Сыны химеры

Не стукач и не предатель. Не стукач. И не предатель. Никак не удается переключиться на какую-то другую мысль, хоть он и пытается изо всех сил и, кажется, тратит на это всю оставшуюся в нём энергию. И Валя теряет ориентацию во времени, в пространстве, теряет ощущение себя. Ноги сами несут его домой, пока он обдумывает снова и снова свою в один момент рухнувшую жизнь. Мама встречает на пороге, смотрит обеспокоенно, обнимает и тихо гладит по голове. – Валечка, что случилось, милый? – она держит его лицо в ладонях совсем как тогда, когда он был совсем маленьким и приходил к ней с разодранным портфелем и расквашенной физиономией. Заглядывает в глаза и, кажется, пугается того, что там видит. – Валь… – Пусти, мам. Он не хочет этого, но всё равно отталкивает ее от себя чуть резче, чем рассчитывал, и она с удивлением делает пару шагов назад, упираясь спиной в стену, обклеенную веселыми цветочными обоями, словно земля ушла у нее из-под ног. Будто он не толкнул, а ударил, влепил пощечину со всей силы. Валя себя именно так и чувствует, но оставаться рядом, смотреть на нее сейчас - невыносимо. Горячие слёзы пузырятся в уголках глаз, грозя превратить его в рыдающее у ее ног ничтожество в любую секунду, так что сейчас каждая - на счету. Преодолеть пару метров до собственной комнаты, закрыться на щеколду и только тогда обессиленно рухнуть вниз, уронив на пол рюкзак и чувство собственного достоинства. Осознание, что он жил столько лет, ничего не зная о ней, об отце, о себе - настолько огромное, необъятное и хтоническое. Вале хочется просто отключиться. Он вспоминает старую сказку, которую так любил в детстве - “Волшебник изумрудного города”. Ураган унес Тотошку и Элли прочь от дома. Что-то такое Валя и ощущает сейчас, будто его унесло от всего, что он знал и любил в страшную сказку. А в сказке этой все вокруг враждебное, чужое, гадкое и лживое насквозь. Даня оказался сыном злого короля, добрый дядя Олег - хранителем страшной тайны, а его мама - и вовсе мученицей. А отец? Об этом Вале думать совсем не хочется, от одной только мысли содержимое желудка просится наружу. Он размазывает по щекам горячие слёзы, шмыгает носом. Мама стучит в дверь, телефон снова вибрирует в кармане куртки, Валя трясет головой, как оглушенный. – Уйди! Мам! Уйди, пожалуйста, – он старается, чтобы голос не дрожал, но все равно срывается в хриплые надрывные рыдания, от которых самому становится неловко. Она затихает и уходит, кажется, просто сбитая с толку его поведением. Никогда его так не срывало, даже после травмы, после того, как стало ясно кристально, что путь в большой спорт, к трофеям и славе, закрыт. Липкие влажные пальцы с трудом удерживают телефон. Пропущенные от Сереги, Славика, Дани, Олега… Он не хочет слышать и видеть никого, может поэтому ждёт до глубокой ночи, пока в квартире станет тихо и не будет слышно ничего, кроме бормочущего тихонько телевизора. Валя выглядывает осторожно, крадется мимо зала: мама дремлет, уронив голову на мягкий подлокотник дивана перед работающим мерцающим экраном. Не уходила к себе, ждала его. Ждала объяснений, беседы по душам, как это всегда у них бывало. Опаляет стыдом и жалостью к ней, но Валя трясет головой и выходит за дверь,бросаясь к лифту как к спасательной шлюпке. Улица встречает светящимися в полумраке вывесками, редкими прохожими и долгожданной возможностью достать из кармана смятую пачку, чтобы наконец выкурить сигарету в стылом ночном воздухе. *** Алкоголь Валя не любит, никогда не любил, но сейчас упрямо заливает в себя шот за шотом, отчаянно молясь, чтобы это помогло забыться. Голова разрывается, сердце колотится бешено. Слова Олега, жестокие и обидные, и улыбка Дани, такая родная, и мамины осторожные руки, и фотография отца в запыленной коробке, и гордость, и горечь… Всего слишком много, музыка вибрирует сквозь него, Валю прошибает липким противным потом, он трёт влажный лоб и скользкими пальцами берется за стопку. В пепельнице тлеет забытая сигарета. Жаль нет какой другой дряни, посильнее, Валя с удовольствием сейчас закинулся бы, хоть никогда и не делал этого раньше, даже просто из праздного любопытства попробовать не тянуло. Он не чувствовал такой необходимости раньше, но сейчас, видимо, самое время. Его дурные не весёлые мысли плывут вместе с едким дымом и тают в душном воздухе, пропитанном десятками запахов, клубящихся в едином экстатическом порыве. Валя выливает в себя очередной разноцветный шот резким решительным движением, словно еще один гвоздь в крышку гроба заколачивает. На гробе написано "Здравомыслие". Вот оно было, и вот его нет. – Потанцуем? Валя морщится, давая горькой обжигающей жидкости осесть на дне живота и давит кислый рвотный позыв. Наружу рвется надрывный кашель, и Валя подносит ко рту кулак, а потом оборачивается на голос, который, он даже не уверен, что обращен к нему. Машинально, автоматически, чуть качнувшись вперед, он поднимает глаза и едва не валится на стоящего перед ним парня. – Воу, полегче! Валя пару раз, не сдержавшись, кашляет ему в лицо, но парень не злится, а довольно скалится и разглядывает его с интересом. – Ну вот, а друзья говорили, что хрен я здесь кого подцеплю… Валя краснеет до кончиков ушей и снова жалко кашляет, чем ужасно веселит парня. Когда он смеется, то запрокидывает голову назад и закатывает глаза, совсем как Даня. Темные пряди падают на лоб, парень кончиком языка проходится по пухлым, чуть обветренным губам. Руки инстинктивно придерживают Валю, но тот уже и сам выпрямляется, слегка пристыженный тем, что для придания телу равновесия приходится схватиться за незнакомца. – Чего хотел? Собственный голос кажется Вале чужим. Маскируя жуткое смущение, он оглаживает свою коротко остриженную макушку и невольно пялится на чужие губы, растянувшиеся в дружелюбной улыбке. – Потанцевать, – терпеливо напоминает парень. – Я - Кир. Он протягивает Вале руку, забитую сплошным цветастым рукавом татуировок. Чуть вальяжно, неторопливо и с большим достоинством, как на королевском приеме. – Отъебись, – выплевывает Валя зло и в то же время смущенно.- Пока не въебал тебе… У него что, на лбу написано, что пидор? Снова подкатывает тошнота, и Валя поспешно отворачивается от непрошенного собеседника. Он машет бармену, жестикулирует, что нужно повторить. Пока Валя ждёт новой дозы своей космически красивой отравы, он хмуро, исподлобья, наблюдает, как парень, пожав плечами, совершенно спокойно разворачивается и уходит. Пусть катится, недомерок. И чего он прицепился к Вале? Сто процентов какой-то торчок, еще один из плеяды тех, кто сидит на дешевой синтетике и думает, что поимел весь мир. Когда на самом деле имеют его. И тут в голову вдруг приходит мысль. Гадкая и совершенно неправильная, но стоит ей проникнуть в него, и она пускает корни, и царапает до чесотки, и не дает переключиться на что-то другое. Валя вскакивает с места, проталкиваясь сквозь толпу по направлению к удаляющейся спине парня. – Стой! Кир! Слышишь, подожди! – орёт Валя изо всех сил, пытаясь перекричать музыку. Басы долбят прямиком в черепную коробку, танцующие люди толкают его со всех сторон. Кир оборачивается, смотрит: сначала удивленно, а потом подслеповато щурится, пытаясь понять, кто его звал. Когда видит Валю, расплывается в своей приторной улыбке, машет ему. Валя сглатывает, делает несколько шагов вперед, пока Кир, омываемый неоновыми волнами светомузыки, тоже идет по направлению к нему, при этом бесцеремонно и нагло расталкивая танцующих локтями. Еще не поздно передумать, но Валю толкает вперед какая-то болезненная решительность, и удовлетворение он испытывает сродни мазохисткому. Еще минуту назад он думал о том, какие они жалкие и тупые, эти торчки, а сейчас сам норовит причаститься к этой хуйне. Выходит, не такой он хороший, ничем не лучше Дани, его отца, и даже Борова. Они наконец встречаются посреди танцпола. Улыбка, касание. Мягкое, словно кот лапой ткнул. – Извиниться хочешь? Валя сбрасывает с себя руку Кира, трясет головой. Наклоняется к самому уху, спрашивает, не давая себе возможности передумать: – Стафф какой-нибудь есть? Кир, наверное, тоже может оскорбиться, как Валя несколько минут назад. Показушно заорать на весь клуб, что он не такой. Но по всему выходит, что он именно такой, поэтому молча кивает в сторону туалетов и, не дожидаясь реакции, первым начинает прокладывать себе путь среди потных дергающихся в танце тел. Валя волочится следом, будто бездомный пёс, которого поманили сахарной косточкой. Тошно и противно, но тут главное не задумываться слишком сильно и крепко себе пообещать: один раз и всё. Всего один раз. Чтобы попустило, чтобы не думать и не ломаться с треском снова и снова. Забыться, забыть. Невыносимо постоянно гонять на повторе заезженной пластинкой воспоминания о серых глазах, заполошных даниных стонах и горячечных обещаниях, клятвах. Насквозь фальшивых, как оказалось. Щеки опаляет жаром, они становятся пунцовыми. Валя вваливается в уборную и ошарашенно моргает влажными от пота слипшимися ресницами, прислушиваясь к давящей тишине туалета. Глазам больно от холодного безразличного света, резко отражающегося от белого кафеля. Уши словно ватой обложены. Обманчиво убаюкивает шумящая в умывальнике вода. Сквозь алкогольную дымку Вале даже кажется, что это дождь идёт прямо под белоснежным потолком уборной. Вспоминаются тихие и спокойные вечера у Олега на даче под такое же нежное шуршание по черепичной крыше, от которого очень быстро начинало клонить в сон. Как во сне Валя наблюдает за тем, как Кир умывается, плещет водой себе в лицо. Он поднимает лохматую голову с намокшей челкой и смотрит на Валино отражение в зеркале; ловит его взгляд и улыбается ему, а потом принимается рыться в карманах узких темных джинс. На свет извлекается пакетик с разноцветными марками, и Кир чуть встряхивает им, облизывая губы. Марки Валя до этого видел только у Славика, когда тот искал что-то в карманах, вываливая их содержимое на стол в лаборатории. Он тогда не стал спрашивать у самого Славы, но позже, вечером дома спросил у Дани, и тот, ухмыляясь валиной наивности и неиспорченности, всё подробно объяснил. За умиление, к слову, был мстительно пнут Валей в бедро, а потом повален на пол, и очень скоро шуточная драка плавно перетекла в прелюдию. Мысли уносят Валю так далеко, что он на пару минут даже забывает о присутствии Кира, но тот напоминает о себе довольно громким покашливанием. Валя смаргивает и смотрит на него, концентрируясь на очередной посланной в свою сторону ослепительной улыбке. Он похож на дьявола-искусителя, пришедшего по валину душу. Ладони потеют, и Валя невольно вспоминает их с Даней разговор в шале совсем незадолго до того, как его жизнь изменилась и больше не стала прежней, как бы сильно он не старался забыть о содеянном. Тогда, в одинокой ночи среди леса Валя говорил о том, что люди подсаживаются, умирают. Чьи-то друзья и родные. Говорил, еще не зная, какую глупость совсем скоро совершит сам, да еще и по собственной воле. Но он же не подсядет, это ведь не “Звезда”, и один раз - можно… Точно можно. Пакетик ложится на протянутую подрагивающую ладонь Вали, еще мгновение - и марка липнет к щеке, тает. Вроде неплохо, ничего сверхъестественного. Или это алкоголь, которого в Вале по самые уши, притупляет все чувства. Он выталкивает из глотки слова, с трудом, и собственный голос севший и хриплый, спрашивает: – Сколько я тебе должен? За это…? – Денег не надо, – выдыхает в ответ Кир. Слишком резко Валю перестают держать ноги, и он обессиленно приваливается к белоснежной кафельной стене, чувствуя, как тяжелеют веки. Он думал, что выпил достаточно, и что марка особо не сделает погоды, но, кажется, здорово ошибся. Вообще вся затея была одной большой ошибкой, Валя понимает это мгновенно, но тело уже его не слушается, обмякает мешком, конечности немеют. Тело будто делает его собственным пленником, и Вале такое ощущение совсем не нравится. Контроль утекает по капле через бреши, Вале кажется, что он насквозь дырявый, и если так пойдет дальше, то вскоре он опустеет полностью. – Услуга за услугу. Стены подергиваются, как гладь озера, в которую швырнули камнем, а потом начинают плыть, и Кир… его лицо тоже плывет. Оно странное, зыбкое, неясное, будто меняется каждую секунду. Глаза сливаются в сплошное пятно, рот исчезает. Жутко и противно, Валя трёт глаза пальцами, как маленький ребенок, которому привиделся монстр, и если как следует потереть - морок спадет. – Ты как? Эй! – зовёт Кир. Валя открывает глаза, выныривая из душного морока. У Кира лицо Дани, и это так реально, и в грудной клетке словно шерудят раскаленным прутом, выжигая внутренности. Вале даже слышится едва уловимый запах паленого мяса, причудливо смешивающийся со сладкой ванильной вонючкой, которой опрыскан клубный туалет. – Какая… услуга? Кир, судя по всему очень довольный собой, тоже запихивает в рот марку из пакетика, а потом с видом победителя укладывает Вале на плечи свои руки. Его ладони горячие, тяжелые, и он настойчиво тянет Валю к аккуратному ряду кабинок. Валя облизывает пересохшие вмиг губы, сглатывает стоящий в горле ком, по ощущениям размером с теннисный мяч. Ком и не думает проходить, стоит поперек глотки, огромный и твердый, как камень. – Нет. Он не владеет собой, своим телом, потому что тело это вдруг не подчиняется ему, тянется к чужому телу рядом, хотя внутри, в голове всё отчаянно кричит “Нет”. Нельзя, не иди, замри. Чертовы ноги несут его сами, против воли. Так легко сдаться, так легко представить, что всё это просто болезненный температурный сон. Ничего на самом деле нет: ни Кира, ни клуба, не всосавшегося в его кровь ядреного наркотика. Только его маленькая комната, и простыни со “Звездными войнами”, над которыми смеялся Даня, и трещащая по швам голова, и пиликающий противно над ухом градусник, который мать сунула ему подмышку. Сквозь толстое одеяло пробивается голос Кира: – Да ладно, по быстрому… Под этими штуками настоящий фейерверк эмоций, обещаю, что не пожалеешь. Еще будешь просить. Задорный смешок, тошнотворный запах ванили, хлопающая о стульчак крышка унитаза, на которую Валя падает задницей. – Не буду. Кир встает на колени. прижимается к Вале всем телом, отирается о его бедро, как бесстыжий кот, сжимает стояк сквозь мягкую ткань спортивок, и Валя едва не спускает от одного этого касания. Потому что у Кира лицо Дани, потому что слишком тяжело сопротивляться… Капает из прохудившегося крана, голова съезжает набок, глаза лениво прикрываются. – А мне кажется… будешь. *** Славик обессиленно прикладывается к стойке головой. Поверхность прохладная, чуть липкая, холодит небритую щеку. Стакан с коктейлем стоит рядом, забытый. Славик сделал только один глоток, а потом пожалел о том, что его заказал, потому что алкоголь, попадая внутрь, обычно начинал требовать наркоты, а Славик в последнее время очень старался держаться. Максимум шмаль перед сном, чтобы расслабиться и с утра, чтобы проснуться, а жизнь не казалась такой дерьмовой. И коктейль этот сраный он заказал скорее по привычке. Очередная встреча с Эдиком далась нелегко, потому что приходилось выталкивать из себя слова практически насильно, настолько неприятно было исполнять роль мерзкой крысы. Теперь Славе катастрофически необходимо принять душ, отмыться от этого дерьма, хотя, понятное дело, от такого уже никогда не отмоешься, даже если очень постараться. Еще очень помог бы Серега - одно его присутствие, крепкие медвежьи объятья, ночное бдение на кухне под крепкий горячий чай и фирменные серегины сырники. Но Серега сегодня в ночную, и Славик не хочет беспокоить. Как-нибудь справится сам. Клуб затерян в петляющих лабиринтах питерских дворов, максимально скрытый и не распиаренный, но тут всё равно многолюдно: танцы и выпивка, громкая музыка, передаваемый втихомолку из рук в руки, из кармана в карман стафф. Всё, что когда-то так сильно Славику нравилось. Всё, что он сейчас так сильно ненавидит, потому что из-за такого дерьма и оказался в ситуации хуже некуда. Когда взгляд вдруг цепляется за знакомую коротко остриженную макушку в толпе танцующих, Славик думает, что ему это мерещится. Даня и Серега весь день пытаются выйти на связь с Валей, и Слава тоже звонил ему по их просьбе, но всё было глухо. Валя будто испарился из Питера, стал чёртовым призраком, проходящим сквозь стены и смеющимся над тщетными попытками его обнаружить. Но вот среди толпы людей, в незнакомом клубе, куда Славик и сам попал впервые, он видит валины чистые голубые глаза. Это удивительно, Валя совсем не похож на любителя клубов, разве что с Даней за компанию ходил несколько раз на деловые встречи или немногочисленные тусовки. Но Славик не чует неладного, все равно радуется, как ребенок и вздергивает руку вверх, чтобы помахать, закричать, позвать. Внутри бьется восторженной собачкой радость от того, что именно он, Славик, нашел Валю, за которого все так переживают. Это малая плата, жалкая капля в океане, но это хотя бы минутное, крошечное искупление за то, что приходится ему делать за спинами друзей. Правда, рука тут же повисает неуверенно, а потом и вовсе опускается. Славик видит, что Валя не один - с ним слащавый парень в белой футболке, с забитыми цветастыми татухами руками. Валя идёт за парнем в сторону туалетов, как загипнотизированный. Славику ничего не остается, как расплатиться за коктейль и шмыгнуть за ними, выждав ровно минуту. Он заходит в уборную тихо. Внутри пусто, а в одной кабинке слышится характерная возня, а потом нерешительные и будто даже удивленные валины стоны. – Нравится? – нагло спрашивает незнакомый голос. Видно, говорит тот татуированный обмудок. У Славика челюсть сводит от напряжения. Кажется, он даже дыхание задерживает, боясь выдать себя. Валя не отвечает, только пыхтит в ответ, сдерживая очередной стон. – Пиздец, – бормочет себе под нос Славик, забыв о конспирации. – Какой же пиздец… Он вылетает из туалета как ошпаренный и садится на корточки у разрисованной пошлыми граффити стены. Славик обхватывает свою бедную гудящую голову руками. В висках стучит, затылок охватывает тупая боль. Какого хрена, думает Славик. Мало ему было всякой дичи, теперь еще это. Лучше бы не видеть и не знать. Какого хрена он снова оказался не в то время и не в том месте? Какого хрена в последнее время для Славы это стало чертовой закономерностью? Он судорожно прикидывает, что делать и думает, что надо бы уйти, но подошвы кроссовок с цветными шнурками будто прилипли к заплеванному полу. Славик достает телефон, смотрит на тускло мерцающий экран. Набрать Дане? Вот уж нихуя, он слабо представляет себе, что скажет. Да у него просто язык не повернется. Поэтому Славик просто ждет. Ждёт, теряя счет времени, слыша, как диджей на танцполе внезапно миксует в свой бесконечный сет старую колдплеевскую Fix You. Славик нервно жует и без того треснувшую нижнюю губу, прячет телефон в карман огромного полосатого бомбера, потом снова вытаскивает. Поднимается на ноги, подперев спиной стенку. Пишет Сереге “Как дела?”, но стирает. Пишет “Можешь приехать?”, но удаляет и это. Отправлять что-то Сереге он не решается, будто Серега, если получит это сообщение, сразу поймет, где Славик и чему невольно стал свидетелем. Время тянется бесконечно долго, один трек на танцполе сменяет другой, и Славик уже хочет пересилить себя,уйти, сделав вид, что его здесь не было. Но ровно в эту минуту дверь туалета открывается, и Славик вздрагивает. Незнакомый парень с татухами выходит первым, поправляет волосы, оглядывает Славу заинтересованно. Даже подмигивает ему, недомерок слащавый. – Чего такой смурной? – Пошел нахер. – Понял, принял, не дурак, – он улыбается легко и непринужденно и проворно ныряет в толпу, тут же теряясь в ней. Славик пихает телефон в карман безразмерного бомбера и решительно влетает в туалет с намерением высказать Вале всё, что о нем думает. Правда, план его сразу рушится, потому что он со всей дури врезается в растерянного Валю, стоящего у двери, как истукан. Славик так зол, так разочарован, что даже не сразу замечает, что с Вальком творится неладное. – Так вот чем ты занят, пока Даня тебя повсюду ищет, – шипит Славик. – Трахаешься по кабинкам? – Слав? Это ты? – Валя беспомощно щурится, как слепой. Лицо растерянное, взгляд бегает и никак не может сфокусироваться, ресницы дрожат, словно крылья насекомого в предсмертной агонии. Когда Валя его всё-таки узнает, он расплывается в совершенно идиотской улыбке, какой Славик у него никогда не видел, и издает глупый смешок. – Мы не трахались… – Я всё слышал. Валя хмурит светлые брови, смешной и нелепый. Славик даже улыбнулся бы, если бы не вся дикость и неуместность ситуации. – Ну правда, Слав… – Ты пьяный что ли? – Славик заглядывает ему в глаза. – Или…? Внезапная догадка осеняет, и осознанием бьет в область затылка. Голова точно сейчас лопнет. Как жаль, что эта ночь не закончилась доносом Эдику, а Славику захотелось приключений на свою задницу. Вот и нашел, просто ебаное бинго, молодец, садись, пять! – Блин, Слав, я не знаю, как это вышло, – Валя смотрит побитой собакой. – Только Сереге не говори. – Обдолбанный, – заключает Слава, видя раздутые валины зрачки. – Ты же вхлам, господи, охуеть. Славика охватывает ярость. Он к Вале относился очень тепло, в том числе потому, что всегда казалось, что Валя лучше них всех. Слава помнит, как высказывал за него Дане, как говнился и твердил, что Даня пацану испортит жизнь. Оказывается, зря переживал - Валя и сам не прочь влезть в дерьмо по уши и вымараться в нем. И правильность вся, и сдержанность… Всё чертова иллюзия. Он дает Вале пощечину - обидную, хлесткую, прежде чем успевает всё как следует обдумать. Валя в ответ, действуя скорее на автомате, разбивает Славику нос. Вот он стоял спокойно, удивленно оправдываясь перед Славой, а вот его кулак уже мажет по славиному лицу, как в замедленной съемке. Славик не успевает испугаться, но успевает почувствовать острую боль. Тёплые струйки крови с острым запахом железа стекают на подбородок, алым заливает свитер и бомбер. От силы удара Славик отлетает к двери первой в длинном ряду кабинки, хватаясь за лицо. – Сука… На ладонях кровь, кровь затекает в рот, отчего на языке становится горько. Он ошарашенно таращится на Валю, пытаясь понять, что за человек перед ним. Пытаясь вычислить, где проебался, когда составлял его мысленный портрет и проникался к нему теплом и уважением. – П-прости, Слав. Прости, пож-жалуйста. На Валю смотреть жалко, и до Славика только теперь начинает доходить, насколько ему хреново. Славик садится на полу, смотрит на Валю уже другими глазами. – Я пойду… Извини. – Стой! Валя! Чёрт, да подожди же ты! – ругается Славик, утирая идущую носом кровь рукавом бомбера. Он хочет встать, сказать что-то, но Валя оказывается быстрее: он выбегает наружу, громко хлопнув дверью и оставив Славика одного. Слава торопливо вытирает окровавленные ладони о вельветовые штаны и снова достает из кармана телефон. Вот только на этот раз он не сомневается, а сразу жмет на вызов. Хорошо, что отвечают на том конце сразу. – Серег, привет! Со мной все в порядке, не переживай, я в норме, – Славик трет переносицу и хмурится. – Я нашел Валю… Но есть нюанс. В общем, нужно поговорить. *** Эдик кивает Дане на машину, припаркованную в стороне, в узком плохо освещенном переулке. – Садись в тачку, там поговорите. Даня не испытывает ни малейшего желания делить с Боровом небольшое пространство салона, но выбора особо нет: этот разговор ему нужен не меньше, чем Борову. И неважно, для чего тот его позвал. Внутри пахнет кофе с коньяком, Боров тянет к Дане унизанную кольцами руку. Даня смотрит на неё, как на ядовитую змею, но пожимает в ответ. – Привет, малой. А что бледный такой? Заболел? – Я бы сразу к делу, если вы не против. – Деловой какой, – хмыкает Боров. – Ну давай, выкладывай сначала ты, а потом я расскажу, для чего позвал. Даня поправляет волосы, напуская на себя безразличный вид, но внутри его заметно потряхивает. – Расскажите про опера, который был замешан в делах отца и Рахмонова. Боров присвистывает и подозрительно щурится. – Это еще зачем? – Надо. – Значит, докопался уже, да? – хмыкает Боров, принимаясь крутить большой перстень на мизинце. – До чего? – Ну как же… До того, что твой прихвостень Валя… связан с опером. Иначе к чему эти вопросы, да? Даня чувствует, как его прошибает потом, хотя в салоне совсем не жарко. Вот, значит, как. Боров уверен, что Даня всё знает. – Я знаю только в общих чертах, в основном из того, что рассказала мать. Мне нужны подробности. Боров глядит на него оценивающе, будто прикидывает, достоин ли Даня узнать всё. Потом вздыхает и, приложившись к фляге с коньяком, принимается говорить: – Опер, этот - Коньков. Костя Коньков, если правильно помню. Честный и отбитый, всё за правду топил, да всю наркомафию посадить грозился. Лез на убой, как безумный, страха не знал. Та еще заноза в заднице, всем поднасрать успел: и Татарину, и Рахмонову. Но его быстро с небес на землю спустили. Твой отец по наводке Лаваша его взял за яйца. Знаешь же, что твой Валя, пиздюком, при смерти был? В Ебурге какая-то мутная история случилась, от наглости Конькова пострадала вся семья, и его прищучили, выкрав беременную жену и обколов ее героином. Рабочая схема, между прочим. Надеялись, что это его навсегда отвадит от подвигов, но мент оказался настырным. И больной ребенок ему ничем не помешал, из Ебурга Конькова перевели в Питер, ну а дальше вот… В итоге Татарин его под себя подмял, обещая помочь ребенку, и мент должен был сотрудничать. Но снова что-то пошло не по плану, он пиздец бедовый оказался. Беды с башкой, вот как мне это видится. Всё засекречено было много лет, но благодаря своим связям я знаю, что это он твоего отца грохнул, а потом себе пулю в лоб пустил, больной ублюдок. Зато пиздюк его выжил. Вон какой вымахал, еще и спортсмен. А ведь все были уверены, что он не жилец. Я сначала глазам своим не поверил, когда увидел гаденыша в твоей команде, а тот ведь с отцом-покойничком - одно лицо. Глаза эти жуткие, дикие. Проверил, и правда - он. Ты на какой помойке его откопал, малой? Только не пизди мне, не затирай, что случайность. Не поверю всё равно. Случайность. Просто слово, которое даже отдаленно не выражает, насколько непредвиденным было их знакомство, думает Даня, а вслух холодно спрашивает: – Почему вы мне ничего не сказали? Боров окатывает его равнодушным взглядом с ленцой. – Ну, говорю вот. А с хера ли ты с меня требуешь? Сам-то не потрудился рассказать, что у тебя новых лабораторий наоткрывалось, как грибов после дождя. Решил в обход меня в наркобарона поиграться? – А вам-то чего с этой информации? Я с долгом рассчитался. Даня сразу чувствует, как после этих слов меняется атмосфера в духоте салона. Из слегка напряженной она пухнет и множится, становясь и вовсе невыносимой. Боров резко хватает Даню за ворот рубашки, чтобы притянуть к себе. По лицу неприятно мажет перегаром, а в подбородок упирается твердое круглое дуло пистолета. Каким же Даня был идиотом, что не заметил, как Боров все это время просто держал его в руке и даже особо не шифровался. Он всё на флягу смотрел, а пушки не увидел. – А то, сучонок ты паршивый, что мне на это насрать, – шипит Боров. – Ты воду мутишь, ты мой бизнес подвинул своей “Звездой”. Такого договора у нас не было! Ты мне, гаденыш, всю малину испортил, бизнесмен, блять, штопанный! На мою территорию заперлись дилеры с твоей дрянью, подчистую вытеснив моих ребят. Столько лет работы, все коту под хвост! Даня сжимает челюсть едва не до хруста. Дуло всё тычется в разгоряченную кожу, елозя из стороны в сторону, когда Боров говорит. Его слюни летят Дане в лицо, хочется отвернуться, но Боров сильнее сжимает хватку на рубашке, так что ткань угрожающе трещит. Конечно, давая деньги на “бизнес”, Боров и помыслить не мог, что вскоре его престарелый зад с закостенелыми доисторическими понятиями будет полностью вытеснен с динамичного рынка. Даня чувствует, как его охватывает возбуждение и самодовольство. Он уделал старого хрыча настолько, что тот испугался. – И чего вы хотите? Долю? Смех разрезает тишину. Больной, лающий. Даня дышит через раз от омерзения. – Долю! – икает Боров, отсмеявшись. – Иди ты нахуй со своей долей, малой… Ты отдашь мне всё. Спасибо, что наладил и раскрутил, но теперь пришло время взрослым дядям рулить, а вам, карапузам, пиздовать куда глаза глядят и обо всем этом забыть. Отдашь каждую лабораторию, каждую точку. С рецептами и всем дерьмом. Даже с твоим жалким Алхимиком, этим вечно объебанным торчком. Не волнуйся, он не будет против, потому что итак с радостью стучал на тебя всё это время. По сути, он давно уже мой. Сердце пропускает удар. Вот оно. Оно самое. Чувство, будто земля уходит из-под ног, и никакая хватка, и никакая угроза не может удержать Даню в здесь и сейчас. Но он старается не подавать виду изо всех сил. – Славик? Брови Борова комично складываются домиком, и он оттопыривает нижнюю губу, изображая обиженного ребенка. Дуло скользит ниже, по кадыку, к вороту рубашки. Еще ниже, отодвигая борт пальто, упираясь в гулко стучащее сердце. Металл ствола и горячую кожу разделяет только тонкая ткань рубашки. – Представь себе, он. Не ожидал, а? Смотреть на тебя тошно, какой же ты придурок. Как можно было такому ничтожеству довериться, у него же на лбу написано, что он стукач. Ничем ты не лучше папаши своего. Тот тоже бездарно проебал всё, что создал старший Татарин. Не смог удержать, потому что яйца были малы. Да и душка не хватило. А на тебе гены вообще отдохнули по полной программе. Даня облизывает пересохшие губы, судорожно соображая. Мысли скачут в голове, как взбесившиеся обезьяны в старом фильме про зомби. Боров хочет, чтобы он испугался, ему только того и надо, но Даня просто так сдаваться не собирается. Голос предательски дрожит, и всё же он выталкивает из себя слова через силу: – Вы ничего не получите. Боров хмыкает. – Чё ты всё выкаешь мне, сопля? Я тебя порешить могу в любую секунду, как бешеную шавку, а ты мне раскланиваешься. Это Америка тебя научила, м? Это ж пиндосы любят держать хорошую мину при плохой игре. Или это потому что ты пидор конченый? Ты и Валя этот, чей бешеный папаша твоего отца грохнул… Ты же его сучка на самом деле. Думал, никто не знает? А я всё знаю про тебя, Татаринцев. Все твое белье грязное, смердящее, всю твою подноготную. Пиздюк Конькова небось и вышел на тебя, потому что отомстить хочет за своего свихнувшегося папашу, но перед тем поиграться решил, покуражиться. Даром что малолетка, а тебя, такого важного и влиятельного, раком поставил… Вас всю жизнь, всех, только и делали, что раком ставили, в прямом и переносном. Отца твоего - мент позорный, мамашу - я, а тебя самого - ментовской выродок. Тело реагирует так молниеносно, что мозг за ним не успевает. Это чертовски опасно, это самоубийственно, за это Валя наверняка отругал бы его своим тихим ясным голосом. Но Вали здесь нет, а Даня сам не понимает, чем думает, когда мертвой хваткой вцепляется в ствол пистолета Борова и со всей дури дергает его в сторону. В машине слышится оглушающий выстрел, звенит в ушах, звенит разбитое стекло. Боров орёт и матерится. Двери открываются, в салон врывается мокрый стылый воздух и звуки ночной улицы, чьи-то руки со всех сил хватают Даню и выволакивают наружу. Его бросают на землю, попутно чиркнув лицом о холодный асфальт. Щеку обдает болью, Даня шипит и морщится. – Шеф, вы в порядке? – это Эдик взывает с нотками истерики, пока Даня чувствует, как щека начинает гореть и теплеть от выступившей на ней крови. В ответ слышится тяжелое дыхание, тихий нервный смех Борова. Голос у него неожиданно дает петуха: – Вот падла… Сука! – бросает в сторону обездвиженного Дани, а потом, стараясь успокоиться, отвечает Эдику. – В порядке, в порядке. Давайте обратно в тачку. Только ты, Эдик, с нами садись. Покатай нас. А Жирдяя на заднее, к этому резвому пидорку посади. Чтобы не рыпался больше. Дане заламывают руки, сковывая их за спиной наручниками и пихают обратно в машину. Рядом с сосредоточенным сопением усаживается охранник Борова, здоровенный мордоворот, который многозначительно подпирает Даню огромным плечом в кожанке и наставляет на него пистолет с глушителем. Уж у этого-то наверняка оружие на предохранителе. Хотелось бы на это надеяться. В пробитое случайным выстрелом окно сочится ледяной воздух с набережной, машина вкрадчиво петляет по ярко освещенным проспектам, иногда останавливаясь на сонных светофорах. Некоторое время они едут молча, но когда пейзаж за окном начинает меняться, подпуская в общую картину антураж спальных районов, Боров снова заговаривает. Теперь он звучит чуть увереннее, но Даня все равно слышит нотки недавнего страха, который вспыхнул в нем, когда Даня рванул у него из рук ствол. Испугался за свою задницу, старый хрен. – Итак, слушай сюда, внимательно и уважительно, и не вякай. Ты мне отдашь всё. Потому что иначе тебя заметут. Одна хитрая сучка посылала человека, чтобы тебя грохнуть, пока вы, пидорки-голубки, нежились в шале. Помнишь такое? Ну так вот, малой, если ты будешь сопротивляться, тебя посадят. Или кента твоего, выбирай. Или обоих сразу, совет да любовь, там на зоне таких, как вы, любят. Мой человек, который за вами подтирал, всё на всякий случай собрал: и улики, и пальчики ваши, и фоторепортаж намутил. Так-то. Я запасливый, ну и полезных знакомств у меня много, также как и заинтересованных в том, чтобы раскрыть то загадочное убийство. И не такое уж оно и загадочное, как мы с тобой знаем. И ты, гнида, меня не перехитришь. Поэтому сейчас мы еще немного покатаемся, а потом ты попиздуешь восвояси и как следует подготовишься к нашей следующей встрече, понял? Соберешь бумаги, подготовишь людей. А с ментовским сыном упакуешь чемоданы и свалишь из города, а лучше - из страны, и больше никогда не вернешься. За мамкой твоей и сестренкой я пригляжу… Сестренка симпатичная кстати, заходил недавно к вам и видел её мельком. Сиськи у нее что надо… Информации слишком много, но Даня пытается запомнить всё, отпечатать на подкорке, чтобы проанализировать позже. Голова гудит, щека отзывается пульсирующей болью, сердце схватывает короткими спазмами, во рту сухо. Боров еще что-то говорит, а потом тычет Дане под нос фотографии: спальня в шале, залитый темной кровью ковер, стреляные гильзы… Всё это возвращает в тот жуткий вечер, когда Валя убил человека, а Даня пытался убедить его в том, что это нормально. Тогда Даня и сам в это верил, наивно полагая, что ничего не изменится. Что “уборка” решит все проблемы, а они с Вальком смогут жить как ни в чем не бывало. Но сначала эта смерть липкой и вязкой чернотой просочилась Вале в душу, а потом отравила его. Отравила их обоих, но только они, с Даниной щедрой подачи, упорно закрывали на это глаза. Правда же крылась в том, что Дане вообще не стоило втягивать Валька во всю эту муть. Теперь из-за него они оба по уши в дерьме, погребены под ним, и как тут вывозить - Даня не имеет ни малейшего понятия. Спустя несколько минут его выбрасывают на обочине в незнакомом районе. Даня усаживается на потертую скамейку со сломанной спинкой, выуживает телефон из кармана пальто, трогает пальцами ободранную щеку, но тут же отдергивает руку, морщась от боли. Пальцы дрожат, пока он листает список контактов. Усталый взгляд задерживается на коротком “Валя”, но Даня тут же трясет головой и бормочет себе под нос: “Нет”. Еще днем он весь телефон оборвал, но Валя так и не ответил. Сейчас не ответит тем более, наверное давно уже спит и видит десятый сон. Дане же сначала нужно добраться до дома, смыть с себя сегодняшний день и обдумать всё в тишине. “Колясик”. Снова промах. В последнее время Даня доверяет ему всё меньше. “Слава” и “Серега” стоят рядом, так что Даня некоторое время делает вид, что выбирает, хотя на самом деле это иллюзия, и никакого выбора у него нет. Больше нет. – Алло, Серега… Я локацию скину, подъехать сможешь? Да, срочно. Нет, Серый, кроме тебя некому. Без проблем… Жду. *** – Не кричи так, голова раскалывается, – жалобно канючит Валя. Но Серега не унимается, его голос взволнованно скачет, интонация меняется до истерической. – …волновался! Чуть не сдох от тревоги!.. Мама твоя телефон оборвала, к ментам хотела идти, я ее уговорил насилу! Валек! Братан, ты совсем охуел? Охуел и не выхуел обратно. Валя отчаянно стонет и натягивает на голову подушку в попытках отгородиться от всех источников звука и света, от всех чертовых раздражителей, но Серега уже завелся не на шутку и просто так от него не отмазаться. – Отдай! – подушка ускользает, Валя крепко жмурится, безуспешно пытаясь поймать ее, шарит вслепую рукой, но быстро понимает всю тщетность своих действий и сдается. – Ты со мной поговоришь, ясно тебе? – занудно гудит Серега. – Кто так делает вообще? Телефон тебе для чего?... – Серег, оставь, ты только хуже делаешь, – доносится вдруг второй голос, до боли знакомый и даже, до недавнего времени, родной. Валя вздрагивает, как от удара, потому что узнает в говорящем… Даню? Бред какой-то, быть такого не может. Валя резко садится и осматривается по сторонам, а плед, которым он был все это время накрыт, сползает вниз. Руки начинают трястись, челюсть ходит ходуном, будто живет своей собственной жизнью. Он выпучивает глаза, совершенно не понимая, как оказался в квартире у Дани, но все же он здесь: привычный серый диван с кремовым пледом, панорамные окна, транслирующие унылую хмарь, уходящая на второй этаж, к спальне, лестница. Довольно долго он считал это место своим домом и перестал только недавно. Может поэтому из всех мест в этом большом городе ноги принесли его именно сюда? Все события вчерашней ночи тонут, погребенные под лавиной ярких неоновых вспышек. Клуб и пульсирующая в черепной коробке музыка, чужие лица, и одно особенно навязчивое, с чуть раскосыми глазами и острыми скулами. Как его звали, того парня? Валя что-то принял, но что, и почему он вообще решил это сделать, какая муха укусила… Пиздец. Беспросветный, бесповоротный пиздец. Что же он натворил? Валя наконец фиксирует взгляд на Дане. У него в мясо изодрана левая щека, да так сильно, что на нее смотреть больно. Ссадина глубокая и совсем свежая, обработана небрежно, на скорую руку. Видно, и у него сегодня была та еще ночка, думает про себя Валя. Даня стоит, сунув руки в карманы мягких шерстяных брюк. Вот так просто, близко и совсем как раньше, и как же хочется, чтобы все стало как раньше. Думать об этом глупо и наивно, а мысли все равно уводят его за собой, заставляя сердце жалко трепыхаться в груди от любви. Только кому теперь эта любовь нужна. – Дань… – Привет. Даня улыбается, но неправильно, не так, как улыбался ему всегда, как улыбался раньше. Серые глаза остаются холодными, губы тянутся вымученно. Словно Валя - последний человек, которого Даня хотел бы сейчас видеть. Будто он прокаженный, или вонючий бомж с улицы, так некстати присевший рядом на скамейку с добропорядочным гражданином в светлом пальто. Валя видит всё это, чувствует, и от того становится еще паршивее. – Я… Извини… Я вчера… Не знаю, как пришел. Я… – Валь, послушай… Да что тут слушать, господи. Ему же провалиться сквозь землю хочется. От того, что слабый такой, что совсем гордости нет. Это же данин отец его отца… Это же как больная извращенная версия “Ромео и Джульетты”, только хуже в сто раз. – Нет… Нет! – Валя мотает головой и умоляюще глядит на взбешенного Серегу, который стоит у дивана. – Я сейчас уйду. Не надо было.. Я напился просто. По привычке пришел… Серег, отвезешь меня к маме? Отвезешь ведь? Серега хмурится. Видно, что уже оттаял и жутко за Валю переживает, и уже где-то на полпути к тому, чтобы это признать; показать, как у него за Валю болит. Он осторожно присаживается перед Вальком на корточки и внимательно всматривается в его глаза. – … отвезу, если ты правда хочешь уехать. – Хочу, – кивает Валя и тут же решительно вскакивает с дивана, суматошно озираясь в поисках своей куртки. Но Даня делает шаг вперед, подходит ближе, берет Валю за руку. Валя вздрагивает от этого прикосновения, как от удара. Нет, нет, чертов дурак, не ведись - твердит он себе, но тело уже реагирует, и его начинает колотить с новой силой. – Останься, пожалуйста. Зачем?! Вале хочется заорать это ему в лицо, хочется ударить его, хочется расшибить собственные кулаки о стену, хочется исчезнуть совсем. Он пятится назад, инстинктивно скрещивает руки на груди. Неожиданной защитой становится Серега, который встает между ним и Даней, закрывает Валю своей широкой спиной. – Мне кажется… – начинает он. И тут происходит странное и непривычное, потому что обычно собранный и сдержанный Даня вдруг срывается так, как Валя никогда не видел. – Да насрать мне, что тебе там кажется! – кричит Даня. Валя обалдело выглядывает из-за серегиного плеча. – Мне нужно с ним поговорить! Наедине, блять! А ты пиздуй! Работать!… А то трешься здесь, советы раздаешь, за мои деньги, пока любой хер с улицы может свой длинный нос в лабу сунуть, а потом разнести куда надо и не надо! Взгляд у Дани становится холодным, властным, и даже светлые обычно глаза темнеют, как предгрозовое небо. Вале вдруг до дрожи неприятно, а еще он невольно начинает размышлять, похож ли в такие моменты Даня на своего отца. Олег доступно объяснил, что тот был не робкого десятка и бывало решался на такую жестокость, о какой сам Валя даже помыслить не мог. Лицо Сереги Валя не видит, но чувствует, как его лучший друг напрягается. Слишком хорошо они знакомы, Серегу такими криками завести - проще простого. Не любит он, когда орут или грубят, как бы в драку не полез. А то ведь бывало, и не раз даже, когда дворовые пацаны пытались на тихого Валю накатить толпой, чтобы проверить пределы прочности “охуевшего” чемпиона и поставить его на место. Серега всегда впрягался, как безумный, и пофиг ему было, что на пару с Вальком отхватывал время от времени. Всегда стояли вместе, плечом к плечу, против любой херни, которая возникала в поле зрения. – Да пошел ты! Ты мне не указывай, понял? – предсказуемо кипятится Серега. – Это мне похуям, что ты хочешь… И деньги твои, и лабы! Если Валек захочет уйти, он уйдет, а ты… Ты… – Серег, хватит… – тихо просит Валя. – Постремался бы, он тебя на сколько младше, – Серега и не слушает его, будто Валя, о котором они спорят, внезапно куда-то исчез из комнаты. – Я тебя уволю, – с задушенной яростью, еле слышно цедит Даня сквозь зубы. Серега только хмыкает и с вызовом смотрит в ответ, скрещивает руки на груди, делая еще шаг вперед и едва не сталкиваясь с Даней лицами. – Да я и сам уволюсь, нашел чем пугать, бля. Их словесная перепалка накаляется, ком брошенных друг другу обидных слов нарастает. Валя слушает, не веря своим ушам, потому что складывается полное ощущение, что двое его самых близких людей в один момент превратились в незнакомцев. И он не знает, кто у него сейчас вызывает больше неловкости: вдруг скинувший маску Даня или Серега, который без зазрения совести только что указал на возраст Вали, хотя сам был ненамного старше, а еще знал, как Валю бесят такие высказывания. И то, что они решают его, Вали, судьбу, не обращая на него никакого внимания, будто он не человек, а трофей, пожалуй, обижает больше всего. Валя неловко мнется в мутном свете гостиной, делает пару вдохов и выдохов, чтобы успокоиться. Нужно скорее прекратить этот цирк. – Заткнитесь оба. Сначала они не слышат. Кажется, после вчерашних приключений у него опять начинает болеть горло. Валя откашливается и повторяет просьбу, уже громче. Они останавливаются, смотрят на него, оба в немом удивлении. Так, словно увидели впервые, или будто уже успели забыть, что он тоже стоит здесь, совсем рядом. – Бро, пойдем, – зовет Серега, тянет его за рукав, но Валя руку отдергивает и делает несколько шагов назад, подальше и от Сереги, и от Дани, который смотрит на него исподлобья с нечитаемым выражением лица. – Я останусь. Я сам могу решать, мне не пять лет… Валя тут же себя выругивает мысленно, потому что именно это заявление звучит жутко по-детски и буквально кричит о том, что Серега, вообще-то, по всем фронтам прав. Валя трясет головой и сжимает кулаки. Серега выглядит задетым, но пробует снова: – Валь,тебе отоспаться лучше. – А тебе лучше уйти и не лезть в мои дела. – Да какие у тебя дела? – взрывается Серега, повышая голос. – Думаешь, я не знаю, чем ты вчера занимался? Мне Славик рассказал… Рассказал всё-таки. В голове уже немного прояснилось, и ночные приключения проступили ярче. Неоновая марка, холодные кафельные стены и теплые, горячие губы. Хлесткая пощечина позже - презрительная, обидная. Разве он ее заслужил? Вале хочется сесть на пол и заорать от дурацких картинок, которые лезут ему в голову. Вот бы всё это оказалось неправдой. Вот бы вернуться в прошлое и пройти мимо гопарей, мутузящих мажора у синей “Ламбы”. Валя поглубже запихивает всё, что так больно рвется наружу, сглатывает комок в горле и говорит как можно безразличнее: – Да мне похуй, что он тебе рассказал. Пожимает плечами, отворачивается к панорамному окну и глядит на крыши, антенны и виднеющуюся вдалеке масляно блестящую Неву. Это конечно неправда, и вовсе ему не похуй, но нужно как-то выгнать Серегу, чтобы остаться с Даней наедине и узнать, о чем тот хочет поговорить. И пусть это жестоко по отношению к Сереге, сейчас у Вали в голове такая каша, что вежливость в себе отыскать не так-то просто. Ещё сложнее - не обернуться и не кинуться за Серегой следом, когда он наконец уходит, громко, безапелляционно хлопая входной дверью. Валя обнимает себя за плечи, выжидает несколько минут, давая больно стучащему сердцу немного успокоиться. И только потом наконец поворачивается к притихшему Дане, который все это время наблюдал за разворачивающейся на его глазах ссорой в абсолютном молчании. *** В детстве Валя постоянно просил у матери рассказать что-то об отце. Она рассказывала конечно, но так грустнела при этом, будто еще немного, и расплачется. Поэтому Валя начинал спрашивать всё реже. В подростковый период он уже привычно не позволял себе называть имени отца или вспоминать о нем даже вскользь - так натренировался за все годы обходить стороной неудобную тему. А однажды случилось странное, то, что Вале запомнилось надолго. Мама тогда пришла после посиделок с подругой. Валя смотрел телевизор, почти засыпая. По телеку гонялся боевик, где крепкие парни испытывали друг на друге фантастические приемы. И мама вместо того, чтобы просто выключить телевизор и пойти к себе, вдруг растолкала Валю. Он разлепил глаза и воззрился на нее в полумраке, сощурившись, как слепой щенок. На экране прогремел красочный взрыв, мама икнула и стерла с лихорадочно горящей щеки потекшую тушь. Лохматая, вся какая-то сама не своя, она смотрела на него до того странно, что живот в ту же секунду скрутило от тревоги, а сонливость как рукой сняло. – Ма, ты чего? Он вдруг разволновался, сел резко, всматриваясь в блестящие глаза матери. А она выдохнула шумно, бесконечно длинно. Валю обдало кислым неприятным духом перегара, а заодно и осенило: – Ты пьяная что ли? Она замотала головой, поджимая губы, словно сдерживала рыдание. Потом взяла его лицо в свои ледяные ладони… Опять перчатки дома оставила, привычно рассердился тогда Валя, вечно такая рассеянная. Он всегда сердился на нее, если она вдруг начинала вести себя как маленькая растерянная девочка. – Нет, – на ее лице застыла печальная улыбка, делая маму в полумраке гостиной и отсветах от телевизора многократно постаревшей. – Немножко совсем…., – ещё вздох. – Как же ты на него похож… И не было нужды пояснять, ведь Валя понял итак, какого “его” мать имела в виду. Говорила она конечно про валиного отца, сгинувшего на своей опасной службе. Вот так же, прибухнув и разомлев, о мистическом сходстве с отцом любил затирать ему Олег. Валя видел фотки, конечно, и знал, что правда похож. Но почему даже столько лет спустя этот факт не переставал поражать всех близких, что окружали Костю Конькова, для него было загадкой. Валя всё не мог понять, почему они удивляются, и что ищут в его глазах, поддавшись таинственному шепоту алкогольных чертей. Что такого было в Косте, его отце, что он и через много лет после собственной безвременной кончины продолжал будоражить всех близких, что его когда-то вращались в его Солнечной системе? А теперь ровно так же смотрит на него Даня в тусклом утреннем свете. Но только в этот раз Валя знает, почему. Нужно быть поразительно тупым, чтобы не срастить. Валя правда хочет подождать, чтобы Даня первым выдал всё, что у него есть, но слова сами рвутся наружу, почти помимо его собственной воли: – Ты знал? – выдыхает Валя. Он очень надеется, что произойдет чудо, и он не увидит во взгляде Дани понимания. Но Даня понимает сразу и отвечает тоже мгновенно, торопится выплюнуть рваное хриплое: – Нет! Сердце падает в живот, и оттуда уже начинает нетерпеливо больно стучать, требуя от Вали не стоять столбом, а сделать хоть что-то. Ударь! Беги! Кричи!. Только бы не это невыносимое бездействие, словно он маленький трусливый кролик, замерший в ярком свете фар в ожидании охотника с двустволкой. – Знал, – Валя качает головой и хмурится. – Сейчас-то хоть не пизди. Как ты мог не знать? Разочарование кислотой разъедает дыру где-то внутри, и она с каждой секундой разрастается, становясь больше. Становясь бездной. – Я понятия не имел, Валь, пожалуйста, выслушай. Даня рассказывает про фото в комнате матери и человека из своих снов. Про то, как после этого потерял покой и изо всех сил пытался выяснить, как валин отец связан с их семьей. И как наконец получилось разговорить мать, а потом и Борова. Пока Даня говорит, Валя ищет аспирин по шкафчикам, потому что головная боль становится нестерпимой. Пузырек с лекарством наконец находится, Валя нетерпеливо открывает крышку и бросает белую таблетку в стакан с холодной водой. – Послушай, мы - это не они, – бормочет Даня неуверенно, когда Валя делает первый глоток. Пузырьки приятно покалывают небо, а голову прошивает очередным спазмом боли. Его слова как яд, но он больше не может держать эту отраву в себе: – Твой отец такого дерьма наворотил… Мне Олег всё рассказал, в подробностях. Он монстр был, а не человек… Даня бледнеет, подходит и забирает у Вали из рук стакан. Его теплые пальцы всего на секунду касаются валиных ледяных, так что тело невольно реагирует, вопреки всему здравому смыслу. Валя смотрит, как Даня делает глоток, потом еще и еще, в конце концов выпивая всё. А допив, просит тихо: – Ну и ты мне тогда расскажи эти подробности, потому что я правда ни черта почти не знаю. Только в общих чертах. Нравится тебе это или нет, но я не знал, Валя, нихуя не знал. Помоги, прошу тебя. Мне нужна вся правда и, кроме тебя, как видишь, мне узнать ее не у кого. Валя говорит долго. К его собственному удивлению, получается ровно и складно, и он даже ни разу не запинается. Слова звучат отчужденно, скучно, будто Валя рассказывает о каких-то других людях, незнакомых, или пересказывает сюжет очередного слезовыжимательного сериала. А вот Даня меняется на глазах: он нервно меряет комнату шагами, достает сигарету и выкуривает ее в несколько длинных затяжек, а на рассказе об убийстве журналистки, с которой путался Костя Коньков, и вовсе роняет челюсть. Он смотрит на Валю умоляюще, будто хочет, чтобы тот отказался от своих слов или сказал, что он шутит. И Валя, снова удивляясь себе,теперь уже в неприятном смысле, понимает, что ему доставляет изощренное удовольствие жалкое растерянное выражение даниного лица. Когда он заканчивает, тучи на небе за большими панорамными окнами такие смурные и черные, что становится темно, как вечером. Валя ежится, думая о том, что ему срочно нужно выйти и продышаться, выкурить из себя панику и тревогу парой-тройкой сигарет, а потом съесть самую большую шавуху. Потом, возможно, он всё это выблюет. На более долгосрочные планы концентрации пока не хватает. Он как-то пропускает момент, в котором Даня оказывается рядом и кладет большую теплую ладонь ему на шею, крепко цепляясь. Так в жестоких беспорядочных дворовых драках без правил хватают, чтобы побольнее приложить незадачливого соперника головой об асфальт или о ближайшую горизонтальную поверхность, достаточно твердую, чтобы разбить лоб или схлопотать сотрясение. Валя ликует внутри себя, потому что драка - это хорошо, это именно то, что могло бы сейчас действительно помочь. Помахать кулаками и почувствовать себя лучше - древний проверенный способ. Об одном Валя забыл - Даня не рос на улицах и не знает, как действуют в дворовой драке. Данина изнеженная задница, воспитанная в стенах семейного особняка, знающая, как разжечь камин, привыкшая к верховой езде и бизнес-классу в самолетах лучших авиакомпаний, слишком хороша, чтобы испытать хоть когда-нибудь что-то отдаленно похожее на тупой нечестный бой, где все против тебя. Валя забывает и, может, потому вдруг задыхается, когда Даня вместо того, чтобы ударить его головой о дверцу кухонного шкафа, тянет к себе и вжимает кривым свернутым набок носом в грудь. Земля мгновенно уходит из-под ног, совсем как было вчера в первые секунды после того, как он сунул за щеку цветастую марку. Валя тупо хватается за широкие плечи Дани и закрывает глаза, как сопливая баба, чтобы не смотреть на него. Потому что если посмотрит - всё к хуям пропало. – Не вздумай, – бормочет он, теряя голос. – Я тебе ебну. Я тебя выебу - так бы он сказал раньше, и Даня бы игриво улыбнулся, утягивая его за собой наверх, в спальню, где они бы не вылезали из постели следующие несколько часов, уходя на второй и третий круг. Но это всё в прошлом, в прошлом. Им больше нельзя, все слишком сложно, и Валя правда ударит, если Даня только попробует что-нибудь такое выкинуть. Но Даня ничего не говорит, только прижимает его к себе крепче и до тошнотворного целомудренно припадает губами к валиной макушке. Поцелуй мягкий, губы теплые, а еще становится влажно и горячо. Даня всхлипывает, и Валя понимает, что никогда еще не видел, чтобы тот плакал. – Валя, мы все уладим. Я всё улажу. И всё будет хорошо, обещаю… Только не уходи сейчас. Выпутаться из цепкой хватки сложно, но Валя прилагает все усилия, чтобы сделать это без насилия. Он мог бы. Мог бы выставить кулак вперед, не сильно, вминая его в данин живот, и тот бы согнулся пополам, разжимая руки и выпуская Валю, мучительно кашляя. Он учил Даню быть настороже, учил ставить блок, но Даня был слишком беспечен и слушал его вполуха, лучезарно улыбаясь и повторяя, что все это ему ни к чему, пока у него есть Валя. А Валя злился и настойчиво объяснял снова. Он мог бы ударить. За то вынужденное убийство, за унижение, за насмешки, за ядовитые мысли, за бессонные ночи, за холод и отчужденность, которыми Даня награждал его в последние дни их совместной жизни. Но после маленького даниного всхлипа, от которого органы внутри поменялись местами, Валя понимает, что не станет. Поэтому он пыхтит, наплевав на то, как они, должно быть, глупо выглядят сейчас. Всё равно никто не видит. – Отпусти. – Нет. – Не будет ничего хорошо. Я так не могу, Дань, после всего, что узнал. Я выхожу, я больше на тебя не работаю. Отпусти, я не хочу. Не хочу с тобой больше. Данины пальцы разжимаются так быстро, словно Валя произнес волшебное заклинание. Будто его ударило смертельной авадой кедаврой. От неожиданности, по инерции, Валя резко заваливается назад, едва не падая. Смотреть на Даню страшно, и он не смотрит, торопливо хватая свою куртку и выбегая в дверь. *** Дане кажется, что день тянется бесконечно долго. Он звонит по разным номерам и таскает ноутбук за собой по всей квартире, изучая таблицы, квитанции, документы. Необходимость подготовиться, набраться храбрости, разложить всё по полочкам временно вынуждает его отвлечься, и это к лучшему. Потому что иначе он бы только и делал, что прокручивал в голове их с Валей встречу, выкуривая одну сигарету за другой до тех пор, пока в груди не начнет саднить. Сложно описать его удивление, когда вернувшись домой после клиники, где ему кое-как обработали ссадину, по настоянию Сереги, Даня обнаружил на диване в гостиной спящего беспробудным сном Валю. Его влажная от дождя куртка валялась на полу прихожей вместе с одним кроссовком, второй так и остался у Вали на ноге. Он весь был какой-то взмыленный и грязный, словно подхватил вирус и внезапно свалился в забытье от высокой температуры. По дороге, пока Серега вез Даню на своей старенькой побитой тачке, а магнитола хрипела тихим забытым рэпом, он рассказал о звонке от Славика и о том, что тот встретил Валю в клубе. Серега сказал, что Валя очень пьяный и “какой-то странный”, со слов Славы. Даня был настроен начать разыскивать его как можно скорее, но не понадобилось - Валя пришел к нему сам. Но это уже неважно, потому что самое главное Валя сказал: Даня ему не нужен. Пусть так, но за решетку Дане не хочется. И чтобы Валя туда отправился, неважно, будет между ними еще что-то или нет - тоже. Даня прижимает трубку плечом к уху, потирая глаза за стеклами чуть приподнятых очков. Глаза от мерцания монитора начинают болеть и щипать. – Даня, здорово, – голос у Славика настороженный. – Слав, можешь подъехать? Нужно поговорить.