Уилтширское чудовище

      Клетка. Самое неподходящее место для Гермионы. Комфортная палата, в которой любой бы почувствовал себя, как дома, но вместо двери — решетка, как в зоопарке. Через нее врачи и посетители общаются, наблюдают. Ее рука тянется к моей через сомнительной прочности прутья, которые можно было бы легко сломать самым простым заклинанием для первокурсника.              Как и предполагалось, эта клетка выполняет функцию психологического уничтожения. Чтобы «монстру» было неприятно, чтобы он чувствовал себя затравлено. И все было бы идеально, только вот Гермиона — не монстр. Больше не монстр. Она- человек, для которого каждую минуту, проведенную здесь, созерцать холодное серебро — пытка.              Меня допустили на всю ночь. Не внутрь. Сидеть снаружи, имея лишь возможность держать ее за руку. Подтолкнув кровать к дверному проему, она удобно устроилась с края, просунув руку ко мне.              Поглаживая ее предплечье, я искал момент, когда дежурному лекарю осточертеет слушать вместе с ней сказки барда Бидля, и он мирно засопит под мое бормотание, дав мне возможность напоить Гермиону приличной дозой остатков зелья.              Мне нужно было срочно что-то решать, потому что запасы чемерицы за этот месяц растаяли почти до конца. Снейп, боясь быть втянутым, не желая рисковать своим близким, исчез с радаров Министерства, оборвав связь и с моей семьей.              — Я что-нибудь придумаю, — обещал я ей каждый день.              Она только улыбалась, говоря, что наблюдение за ней может быть полезно в общей проблеме. И, если так Министерство что-то поймет и найдет выход помимо ежедневного уничтожения, она будет счастлива сделать такой вклад. Пусть он и казался даже ей самой очень сомнительным.              На нее смотрело не только Министерство. За ней наблюдали не только колдомедики Мунго. За ее судьбой в прямом эфире, благодаря искаженным статьям Скиттер, наблюдал весь магический мир Британии. Все ждали либо исцеления, либо ухудшения. Особо циничные придурки даже делали ставки. И те, кто ставил на то, что природа монстра победит, вполне могли рассчитывать на победу.              Ей не становилось лучше. В состоянии постоянного стресса, мук и от нехватки расписания в приеме зелья ее глаза вновь залились темно-бордовым цветом, а цвет кожи стал мертвецки белым. Пальцы рук снова стали угловато-костлявыми, а речь медленной. И больше всего я боялся, что в один прекрасный день я приду и не услышу нежного родного голоса.              Это замечали все. Даже те, кому в общем было плевать на ее судьбу. Так, даже Финниган признал, что стоило коллективно настаивать на ее нахождении подле меня. Но постановления Министра всегда были непрекословным законом. Пусть, в последнее время эти законы и вызывали только лишь всеобщее непонимание.              — Спать на твоем плече. Слушать рассказы о Хогвартсе. Учиться манерам у Нарциссы.              Ее взгляд мечтательно остановился на корешке книги, которую я отложил в сторону.              — Ты о чем? — двигаюсь ближе к решетке, хватая ее за плечо, обхватывая тонкую руку пальцами, боясь упустить, хотя она рядом.              — То, что мне очень нравилось. Я мечтаю, чтобы все снова было так. Она играет на рояле, мы с тобой танцуем. Именно так я представляла себе наше с тобой первое Рождество вместе. Рядом Добби кружится и стучит своими ботиночками по паркету, Нарцисса улыбается.              — Мама не улыбалась с тех пор, как вас поймали.              — Я представляю, что она чувствует. Видела, как ей было страшно, когда появились авроры сразу, как ушли родители. Не знаю, чем я заслужила ее такое отношение к себе…              Она морщится, вспоминая тот день. Она была почти счастлива от пусть короткой, но долгожданной встречи с людьми, которых она любит, которые любят ее.              — Мама любит тебя, Гермиона, — сжимаю ее ладони. — Ты стала для нее очень дорогим человеком, и, поверь мне, сейчас она переживает не меньше меня. Даже продумывала план, как выкрасть тебя отсюда.              — Должны же они понимать, что без зелья мне становится хуже.              — Понимают. Все работники Мунго болеют за тебя, но комиссия по зельям — это бюрократия. Я пытался попасть напрямую в кабинет Слизнорта, но, кажется, прорываться бесполезно.              — Вчера приходили Тонкс и Сириус. Они говорят, что и им не удалось связаться со Слизнортом напрямую.              Я горестно усмехнулся:              — Вот тебе и герои войны. Даже они не властны над любителями бумажек.              Дверь в коридор скрипнула, я огляделся. Пусто, не считая дремлющего дежурного.              — Я помню это запах, — протянула Гермиона, глубоко вдохнув.              — Здесь кто-то есть?              — Определенно, — лицо приобрело тот самый жутковатый вид.              Обострились черты. Она дала волю животному, чтобы почувствовать того, кто посмел пробраться, кто скрывается в темноте коридора лечебницы.              — Кровь брукс, бадьян. Это кто-то из авроров, — лицо исказил оскал, голос стал шипящим, тело безвольно расслабилось, и она проскулила. — Мерлин, когда это все закончится. Я не могу без зелья, это сильнее меня.              Сжимаю ее сильнее, держа в объятиях сквозь клетку.              — Я упрощу всем задачу, Грейнджер, — прорезал тишину голос Финнигана, который наставил палочку на дежурного. — Петрификус тоталус.              Я успел лишь вскочить и бросить заклинание в его сторону. Молниеносно он ушел в сторону, позволив искре удариться о стену и погаснуть. Щелчок и выстрел, Гермиона оседает на пол с кровати, держась за плечо, Финниган перезаряжается, чем дает мне время на удар.              — Сектумсемпра! — первое, что всплывает в моей голове.              Заклинание из тетради Снейпа, не имеющее никакого пояснения, кроме как ремарки:              «От врагов.»              Захлебываясь от крови, булькающей в горле, Финниган падает навзничь, а коридор заполняется мракоборцами и лекарями, тщетно пытающимися остановить кровь из глубочайших порезов на его груди.              Время останавливается, когда я вижу, как из глаз Гермионы капают немые слезы, а из раны сочится кровь. Текучая, красная.              Человеческая.              — Она — человек, — шепчет лекарь, отпирающий гоблинскую решетку золотым ключом. — На помощь! Она человек!              Кричу не своим голосом:              — В патронах яд мантикоры!              Чувствую, как в спину ударяется заклинание, а ко мне бежит лекарь. Сквозь пелену помутненного сознания чувствую, как меня кладут на носилки, а Гермиону окружают человек пять-шесть. Они говорят о противоядии, о помощи. Слышу голоса Поттера и Уизли. Они здесь. Значит Гермиону есть кому защитить. Тело становится ватным, сознание покидает меня. Последнее, что я слышу:              — Дай отмашку Полумне. Это — прецедент.              Открываю глаза сразу. Мне показалось, что сразу, но на деле прошло явно не мало времени. Пустая палата. Привилегированная, значит, успела постараться и мама. Белые хрустящие простыни, приглушенный свет, стакан воды на аккуратной металлической тумбочке. Тянусь рукой к нему, понимая, что пальцы пробирает мелкая дрожь. Замечаю рядом газету и записку, на которой почерком Бруствера выведено короткое послание:              «Это меньшее, что я могу сделать напоследок в качестве извинений.»              Координации и сосредоточенности хватает только на заголовки «Пророка».              «Мисс Грейнджер передана под расписку леди Малфой.»       «Министр подал заявление на отставку. Рассматривается кандидатура Гарри Джеймса Поттера на пост Министра магии.»       «Семья Малфоев реабилитирована.»              Гермиона дома. Она жива, значит, медикам удалось вовремя применить противоядие.              Только мысль успела промелькнуть в моей голове, как дверь в палату приоткрылась и в нее крадучись прошмыгнула Гермиона в больничной сорочке.              — Я услышала, что ты зашевелился, — виновато встала в проходе.              Ее плечо было густо забинтовано, волосы растрепаны, а глаза приняли прежний вид — снова проявились белки, на фоне которых изумрудами искрились алые яблоки.              — Меня отпустили домой. Нарцисса такой скандал учинила…              Привстаю, пытаясь прислушаться к ощущениям и понять, что же произошло со мной.              — Маму лучше не доводить до каления.              Гермиона улыбается:              — Ты только не злись на Рона. Она подумал, что ты хотел убить Финнигана, поэтому кинул в тебя пару заклинаний и попал в голову. Хотел уберечь тебя от Азкабана.              Это кажется мне смешным:              — Скажу ему спасибо за свою свободу.              — Да уж, иногда лучше тебя вырубить, — смеется, обнажая свои клыки, которые теперь мне кажутся даже весьма обольстительными. — Мне дали официальный статус существа с человеческим разумом. Теперь на меня распространяются законы, как на обычных волшебников. Можно даже купить новую палочку. Правда, меня предупредили, что виноградная лоза и сердечная жила дракона могут не подойти.              Продолжает стоять на пороге, не силясь войти в палату. Я смотрю на нее вопросительно, вижу сомнения и замешательство.              — Все, вроде, закончилось хорошо?              — Лучше, чем мы могли думать, Гермиона, — улыбаюсь, пытаюсь вселить в нее спокойствие.              — Можно я попрошу тебя кое о чем?              — Тебе не нужно спрашивать. Можешь требовать все, что угодно.              — Ты добьешься возможности выступить в Визенгамоте. И оформишь прошение на изучение и лечение брукс.              — Никаких сомнений, — выпрямляюсь, насколько мне позволяет потерянность в пространстве. — Думаю, в новых обстоятельствах, у них нет никаких других вариантов, кроме как выслушать все, что я им скажу.              Услышав желаемое, Гермиона подорвалась с места и набросилась на меня, сев сверху. Жадные поцелуи на моей шее были доказательством того, что этот исход — это правда, не сон, не загробная жизнь, в которой мы обрели желаемое. Что все происходящее реально, и последняя наша проблема — добиться слушания и спасения других людей. Она реальна. И ее губы на моей шее, и ладонь, которая накрыла пульсирующий затылок, от чего я понял, что заклинаниями Уизли явно не обошелся.              Зашипев от боли одновременно, я от головы, она от плеча, мы отстранились друг от друга, принявшись долго всматриваться друг в друга. Недоверчивость. Мы все еще не доверяли тому, что происходило.              

***

      

      Выписавшись в морозный февральский день, я навестил Гермиону, которой предстояло еще неделю зализывать рану от выстрела Финнигана, которого отправили под суд раньше, чем выписали из Мунго. Всю неделю и Добби, и мама не раз проходились своими шутками по моей одержимости подготовить поместье к моменту, когда Гермиона снова появится на его пороге.              И этот день настал. Рано утром, отправившись в Мунго, я обнаружил, что она собралась раньше, чем было назначено и ждала меня не в ставшей ненавистной ей палате, а на крыльце. Она подставляла лицо яркому солнцу, пробивающемуся сквозь густые облака, глубоко вдыхала свежий воздух, пытаясь уловить приятные ноты близившейся весны.              Замерев у ворот Мэнора, она смотрела на него с нескрываемым восхищением. Она впервые видела поместье снаружи, что вызывало у нее детский восторг.              — Так непривычно, что теперь твой дом — это не моя тюрьма.              — Теперь это твой дом, Грейнджер.              Я игриво толкнул ее в бок, когда она остановилась прежде, чем сделать шаг внутрь дома. Вопросительно посмотрев на меня, она поправила ворот пальто, прикрыв шею, которой коснулся февральский ветер.              — Я не вернусь в свою квартиру?              — Ты не хочешь жить с нами? Добби будет уничтожен, — я скорчил обиженную гримасу.              Разумеется, я знал об их разговоре с мамой. Даже я не смог бы так технично уговорить Гермиону остаться в поместье. Не теперь, когда она была полноправным существом с человеческим интеллектом, живущим в мире волшебников совершенно законно. Но она могла спорить со мной. Не с Нарциссой Малфой.              Встретив нас в гостиной, мама набросилась на нее с объятиями и начала разглядывать:              — Я была уверена, что пальто отлично сядет! Тебе так идет бордо, милая.              — Еще бы оно ей не шло, — огрызнулся я, заревновав, что мама сместила фокус внимание с новых портьер, такого любимого Гермионой цвета вина. — Ты же по ее меркам заказывала.              — Что? — выпучила глаза Гермиона. — Это не из ваших вещей? Вы тратили…              — Мы тратили деньги семьи на члена семьи, — мама залихватски повернулась спиной, приглашая нас в столовую.              Мама не была бы собой, если бы прибытие Гермионы отмечали только мы вчетвером. Не обошлось без Поттеров, Люпинов, Блэка, Уизли и четы Грейнджер, которые подлетели к своему ребенку, заключив Гермиону в тесные объятия.              Все присутствующие дамы пустили слезу от душещипательной, кажущейся мне неловкой, слишком личной, сцены. Но мой взгляд не отрывался от Уизли, который отсалютовал мне пальцами, одними губами шепнув:              — Так было нужно.              Сумбур. Это все, как я могу описать день приезда Гермионы. Не менее сумбурным стало и завершение самых длинных суток в моей жизни после тех, в которые Гермиона, точнее, брукса появилась в стенах Мэнора.              По непонятной причине не захотели остаться на ночь ни родители Гермионы, ни кто-то из гостей. Даже мама внезапно вспомнила об оставленных в Провансе вещах и вежливо откланялась, сказав, что и дня не проживет без забытого сундучка с украшениями.              Расслабившись в креслах перед камином, Гермиона наконец-то заметила портьеры и решила прогуляться по замку в поисках остальных деталей, которые я решил поменять.              Глубокой ночью мы вооружились только тускло светящимися палочками, чтобы пройтись по темным коридорам, сохраняя атмосферу таинственности. Мы чувствовали себя маленькими детьми, исследующими огромный старинный дом. Даже я начал смотреть на знакомый Мэнор так, будто находился в нем впервые.              Бесцельно шатаясь по ставшему бесконечным дому, мы просто разговаривали так, будто знакомились впервые. Снова разговоры о Хогвартсе, о работе в Министерстве. О наших злоключениях в школьные годы и холодной войне в Аврорате. Наверное, именно таким был бы наш разговор, если бы наши отношения начались, как у обычных людей — с обычной симпатии, желания проводить вместе время и узнавать друг друга. Я бы пригласил ее к себе и проводил экскурсии, показывая свои близкие сердцу уголки, библиотеку, портреты сварливых предков, вызывающие смех.              Нашей конечной станцией стал старый чердак, ради которого я и затеял эту длительную прогулку. Я крепко сжимаю ее руку, когда мы подходим к основанию винтовой лестницы, и тяну наверх за собой. Пару раз едва успеваю подхватить ее за талию, чтобы она не упала на крутой лестнице, которая вела на чердак. Поднявшись наверх, Гермиона всмотрелась в темноту и, поняв, что ее окружает, превратилась в маленькую школьницу, впервые открывшую для себя Запретную секцию библиотеки Хогвартса.              — Это… — ее глаза заискрились то ли от света ее палочки, которым она освещала каждую пробирку и каждый котел, установленный на разных держателях, ахая от восторга.              — Здесь я сделал свою лабораторию. Прошение отправлено в Визенгамот. Хочу участвовать в разработке новых лекарств, более эффективных, чем зелье Снейпа. У меня уже есть идеи, как обезвреживать брукс, когда они…              Гермиона не дала договорить, с силой обвив руками мою шею. Она уткнулась носом в ключицу, после чего принялась целовать каждый сантиметр моей шеи, не скрываемый чистой рубашкой.              — Я буду твоим ассистентом, — восторженно прошептала она, озираясь по сторонам.              Казалось, что она пританцовывала, разглядывая склянки и пробирки, скрупулезно расставленные на столе, над которым возвышались многочисленные полки с фолиантами. Я же все еще помнил, зачем именно привел ее сюда, поэтому встал вплотную к ее спине, закрыл глаза ладонью, чуть запрокинув ее голову наверх.              — Сейчас покажу самое красивое, что я успел сделать до твоей выписки.              Я взмахнул палочкой, применив заклинание, придуманное лично на основе заклинания потолка в Хогвартсе.              Свет погас, а вместо потолка образовалось невидимое перекрытие, будто из стекла, которое открывало вид на чистое ночное небо, усыпанное звездами. Я убрал ладонь с лица Гермионы, позволив ей насладиться зрелищем.              Ее фигуру освещал свет Луны, ее лицо сияло от счастья. Была ли это эйфория от этого дня, или восхищение моими чарами — черт бы его знал. Но я думал только о том, что мне нравится тот факт, что она находится здесь.              Запрокинув назад голову, она встретилась своими глазами с моими и, засмеявшись, на полной скорости упала в мои объятия:              — К черту все, Малфой. Я скучала.              Она резким движением стянула с меня мою куртку, отправив ее в темный угол лаборатории, прижалась ко мне всем телом, впившись губами в шею, которую спешно освобождала от тесных оков ворота рубашки. В голове мелькнула лишь мысль о том, что склянки можно починить, а момент будет испорчен. Рукой сдвигаю все, что было на столе и, подхватив Гермиону за бедра, устраиваю ее на холодной мраморной столешнице.              Я схватился за столешницу, расставив руки по обе стороны от ее бедер и рывком притянул к себе, тесно сжимая в сильном кольце рук. Проведя легким касанием руки от щиколотки к бедру, развел ее ноги, закинул одну ногу себе на плечо, медленно снимая каждый предмет одежды, кропотливо подобранный мамой по просьбе самой Гермионы, и ехидно посмотрел в ее глаза, устраиваясь ниже. Я ожидал испуг, ожидал смущение, но была только страсть и ожидание моих ласк, которые оказались для нее в этот момент желанными.              Поджав губы, я выдыхал прохладной струей воздуха на ее кожу ниже живота, пальцами я старался как можно легче и нежнее гладить те места, где только что было дуновение. Ее взгляд стал затуманенным, томным. Сладко, притягательно и соблазнительно она облизывала нижнюю губу, начав тихо постанывать сквозь тяжелое дыхание.              Совершив пару едва ощутимых движений языком по ее самой нежной точке, я остановился в ожидании ответной реакции, которой стали острые ногти, впившиеся в мои волосы от удовольствия.              Притягивая мое лицо ближе, чтобы снова почувствовать мои губы в том месте, которому они были нужны больше всего сейчас, она впервые показала смущение тем, что боялась сделать мне больно. Я требовательно, жадно обхватил губами воспаленную от желания кожу, лаская языком, оттягивая, даря нежность, от которой ее тело непроизвольно извивалось на ледяной поверхности стола. Ее руки блуждали по моей шее, путались в волосах, а от моих губ через все тело чувствовалась истома, заставляя ее прогибаться в спине, метаться в ожидании разрядки.              Она полностью отпустила контроль над своим телом, уступив мне управление ее чувствами.              Она схватила меня за плечи чуть грубее, отстраняя от себя. Спрыгнув со стола, она медленно опустилась на колени, проведя теплыми пальцами вдоль моего тела. Слегка толкнув меня назад, она удостоверилась, что я уперся бедрами в стол прежде, чем звякнула пряжка моего ремня, освобождая набухшую от желания плоть.              Ее руки грубо исследовали мои бедра, притягивая меня ближе. Я закинул вверх голову и против воли прорычал в воздух набор нецензурной брани, когда ее мягкие губы сомкнулись вокруг члена.              Гермиона провела языком по отвердевшей плоти, от чего из моих губ вылетела еще парочка отборных матов. Я не контролирую, что несу в моменты, когда мне слишком хорошо во время секса. И сейчас я понимал, что Грейнджер просто способна лишить меня рассудка.              Она не старалась вобрать в себя на всю длину, помогая себе рукой. Но я сходил с ума от ее уверенности и раскрепощенности. Она была в восторге сама от себя. И такая Гермиона нравилась мне даже больше, чем та, что зашифровывала признание в неловкой фразе. Я еле стоял на ногах от ощущений, которые мне приносили ее ласки, которые я не планировал заканчивать так, не смотря на подступающий оргазм.              Меня сводила с ума ее шея, от которой больше всего пахло тем самым, ее запахом, который я слегка улавливал лишь во время поцелуя. Не запаха лимона или бергамота. А запаха ее кожи. Поняв, что именно его мне сейчас не хватает, я легко, чуть надавливая, но властно взял ее лицо у самого подбородка и потянул наверх. Подхватил под бедра, увлек в сладкий, трепетный поцелуй и сел в кожаное кресло, которое поставил для работы, устраивая ее сверху. Словно обезумевшая, Гермиона двигала бедрами, то ускоряясь, то замедляясь, увеличивая амплитуду. А затем отстранялась, дразня меня еще сильнее.              Чередуя резкие и быстрые толчки с нежными и тягучими, я заставил ее вскрикнуть, сжимаясь вокруг меня в сладостном удовольствии, когда сам задрожал, проваливаясь в долгожданное блаженство.              — Какая сегодня дата? — внезапно прошептала она.              — Тебя действительно сейчас интересует, какой сегодня день, Грейнджер?              — С днем Святого Валентина, Драко, — переводя дыхание, тяжело прохрипела она, вздымая грудь от отголосков оргазма.              — Черт бы тебя побрал, — рычу я и увлекаю ее в очередной, еще более требовательный, чем до этого, поцелуй.