Сыны химеры

В машине тепло, даже душно, и на Даню накатывает легкое возбуждение: тело, испытавшее удовольствие, требует ещё и ещё, зацикливаясь на пережитом. Даня крепче сжимает руль, концентрируясь на дороге. Дворники ходят из стороны в сторону, стирая липнущий к лобовому снег, городское освещение в мокрых окнах машины размытое, призрачное, нереальное, как во сне. В сторону Вали, нахохлившегося на пассажирском, Даня старается не смотреть, как на главного вдохновителя всех постыдных мыслей, метелью кружащихся у него в голове. Валя тянется к печке, подставляет руки, чтобы согреться, ерзает и глядит за окно на мечущийся снег, светлые ресницы подрагивают. – Что мать? Не возмущалась? – хрипло спрашивает Даня просто, чтобы чем-то заполнить напряженную тишину, от которой не спасает даже подрубленная негромко музыка. Валя съезжает по спинке сиденья ниже, расставляет ноги, не пристегнутый. Все возмущения Дани по последнему пункту он пропустил мимо ушей с абсолютно невозмутимым видом, только глянул этим своим спокойно-упертым взглядом, который, и Даня уже это начал понимать, означал только одно: Валя не сдастся, неважно, о чем идёт речь - о ремнях безопасности или о том, чтобы без лишней рефлексии в одиночку выйти против троих обозленных гопников, решивших поживиться на пьяном мажоре. – Мне не пять лет, я могу ходить, куда и когда хочу. Просто нужно предупреждать, она… Переживает сильно, – чуть запнувшись, заканчивает тихо, моргает и улыбается. – А я не люблю, когда она переживает. – А отец что? – Умер. Давно уже. Дворники вжикают снова. Даня смотрит на свои часы, обхватывающие запястье. Не может не смотреть мельком каждый раз, когда речь заходит об отце. И не вспоминать его пронзительный с небольшим прищуром взгляд не может тоже, как и привычку опускаться перед Даней на корточки, прежде чем заговорить о чем-то важном. Обычно - о том, что ему и всем им угрожает опасность, но Даня должен держаться. – Мой тоже. – Жалко. – Ну да. Синяя “Ламба” тормозит у дома, в котором снимает квартиру Славик. Даня заходил туда пару раз и чуть не ослеп от её пестроты: по стенам мерцают неоновые таблички и указательные всех цветов, на кухне вместо стола пара красных бочек, кругом постеры и картины, всё переливается, горит, в общем, ад какой-то, а не дом. Но Славику нравилось, он говорил, что раньше здесь жили крутые ребята, “перевернувшие игру”. Что они там и куда перевернули, эти ребята, Дане знать не хотелось. И возвращаться когда-нибудь в эту странную халупу тоже. Он быстро набирает Славика, и тот с бодрой готовностью отзывается: “Бро, щас спущусь!”, а через пять минут уже лезет на заднее сиденье, просовывая в салон сначала свою выбеленную пероксидом пушистую шевелюру, сдобренную порцией успевшего нападать туда снега, а затем впихивая и самого себя во всей красе. Даня поворачивается, чтобы пожать холодную руку, ту, что не закована в разрисованный маркерами гипс, и видит смешную шубу с леопардовым принтом, синие треники с атласными красными лампасами, на груди бряцают цепи и побрякушки всех мастей. На носу у Славика красуются огромные круглые очки с фиолетовыми стеклами, которые он, поприветствовав Даню, тут же сдвигает на лоб и весело воззревается на растерянного Валька. – А это что за птенчик? Валя открывает рот, чтобы ответить что-то возмущенное, но Даня его опережает: – Это Валя, он со мной, может, будем вместе работать. Валь, познакомься, это Славик. Славян тут же тянет здоровую руку, захватывая Валю в свои тиски, трясет энергично, встряхивая головой, от чего успевший подтаять снег мокрыми каплями разлетается во все стороны, холодным садится Дане на щеки, но больше достается Вале - каплями обдает всё лицо, а он даже не морщится. Даня в восхищении от такой выдержки. – Зови меня Алхимик, – весело сообщает Славян. Повисает неловкое молчание, перемежающееся бодрым рэпом из магнитолы. – Алхимик? – наконец тихо уточняет Валя и поворачивается за помощью к Дане. Светлые брови сведены на переносице, Дане и смешно, и жалко его одновременно. – Все зовут меня Алхимик, – подмигивает Славик, развалившись на заднем сиденье. – Никто не зовет его Алхимик, кроме него самого, – спешит успокоить Валю Даня. – Расслабься. Он нормальный. – Я самый нормальный среди всех, – подает голос Славик. – А теперь давай, извозчик, гони. Хочу оглядеть свои новые владения. Отчаявшись дождаться какого-либо вразумительного ответа на поставленный вопрос, Валя снова устраивается на своем месте и глядит в окно. – Я на точке всё объясню, – виновато обещает Даня. – Там будет проще. Эдик, широкоплечий бородатый мордоворот, главный человек дяди Вовы, хмуро курит под маленьким козырьком. Завидев подъехавшую машину, бросает окурок себе под ноги и топчет тяжелым ботинком. Машет, высоко подняв руку в воздухе, и Даня сигналит в ответ, моргая фарами. Эдик пропадает за большой облупленной железной дверью. Даня, Славик и Валя быстро идут следом, Даня придерживает дверь для них обоих, пропуская вперед, и заходит последним. Внутри не намного теплее, чем на улице, а оборудование всё укрыто пленкой. Славик тут же, как хозяин, принимается стаскивать ее, чтобы посмотреть. – Даня, Валек, помогайте! Чё встали? Вы не заметили, что дядя Слава на одну руку инвалид? – он вдруг осекается, внимательнее присмотревшись к Эдику. Потом переводит взгляд на Даню. – Дань… Это же он… Руку мне сломал. Ну вот, приплыли. Значит, Эдик лично был среди налетчиков, и даже физиономию свою засветил? Бедный Славик стоит в полной растерянности, смотрит то на Эдика, то на Даню, силясь понять и не преуспевая. Эдик расплывается в гадкой улыбке, засовывая руки в карманы теплой куртки, сплевывает себе под ноги. Начинает грубовато, но примирительно: – Кто старое помянет… Тому и вторую можно сломать. Да ладно, шутка! – Эдик коротко глупо хохочет, и его смех эхом отдается от стен новой лаборатории. – Не бойся, больше не обижу, ну серьёзно! Прости, старик, я не со зла, так получилось. Славика всего передергивает, но он не двигается с места, и Эдику не отвечает. – Что он несет? Даня? Даня нервно оглядывается на Валю. Тот молчит, оставаясь чуть поодаль и не спеша вмешиваться. Уже хорошо. Даня делает шаг вперед к замершему возле оборудования Славику. Хочется выпереть тупого Эдика взашей и нормально поговорить, но тот никуда не спешит. Стоит и разглядывает их с холодным злым весельем, как нелепых клоунов в цирке. – Слав, я понимаю, ты злишься. Я потом объясню. Пожалуйста, проверь здесь всё. Если чего не хватает, скажешь, ладно? Славик наконец отмирает и пожимает плечами. Со стороны кажется, что легко и безразлично, но Даня видит, как он поджимает губы, и как глаза блестят. Чёрт. Этого он не предусмотрел. Всё-таки гад этот Боров, неужели не мог прислать вместо Эдика кого-то еще? Внутри закипает глухая злоба, но Славик уже продолжает свой рейд по оборудованию, Эдик отвлекается на зазвонивший у него телефон, а за спиной Даня чувствует движение: Валя подошел и встал рядом, глядя вопросительно. После такой сцены объясняться будет сложнее, но деваться уже некуда. – Расскажешь? – Да, – Даня кивает, вытягивая пачку из кармана пальто. – Курить будешь? Ругает себя мысленно, потому что чувствует, как пытается перед Валей заискивать, загладить неприятный осадок, который у того наверняка остался после неясного для него разговора между ним, Славиком и Эдиком. Но Валя в ответ мотает головой, серьёзный и собранный, как никогда. Даня нервно пихает в рот сигарету, подпаляет кончик, и только к третьей затяжке чувствует, что злость, поднявшаяся было в нём как цунами, отступает, и он готов говорить. К концу рассказа выражение лица Вали ничуть не меняется, а вот Даня успевает пережить несколько мысленных сердечных приступов. Уже закончивший осмотр Славик курит рядом, слушая внимательно и не перебивая. Хорошо, что Эдик вышел на улицу и оставил их наедине, не придавливая своим присутствием. – Вот такие дела, Валь. Мне нужен охранник, и я хочу, чтобы им был ты. Насчет оплаты договоримся, думаю, в накладе не останусь… А бизнесу нужна система безопасности, команда людей, которые будут помогать. Может, у тебя есть кто на примете. Например, из ваших, спортсменов, кто хотел бы подзаработать. Но для начала ты сам подумай и скажи, интересно тебе это предложение или нет. Не торопись, не обязательно сейчас отвечать, у тебя есть время. Даня молчит о том, что он вообще неохотно подпускает к себе людей настолько близко, куда-то в личное пространство. Что на учебе в Штатах научился мимикрировать, приспосабливаться, становиться частью любой тусовки, но только поверхностно, а из по-настоящему близких людей в его жизни, кроме мамы и Лизы, разве что Колясик, с которым они с детства знакомы, и всё на этом. Проблемы с доверием, так эту ерунду называл Данин психотерапевт, работавший с ним с самого детства, ещё со случая стрельбы в конюшнях. Проблемы с доверием, иногда доходящие до абсурда, с точки зрения матери, которая никак не могла понять, почему Даня до сих пор один и ни с кем не заводит отношения. Ему даже перед самим собой неудобно признавать, что совместить в Вале несколько ролей будет несравнимо проще, особенно сейчас, когда вокруг него появляется столько новых персонажей. – Подумаю. Завтра скажу, ладно? – Ладно. Давайте по домам вас развезу. В машине они говорят только по поводу лаборатории: Славик с заднего отчитывается, что всё готово к работе, и хоть завтра можно запускать людей. Это хорошие новости, в целом, потому что теряющие клиентов закупщики уже весь мозг Дане выкрутили. Теряющие буквально: продажу остатков Звезды пришлось ограничить, и лишенные дозы начинали понемногу заболевать, пытаться пересесть на другую синтетику, чтобы не откинуться совсем. Валя притих, думая о своем, руки скрещены на груди, взгляд уткнулся в проплывающие мимо улицы. И Даня рад бы оставить Славика первым, но им нужно поговорить наедине, Даня непременно должен объясниться как следует, поэтому сначала он гонит тачку к дому Вали. – На минуту, – бросает Славику, когда они оказываются на месте. Славик коротко кивает, утыкаясь в телефон. Ему за его терпение сегодня вообще можно медаль выдавать, думает про себя Даня. Другой бы на месте Славика уже давно психанул, но тот на удивление спокоен. На улице до сих пор снежно, и фонари в Валином дворе горят через один. Даня поднимает воротник пальто, выбираясь из машины, подходит к остановившемуся в нерешительности у тачки Вале. Его фигура в мешковатой куртке четко вырисовывается на фоне парадной. Даня оглядывается на “Ламбу” украдкой: Славик продолжает таращиться в телефон, не обращая на них никакого внимания. Тогда Даня наконец делает то, чего так сильно хотелось всё время, пока они были не одни: тянется и хватает Валю за руку, обтянутую перчаткой. Этого мало, ничтожно мало, но это хоть какой-то контакт, которого так отчаянно требует успевшее соскучиться тело. Валя вскидывает на него светлый взгляд, улыбается, чуть пожимает пальцы в ответ. У Дани внутри всё огнем загорается и топит безудержным теплом, дурацкая ответная улыбка тоже лезет на лицо, и он никак не может это контролировать. – Завтра позвоню, – обещает Валя тихо. – Я сказать хотел… Если откажешься. На нашем… ну, – Даня мучительно краснеет, не зная, как обозвать всё то непотребство, что творилось между ними в последние два дня, – на наших отношениях это никак не скажется. Если ты, конечно, захочешь продолжать после всего, что узнал. – Я хочу, – перебивает Валя, нетерпеливо и бесцеремонно. – Всё, заткнулся, – смеется Даня с облегчением. – До завтра. – Пока, – бросает Валя, а потом оборачивается уже у дверей парадной и машет Дане, который до сих пор так и не залез в тачку. Даня машет в ответ. Ночную тишину прорезает резкий гудок: это Славик перевалился к водительскому и сигналит, говнюк, ещё и рожу скорчил. Даня думает, что поспешил с мысленной медалью за терпение. Валя скорее скрывается за дверью, а Даня, улыбаясь себе под нос, бредет к машине. *** Уже совсем поздно, но мать не спит, будто по наитию какому-то не ложилась и ждала его приезда, хоть они и не договаривались о встрече. Она улыбается Дане неожиданно тепло, и он пытается ответить тем же, хоть немного и зол всё ещё: за лабораторию, за то, что из всех людей на свете обратилась за помощью к Борову; за то, что, возможно, снова подпустила этого мудака к себе ближе. Но разборки с ней сейчас точно не помогут ему достичь нужного результата, только всё усложнят, толкая ее на новые попытки его остановить. Он должен оградить её и отгородиться сам, и в этом случае поможет только старая-добрая ложь. – Мам, прости меня, – только начинает, а она уже виснет у него на шее, такая маленькая и худая, измученная бесконечными переживаниями. Дане и правда становится её жалко, так что обнимает он мать искренне, со всем чувством. – Ну ладно, мам, чего ты. Бывает. Я понимаю, как тебе было тяжело потерять отца. И знаю, что ты боишься повторения. Но я обещаю, мам, со мной все будет в порядке. Его рубашка становится мокрой от слёз. Он осторожно гладит мелко дрожащую спину матери, целует её в макушку, прижимает к себе крепче. – Дань, не пропадай больше, – просит она тихо, цепляясь за его плечи. – Я так не могу. Я с ума сходила, когда ты съехал и перестал отвечать. Все кредитки, всё, я обратно верну. Только не делай так больше, сынок. Даня снова возвращается в разговор со Славиком среди мерцающих неоном вывесок в его съемной квартире. Как долго и мучительно, а главное, не выдав мать, пришлось объяснять, что случилось. Как он выдумал ложь о том, что Боров, вложив деньги в лабораторию, решил убедиться, что они хорошо за ней следят, а убедился в обратном. И как Славик, слушая, несколько раз изменился в лице, но потом похлопал Даню по плечу здоровой рукой и попросил об услуге: скрутить ему хороший косяк и “свалить из его хаты нахуй”. Она не говорит ничего про лабораторию или конюшни, так что Даня не поднимает эту тему тоже, делая вид, что ничего не знает. Только мягко отстраняет ее от себя, поправляя выбившиеся из прически волосы, убирая их ей за ухо. – Лиза спит? – Да, легла уже. – Я пойду тогда. Она ловит его за руку. – Возвращайся домой? Но Даня трясет головой отрицательно, сдабривая отказ мягкой улыбкой. – Я нормально живу, мам. Нашел работу, снял квартиру. Всё хорошо. Отцова слава – не для меня, я уже понял. Так что тебе не о чем больше переживать. Если что, сама заезжай ко мне в гости, ладно? Приготовлю тебе что-нибудь, вина откроем. Она кивает. Смотрит на него с легкой грустью, обнимая себя за плечи, будто ей холодно. Ей очень идет тонкое кремовое вязаное платье, ладно облегающее фигуру, но страшно не идёт заплаканное лицо. Хотел бы Даня, чтобы она никогда не плакала. Вспоминается Валя и его “Не люблю, когда она переживает”, сказанное о маме. Будто Даня любит. Терпеть не может и нервов ее, и слез, и больше всего того, что она взвалила на себя ответственность за его жизнь и никак не может отпустить, упорно не замечая, что он уже может нести эту ответственность сам. – Люблю тебя, мам. Даня осторожно прикрывает за собой двери, спускаясь по широкой лестнице к припаркованной во дворе машине. Снаружи тихо и мирно, снег наконец перестал бесноваться, а Даню накрывает жуткая сонливость, и он спешит домой, чтобы отключиться, заснуть и без всяких снов проспать до самого утра. *** Ясное утро слепит, и Даня жалеет, что забыл дома очки. Солнечный свет отражается от белоснежных сугробов, которые купаются и искрятся в лучах, как драгоценные, стреляя бликами до рези в глазах. Валя позвонил ему в девять, минута в минуту, будто сидел и ждал придуманной для успокоения совести отметки, после которой ему было бы не стыдно поднять Даню с кровати. Вытащить себя из-под теплого одеяла и правда было нелегко, но Даня справился и теперь невероятно гордился собой. Он шарится в кармане куртки, ищет телефон, добродушно поглядывая на проходящую мимо девчонку в розовом пуховике, ведущую на поводке таксу, наряженную в смешную вязанную жилетку. Такса чихает и забавно машет хвостом. – Я на месте. Ты спустишься? – Ох, – Валя запыхается, тон скачет, дыхание чуть сбито. Дико горячо, на самом деле, даже через помехи на линии, и Даня жмурится, пытаясь прогнать от себя навязчивые мысли и непристойные образы. – Я на пробежке. Скоро закончу. Ты поднимайся, чтобы не мерзнуть, четвертый этаж, пятидесятая квартира, маму я предупредил, что друг зайдет. Он быстро называет код от домофона и отключается, не дав Дане возразить. Вот гаденыш, и маму он предупредил, какой предусмотрительный. Даня тушит окурок, напоследок оглядывает себя в отражении лобового, поправляя волосы. Знакомства с родителями он так быстро не планировал, конечно, но с Валей вообще всё идёт быстро и стремительно, и он будто не может этому препятствовать, а просто даёт течению нести себя куда-то ко всем чертям. К тому же, если втереться к Валиной маме в доверие, он уже не будет так нервничать, когда нужно предупредить ее, что останется у Дани допоздна. Может, даже останется на ночь. От одной мысли внизу живота сворачивается тугой комок, а уши начинают гореть. Как чувствовал сегодня, вместо привычного пальто надел простую куртку, чтобы не выделяться на фоне Вали, и не прогадал. Правда синюю “Ламбу”, припаркованную у подъезда, никак не замаскируешь, слишком вызывающе она смотрится на фоне аккуратных чопорных седанов, и те будто смотрят на неё с осуждением своими фарами, как пожилые ворчливые склочные соседи на девочку в слишком короткой юбке. Стены в парадной исписаны глубокомысленными и не очень цитатами, изощренными ругательствами и просто бессмысленными лозунгами, давным давно потерявшими всякий смысл. Даня цепляется взглядом за надписи, начиная читать и бросая на полуслове, потому что нужно переходить на следующий пролет. Накрывает волнением, ладони потеют, но Даня берет себя в руки и, прежде чем нажать на кнопку звонка, делает пару глубоких вдохов и выдохов, и натягивает на лицо дружелюбную улыбку. Мама Вали представляется Светланой: она невысокая и худенькая, у нее черные волосы и острые черты лица. Наверное, Валя больше похож на отца, потому что с матерью общего мало, Даня никак не может нащупать, хоть и пытается. Разве что глаза, такие же светлые, только у Вали ярче на контрасте. Квартирка бедная и ремонт не свежий, но здесь чисто и уютно. Видно, что за ней следят, и главное - что в ней живут, долго и обстоятельно, со всей душой. Совсем не похоже на дом, в котором вырос Даня. В ванной с облупленным белым кафелем полотенца в цветочек, и одно, темно-синее, с акулой - наверняка Валино. Даня едва сдерживает улыбку, думая, что Валя бы его наверное пнул за то, каким ему это кажется трогательным. Суровое 18-летнее чудо, свалившееся Дане на голову. На полочке, скромно, в стороне от полчища материных шампуней, кремов и бальзамов, ютятся станок и щетка в отдельном стаканчике, пенка для бритья и ядовито-голубой лосьон с бирюзовой волной на этикетке. Хотя кто еще к кому свалился, это, конечно, вопрос. Даня торопливо домывает руки, оглядывает себя в небольшом чистом зеркале (в верхнем его углу прилеплена старая потершаяся переводилка с какими-то супергероями, ещё один привет из Валиного детства), приглаживает волосы. – Дань, идёмте на кухню! Там теплее, будем чай пить! – зовет Светлана. Даня мучается от того, что она не назвала своего отчества, а если и назвала, то он не запомнил. На кухне вкусно пахнет, стол уже накрыт: посередине на светлой скатерти огромное блюдо с сырниками, варенье в маленькой вазочке, в других - мёд и сметана; рядом большой прозрачный чайник с запотевшими боками, три чашки и стопка цветастых блюдец. Он аккуратно садится на отодвинутый стул, пока Светлана суетится у плиты. – Вы чай или кофе? – Кофе можно, спасибо. Она улыбается, кивает. – Я тоже кофе люблю. А вот Валя не очень, он только чай пьет. Чёрный, сладкий, с лимоном. Половину чайника может выдуть, – Светлана смеется, насыпая растворимый кофе в большой пузатый бокал. – Сахар, молоко? – Нет, – Даня мотает головой. Растворимый сублимированный кофе он не пил уже очень давно, и даже если попытаться вспомнить сейчас, когда это было, не сможет. – Просто кофе. – А мне с молоком нравится, – льёт кипяток, мешает ложечкой и ставит дымящийся бокал перед ним. – Вы с Даней давно общаетесь? Она приятная. Мягкий голос, очаровательная бесхитростная улыбка. Есть какая-то печать мученичества, залегшая в глубоких морщинках на лице, совсем как у Даниной мамы, но это Светлану совсем не портит. – Не очень, – он не знает, какую версию выдал матери Валя, и говорил ли вообще что-нибудь, а “познакомились позавчера” звучит до ужасного легкомысленно. Не такой ответ захочется слышать любящей матери, и Даня это прекрасно понимает. – Не так давно. Светлана садится рядом и наливает себе чаю. Потом берет блюдце и кладет Дане сырник. – Попробуйте, Валя очень любит. Чуть ли не каждый день просит сделать, и с самого детства так. Не знаю, как они ему еще не надоели. – Спасибо. Беседа завязывается на удивление легко, Светлана не давит и слушает очень внимательно, не забывая подкладывать ему сырников, улыбаться в нужный момент и смеяться над всеми его шутками. При этом смех не вымученный, искренний совершенно, и Даня постепенно расслабляется, практически забыв, что вообще-то приехал по делу. И не успевает начать переживать, что Валя как-то слишком задерживается на своей пробежке, а ведь говорил, что уже заканчивает. Он рассказывает об учебе в Штатах, о стажировке в крупной компании, немного о семье, умалчивая, конечно, о самых важных деталях. А Светлана говорит о Валином увлечении спортом, о том, как он занимался боксом и собирался посвятить этому всю свою жизнь, но недавняя травма навсегда изменила его планы. – Он потерялся, я это вижу. И отца нет, и вообще нет каких-то мужчин рядом, чтобы поговорить, направить, – на словах об отце она тяжело сглатывает, а светлые веселые глаза подергиваются слезами, но она быстро берет себя в руки, молниеносно переключаясь. Совсем как Валя. То есть это Валя, как она, – Я пытаюсь, но мне он так не открывается, держится. Он вообще очень закрытый, знаете. И вы, если честно, первый друг не из сферы его занятий, которого я вижу, не считая каких-то школьных товарищей сто лет назад и Сережи, но этот с детства, они с ним бок о бок всю жизнь, как неразлучники. А про вас так и сказал “друг”. Это для Вали большая редкость, Даня, а значит, вы для него кто-то особенный, я это чувствую. Вы простите, что я с вами так сразу, но я своего сына знаю, и если он вас пустил домой, вот так запросто, значит, относится к вам серьезно. Особенный. Даня допивает свой кофе в один большой глоток, чтобы как-то скрыть смущение. Сердце скачет в груди как бешеное, ладони потеют, щеки горят. Она любит своего сына и хочет для него только самого лучшего, это понятно. И эта её решительность в попытке сказать всё как есть, ничего не утаив, вызывает уважение. Даня понятия не имеет, не может пока почувствовать, знает ли Светлана о Валиной ориентации хоть что-то, но если и знает, то пытается донести все свои мысли максимально деликатно. – У него были проблемы при рождении, он… болел… долго, – продолжает Светлана тихо, – я вообще не знала, выживет или нет, но выжил… Простите меня, совсем я вас завалила информацией, – спохватывается, вытирая набежавшие слёзы. Кладет маленькую теплую ладонь на данину руку, лежащую на столе, чуть сжимает. – Валька если узнает, что я с вами так разоткровенничалась… – Я ему не скажу, – заверяет Даня. Прикосновение ее руки приятное, осторожное, ненавязчивое. – Спасибо вам. Как раз в этот момент, как по волшебству, хлопает входная дверь, и слышно, как Валя стаскивает в прихожей кроссовки и куртку. Он ничего не говорит, молча идёт в ванную, включается вода, начинает шуметь душ. Это хорошо, потому что после всего услышанного Дане нужно немного прийти в себя и унять бешено стучащее сердце. Приходится извиниться и выйти в парадную перекурить. Он тянет дым, просматривая сообщения, отвечая на некоторые из них. Сегодня запускается лаборатория, поэтому вопрос с охраной нужно решить как можно скорее. Дверь наверху скрипит, высовывается Валя с полотенцем на плечах и влажным потемневшим от воды ежиком волос. – Привет, – улыбается непривычно тепло, по-домашнему, расслабленный, и Даня смотрит на него, улыбаясь в ответ. Вот и приехали, приплыли, прискакали. Сколько он книг об этом прочитал, сколько видел вокруг людей и всё думал, а как это оно. А теперь сам, кажется, испытывает, и страшно немного, и волнительно, но бежать не хочется. Хочется остаться, и это, видимо, самое главное. – Я перехвачу чего-нибудь быстро, ладно? И можем ехать. – Ешь, не торопись, времени полно, – Даня всё пытается согнать с лица идиотскую улыбку, но она как приклеилась намертво. – Я подожду. Очень хочется, и Даня не может себе отказать: быстро затушив бычок в импровизированной пепельнице, сооруженной из пустой пачки, запихивает телефон в карман пальто и взлетает по ступенькам наверх; встает рядом с Валей, который так и замер на пороге, вычисляя, что Даня задумал. Он тихий и спокойный, но в светлых глазах, обрамлённых пушистыми ресницами, пляшут черти. Даня не спрашивает, притягивает к себе за талию и целует, а Валя тут же отвечает, чуть слюняво, с отчаянной готовностью, крепко вцепляясь в его плечи, будто только этого и ждал. Продирает таким возбуждением, что колени подкашиваются. Хочется втолкнуть внутрь, прижать к стене, вылизать шею, опустисться на колени и стянуть серые спортивки. Даня чувствует, как Валя вплетает нетерпеливые пальцы в его волосы, чуть тянет и тихо стонет в поцелуй. Даня гладит влажную макушку, касается пальцами шеи, принимаясь целовать за ухом. Его несёт, и Валя совсем не помогает, подается в каждое прикосновение, прижимаясь, потираясь о Даню бедрами, так что Дане становится невыносимо жарко. Кто-то должен остановить происходящее, потому что Валя совсем раздетый, и мокрый ещё, а в парадной холодно. А ещё – потому что в любой момент их могут увидеть, и не так важно, Светлана это будет или случайный сосед. Даня совершает над собой нечеловеческое усилие, отрываясь от теплой кожи, разрывая контакт, без которого тут же становится холодно. – Всё, иди, простудишься. Потом… Что "потом" Даня не договаривает, итак ясно. Валя глядит на него, тяжело дыша. Кивает, тут же собираясь, отирает ладони о штаны, облизывает припухшие губы. Даня отворачивается, потому что если продолжит смотреть, снова не сдержится, а тело только начало успокаиваться. – Ладно, – Валя кивает. – Я быстро. И ещё, забыл сказать, я с Серёгой договорился, поэтому так долго не возвращался. Он с нами. И у него есть несколько парней на примете, кто может вписаться. – Отлично, – Даня откашливается, совсем немного удивляясь и даже чуточку завидуя тому, как Вале так быстро удалось взять себя в руки. – Но надо понимать, что в лабе не проходной двор. Серёга твой пусть посмотрит, познакомится со всеми там, а потом назначим встречу с его кандидатами, обговорим условия и оплату. Ну и график нужно будет составить, этим тоже Серёгу озадачим. – Да. Хорошо. Заходишь? – Я ещё покурю, пару звонков сделать надо. Валя наконец исчезает в квартире, прикрыв за собой дверь, а Даня вынимает из пачки новую сигарету и достает телефон, чтобы позвонить Славику и сообщить последние новости. В голове маячит назойливая идея пригласить Валю куда-то, когда все дела будут улажены, чтобы побыть наедине, иначе Даня просто лопнет от кроющего его бесконечно желания. Он слушает гудки на линии, собираясь с мыслями, пока в трубке не брякает жизнерадостное тягучее: – Алхимик на проводе. Славик явно скинул с себя вчерашний флёр обиды и пребывает в хорошем настроении. Даня улыбается своим мыслям. День обещает быть суетным, но приятным, и дела, кажется, наконец начинают налаживаться. – Привет, Алхимик, готовься гостей встречать. *** Арина потягивается в постели, открывая один глаз и тут же зажмурившись от яркого солнечного света, бьющего в огромное панорамное окно. С кухни доносится аромат свежесваренного кофе. Арина улыбается: Катя себе не изменяет, полностью игнорируя недавно обновленную кофе-машину и пользуясь любимой закопченной туркой со змеящимися по медным бокам узорами. Не устает повторять, что кофе в ней получается намного вкуснее и, чего уж душой кривить, не ошибается, только возни с этим больше. Запах на весь дом стоит такой, что кружится голова и хочется немедленно вылезти из постели, но Арина упрямится: натягивает одеяло на лохматую со сна голову, прижимается щекой к подушке. Катя будто чует её каким-то шестым чувством, потому что уже через несколько минут в комнате слышатся её мягкие шаги, а следом постель прогибается под её весом, и Арина чувствует, как прохладная рука лезет под одеяло, гладит по спине, от чего она вся покрывается мурашками. – Ай, холодно! – ворчит Арина, но всё равно едва не мурлычет под прикосновением, как кошка. – Я сплю. – Ну спи, – хмыкает Катя, продолжая гладить, чуть увеличивая нажим. Ладонь скользит ниже и забирается под резинку пижамных шорт. – Соня. – Я не сплю, – возвещает Арина. – Довольна? Встаю пить твой кофе. – Самый лучший кофе, – самодовольно улыбается Катя, когда лохматая темная макушка Арины наконец показывается из вороха одеял. – И, если успеешь, можем даже позавтракать вместе. – Мотивация, – Арина бодает Катю в плечо, а потом прижимается всем телом. – Ты в редакцию? – Ага, нужно встретиться с тем фотографом, помнишь, я рассказывала. И ещё пересечься со старым знакомым. – Старый знакомый? – вскидывается Арина. Чуть отстраняется от Кати, глядит на нее задумчиво и чуть нахмурившись. – Майор лысая башка? – Он уже давно не майор, хватит тебе. Хочет подкинуть какой-то новой информации по поводу Синей Звезды. А потом можем где-нибудь пообедать, если у тебя будет время. – Будет, – кивает Арина. – Я вчера сдала последние правки по проекту нового шале, помнишь, и теперь могу себе позволить немного полениться. – До следующих правок! – фыркает Катя. – Не каркай, – Арина закатывает глаза и, напоследок чмокнув Катю в губы, исчезает за дверью ванной. Они завтракают, и после Катя уезжает, пообещав позвонить, как только освободится. Арина курит на веранде, закутавшись в огромный до пола белый пуховик, пролистывая новые сообщения. Среди бесконечного хлама сразу выуживает нужный контакт, без имени, вернее, с обычной точкой вместо него. Арина жмёт на треугольник, чтобы прослушать несколько голосовых и после сразу привычно удалить их. “Третий день вместе, идут на рекорд. Кажется, у твоего птенчика новый друг” “Спорим, я тебя удивлю? Новый друг - мажор Татаринцев, сын того самого, ну ты поняла. Вот это поворот, да?” “С тебя ужин, Аришка. И на карту как всегда, жду. Чмок в пупок!” Она затягивается и выдыхает дым в морозный воздух. Солнце путается в сосновых ветвях, садится едва уловимым теплом на нос и щеки. Руки мерзнут. Арина листает присланные фотки, рассматривая каждую с интересом: синяя спортивная “Ламборгини” в скромном дворике; двое парней: один повыше в коротком черном пальто, другой небольшого роста, в смешной шапке, пихает руки в карманы и застенчиво отворачивается. На снимке не рассмотреть, но Арина и без того наизусть знает его льдистые глаза и улыбку, совсем как у отца. Она тушит бычок в пепельнице, садится в плетеное кресло, утопая в пуховике. На следующем фото сын Татаринцева обнимает Валю за талию, что-то нашептывая на ухо. Арина невольно улыбается: знал бы Коньков, в какие голубые дали потянуло его сына, он бы в гробу перевернулся. А может и нет? Может, он был бы прогрессивным отцом, не то, что её собственный, хотя и тот под конец старался понять. В принципе это уже неважно, потому что оба на том свете отдыхают, а Арину туда совсем пока не тянет, ей и здесь хорошо. Не в последнюю очередь благодаря Кате. Конечно, в 19, когда она осталась без отца и без только появившегося друга, было дерьмово. Ещё хуже - когда оказалось, что друг убил отца. Заколол, безжалостно, как свинью какую-то. Арина до сих пор в кошмарах видит труп с закатившимися глазами и красное месиво на белом снегу, а собственный крик стоит в ушах. И чувство помнит: отчаяния, злости, ужаса. И как ей хотелось забиться в угол и больше никогда оттуда не выходить, когда пришла новость о самоубийстве Конькова. Она всё никак не могла увязать эти две смерти, срастить в голове тот факт, что они случились друг за другом, вот так, как в плохой мелодраме. Олег Фисенко, напарник Конькова, приехал сам, говорил с ней тихо и осторожно, как с загнанным зверем, а она почти не слушала, а если и слушала, то понимала совсем плохо. Его слова доходили до неё как сквозь толщу воды, а внутри зрело осознание: жить ей больше незачем. Оборвались последние ниточки, которые её хоть как-то держали: сначала ненависть к отцу и желание делать всё ему наперекор; потом Коньков, который проявил к ней участие и сказал тихое заветное “ты не одна”, и внезапно начавшие налаживаться отношения с отцом. Всё в один момент закончилось и оказалось, что она одна. И никому не нужна. Как каруселью летит в памяти: наркотики, оргии, и как она ползала на коленях, вымаливая занять - сначала на дозу, потом просто - дозу. Забыться, закрыться, не чувствовать ничего больше. Сжаться до размеров космической пылинки, затеряться в черноте, раствориться и не знать боли. Во всем этом клокочущем и хохочущем аду, вспышек стробоскопов, тяжелых басов, белого порошка, чужих безразличных рук и одинаковых тел, Катя с её светлой копной волос, теплыми ладонями и ласковым голосом была глотком свежего воздуха. Арина будто из навозной кучи вынырнула, когда её встретила. И столько было в Кате силы, терпения, любви, откуда только бралось, что Арина сначала терялась, дичилась, пыталась отдалиться и сбежать. Но постепенно Катя её выходила, совсем как выхаживают сбитое на трассе животное, постепенно, медленно, залечивая кровоточащие раны. Кормила с рук и приручала, всеми силами убеждала в том, что нужно жить дальше. Что можно жить дальше не смотря ни на что. Но в какой-то момент, самый темный из всех, одной любви и ласки было недостаточно. Сознание жадно цеплялось за возможность кого-то обвинить, повесить все грехи, чтобы стало хоть немного легче. Тогда вина легла на Костю, так было понятно: он подарил надежду, а потом сам ее отнял. Значит – предал. Значит – виновен по всем статьям. Следить за его сыном, Валей, она совсем не планировала. Просто когда миновал самый лютый пиздец, и Катя уже окончательно переехала к ней, Арине стало интересно. Олег, майор лысая башка, как она его в шутку называла, давать контакты семьи Кости, переехавшей уже на тот момент из Екатеринбурга в Питер, отказался. Но Арина была генеральской дочерью, и достать интересующую информацию смогла всё равно. А затем и подробности: про операцию, удачно прижившуюся почку и реабилитацию. Сначала она следила сама, потом, когда надоело, но упускать не хотелось, наняла человека. Её не отпускало это странное ощущение, будто она живёт не только свою жизнь, но и ещё одну, Валину, тоже. Она знала про драки в школе и задиристый нрав, про решение матери отдать сына на бокс, о его головокружительных успехах в спорте. О травме тоже. Жизнь Вали была маленькой, привычной во всем: друг детства веселый нелепый неудачник Сережа, тренер Кирилл, мама Света. Валя вращался среди них, скакал, как мячик, отпрыгивая от одной производной к другой. Появление в его круге мальчишки Татаринцева было волнующим, интересным. Арина ещё раз пролистывает фотографии, поспешно делает перевод на сохраненную карту и идёт в дом. Скидывает голосовое контакту-точке с дальнейшими указаниями, а когда он прослушивает, быстро всё удаляет. Ей пора возвращаться в собственную жизнь. И, кажется, у нее есть идея.