, но отвлекаться нельзя, нужно было избавиться от трупа. Даня вспомнил отца. Те смутные воспоминания о моментах, когда он хватался за пистолет, угрожал кому-то. Он был спокоен, всегда спокоен. У Дани быть спокойным получается плохо, но он старается за себя и за впавшего в полный ступор Валю. Тот только выполняет просьбы, коротко кивая, но не произнося ни слова. Даня ловит себя на том, что разговаривает с Валей, как с маленьким: терпеливо, медленно, разборчиво, через слово проверяя, понял ли он, чего от него хотят. В подвале шале чудом обнаруживается всякая хозяйственная утварь, которой пользуется обслуживающий персонал, когда здесь прибирается или готовит дом и участок к приезду гостей. Даня думает, что хорошо бы сжечь тело, но бензина у них осталось мало, а заезжать сейчас на ближайшую заправку - значит только засветиться лишний раз на камеры. В лесу сыро, темно и холодно, сначала приходится расчищать снег, довольно долго, прежде чем кончик лопаты наконец-то упирается в холодную подмерзшую почву. Он снимает пальто, начинает копать первым, сколько может, до горящих мышц и пропитанного потом свитера. Валя сменяет его, и пока Даня обсыхает в теплой машине, он копает, как робот, безразлично, совершая каждое движение на автомате. Только когда яма вырыта достаточно глубоко, он останавливается и трет измазанными в земле ладонями мокрое от слез и пота лицо и вдруг принимается глухо выть на одной ноте. Это пугает Даню до усрачки, даже сильнее, чем выстрелы, кровь и труп. – Хватит… Хватит… Ещё немного, еще чуть-чуть осталось. Я сам. Остальное сам, давай в машину. – Я никуда не пойду. Лучше сдохну прямо здесь, – цедит Валя, и это его первые слова, которые он произносит за последние несколько часов. – Не хочу… – Иди, – Даня подталкивает его, но Валя смотрит упрямо, хмуро, не двигаясь с места. – Я сказал, что не пойду. Отдай лопату. – Не дам. – Отдай, блять. – Ты устал, весь вымок. Воспаление легких подхватишь. Иди в машину. – Мне похуй. Тащи его в яму и не мешай. И Даня сдается. Отдает лопату, но в машину не садится. Только курит, кутаясь в пальто и глядя, как Валя отчаянно засыпает могилу свежей землей. Начинает сыпать снег, легкий и пушистый, тихий и торжественный. Это хорошо, если он будет идти достаточно долго. Ещё один плюс, который Дане не зазорно для себя отметить. Когда Валя заканчивает, Даня прикуривает ему сигарету и набрасывает на плечи куртку. Дым плывет между ними, взвиваясь в чернильную пустоту, путаясь в скачущих снежинках и тая. Даня делает глубокую затяжку, добивая сигарету и пряча окурок в пустую пачку, а потом протягивает её Вале. – Поехали.