25. В глущобу путь его лежит под дерево тумтум
Наверное, впервые за полтора года проживания у Гарри Мертвяк не просто вспомнил, что он мимир, но и в какой-то степени оправдал это гордое звание. Накануне Хэллоуина ворон вдруг ни с того ни с сего поведал хозяину краткую историю происхождения касты «укротителей инферналов», куда в самом деле, без малейшего намека на шутку, входила и профессор Умбрасумус. По степени владения Магией Усмирения они ни в чем не уступают укротителям драконов — а может быть, даже превосходят их. Сами себя они называют «хендлерсами» и стараются слишком не выделяться, так что другие их прозвища — «серые», «ангелы праха», «пепельники». — Во времена Рейда Павших, в войне с Гринделльвальдом… вы это уже прошли?.. — Нет еще. — А, да, точно: это или второй семестр, или будет у вас уже на третьем курсе… Ну так вот, в Рейде Павших особенно отличились пепельники, которые с мертвечиной способны управляться на раз-два-три. Поэтому в тех стычках они были незаменимы. Впрочем, они всегда незаменимы. Их фирменное заклинание, которым они, кстати, очень гордятся, способно упокоить и испепелить в прах любого инфернала… — «Мори ин сэкула сэкулорум»… — тихо и напевно, стараясь вторить услышанным тогда интонациям, проговорил мальчик. Заклинание отпечаталось у него в памяти таким же нестираемым росчерком, как шрам на лбу. Гарри считывал каждое слово, как будто фраза была написана и висела у него перед глазами, полыхая огненными литерами. Ворон изумленно уставился на него: — Откуда ты это знаешь?! Вообще-то это… не афишируется. Говорят, его мало сказать, его надо уметь сказать. — Снейп. Он прочел его тогда над трупом Квиррелла. — Вот змей! — хохотнул Мертвяк. — И это освоил… Не был бы он Снейпом, я б признал, что он, сука, злоебучий гений. — А кем он должен быть, чтобы ты это признал? — полюбопытствовал Гарри. — Да я примерно догадываюсь, как он это раздобыл, поэтому кем бы он ни был, он все равно ни хрена не гений и совсем не сам допёр, как оно работает. — Значит, это темное заклинание? — Швыряться темными в стенах Хогвартса не рискнул бы даже такой утырок, как Снейп. Но оно и не светлое. В арсенале пепельников все заклинания скорее мрачные. — Полутемные-полусветлые? — Ни то, ни другое. Из иной плоскости. Вообще другие, как фестралы. — Кто?! Мимир с неудовольствием стрельнул в него взглядом: — На поезде надо в школу ездить, а не на метлах прилетать, тогда и будешь знать, кто такие фестралы. — Если это кто-то типа домовиков, только живут в вагонах поездов, то я, пожалуй, одного такого фестрала видел уже не раз. Он признался, что блокирование тумбы на платформу к нашему экспрессу было делом его рук. Сказал, что хотел меня спасти и не пустить в этом году в Хогвартс. Странный какой-то, если честно. На других эльфов не похож — я сразу понял, что с ним что-то не то. — Стоп-стоп-стоп! — ворон очень заинтересовался. — С этого момента подробнее! Кто таков и где ты его откопал? И Гарри рассказал ему о Добби, который являлся и предостерегал его у Лавгудов, а затем еще дважды навещал уже в школе, выбирая моменты, когда рядом с мальчиком не было никого. — Он сказал, что не имеет права говорить, по какой причине должен опекать меня, что это не его тайна, поэтому «рот его запечатан». Уговаривает меня уехать до конца года из Хогвартса к тетке и убеждает, будто там я буду в безопасности. Тогда я спросил, почему бы мне в этом случае вообще не свалить куда-нибудь в Латинскую Америку или на Фолклендские острова — а чего мелочиться? — он залопотал, что «магия меня не пустит и не выпустит». Это как? Магия привязывает к месту, и волшебник всегда должен жить в одной стране? Мертвяк пожал крыльями. Это был какой-то уклончивый жест одновременно согласия и несогласия. — Не знаю, босс. Ты вообще с левой резьбой, у тебя всё может быть. Но это был не фестрал, это был чей-то домовик, и с домовиками фестралов перепутать сложнее, чем с этим вашим слизеринским уёбищем. Вот если бы это оно приперлось к тебе, я бы еще пораздумывал, его ты видел или фестрала. Фестралы похожи на мумии лошадей, хотя жрут, как не в себя, и исключительно сырое мясо. Только морда их напоминает драконью, с клювом вместо носа. Глаза белые, к тому же светятся в темноте. А еще есть крылья, но не как у пегасов, не с перьями, а тоже драконьи, кожистые, перепончатые. Они в них могут заворачиваться, как в плащ, и спать. И самый главный их фокус знаешь в чем? Их способны увидеть только те, кто наблюдал процесс расставания души с телом у разумного существа и понимал, что происходит. — Квиррелл… — почуяв, как откатывает кровь от лица, негнущимися губами прошептал Гарри. Опять эта зеленая вспышка, опять эти широко распахнутые от дикого ужаса голубые глаза в последний миг жизни — и вот это уже только оболочка. Так странно. Ведь еще только что он… — Да. Поэтому теперь ты сможешь их увидеть. — А раньше не мог? А мама?.. — Ты был слишком мал и не осознавал тогда ее смерти. Наверное, здесь имеет вес сильная эмоциональная подоплека. Ведь бытует версия о том, что «ген смерти» включает в нас отсчет дней в тот момент, когда мы впервые понимаем, что смертны, и холодеем от ужаса перед неотвратимостью могилы. — Но младенцы тоже умирают! — Они не осознают этого через разум, и для многих это конец страданий от болезни, избавление души от оков. Поэтому говорят, что они ушли невинными, или безгрешными. Гарри прищурился: — Откуда ты всё это знаешь, Мертвяк? Вот скажи мне! Ворон подмигнул и небрежно поточил клюв о металлическую перекладину своего насеста, как играючи делает свою работу опытный точильщик ножей: «вжик-вжик-вжик». — Ну я ж трупоед, босс! Мне положено… Тут мальчик заметил, что Акэ-Атль на соседней кровати отложил книгу и собрался куда-то идти. Поттер поспешно снял купол звуконепроницаемости над ними с Мертвяком и окликнул приятеля, получилось ли у него с той трансфигурацией. Минерва задала им самостоятельно разучить довольно сложный комплекс заклинаний, от которых до сих пор стонали даже старшекурсники, и сказала, что начинать надо уже сейчас, потому что результат скажется потом на СОВ. А еще они оба вслед за Герми решились отдать себя на растерзание профессору Бабблинг, и руны им снились в страшных снах, предсказывая то ядерную войну, то дождичек. — Не, я прошвырнусь, — ответил Куатемок. — А то уже крыша едет. — Погоди, я с тобой. Они вышли в общую гостиную, едва освещенную единственной тусклой лампадкой в углу, и обнаружили, что в комнате уже кто-то есть. Акэ-Атль приложил палец к губам, первым увидев своим острым анимагическим зрением силуэт под картиной вельможи. Присмотревшись, Гарри тоже узнал Луну. Видимо, опять начала бродить во сне, и напугать ее сейчас было бы опасно. Они подкрались поближе и поняли, что она вовсе не спит, а разговаривает с портретом. В гостях у вельможи был какой-то чужой персонаж — кажется, Гарри его уже где-то видел, но не в Хогвартсе. Смуглый, черноволосый, с седоватыми висками и глубоким мрачным взглядом, лет пятидесяти, в старинном черном одеянии и черной же шапочке на макушке. Сам принц Гэбриел, заложив ногу на ногу, сидел в нарисованном кресле в дальнем углу полотна и не вмешивался, но бледное лицо его по мрачности мало отличалось от загорелого лица гостя. Неудивительно, что эти двое прекрасно спелись — когда Господь творил людей, они явно были слеплены из одного куска глины и при посредстве темной материи космоса. — Рад был повидаться, малышка. Папа просил передать, что целует тебя, — неожиданно мягким голосом говорил старший из мужчин. — Я тоже его целую, — пропела Луна, задумчиво улыбаясь. — Скажите ему, что я скоро допишу и отправлю статью. Я бы уже сделала это, но нам много задают, и я не поспеваю. — Договорились, — откликнулся незнакомец и как-то вдруг вмиг исчез с полотна, словно трансгрессировал. Лавгуд оглянулась и увидела Гарри с Акэ-Атлем. Улыбка стала ярче: — А куда вы? — Прогуляемся. Хочешь с нами? — спросил Поттер, ловя себя на том, что любуется ее загадочно мерцающим в полутьме лицом. Девочка согласилась, и они выпорхнули в коридор. — А кто это был? — полюбопытствовал Куатемок, мотнув головой за спину. — На портрете… — Это мой пра-пра, сэр Френсис. Между прочим, они с бароном хотели бы, чтобы я познакомила с Рыдающей Миртл и Гарри. — С какой рыдающей Миртл? — уточнил Гарри. — С каким бароном? — в один голос с ним переспросил Акэ-Атль. Луна замялась, на чей вопрос ей отвечать вперед. — И с каким бароном, — поддакнул Поттер, тем самым как бы уступая другу. — На картину которого он приходит в гости из нашего дома. — Ты имеешь в виду принца? Принца Гэбриела? — поправили ее мальчишки. Несмотря на некоторую оторванность от земли в суждениях, на память Лавгуд не жаловалась и взаимосвязи отслеживала четко, что было заметно по письменным изложениям и хорошо поставленной речи на уроках, за которую ее наперебой хвалили преподаватели. Да и как бы иначе Распределяющая Шляпа взяла ее на такой факультет? — Я имею в виду барона Гэбриела Принца, — Луна снова улыбнулась. Ее никогда не раздражала чья-то непонятливость, и она была готова объяснять одно и то же хоть сто раз, до упора, пока не поймут. — Принц — это не титул, а фамилия. А его дух курирует обитателей Слизерина. — Кровавый Барон?! — завопили Гарри и Акэ-Атль и одновременно осеклись, чтобы не перебудить все мирно дремлющие портреты. А Куатемок подхватил: — Que la chingada! Что может делать портрет слизеринского привидения в когтевранской гостиной? Лавгуд ни капли не растерялась: — А разве ты не слышал предание о нем и нашей Хелене Когтевран? Перед глазами Гарри тут же возник образ Кровавого Барона — обагренного кровью молодого мужчины с жуткими пустыми глазами, вечно слипшимися, тоже пропитанными кровью длинными волосами, в тяжелой призрачной мантии и с кинжалом в руке. А ведь и в самом деле — у него те же черты, что и у вельможи на портрете… Как только Поттер сам не замечал этого раньше? Не до того, наверное, было… — Племянник Лорда Слизерина, сын его сестры-двойняшки от какого-то мага-аристократа тех времен. У самого Салазара признанных детей не было, а рожденный в законном браке племянник с другой фамилией — был. И это Кровавый Барон, он же Гэбриел Принц. А Гэбриел любил Хелену, они были женаты, поэтому тут есть и ее, и его портреты, а у слизеринцев в покоях тоже висит портрет Серой дамы, только кисти другого художника, — продолжала Луна. — Мне пра-пра шепнул по секрету... Они с сэром Гэбриелом хотят, чтобы мы с тобой, — она взглянула на Акэ-Атля, — познакомили Гарри с Миртл и чтобы он послушал какую-то ее историю. По пути на второй этаж они рассказали Поттеру о своем знакомстве с привидением из неработающего женского туалета — который, собственно, и закрыли много лет назад из-за присутствия там докучливой зануды Миртл. — Прикинь, стоишь, ссышь… — Сидишь, — поправила Акэ-Атля Луна и после этого даже не смутилась. — А, ну да. Сидишь, писаешь, мирно попукиваешь… и тут к тебе в кабинку — му-ха-ха-ха!.. — Ну и хорошо, — ухмыльнулся Гарри. — Заодно и… Они прыснули. Словом, Шаман и Луна облюбовали это тихое местечко, чтобы потренировать кое-какие свои способности, и до появления призрака всё шло совсем неплохо. Они пытались научиться влиять на грубоматериальные предметы, находясь в «третьем» состоянии — по их описанию Гарри знал, что это вроде астральных выходов из тела, если верить всякой эзотерической макулатуре. Макулатуре он не верил, а вот в словах друзей не сомневался. Ну а потом их стала доставать Рыдающая Миртл, и деятельность пришлось свернуть до тех пор, пока не найдется другой укромный уголок для занятий. — А мне-то она на кой сдалась, эта Миртл? — Гарри стал вспоминать, не делал ли он в своей непродолжительной жизни чего-то плохого портрету барона Принца, Кровавому Барону или самому сэру Френсису. — Наверное, она всех тут так задолбала, что они мечтают о каком-нибудь чуде от мальчика-который-выжил, — с иронией отозвался Куатемок. — Вдруг твоя убивающая палочка сможет усмирить даже эту дуру? Стоп! Что это? Они как раз свернули с лестницы в коридор второго этажа, ведущий к месту обитания Рыдающей, и заметили, что прямо в середине — между их поворотом и противоположным — кто-то или что-то лежит. — Мне всё это не нравится… — изо всех сил вглядываясь в темнеющий на полу предмет, пробормотал Поттер. — Подождите тут, а я посмотрю, — сразу же откликнулся Куатемок. — Куда ты?! Рехнулся? — Я ж не ногами, за кого ты меня держишь? — Акэ-Атль был явно обижен. Он сел возле них прямо на пол, привалился спиной к стенке и почти мгновенно обмяк, будто провалился в сон или обморок. Луна взяла Гарри за руку, не переставая, так же, как он, всматриваться в полутьму коридора. Через несколько минут Шаман очнулся: — Это наша Пенни. Без сознания лежит. Пенелопа Кристал, староста Когтеврана… Странно, что она здесь делала? — Но она жива? — Я не понял, — поднимаясь с пола и отряхивая руки, признался Куатемок. — Она как-то странно лежит — как статуя, которая должна стоять, а ее положили. Гарри почувствовал ледяной клубок ужаса в животе, и его даже немного затошнило. Вспомнились речи домовика Добби, о котором он вот только что рассказывал своему мимиру. И ведь эльф предупреждал о какой-то опасности, подстерегающей в Хогвартсе. Почему-то мальчик сразу догадался, что с Пенни случился не простой обморок, а кое-что похуже. — Давайте искать кого-нибудь из старших… Может, авроры где-то поблизости? — предположил Поттер. Они немного посовещались, и Шаман решил остаться покараулить Кристал — не сходя, конечно, с места, издалека; а Гарри с Луной — сбегать на первый этаж, к пуффендуйцам, они были ближе всего. Через четверть часа в коридоре собрались все выдернутые по тревоге профессора и трое авроров, только теперь вместо прежней девушки была новенькая, совсем юная стажерка — она казалась студенткой и выделялась ярко-лиловой копной волос. Локхарт щеголял в парчовом халате, расшитом павлинами, и ночном колпаке на золотых кудрях. Он радостно сообщил всем присутствующим, что перед ними лежит жертва заклинания Трансмогрифиан Тортуре, и очень жаль, что его не было рядом, когда ее заколдовали. Дескать, ему было бы по плечу прочесть контрзаклятье. МакГонагалл и Снейп почти в одинаковых интонациях, то есть срываясь на шипение — змеиное и кошачье — осведомились, какого лысого черта делали в такое время три когтевранских студента возле давно не работающей уборной. К тому же — уборной женской. — Мисс Кристал искали, — не моргнув глазом, соврал Гарри. — Время позднее, а студентки нет в гостиной. — Мы обеспокоились, — поддакнул Куатемок, но у него на лице было написано желание покрутить у виска, глядя на Поттера. А Луна и подавно только задумчиво кивнула. — Мисс Кристал, если вы еще не разобрались, студентка шестого курса, к тому же староста, — ледяным тоном проговорила декан Гриффиндора. — У нее есть полномочия и даже обязанность патрулировать коридоры замка. А у вас, у второкурсников, таких полномочий покуда нет. — Но мы же ничего не делали, мэм! Просто шли и увидели! — тон у Шамана был самым невинным. — Позволю себе напомнить для забывчивых, что в прошлом году беспричинное разгуливание по ночным коридорам едва не привело одного из вас на тот свет, — алхимик даже не удостоил Гарри взглядом, но каждое его слово, как обычно, сочилось сарказмом. — Или вы, Поттер, задались однозначной целью всё же привлечь внимание прессы к своей персоне… посмертно? Аврор с разными глазами, отбив ребят у разъяренных профессоров, отвел всех троих когтевранцев в сторону и внимательно выслушал их показания, а затем отправил с ними «лиловую» стажерку — проводить до факультетской башни. Совершенно сбитые с толку, те ушли, так и не узнав, чем всё закончилось и жива ли Пенни. А Гарри потом всю ночь снилась лежащая на полу, под мозаичным панно с василиском, староста, и в воздухе над нею, преображаясь, огоньками переливались руны: «Тайная комната открыта, грядет наследник Лорда Салазара!» и «Гарри Поттер должен уехать домой к тете, Гарри Поттер в большой опасности, Добби будет себя наказывать! Бум! Бум! Бум!» — Нам надо будет поискать эту вашу Миртл, — вскочив поутру с постели, будто и не спал, с темными кругами под глазами, воскликнул осененный Гарри. — Если она всё время торчит в том сортире, то могла увидеть, что произошло с Пенни! Акэ-Атль выглядел так же, как Гарри. Он сидел на кровати и, зевая, тер глаза, не в силах заставить себя проснуться. — Кристал жива, — проходя мимо них с зубной щеткой, бросил Майкл Корнер как живое доказательство сентенции «раньше встанешь — больше узнаешь». — Ее отвезли в Мунго, она парализована, как при Петрификусе, и разморозить ее не могут. Терри, идешь сейчас в бассейн? — Не-а! Холодно, черт его дери. — Все такие нежные! Завернувшись в махровый банный халат и перекинув через плечо огромное полотенце, Корнер отправился в купальни, которые были выстужены, как слизеринский склеп. Плавать там в такое время могли только самые закаленные студенты школы, например, Майкл, Рон и Крэбб с Гойлом, и они с жалостью поглядывали на тех однокурсников, которых могла отпугнуть температура ниже пятнадцати градусов по Цельсию. А какая еще температура может быть в почти не отапливаемом бассейновом комплексе в последний день октября? — Я не хочу к Миртл, — простонал Шаман. — Я хочу в люльку! И с размаху хлопнулся обратно лицом в подушку. Астрономия стояла первой по расписанию и была сдвоенной с «гриффами». Хмурая и тоже не выспавшаяся, Гермиона молча сунула под нос Гарри свежий номер «Ежедневного пророка». На передовице маячил снимок с юным и безбородым Сириусом Блэком, а маленькая заметка гласила, что сбежавший из Азкабана преступник прошлой ночью пытался проникнуть на подземный этаж больницы Св. Мунго, но был замечен и сбежал от бойцов охраны. Также упоминалось, что Аврорат усилил защиту лечебного учреждения по всему периметру. — Крестный жив! — возликовал Гарри, готовый сплясать джигу прямо на Астрономической башне. — Я уже и не чаял увидеть его живым! — А что, если это вчера был он?.. — спросил Рон, неопределенно двинув головой в сторону крыла, откуда вчера увезли Пенелопу. — Что, если у него ничего не вышло с Мунго сразу, он проник сюда и что-то сделал с вашей старостой. Потом наложил на себя чары неузнаваемости или выпил оборотное зелье и под видом какого-нибудь аврора из сопровождения носилок Кристал все-таки забрался куда хотел? Я вот связываю два этих обстоятельства, а как вы — не знаю. Гарри не особо поверил в эту версию, хотя, на первый взгляд, ее построение выглядело логичным. — За Сириусом все время гоняются дементоры, — сказал он. — Тогда бы они вчера были и здесь. — А что если Пенелопу поцеловал дементор… ну, не до смерти? Гермиона, переводившая взгляд с одного на другого, махнула рукой, а Куатемок все-таки решил с ними поспорить: — Дамблдор утверждал, что Хогвартс защищен особой древней магией, сюда просто так не проникнешь. Не знаю насчет Блэка, но этих кукарач в драных простынях замок бы точно не пропустил! И… в общем, я бы их почуял… в «третьем» состоянии, — он со значительностью взглянул на Поттера, но в это время на площадку поднялась профессор Синистра, и обсуждение пришлось свернуть.* * *
Некоторые преподаватели, как и студенты, на рождественские каникулы уезжали домой. Минерва, например, отправлялась к себе в Хогсмид, попутно забирая с собой группу учащихся, которым родственники разрешили посещение волшебного поселка. Иногда к ней присоединялся и полувеликан Хагрид, принимая на себя часть обязанностей МакГонагалл, но в этом году он пропустил день отъезда из-за гостя. А наведался к нему не кто-нибудь, а профессор Локхарт собственной персоной, который назавтра должен быть отправиться в небольшое путешествие на континент, поэтому зашел попрощаться ну и слегка отметить Рождество в компании лесника. Похоже, Хагрид был единственным во всей школе, кто не потешался над недотепой и внимательно выслушивал все его лайфхаки по уходу за магическими существами, пусть и никогда им не следовал. Видимо, Гилдероя тянуло к добродушному здоровяку именно поэтому: ласковое слово даже жмыру приятно. В качестве подарка к празднику профессор пообещал привезти ему из гор Гиперборейских редкое Кощеево яйцо. Даже снимки показывал — Фаберже и Фаберже! Но глазки-то у полувеликана загорелись, и он стал расспрашивать, что же за птица али змей этот Кощей. — А это, Хагрид, и не птица, и не змей. Правда, птицей он при желании становиться умеет. Вороном, — Гилдерой легко рассмеялся и подмигнул собеседнику. — А так — лич он. Бессмертный. Специалист по уползанию. Потому как жизнь и смерть его на кончике иголки, а иголка та в яйце, а яйцо в утке, а утка в зайце… Собака черная там тоже, наверное, рядом пробегала… Ну и как-то по нарастающей, всех этапов этой пищевой цепочки я уже и не припомню. — Ох ты ж! Это хтой их так друг в друга упихал? — Сам Кощей и упихал! Он же лич, да еще и алхимик-чернокнижник, пихать — это, можно сказать, его призвание. Так вот, хранить то яйцо, чтобы от него был толк, нужно в глубоком сыром и холодном подвале. У вас тут как раз условия что надо, — профессор ЗОТИ кивнул в сторону скрытой под травяным половичком крышки над лазом в подпол. — Глядишь — и выйдет что-нибудь через несколько лет, если на него не попадет ненароком свет. Вы уж следите, чтобы не попал, а то протухнет, и всё. И другим не показывайте. — Да нешто Кощеёнок вылупится?! — чуть не прослезился от счастья лесник. — Ага, и еще какой бодрый, залюбуетесь! Старый Кощей вам за это по гроб жизни благодарен будет. По ваш гроб — он-то сам Бессмертный. Ну, давайте, выпьем за иголку — и пора мне, уж не гневайтесь, дражайший Хагрид. И лишь только Локхарт за порог, черный пес — легок на помине — поскребся в дверь. — Ушел? — отряхиваясь и распрямляясь в обнаженного бородатого мужчину, спросил он. — Ну наконец-то, а то думал — до костей там вымокну, вот погодка! Декабрь называется! Чего от тебя этот злыдень хотел? — Да, — Хагрид безнадежно махнул лапищей и протянул Сириусу теплый плед. — Так, буровил чой-та. Как всегда. Ну убогий человечек, жалко его, не выгонять же. Ты заходи, не топчись там. Грейся вон у печки, я щас чаю заварю, травяного. Рому будешь? Этот чудак с собой притащил, могу накапать. — Нет, рому не надо, мне еще обратно перекидываться. Чая можно. Ты знаешь что, Рубеус… Помочь мне сможешь? — Дак об чем речь-та! Ты ж мне как сынок, Сири! Говори! — Надо, чтобы ты при случае передал вот эту коробочку лично в руки доку Умбрасумус. Так и скажи ей: на исследование в их лаборатории. Пусть идентифицирует личность, но только не проводит это через официальные документы. Еще скажи: дело касается Лили Пр… кхе-кхе-кхе! Постучи! Спасибо! Лили Поттер. И спасибо за землеройку, я ее уже выпустил обратно в логово.* * *
Гилдерой задействовал портключ и материализовался в холле арендованной им на год квартиры во французском Валлорисе. Вся мебель здесь была закрыта чехлами от пыли, яркое южное солнце с трудом пробивалось сквозь давно не мытые стекла окон. Он прошел мимо восьмифутового зеркала прихожей и даже не взглянул на себя, что было бы совсем немыслимо для профессора Локхарта в стенах Хогвартса. На чистом его лбу между безукоризненной формы бровей пролегла складка озабоченности, добавив ему разом несколько лет, но Гилдероя это нисколько сейчас не заботило. Подойдя к небольшому секретеру, мужчина выдвинул один из ящиков и извлек оттуда забавную табакерку с камеей в виде профиля Наполеона Бонапарта на крышечке. Молча коснувшись палочкой лба давно почившего узурпатора маглов, Локхарт увеличил шкатулочку раз в пять, после чего вынул оттуда флакон из неизвестного материала. Стенки этого флакона напоминали черное стекло, но при этом сохраняли отличную прозрачность, так что можно было спокойно разглядеть, что находится внутри. Они переливались звездами, галактиками и туманностями, вкрапленными в вещество и передающими эффект перспективы и миллиардов миль, отделяющих друг от друга эти миры. И внутри сосуда загадочно, словно Вифлеемская звезда, сияла спираль, похожая на схематически изображаемые в магловских учебниках нити ДНК. С флаконом в руке Локхарт подошел к стоявшей между двумя окнами напольной вазе, из которой торчал засохший кактус. После взмаха палочкой чары спали, и обычное цветочное кашпо преобразилось в высокую каменную чашу. Ободок ее был испещрен рунами, а внутри двигалась в постоянном смерче-водовороте светящаяся серебристая субстанция. Маг взглянул на флакон, нахмурился еще сильнее, извлек притертую стеклянную пробку и вылил содержимое в светлый омут. Если бы Флетчер только догадался, что он сбыл оптом и по дешевке вместе с остальным барахлом, награбленным в стенах дома на Гриммо, его бы наверняка задушила жаба. Большая министерская жаба в розовой кофточке. Содержимое этого флакона было столь же бесценным, сколь и опасным для того, кто влезет в эту игру. Но не существовало такой игры, которой побоялся бы Гилдерой Локхарт! Тогда, в первый раз, он просмотрел эти воспоминания бегло, ради ознакомления. Но и этого хватило на то, чтобы план сразу пропечатался в его авантюрно вывернутых мозгах, а также чтобы взять за яйца своего будущего работодателя. «Профессор» надеялся, что начальником тот пробудет после этого очень недолго. Хорошо простроенный шантаж открывает много путей к достижению желаемого. Однако сейчас пора было подстраховаться: старикан тоже не сидел сложа руки и искал компромат, так что блеф Локхарта вскоре мог и раскрыться, а значит — угрожать уже не только удачному исходу аферы, но и жизни самого афериста. Опасения вызывал способ, которым был собран этот мемориз: он не походил ни на один, встреченный Гилдероем когда-либо прежде, а значит, не факт, что его удастся корректно продублировать. При просмотре ты не являлся отдельным субъектом, наблюдающим за действиями всех фигурантов, в том числе и фокального персонажа воспоминания, как это происходило с обычными думосборами. Ты как будто забирался в голову этого персонажа и начинал чувствовать и думать вместе с ним, то видя всё его глазами, то чуть отстраняясь. Но никогда не отсоединяясь полностью. Ты становился почти что им самим. Это было неприятно по той простой причине, что ты начинал сочувствовать ему. А для любого нормального авантюриста последнее дело — впасть в сантименты. Но и оставить всё как есть Локхарт уже не мог: личность мальчишки, каким он его узнал в студенте Когтеврана, его собственного в прошлом факультета, оказалась очень любопытной и симпатичной ему. Почему бы и не попытаться, коль уж такая оказия?.. Исходя из этого, теперь Локхарт решил просмотреть мемориз еще раз и уже как положено: во всех подробностях, от начала до конца сохраненного фрагмента. Ведь для кого-то его сохраняли! И, набрав в грудь воздуха, как перед затяжным прыжком в колодец, мужчина наклонился и погрузил лицо в Омут Памяти…. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
…От июльского предложения Скримджера поработать на них в Аврорате Северус отказался наотрез. Он не имел ни малейшего желания гасить свои амбиции и способности в министерском болоте и прекрасно понимал, что просто «поработать» шпионом и бросить, когда надоест, тут не удастся: это либо брак с политикой на всю жизнь, либо фиаско. С темной магией в его случае была бы та же история. Коготок увяз — всей птичке пропасть. [1] Очень кстати ближе к зиме ему и Лили одновременно подвернулись сказочно удачные варианты с Бельгией, причем требовались именно колдохирург с уровнем отметок, как у нее после интернатуры в Мунго у Прозерпины, и алхимик, готовый к частым командировкам по разным странам и впоследствии — к участию в симпозиумах. Большой тяги к оседлости Северус не испытывал, да и Лили обрадовалась, что они смогут посмотреть мир, оторваться от общества закоснелого, наполненного постоянной тревогой и предчувствием взрыва. И просто жить и работать. И просто радоваться жизни. Это бы и в самом деле было здорово, даже не верится, что оно вообще могло быть. Но так хотелось! Готовясь к решающему январскому слушанию, Северус забыл обо всем на свете, не говоря уж о такой ерунде, как собственный день рождения. Но Лили не была бы самой собой, не найди она способ о том напомнить. Оповещение сработало, и он открыл ей доступ в камин, дико злясь на самого себя, поскольку время поджимало, а мысли немедленно переметнулись на сотни миль отсюда, к жене, и вряд ли уже вернулись бы в ближайшие несколько часов. Она поздравила его и с любопытством оглядела пространство за ним, присевшим на корточки перед топкой. Огненная и смешная. — Как-то у тебя там неуютно, — завершила она свой осмотр, поморщив нос. Можно подумать, у них в Ансеттлдшире виндзорские палаты. — Сев, нужно, чтобы ты аппарировал сюда. Северус скривился. Опять эти дурацкие сюрпризы-подарки-поздравления. В другой раз еще бы ладно, но тут очень не к месту. Однако она настаивала, удивляя напором: обычно они тактично относились к занятости друг друга и никогда не посягали на внимание, если одному было очевидно, что второй не может отвлекаться. Он попробовал протестовать, но не тут-то было. — Лил, тогда давай лучше ты сюда, точный адрес ты знаешь. Ну не могу я сейчас. — И я… не могу, — ответила Лили после некоторой заминки, которую в ее интонации он, уже отойдя к своему столу и перебирая бумаги, ставшие в одночасье какими-то неважными и лишними, в ту минуту и не заметил. — Почему? — Короче, Сев! Отрывай там свою задницу от стула и лети сюда, я говорю! Не я к тебе, а ты — сюда! Или я сейчас чем-нибудь в тебя кину. — Ты уверена, что это никак не подождет? У меня через два часа… — Подождет, — внезапно легко согласилась жена, а потом по лицу ее скользнула коварная усмешечка. — Запросто. Месяцев семь еще подождет, а потом ты точно понадобишься, — и с этими словами она отключилась. Ну, черт, обиделась, обиделась, не по-её вышло. Он попытался вернуть то течение мыслей, что держалось до явления Лил, но что-то мешало. Какая-то фраза. Какое-то словосочетание в ее фразе. Северус еще раз промотал в голове их переговоры, и тут его словно током подбросило: — Твою ж мать! И с этим воплем он аппарировал в Ансеттлдшир, причем одним длинным броском, плюнув на риск расщепления. Лили воевала у плиты под аккомпанемент Revolution ливерпульского квартета, доносящийся из динамика радио. При его появлении в самом центре кухни она демонстративно взглянула на часы и хихикнула: — Как-то быстро сообразил... Для такого тормоза, как ты, это рекорд! — Ты серьезно или пошутила? — Северус без предисловий метнулся к ней и, поймав за плечи, заглянул в глаза. Такие честные и зеленые, невинно хлопающие длинными подкрашенными ресницами. — Нужен ты мне, шутить еще с такими вещами! В общем, я подумала, что по камину такое не обсуждают. Ну и просто хотела тебя увидеть, но, как понимаю, это не взаимно. Он чуть не выругался, и без того был на взводе. Нашла время швыряться глупостями и подколками, когда в голове у него — пятый этаж Мунго вперемешку с магловским цирком. И это всё не преувеличение. Как такое вообще могло произойти? Нет, ну чисто технически, конечно, понятно, как. Но, во имя Мерлина и всех его последователей, почему сейчас? Идеально неподходящий момент жизни, другой такой неподходящий не придумаешь! Северус и раньше-то не особо размышлял над этими вопросами, его вполне устроило бы просто быть с Лил только вдвоем, ближайшие десять-пятнадцать лет точно, дальше по обстоятельствам: он знал, что люди и их желания меняются с возрастом, могли бы измениться и его взгляды, ныне максимально близкие к установкам чайлдфри. А сейчас, когда они, не имея никакой родни или поддержки за границей, всеми силами пытаются обеспечить себе возможность свалить из болота Магической Британии, где их ждет отсутствие всяких перспектив в карьерном росте и бытовом благополучии — вот тебе пожалуйста. Да еще с его дурной наследственностью… Впрочем, сам виноват, где-то недоглядел, на кого теперь пенять? Алхимик хренов. Лили ойкнула, вывернулась и бросилась отдирать пригорающий к сковородке лук. Северус оперся обеими руками на спинку ближнего стула и так постоял, сгорбившись и собираясь с мыслями. — И какой срок? — выдал он наконец и поднял голову с упавшими на лицо сосульками волос. — Десять недель… и вот не нужно сейчас надо мной стебаться! Его глаза, наверное, стали как у совы в ночи — такими же огромными и круглыми: — Сколько?! И после этого, Асклепий, ты зовешь тормозом меня?! — Начина-а-ается! Я же не виновата, что не было никаких признаков! Их и сейчас нет! — встряхнув рыжей гривой, возразила Лил. Северус недоверчиво сощурился: — Да что ты? Еще скажи, что и задержки не было! Она вздохнула: — Это было, — и поспешно добавила: — Но я сначала не заметила, закрутилась в делах, а потом списала на обычный сбой из-за треволнений. Не в первый же раз, у меня всегда так было во время экзаменов… — Гениально! Третий месяц… Вот такие у нас колдомедики, чего удивляться остальному бардаку… — воззвал он к маленькой магловской люстре с цветочками, жалко приютившейся под потолком. The cobbler's wife is the worst shod…[2] — Что-то, мистер, сдается мне, вы нам не рады, — ехидно парировала Лили, отворачиваясь к столу, чтобы скинуть что-то, раскрошенное на доске, во что-то, кипящее на плите. Она прекрасно понимала ход его мыслей, но куда же Эванс без своих фирменных закидонов. Вернее, уже не Эванс, но закидоны справедливее было бы запатентовать на ее девичью фамилию, ведь это у нее от рождения. Северус даже фыркнул, чтобы сдержать смех. — Да нет, в принципе, нормально. Сложностей добавилось, конечно, но пробьемся, — чувствуя, как наконец стабилизируются земля под ногами и мысли в голове, сказал он. Знать бы ему уже тогда, насколько фатально обстоят дела на самом деле!.. — Ну, я чего-то такого от тебя и ожидала, да. Во всяком случае, не рассчитывала, что ты будешь тут выплясывать тарантеллу, как делают в подобных случаях нормальные мужья. — Мне медведь в детстве оба уха отдавил. И обе ноги, — при этом он обнял ее со спины и, когда Лил, чуть отклонив голову вбок, прикрыла глаза и подставила ему шею, коснулся губами ее кожи, разгоряченной, пропахшей ароматами готовки. К этой смеси добавился еще какой-то запах, едва заметный, неопределенный и точно не ее — раньше он такого не замечал. — Так что извините, мэм, танцы отменяются. — Ох, да не ври ты, не ври! Тебя послушать — прям калека, за что ни ухвати! — возмутилась она и, быстро цапнув рукой через плечо, ухватила его как раз за нос. — Ну всё у тебя не так, погляди только! И как до двадцати дожил? Кстати, еще раз с днем рож… — Подожди-ка! — Северус удержал ее, готовую кинуться с объятиями и поцелуями, вскинул указательный палец и замер. Какая-то очередная тревожная мысль снова зацепила его разум иглой дикобраза. Так, Самайн, значит. Ну точно, этот самый «легкомысленный раз» и произошел в ночь Самайна: в дальнейшем (когда, как теперь становится понятно, предохраняться уже не имело смысла) они были осторожны. Можно сказать, по-человечески это случилось у них впервые именно тогда, в ночь с тридцать первого на первое. Ну и как-то… в обстановке романтики, отшибающей мозги, приземленные вопросы контрацепции вылетели из головы напрочь. Причем у обоих. Ладно бы студенты неоперившиеся, а то взрослые алхимик и колдохирург! Позор. Но важно уже не это: наверное, в глубине души молодой маг и не был так уж против появления «кого-то третьего», если настолько быстро смирился с неотвратимостью скорых перемен в жизни. Беспокоит что-то другое. Что-то… Вспоминаем практикумы по арифмантике… Десять лунных месяцев, по двадцать девять дней в каждом… перемножаем, добавляем к первому ноября. Мерлинова борода! Конец июля — начало августа. Ну прямо четко сорок недель! Ноги словно отнялись, дыхание дало сбой, сердце перестукнуло, встало и снова заколотилось с немыслимой скоростью. — Лил, не говори об этом никому — по крайней мере, пока это возможно скрывать. — Ладно, — без раздумий согласилась она, чуть подивившись обратному перескоку с темы поздравления на «подарок». Но серьезность она хранила недолго: любопытство всё равно оказалось сильнее — это же Эванс, а она неподражаема, особенно в искусстве дурачества. — Эй! Неужели это какая-то чудовищно плохая примета в высоколобых волшебных семьях? Страшное проклятье ждет ту, которая осмелится признаться в беременности прежде, чем превратится в самку кашалота? Или она превратится в нее, если признается раньше времени? Однако Северус на игривые подначки не повелся, не до того ему было. Лил просто не знает всего… — Н-нет… — он задумчиво покусал нижнюю губу и мельком бросил взгляд на вспыхнувший зеленью камень надетого поверх обручалки перстня, который отдала ему Эйлин на прощание. — Ничего такого в волшебных семьях нет… Я и не верю, что за этой историей и в самом деле кроется что-то реальное… Но на всякий случай — просто доверься мне и не говори никому, хорошо? Пугать ее он не хотел, но в действительности всё было далеко не радужно. Само по себе это сучье «пророчество» является мракобесной чушью, пережитком глубокой древности, когда сильны были всякие родоплеменные отношения и существовала необходимость как-то поддерживать порядок среди крутонравных чародеев. С появлением Визенгамота об этом почти перестали вспоминать. Почти — кроме идиотов, повернутых на паскудных идеях чистокровности и возрождения «традиций великих предков». А таких идиотов сейчас до черта, их не жнут, не сеют, они сами родятся. Плюс мощная пропаганда, льющаяся изо всех углов. Кто-нибудь да спохватится, просчитает срок, объявит охоту. Запросто. — Ну я же сказала: ладно. Значит, Туни и родителям — тоже? Собранными горстью пальцами Северус потер лоб, отбросил пятерней прядь сильно замызгавшихся за последние суетливые дни волос и покачал головой, раздумывая вслух: — Им, наверное, будет неприлично не сказать, они обидятся… Так ведь? — он всё же втайне надеялся, что Лили скажет «да нет, все отлично, они поймут». Но речь ведь шла об Эвансах и Петунье Дурсль, поэтому: — Угу, это они могут. Тем более, Туни про себя мне сказала. — Она что, тоже?.. — Синхрон. Мы с нею и в детстве много чего делали вместе. Они засмеялись. — Что ж, только измени срок, когда будешь говорить. — Плюс или минус? — Конечно, минус. Это у лошадей оно месяцев по одиннадцать, а у тебя, согласись, будет выглядеть странно. Недели… м-м-м… в три минус. Максимум — в четыре. Больше, вернее, меньше уже может вызвать (и вызовет) подозрение, когда… — он деликатно коснулся пальцами пряжки на ремне ее джинсов, почему-то не решаясь приложить ладонь полностью. Лили с видом «ну и что ты как неродной?» сделала это сама — ухватила его кисть и плотно прижала ее к своему животу. Видимо, это вселило ей уверенность или еще что-то такое, чего там у женщин на уме. И предупредила: — Но потом ты мне всё равно расскажешь, в честь чего все эти шахматные курьезы. Северус печально усмехнулся — ну вот, даже такое событие у них в семейке невозможно обставить по-человечески… Фатум… Привлек ее к себе, положил подбородок на рыжую макушку и, глядя на мирно чернеющие посреди сковородки остатки лука, пробормотал: — «Выигрывает тот, кто ошибается предпоследним»…[3] Мальчишка получился ладным — хвала Вечнотворящему, похожим не на Принцев, а скорее на Лили и немного на маленького Тобиаса (во всяком случае, настолько, насколько того можно было разглядеть в серых пятнах выцветшей магловской карточки начала тридцатых). Тобиас Снейп, по крайней мере, хотя бы имел приятную внешность до того, как спился. А вот уехать у них с Лили так и не получилось — ни до рождения малыша, ни после. Родился он, кстати, четко в последний день июля, чем сделал большое одолжение матери, изнывавшей от летней жары и необходимости часто менять адреса проживания, таская при этом перед собой тяжелый живот. Теперь, правда, таскать перед собой или в специальном магловском рюкзачке за спиной приходилось его самого, уже не такого тяжелого, но весьма своенравного. За это она дразнила сына «августейшей особой», «твоим высочеством» и «папиной породой». Всё случилось по худшему сценарию, чего и опасался Северус: пронюхав о «пророчестве» Трелони, на них обратили внимание заправилы (или, как они сами себя гордо величали, регенты) пока еще разрозненных экстремистских группировок. Их итоговые цели также различались, но первоочередно все они добивались одного — заполучить Лили, пока та была беременна, а когда родила, то выкрасть непосредственно младенца, дата появления которого разрешила последние сомнения, он это или не он. К тому же в среде магов назревала серьезная война, и каждая стычка, каждая перепалка становилась очередным шагом к скорому большому сражению. Поэтому сидеть на месте было непозволительной роскошью, как во время боя с любым подвижным противником. О дальнейшей учебе следовало забыть до лучших времен и думать лишь об эмиграции. В Историю Магии этот период вошел под тривиальным названием — Смутное время. И смутным оно было как для всех в целом, так и для Северуса с Лили в частности. Дело доходило до мистики. Когда уже, казалось, ничто не могло помешать их отъезду из страны, все документы были собраны и никаких долгов перед родиной у младших представителей семейства Принц не оставалось, обязательно что-нибудь мешало в самый последний момент. Или у одного из девяти обязательных в таких случаях членов комиссии Визенгамота возникала новая смехотворная причина для отказа в перепривязке, а соответственно — в портключе. Или им давали от ворот поворот в пункте назначения. Или находилась еще какая-нибудь троллья срань. С рождением сына неудачи лишь усугубились. Если раньше супругам удавалось добраться до решающего момента слушания или хотя бы предстать пред очи чиновников отдела внешней магической политики, то теперь эти начинания всё чаще и чаще зарубали прямо на корню, как будто кто-то могущественный навел на их семью сильную порчу. Люциус Малфой задействовал свои связи в попытке помочь непутевому товарищу — впустую. Джоффри Макмиллан обращался к своей влиятельной родне по отцовой линии — без толку. Не срабатывали даже ходатайства Дамблдора, который хорошо относился к Лил, пытался им помочь и делал это так напористо, что они шутили между собой, мол, а дедушка-то нас спровадить пытается! Но всё оказалось напрасно. При очередной встрече, увидев Лили, сильно прибавившую в области талии, чего уже нельзя было скрыть от посторонних глаз под легкой весенней одеждой даже отводящими внимание чарами, сдался и директор, полагая, что дергаться с таким довеском им будет пока неразумно. Пусть, дескать, родится и подрастет, там увидим. И с тех пор всё встало глухим затором. Северус чувствовал себя, как те путешественники в Проклятом городе из детской сказки, которую все волшебники рассказывали своим отпрыскам перед сном. Добравшись до выхода из этого города, странник неизменно оказывался опять у входа и опять должен был плутать среди сумрачных лабиринтов улиц без всякой надежды вырваться на свободу. А в лабиринтах живет… сами знаете кто. И он многолик, у него острые рога, налитые кровью алчные глаза, искусные речи, но он умеет перевоплощаться, и трудно отличить во тьме друзей от врагов… Изредка, дойдя до точки и усаживаясь где-нибудь в углу очередной квартиры, которую они втроем, колеся по стране с целью запутать следы и немного затеряться, снимали на пару-тройку недель, Северус, совсем еще юный даже по магловским меркам, каталептически замирал. Лишь бы только час-другой никто его не трогал. Он обхватывал длинными пальцами виски и бессмысленно глядел в пространство перед собой. Чтобы, отсидевшись так, черпнуть откуда-то сил и снова бесплодно биться о лед. — Давай просто сбежим на обычном транспорте… Да хоть автостопом, — еще в конце июня 1980-го предложила Лили, которая ужасно страдала оттого, что не в состоянии ему помочь, а иногда даже считала себя обузой — разумеется, навлекая тем самым на себя его неподдельный гнев. — Приедем к этому твоему русскому… — Болгарину, — автоматически поправил Северус. — Какая разница? Приедем к твоему Гарри… то есть, Игорю — и попросим там, у них, политического убежища. Если ты не знал, этот метод практикуется у маглов из государств с жестким режимом. Может быть, станем преподавать у них в Дурмстранге, может быть, подвернется что-то более интересное. Со временем подвернется, я точно знаю, Сев! И… мы же вместе, мы справимся вместе! — Тут всё сложнее, Лил. Я давно бы уже так сделал, хотя по сути это было бы как сменить шило на мыло, да еще и жить на положении нелегалов. Но лишь бы порвать с Англией, я бы уже сделал и это, — (Да что там говорить, он, не умеющий толком плавать, и Дуврский пролив рискнул бы преодолеть вплавь и перевезти ее на себе, если бы это гарантировало успех побега с Острова Проклятых!) — Увы, Лил: в том, что связано с магическими заморочками, всё не так просто. Маглам в этих вещах куда легче, — со вздохом отвечал молодой волшебник. Ее саму страшно угнетала смерть родителей, известие о которой к ним с мужем дошло только в первых числах июля, из-за чего попасть на похороны она не успела. Равно как и поздравить сестру и Вернона с рождением сына. А всё потому, что еще четыре месяца назад всеми здравомыслящими магами было решено прервать контакты с лишенными магии близкими и знакомыми. Иначе риск привлечь к тем ненужное внимание возрастал в разы, и случись теракт — рядом с маглами могло не оказаться никого, кто дал бы немедленный отпор темным колдунам. Пресса и без того захлебывалась информацией, от которой кровь застывала в жилах даже у авроров. Макмиллан — а ему по долгу службы приходилось сталкиваться с таким не по одному разу на дню — признавался, что скоро поседеет. Сам он был вынужден расстаться с женой, которой надоела жизнь на жерле вулкана: она была намного старше него, осмотрительнее и, в конце концов, она была просто маглой. Довольно быстро после развода бывшая миссис Макмиллан утешилась с каким-то маглом-дантистом, своим ровесником, и немудрено. Ведь аврор аккуратно, но очень качественно почистил ей память ото всех свидетельств ее связи с волшебником, а кое-какие воспоминания о себе подменил другими. Их годовалая дочь (якобы от «проходимца, бросившего Джейн в положении») теперь тоже была в безопасности — во всяком случае, настолько, насколько вообще можно было применить слово «безопасность» к жизни населения Британии периода Смуты Чародеев. Лили говорила, что на Джоффа было страшно смотреть, и они с Пандорой Уолсингем-Лавгуд, чтобы хоть как-то ободрить парня, старались поддерживать с ним частую переписку. Женщины надеялись, что когда всё закончится, он сможет восстановить контакт хотя бы со своей дочкой, которая, судя по некоторым приметам, могла иметь волшебные способности. Тогда-то у Пандоры и возникла эта сумасшедшая идея с Непреложными обетами… Люциус Малфой в то время выбрался по делам в Софию, к Каркарову, но заодно, наудачу, решил прощупать почву и для Северуса с его семейкой. Если уж Нарцисса, которой всегда по какой-то непостижимой прихоти очень нравился этот озлобленный полунищий мальчишка, купилась на глупость тронутой Лавгуд (конечно, не безвозмездно — у них, у Малфоев, так принято не было — а в обмен на аналогичное обязательство полукровки, которому повезло, как субботнему утопленнику), то стоит поучаствовать в затее. Однако луч надежды быстро погас: все магические инстанции теперь требовали открепления семейства от британской привязки, в противном случае никто не желал связываться с последствиями, грозившими пасть в равной мере как на головы самих нарушителей, так и их пособников. Люциус говорил позже, что один чиновник намекнул о возможности, благодаря которой Северус и Лили могли бы покинуть Англию без всяких хлопот. Передавать условия этой возможности своему шальному приятелю Малфой не осмелился даже в качестве курьеза, понимая, что тот уже на грани, поэтому за предложение отречься от сына запросто может поехать, найти того болгарского бюрократа и применить к нему самое Непростительное из всех возможных непростительных. И Северус, узнав об этом гораздо позже, с ним согласился: так бы оно и произошло. Террор лез в дома, подстерегал на улицах и в любых общественных местах. Сотрудничество между Минмагии, Авроратом, Парламентом Соединенного Королевства и MI5 давало сравнительно слабый эффект, но начинающаяся гражданская война магов пока еще и не перекинулась в магловский мир в полном масштабе, имели место лишь единичные прорывы. Нестерпимо было смотреть, как переживает Лили, считая себя виновницей всего происходящего. Северус не ведал пытки страшнее и вел себя, наверное, не лучшим образом, срываясь за это на всех и вся — на том же Блэке, у которого ко всему прочему не так давно погиб младший брат. Это была какая-то темная история, и кое-кто умудрился вписать ее в рамки Сибиллиного предсказания — в тот его фрагмент, где сказано, что «сверхновая вспыхнет во Льве и кровавой жертвою вынет из львиного сердца силу принца». [4] Случайные стычки на улицах, в которых Северус не однажды встречал знакомые лица по обе стороны баррикад, теперь, как ни парадоксально, казались благом, поскольку позволяли выбросить накопившуюся под завязку злобу непосредственно на врага, а не на друзей, которые подвернулись под горячую руку. Иначе он рисковал бы вскоре попросту сдохнуть от угрызений совести. В одной хаотичной перестрелке Северус заметил среди сражающихся Петтигрю. Сбитый с толку его прежней преданностью четверке прохвостов, слизеринец совершил недостойную выходца со своего факультета ошибку, которая едва не стоила ему жизни. Он опрометчиво счел крысюка союзником и подставился под вероломный удар сбоку. Спасло его лишь то, что проклятье вышло смазанным: позиция была не слишком удобной для стреляющего, а Хвост никогда не отличался выдающимися способностями в боевой магии и не умел целить точно. Но этот случай научил Северуса многому. В первую очередь — постулату «Не доверяй вообще никому, кроме Лил». И тогда, доползя домой еле живой, с омерзительного вида ожогами наискось по груди и по лопаткам, которые заживали потом долгие месяцы, и выслушивая негодующие тирады перепуганной, оказывающей ему первую помощь жены, он наконец решился открыть, в чем заключена истинная проблема их отъезда. Хотя до последнего ограждал ее от роковой информации, чтобы не утратить в лице Лил союзника-оптимиста. Если руки опустит еще и она, размышлял Северус, им останется только запереться втроем, с ребенком, в каком-нибудь доме под Фиделиусом, сложить палочки и, покорно уронив головы под нож гильотины, дожидаться собственной участи. Как однажды посоветовали этот дурень Блэк и такой же безмозглый Люпин. Мол, пересидите, а там или ишак сдохнет, или падишаха вынесут вперед ногами. Возможно, гриффиндорцы так и поступают со своими женами и детьми — сваливают на кого-то ответственность, а сами сидят и ждут, чем всё закончится. Но потомок «темного рода» Принц (в последнее время эта столь часто повторяемая приставка к его фамилии набила страшную оскомину), гриффиндорцем, к счастью, не был, да и супруга его отличалась удивительной для ее факультета рассудительностью, пусть до рационализма старшей сестры ей было далеко. Словом, держать Лили в неведении дальше было нельзя, решение нужно было принимать совместно и быстро, иначе никак. Главенство в семье выясняют, когда бесятся с жиру и ничто, по сути, не угрожает жизни и будущему. Когда же сам попадаешь в жир ногами, сразу становится понятно, что единственный выход для всех домочадцев — равноправие и доверие между действующими лицами и исполнителями. Без гендерных и прочих исключений. И Северус рассказал ей всё, теперь без малейшей утайки…. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Локхарт выпрямился, по-наполеоновски складывая руки на груди. Да уж. И снова, как после первого просмотра, ему подумалось, что вот ведь так же и у него может быть кто-то в «той» жизни, а он попросту ничего об этом «ком-то» не помнит. Нет, дети — это вряд ли, и не только потому, что на тот момент он был слишком молод (Гилдерой знал: все участники этих воспоминаний были старше него года на четыре, а некоторые и более [5]), сколько не в его это легком и непривязчивом характере — заводить серьезные личные отношения. Но всё равно, до чего ж неприятно осознавать, что тебе вывернули мозги наизнанку и ты ни черта не помнишь, что с тобой было на самом деле до той истории. А вдруг тогда он нашел разгадку камней Ики? Или мечты «пирамидиотов» — Большого Сфинкса? Или, например, расшифровал письменность ронго-ронго? И эти открытия какой-нибудь бездельник взял и приписал себе. Несправедливо, как минимум! Молодой человек понял принцип сохранения информации в этом обрывке. Пожалуй, его инструментария хватит сейчас, чтобы создать хотя бы одну копию. Повозиться пришлось всю ночь, но к рассвету старания себя окупили. Копия была создана, и она была действующей. Локхарт подцепил разветвляющийся клочок дубликата мемориза и опустил его в приготовленную заранее пробирку. Клочок самостоятельно и очень послушно распределился там в подобие спирали. Трансфигурировав пробирку в иглу, сунув иголку в заготовленное заранее яйцо Фаберже и припрятав минимизированную шкатулку в карман, оригинал он вернул в «родной» флакон, заткнул его, спрятал в табакерку. Теперь дело оставалось за малым. Гилдерой всунул табакерку в конверт, а в графе адресата черкнул: «Нурменгард, мессиру Геллерту Гринделльвальду. Думается, Вас это заинтересует!». В распахнутое настежь окно ворвался свежий утренний ветерок юга и прогнал всю затхлость из нежилой комнаты. Мужчина абсолютно по-мальчишески сунул в рот сложенные в кольцо большой с указательным пальцы и громко-громко свистнул. Пару минут спустя из поднебесья к нему на подоконник спустился большой белохвостый орлан. Локхарт скормил ему приличный кусок завяленного мяса, и птица позволила примотать послание к ее желтоватой когтистой лапе. — Давай, лети, — спихивая орлана с наличника, Гилдерой запер оконные створки. ________________________________ Примечание Очень рекомендую ко всему прочему ознакомиться с информацией об образе Кощея: http://www.pravda-tv.ru/2014/04/13/51850/kem-byl-koshhej-bessmertnyj-na-samom-dele Особенно привлекает внимание вот этот фрагмент статьи: «Кощей — это бог смерти от холода, и бог, или, скорее, демон, очень древний. Чтобы его одолеть, нужно как бы раскрутить колесо времен вспять, вернуться к самому началу мира, когда и появился на свет Бессмертный». Про всякую арийскую дребедень можно пропустить, это уже допущения автора той статейки. История с яйцом, снесенным курицей, тоже получается интересная: считалось, что василиск появляется из куриного яйца, высиженного жабой, и боится петушиного крика (как предвестника рассвета, солнечного пробуждения). И при этом он как бы змей, тоже фактически бессмертный https://fanfics.me/message468899