Уилтширское чудовище

      Я — крайне безответственный человек. Хотя бы, потому что события последних нескольких суток дали мне кучу материала для моих наблюдений. Но именно эти исследования тела, ох, простите, поведения Грейнджер никогда не попадут в дневник. Пусть и являются, пожалуй, самыми ценными из всех, которые мне удалось насобирать за последний месяц.              Человечность Гермионы отступала на второй план. Все больше приобретая свои прежние черты, она не становилась той Гермионой, которой была до катастрофы. Ее тело становилось все более безупречным, инстинкты все более острыми, пусть и поведение вполне себе сходило за людское.              Нет, Гермиона отличалась от нас. И это становилось все более и более заметным. Она перестала быть монстром. Назвать ее бруксой теперь было бы чем-то сродни оскорблению. Но и человеком она не была.              Ее плоть стала более мягкой, но на ощупь кожа была настолько притягательной, будто сотканной из дорогого шелка, который можно было заказать только через ведьм-модельеров из Франции. Ее фигура была неживой. Точеной, слишком ровной, слишком безупречной. Черты лица, заостренные, стали, не побоюсь этого слова, божественными. Будто весь эффект, который был в ту ночь, когда она была на пике их, чудовищного, стремления плодиться, преумножился в сто раз, распространяясь теперь и на особей нашего вида.              Черт возьми, глядя на нее, я начал и к себе относиться, словно к эксперименту, который явно терпел фиаско, стоило ей подойти ко мне ближе, чем на несколько метров.              По странному стечению обстоятельств, мамы тактично не было в поместье все три дня, когда нами полностью овладело желание не отлипать друг от друга ни на минуту. Мои руки усердно запоминали ее новый облик, ее новую, совершенно доводящую до безумия сущность. Мои глаза старались найти в ней хотя бы один изъян, который бы дал мне повод думать о том, что она стала такой же, как раньше. Но из головы напрочь исчез образ в аврорской форме.              Осталась только она. Сидящая на столе в библиотеке поместья, в полу-распахнутом атласном халате, оголяющим ее белоснежную грудь, вздымающуюся от ее любимого запаха книг. Мягкая струящаяся ткань обволакивала ее ставшие не такими угловатыми, манкие округлившиеся изгибы тела. Винного оттенка пронзительные глаза изучали меня, что чувствовалось даже спиной. Чувствовалось притяжение, граничащее с опасностью, которые слышались в тонком пряном аромате ее кожи.              — Ты можешь отвлечься от меня хотя бы на секунду? — бросил я через плечо, стараясь не пересекаться с ней глазами, чтобы не проиграть в очередной раз.              Слышу, как она с легкостью кошки спрыгивает с одного из столов, которыми снабжен каждый стеллаж, медленно подходит ко мне, требовательно впившись пальцами в мои плечи:              — Знаешь, что обидно? Я нахожусь в невероятной библиотеке, но не могу прочитать ничего из того, что здесь есть, — в ее певучем, совершенно нечеловеческом, сравнимом с пением сирен, голосе слышатся ноты досады.              Беру ее за руку и притягиваю к себе так, что она оказывается верхом на моих коленях. Заключив в свои мягкие ладони мое лицо, она хищно вглядывается в мои глаза.              — Маглы называют что-то похожее дислексией. Я совершенно точно знаю все буквы алфавита, но не могу вспомнить, как их читать. Смотрю в книгу, а вижу набор символов, который сложнее, пожалуй, чем руны.              Я почти перестаю ее слушать, потому что в голове и в легких лишь ее запах. Чертова Грейнджер. Лучше бы она снова пахла бадьяном и бергамотом, он хотя бы не лишал рассудка.              Убираю ее руки от лица, нехотя. Но все-таки не сдерживаюсь и, обхватив заключенные в замок пальцы, целую каждую костяшку:              — Если ты не перестанешь сводить меня с ума, я так и не смогу понять, как тебе помочь. Мне нужно заняться серьезным наблюдением за тобой, и, желательно это делать не в процессе полового акта.              Выставив коготь указательного пальца, она касается оголенной кожи на груди, которая и без того едва прикрыта шелковистой материей. Отодвигает ее вбок, оголяя ключицу и плечо, подставляя их для поцелуя:              — Еще один раз, Драко, и я пойду в свою комнату, обещаю, — снова полу-рычит так, что мое нутро вибрирует под действием ее звуковых волн.              — Последний раз был вчера вечером, Гермиона, — смотрю на нее из-под челки, старательно дозируя глотки воздуха, чтобы перестать вдыхать его, заполненный ее сущностью. — Может, все-таки позволим маме вернуться домой?              — На всякий случай напиши в своих заметках о том, что вынужденный целибат делает из брукс секс-террористов.              От ее шутки я не сдерживаю смех, пока та начинает разрезать когтем хлопковую рубашку, которую я небрежно накинул сегодня утром, чтобы хоть как-то перестать подзадоривать ее на очередной марафон. Что ж, могу сказать точно. Если однажды она вылечится полностью, ей явно будет стыдно за свое нынешнее поведение. При всей своей животной распущенности, я думаю, в ней все еще дремлет правильная, до тошноты воспитанная мисс всезнайка.              Она прогибается в спине, давая мне доступ к ее шее, которую я освобождаю от таких же безупречных локонов, отбросив их за спину. Изящно поставив стопу на мое бедро, она легко оттолкнулась, устроившись бедрами на столе, за которым я пытался писать очередную часть отчета. Не самую позитивную, учитывая тот факт, что прогресс был явно не в сторону полного выздоровления.              Ее нога вытянутым носком, как у танцовщицы, устроилась на моем плече, а пальцы начали медленно, пока она гипнотизировала меня взглядом, расстегивать жемчужные пуговицы халата. Не разрывая зрительный контакт, когда одежда была полностью распахнута, а я еле сдерживался, чтобы перевести взгляд на ее совершенное тело, она кивнула в сторону моей тетради в кожаной обложке, в которую я на протяжении всех этих месяцев писал свои не дающие мне никаких вводов наблюдения.              — Что ты туда пишешь? — она невесомо коснулась моего лба губами, чуть подавшись вперед.              Я уже был на грани. От нее. Я все еще считал ненормальным такое влечение не к человеку, но находил этому оправдание в ее природе. В том, что у меня просто не было выбора. Эти три дня показали мне всю нелепость той платонической любви, о которой я говорил ей тогда, в каминном зале. Я был слеп, отметая возможность физической близости. Потому что поддавался своему страху. В глубине души я уже тогда понимал, что, коснувшись ее однажды, обратного пути не будет. Можно ли считать это особым видом извращения? Любовь с не человеком?              Касаясь губами ее плеч, шеи, ключиц, живота, покрывая поцелуями ее такое желанное тело, я отвечал ей на поставленный вопрос. Потому что не ответить Грейнджер означало продлить наши беседы и споры, которые снова приведут к тому, что пойдут к черту все мои попытки заняться анализом своих записей.              — Например о твоем зверином аппетите, — поцелуй, — или о том, что ты настолько прекрасна, что рядом с тобой померкнет любая вейла.              — Даже так? — она откинула назад голову, вытягивая слова сквозь сладостный стон.              Я остановился губами на ее бедре, застыл, ожидая хоть какой-то реакции ее тела, но она замерла в блаженстве, ожидая моих дальнейших действий. Выжидала, чтобы полностью отпустить контроль. Когда я медленно, смакуя, прошелся языком по мягкой коже между ее ног, она плавно изогнулась, едва сдержав рык. Сам я был заворожен движениями ее тела, которые вторили моим манипуляциям, заставляя материю с ее плеч соскальзывать по фарфоровому с виду, но такому мягкому и податливому телу.              Точеные бедра, вжимающиеся в глянцевую столешницу качались взад-вперед под моими пальцами, вжимающимися в них, будто боясь, что она сейчас исчезнет. Будто прочитав мои мысли или тонко распознав их по характеру моих касаний, она притянула меня к себе, слегка потянув за волосы на загривке:              — Я никуда не денусь, — шепнула она, подарив тягучий поцелуй.              Ее губы были настойчивыми, заставляя меня делать поцелуй все глубже и ярче, заставляя меня быть грубее, жестче, лишая возможности называть это занятием любовью. Оставляя только настрой бурного страстного секса, который больше начинал быть похожим на воплощение агрессии, жадности, зверства в сплетении наших тел, безумном, осточертелом, лишающим дыхания как во время побега от самого себя.              В эти минуты я забывал о том, кто она, какие чувства я испытываю к ней на самом деле. Я забывал про нежность, потому что все ее тело требовало от меня проявлений жестокости.              — Ты будешь об этом жалеть, — пытался я напомнить ей.              — Ты обещал, что все это останется внутри стен Мэнора, — отвечала она, до крови кусая меня за губу. — Мне не нужно бояться стыда.              Я усмехнулся:              — Все, что тебя волнует — это стыд?              Она плавно опускается на колени передо мной, меняя тактику:              — Я уже говорила, что мне нравится быть такой. Хотя бы рядом с тобой.              Ее слова затихают и сменяются на пошлые звуки, которые заставляют меня практически вопить от наслаждения, причиной которого являются ее губы, сомкнувшиеся вокруг моего члена и гортанные стоны, отдающиеся волной по всему телу.              Безумие. Впервые именно я чувствую стыд и неправильность всего происходящего. Именно мне хочется остановить ее, потому что я представлял все это не так. Именно у меня зарождается чувство, что я слишком правильный на фоне нее. Но останавливать это все нет никаких сил. Нет истинного желания, потому что я в игре. Я полностью в ее чарах, которые владеют моим разумом и телом.              — Бля-я-ядь, — прохрипел я, когда тело сковала судорога, а Грейнджер с призывом устроилась на моем столе, сев глубже, широко расставив ноги.              С ней оральный секс перестал быть частью прелюдии — он стал главной партией. Гребаная извращенка.              — Теперь я, — она падает спиной на стеллаж с книгами, и я ухмыляюсь мысли о том, что прежняя Грейнджер наверняка бы взорвалась от такого осквернения литературы. — Что?              А у меня нет ни капли желания продолжать свои лекции о ее прежней жизни. Теперь я знаю, что она помнит все детали и события. Она помнит себя. И от этого контраст в ее новом поведении становится еще более возбуждающим. Грейнджер, которая не знает никаких правил. Грейнджер, которая готова отдаться своим желаниям.              Закидываю ее ногу на свое плечо и веду двумя пальцами от икры до бедра, дразнясь, не надавливая, не давая в полную силу насладиться прикосновениями и близостью, сохраняя расстояние. Выдыхаю тонкой струйкой воздух вслед за пальцами, которые уже входят в ее тело, двигаясь внутри, заставляя ее трепетать, как забитую в угол клетки птицу. Дышу равномерно, так, чтобы остался воздух в легких. Вбираю ее нежную плоть, втягиваю внутрь, наслаждаясь ее протяжными гортанными стонами. Мучаю ее в истоме, чередую ее с жесткостью, приближающей к пику наслаждения, но останавливаюсь.              Ей нравится контраст, пусть он и заставляет ее мучиться в ожидании разрядки. Еще пара чередований и я слышу всхлипы, сквозь которые пытаются вырваться просьбы о том, чтобы я перестал ее терзать. Ее тело отзывается слабее, покрытое каплями пота. Впервые за трое суток мне удалось довести ее до усталости. Отстраняясь от нее, надавливаю пальцами на самую чувствительную точку внутри, от чего ее спина изламывается, а голосовые связки, уставшие, измученные, выдают слабый протяжный вопль.              Старается отдышаться, стирает выступившие в приливе экстаза слезы и спешно трясущимися от изнеможения пальцами перебирает пуговицы халата, застегиваясь чуть выше, чем было до.              — Это должно закончиться, Драко, — запыхавшись, говорит она, поджимая под себя ноги. — Я точно знаю, что я не могу все время так на тебя бросаться.              Я смеюсь и кротко целую ее в губы, прижавшись своим лбом к ее:              — Все-таки, стало неловко?              Она пожимает плечами:              — Нет, — опускает глаза, но сразу поднимает их, глядя в упор. — Но у тебя должны быть какие-то еще заботы кроме одуревшей от инстинктов бруксы.              

***

      

      Мама вернулась к вечеру. Тихо, не оповещая никого о своем приходе. Я все еще сомневался, покидала ли она поместье в действительности, потому что все аргументы были против этого явления. У нее было целое крыло, чтобы избежать пересечения с нами. Тем не менее, на ужине мы снова сидели в полном составе. Гермиона лениво ковыряла вилкой сырую печень, глядя на то, как элегантно мама расправлялась с рыбой с помощью приборов.              — Я всегда восхищалась слизеринками, — она посмотрела куда-то в сторону. — Даже те, кто не относится к знатным семьям, такие воспитанные, выдержанные. Такие идеальные, даже раздражают. Наверное, с этим точно надо родиться.              Мама добро улыбнулась и взяла Гермиону за запястье:              — Милая, ты очень хорошо справляешься с манерами. Я не замечаю ни капли невоспитанности.              — О, — протягиваю я, закидывая в рот кусок форели, — а мама-то уж точно заметит, если ты возьмешь не ту вилку или бокал не за ножку.              — Я не об этом, — Грейнджер положила вилку зубцами на край тарелки. — Вы такие мягкие, такие величественные. Это не появится просто благодаря изучению правил этикета. Это в крови.              — Вздор! — мама сделала глоток вина. — Благородство — это не отставленный в сторону мизинец. И не герб на лацкане пиджака.              — Я все еще не могу есть ничего, кроме сырого мяса с кровью, — печально констатировала Гермиона.              — Я тоже люблю стейки с кровью, мисс, — подбодрил ее Добби. — И мистер Малфой тоже ест их с удовольствием.              — Милая, у тебя нет никакого повода чувствовать себя неловко. Ты итак слишком идеальна в твоем состоянии. Может же быть в тебе хоть какой-то изъян? Да и кровь на губах выглядит вполне себе, как помада.              Гермиона смущенно улыбнулась и принялась с куда большим аппетитом употреблять свою печень.              — Мне нужен Снейп, — начал я разговор о насущном. — Вряд ли у Гарри получится выдать мне разрешение для аптеки. Печать для важных документов хранится у Кингсли. Без подозрений не получится провернуть это дело.              — Ты хочешь наведаться в Хогвартс? — спросила мама.              — Слишком подозрительно. Почти, как твое исчезновение, — я попробовал намекнуть ей на то, что оно было замечено.              — Я была у Андромеды, — она сказала это так, будто все тридцать лет сие было в порядке вещей.              — И как? — я решил поддержать эту непринужденность.              — О, отлично! Она души не чает в Тедди и Римусе. В общем, я рада, что ее выбор дал ей счастливую старость. Правда, Тед все еще по привычке не идет лечиться в Мунго, а пользуется услугами врачей маглов. Его нога еле волочится по земле. Магией эту проблему было бы решить проще.              — Мам, — я заметил, как ее глаза забегали, — нам неловко, что тебе пришлось жить у постороннего человека три дня.              — Ой, бросьте! Во-первых, не постороннего. Нам давно стоило поговорить с Дромедой. Во-вторых, а как ты-то появился?              В столовой воцарилось неловкое молчание. Но наслаждение, с которым мама подняла эту тему говорило об одном. Маму радовало присутствие в нашей жизни Гермионы, и даже некоторая неправильность нашей с ней любви и страсти не могла разрушить мамино чувство некоего гнезда и семейности, которое теперь чувствовалось в поместье.              — Знаешь, Драко, когда эта история с мутацией закончится, ты мог бы взять в Гринготтс печать от поместья в Провансе. Я не думаю, что тебе есть смысл продолжать работу в Министерстве. За двенадцать лет ты сделал больше, чем весь аврорат вместе взятый.              — Мам, я знаю, что ты хочешь сказать.              Она отбросила от себя столовые приборы, чем напугала Гермиону, вскочила из-за стола и нависла надо мной:              — Ликвидаторы не живут дольше года. Думаешь, я не читаю газет и не знаю, что за профессию ты выбрал? Ты все доказал им! А, если и нет, то ты не должен больше идти каждый день на смерть! Денег в Гринготтс хватит на десять поколений вперед! Тебе двенадцать лет было плевать на меня, но у тебя теперь есть Гермиона. И ты несешь, черт тебя дери, ответственность за нее!              Гермиона выпучила на нее глаза, а в моем горле застрял ком. Преодолев это чувство, я собрался с мыслями, чтобы исключить нецензурную брань:              — Я шел, как ты сказала, каждый день на смерть, чтобы ты перестала бояться выйти из дома. Чтобы ты больше не была женой Пожирателя. Не надо говорить мне о том, что все это время мне было на тебя плевать.              — Мистер Поттер едва выжил. Я видела, в каком состоянии ты аппарировал его в поместье. И я больше всего на свете боюсь, что на его месте рано или поздно окажешься ты. Только тебя никто спасать, как ты спас его, не будет! За двенадцать лет я привыкла прислушиваться к твоим шагам, когда ты возвращаешься с вылазок, бояться, что ты не вернешься рано или поздно. Но теперь ты не просто важен и любим. Ты жизненно необходим еще одному человеку. Подумай об этом на досуге. Ты не обязан обелять мое имя. И никогда не был.              Она сорвалась с места и пошла прочь, Добби, щелкнув пальцами, исчез в воздухе, а мы с Гермионой остались сидеть друг напротив друга. Она уперла подбородок на костяшки пальцев, сцепив их в прочный замок. Я же обмяк на спинку стула, свесив руки по швам.              — Ты делаешь это не просто, чтобы вашу фамилию реабилитировать, верно?              Я медленно кивнул головой. Гермиона давно поняла то, что я скрывал даже от самого себя. Она успела выучить меня слишком хорошо. Не только за эти полгода. Она изучала меня со школы, тщательно запоминая мои действия и паттерны поведения.              — Ты хочешь помогать людям и спасать таких, как я. Ты веришь в эту идею.              Снова кивнул.              — Ты можешь связаться со Снейпом. Его зелье решит проблему быстрее, чем твое ружье. Точнее, только оно решит ее по-настоящему. Вам нужно перестать бояться сказать о нем в Министерстве.              — Тогда ты будешь под угрозой. Ты все еще не человек, — от ярости на самого себя я ударил кулаком по столу. — И, честно говоря, мне кажется, что мутация, вызванная ядом необратима. Теперь я буду лишь поддерживать твой разум, но человеком ты никогда не будешь.              — Зато я не животное. Теперь я отношусь к созданиям с человеческим разумом. Я буду жить по тем же законам, что живут вампиры, оборотни, вейлы. Они же социализированы. Они учатся среди людей, живут рядом. Да, я не человек. Но больше не зверь.              — Проблема не в тебе, — я потянулся к ее руке, настойчиво схватив за запястье. — Проблема в Кингсли и Министерстве, которое все еще не готово принимать все, что им незнакомо. Даже тебя.              Гермиона задумалась.              — Ты ведь был близок со Снейпом? Ты же можешь пригласить его в гости, чтобы не наведываться в Хогвартс самому?              Ясность мысли, впрочем, осталась с ней в совершенной полноте.              

***

      

      — Это может шокировать вас, профессор, — я пригласил Снейпа войти в поместье.              Он огляделся, с каким-то трепетом коснулся деревянной облицовки стен и прошел внутрь, в гостиную.              — Совсем не так, как при нем, — протянул Снейп, встречаясь взглядом с мамой.              — Рада тебя видеть, Северус.              — Взаимно, Нарцисса. Ты не напугана?              — Была немного в самом начале.              Расположившись в кресле, Снейп обратился ко мне:              — Я могу, наконец-то узнать, кто именно был жертвой?              Я кивнул головой и молча поднялся наверх, заглянул в спальню Гермионы, позвав ее с собой. Она расправила зеленый свитер, надетый поверх белой рубашки, убедилась, что мужские, подогнанные по ней с помощью заклинания брюки, точно не упадут, надела мамины туфли и пошла, взяв меня за руку, через которую мне передавалось ее волнение.              Спустившись вниз, я наблюдал за Снейпом, на лице которого не было ни одной эмоции — ни удивления, ни ужаса.              — Значит, мои догадки подтвердились. Вы достигли максимального результата.              — Что это значит?              — Это значит, что форма мутации, которую мисс Грейнджер приняла к сегодняшнему дню — финальная. Если не поддерживать терапию, начнется регресс. Яд инфернала будет всеми силами стараться вернуть ее в состояние животного.              — Всю жизнь на зелье с наркотическим ингредиентом? — ужаснулась Гермиона, осев в кресло.              — Увы, — процедил Снейп и рывком подошел к ней, начав осматривать кожу на лице. Глаза и руки. — Но это зелье — единственный вариант. Я пытался создать противоядие, но инферналы — существа, созданные при помощи магии. Здесь требуется только контрзаклятие. Но эта магия не считалась бы темной, если бы изначальное заклинание было бы обратимым.              — Это как Авада Кедавра? — глядя в пустоту спросила Гермиона.              — Вроде того. Поддерживать в вас жизнь можно только, разжижая кровь. И делая это чем-то более эффективным, чем методы магловского лечения насморка.              Я удивленно посмотрел на профессора:              — Хагрид обмолвился, что мистер Нотт рассказывал, чем вы приманивали брукс. Умно, но недостаточно.              — Значит, жизнь Гермионы, действительно, зависит от меня?              — Если вам удастся перевести рецепт зелья на руны, то она сможет прочесть его сама.              — Ну, конечно! — воскликнул я, зарывшись пальцами в волосы. — Как я сам не догадался!              — Не журите себя, мистер Малфой. Я сам понял это спустя десять лет.              — Десять лет? — Я уставился на него. — Вы тоже…              — Я тоже спас бруксу тридцать два года назад. Предугадывая ваш вопрос скажу сразу, я не буду раскрывать ее личность из-за некоторой известности.              Снейп молча протянул мне мешочек:              — Этого должно хватить на год. Постарайтесь убедить Министерство. Жизнь тысяч людей в ваших руках. Чемерица не является дефицитом. Ее не дают каждому встречному исключительно по причине нецелевого использования.              — Профессор, — если бы Грейнджер могла краснеть в ее новой сущности, она бы это сделала. Ее взгляд стыдливо метнулся в мою сторону, заранее извиняясь, — я могу задать один деликатный вопрос?              Его губы изогнулись в усмешке, когда он прочитал ее эмоцию:              — Нет, мисс Грейнджер. У вас с мистером Малфоем не будет детей.              

***

      

      В последнюю неделю мы все чаще напоминали друг другу обычную беззаботную семью. Я уже начал верить в то, что мамина идея с прованским поместьем совершенно неплохая, если бы не наставление Снейпа достучаться до Министерства. Но, в конце концов, это можно сделать и, находясь подальше от угрозы?              Раздумывая, постоянно обсасывая эту мысль с Гермионой, я пришел к выводу о том, что как минимум могу себе позволить окончательно порвать отношения с авроратом. Действительно. От меня все давно ждали этого, удивляясь напористому желанию быть растерзанным чудовищами.              Поттер держит в руках мое заявление, понимая абсолютно все.              — Ты уверен? — смотрит на меня из-под очков.              — Абсолютно. На время я заберу ее в Прованс. И хочу попросить вас с Уизли об одной услуге. Каким-то образом направить Грейнджеров к мысли о том, что им срочно нужно туда в отпуск. Дальше я сам.              — Ты хочешь устроить им встречу?              — Я считаю, что держать их дальше в неведении — это бесчеловечно. И Гермионе от этого лучше уж точно не будет.              — Но ты завершишь начатое?              — Насколько возможно.              — Чем прикроешь зад?              — Скажу, что хочу заниматься исследованиями и воплотить свою мечту — стать зельеваром. Если что, половина аврората подтвердит, что я с детства неровно дышу к зельям и склянкам.              — Резонно, — он размахом ставит подпись. — Когда уезжаете?              — К концу недели. Я подал заявление в Гринготтс. В четверг можно будет забрать печать от поместья, а в пятницу выдвинемся. Так что, в четверг ждем вас с Джинни у себя. Гермиона будет рада попрощаться.              Он отошел в конец кабинета:              — Да уж. Это же не известно, когда мы снова увидимся?              — Двери нашего поместья будут всегда открыты для четы Поттер, — я подхожу и протягиваю ему руку, он крепко сжимает ее. — Только кроме вас никто знать не должен.              — Дать непреложный обет?              — Обойдемся словом мужика.              Закрыв дверь в кабинет теперь уже бывшего босса, я попадаю под обстрел вопросов Нотта и Забини.              — Вот так дела, Малфой! — брюзжит Тео. — И, главное, мы обо всем узнаем последними. Что за судороги?              — Завтра в восемь жду вас в камине. Обещаю все рассказать.              — Нет уж, давай сейчас! — Блейз уставил руки в бока. — Ты, итак, забыл про своих настоящих корешей. Я даже начинаю ревновать тебя к Поттеру! Вы как из деревни выбрались, смотрю, окончательно сроднились.              Я хватаю обоих за плечи и веду их к выходу мимо стола Финнигана, за которым он вместо работы ест пирожок с тыквой. Явно подгон от Уизли.              — Дело государственной важности, — говорю я с сарказмом. — Так что, дождитесь каминной связи, джентльмены. Будьте завтра в восемь в квартире Тео.              — А чего сразу в его?              — Она съемная и не отслеживается, Блейз.