Уилтширское чудовище

      Я заглянул в бумажный пакет еще раз, вспомнив количество ингредиентов в записях Снейпа. Оглядевшись по сторонам, чтобы никто не заметил, что мне передал профессор, я доложил туда самую важную составляющую. Очевидно ли для него, что я провожу эксперименты не над пойманными Министерством тварями? Черт возьми, да. Оказался бы я в лавке с просьбой продать мне наркотическое растение без направления от Кингсли, проводи я официальные эксперименты?              Отлично. Снейп — человек не глупый и, возможно, он станет тем, кто разгадает тайну моего поместья самым первым. Выдаст ли? Наверняка, он не стал бы заботливо предупреждать меня об опасности, если бы подумывал сдать меня Визенгамоту.              Тряхнув головой, трансгрессирую к поместью, пока не попался на глаза еще кому-то любопытному и смышлёному. Оказавшись на пороге, усмехаюсь своим мыслям, ведь самая любопытная и догадливая персона волшебного Лондона в эту самую минуту сидит в гостевой комнате моего поместья, пожирая запасы лимонов Британии.              В холле меня уже поджидала мама, весьма недовольная моим утренним исчезновением:              — Ты мог попросить Добби доставить тебе лекарства, или запросить доставку из переулка через каминную сеть, — она хмурила брови, что означало недовольство тем, что я в очередной раз сломал ее удовольствие позаботиться о сыне.              — Я чувствую себя достаточно хорошо, чтобы прогуляться самому. Знаешь, приятно ходить по Лондону во вне рабочий день, — стараюсь улыбаться, как можно непринужденно в то время, как ноги сами несут меня в библиотеку, чтобы закопаться в замысловатом рецепте и поскорее опробовать его на Грейнджер. — Как там упырица?              Мама отбивала носком туфель торопливый ритм:              — Ей будет приятнее, если ты начнешь называть ее по имени.              — Ой, перестань. Боюсь, она различает только оттенки тона. Ей плевать, каким словом ты ее назовешь.              — Сы-ын, — протянула мама, с укоризной, настойчиво глядя на меня.              Я закатил глаза:              — Да ладно тебе, пойдем проверим?              Я направился прямиком в гостиную, где Грейнджер сидела у камина, широко расставив ноги. Она разглядывала фамильную фарфоровую куклу, волосы которой были безвозвратно испорчены неуклюжими попытками ее крючковатых пальцев заплести их в косичку. Я вопросительно посмотрел на маму, на что она махнула рукой и взмахнула палочкой, вернув прическу куклы в первозданный вид.              Брукса заметно оживилась и обратила все свое хищное внимание в мой адрес, когда я сел рядом с ней на корточки и протянул к ней ладонь:              — Моя безобразная упырица, — елейно пропел я, поглаживая ее за ухом, — уродливая ты кишкоедка…              Грейнджер поластилась затылком о мою ладонь и прильнула к ней щекой, а я самодовольно посмотрел на мать, которая начала закипать от моих «сладких» речей. В это время я обнял бруксу за плечи, прижав к себе и продолжил гладить ее по голове, держа в своих объятиях:              — Страшилище ты прожорливое, — продолжал ласково произносить я полушепотом. — Самая чудовищная брукса на острове.              — Ну, хватит! — не выдержала мама. — Она выздоровеет и все вспомнит.              Она пригрозила пальцем и, взяв Грейнджер за руки, потянула ее на себя. Та плавно поднялась последовала за мамой к креслу, усевшись на подлокотник подле нее, обвив руками плечи, воротником расстелившись по мягкому бархату маминого платья.              — Ладно, — я пожал плечами, — раз уж тут у вас такая идиллия, я пойду наверх.              — Я надеялась, что ты проведешь день с нами, — мама оглаживала сухое предплечье бруксы, которая, казалось, замурлыкала как кошка.              — Присоединюсь позже, — я шмыгнул носом. — Сварю быстро зелье, сниму насморк. Вдруг простуда опасна для брукс.              — Очень заботливо, — с сарказмом отрезала мама и вернула все свое внимание питомице. — Какой Драко хороший, так беспокоится о тебе, Гермиона.              По полу пронесся легкий сквозняк, колыхнувший полы легкого ночного платья, в коих теперь разгуливало по дому чудище. Подняв голову и принюхавшись, Грейнджер завороженно уставилась на бумажный пакет в моих руках, несмело облизывая кончики длинных клыков.              — Эй, нет, милая, — я достал из кожаной сумки лимон и кинул ей. — Это, увы, не для тебя.              «Пока, » — подумал я про себя, но обрадовался тому, что такой интерес к запахам бадьяна, чемерицы и гвоздики говорит о том, что организм брукс действительно воспринимает эти растения, как возможность исцеления.              Заперев дверь библиотеки заклинанием, я наложил на помещение заклинание тишины в надежде, что никому не придет на ум отвлечь меня от отсчитывания тысячи оборотов. Разумеется, в любую минуту сюда мог перенестись домовик, но я понадеялся на то, что, видя наглухо запертую дверь, он поймет, что в библиотеке сейчас посторонним не рады.              Отыскав тетрадь Снейпа, я несколько раз внимательно перечитал рецепт, скрупулезно расставил на дубовом столе котлы, несколько флаконов и бутыльки с полученными из лавки экстрактами. Открыв коробок профессора, я вгляделся в высушенные стебли с иссохшими листьями. В рецепте значилась настойка, но не было ни заметки о том, как ее приготовить.              Я никогда не относился к тем, кто падал духом от фиаско, потому что вся моя жизнь представляла собой один большой провал, причем чужой. Но надежды приготовить зелье в кратчайшие сроки рухнули. Это значило одно — предстоит еще очень долго жить, как в клетке с мантикорой. Но моему отчаянию не было дано затянуться. Меня отвлек голос с портрета:              — Я так надеялся, что мое пристрастие к дурману не передастся по наследству, — на портрете с серебряным кубком, окруженный шутами восседал самый разгульный Малфой рода.              — Лорд Абраксас, — я учтиво склонил голову и аккуратно поднял двумя пальцами хрупкий стебелек, протянув его портрету. — Вам знакомо это растение?              — Чемерица, — причмокнул с удовольствием пращур. — Великая вещь, если не мешать ее с огневиски.              — А как ее приготовить?              Абраксас заговорщицки прищурился:              — А надо ли тебе оно, сын мой? — мужчина отставил кубок. — Здравый ум она уничтожает, а безумный лечит. Твой разум и душа больны?              — Я готовлю не для себя.              — Да, да, — задумчиво приговаривал Абраксас. — Я тоже говорил так своему отцу, когда тот нашел у меня порошок чемерицы.              — И все же? — я изогнул бровь.              — Порошок чемерицы хорошо растворяется в любой жидкости, тебе не нужно готовить настойку. Капля настойки эквивалентна шести тысячным фунта порошка. Но это — скользкий путь, сын мой.              Я отмахнулся от портрета, который осуждающе помотал головой и застыл. Было ясно одно — этот способ явно подходил, ведь, если Снейп догадался, для чего я искал чемерицу, он дал бы мне ингредиент в нужном виде, зная запрещенность рецепта дурманящей настойки.              Достав к набору ступку и перетерев все в порошок, я аккуратно высыпал его в один из чистых флаконов, наклеил бумажную наклейку и размашистым движением пера подписал. Еще раз прочитал рецепт, достал из шкафа весы и, глубоко вздохнув, принялся за приготовление.              «Стандартный флакон экстракта бадьяна и десять капель настойки гвоздики. На двухсотом обороте, когда количество жидкости увеличится втрое, добавить стандартный флакон настойки гвоздики и на пятисотом обороте проследить, чтобы объем увеличился в половину. Если все правильно — совершить оставшиеся пятьсот с половиной оборотов.»              Казалось, на это у меня ушла половина дня, хотя часы подсказывали, что я управился за час, медленно, внимательно отсчитывая каждый оборот палочки по ободку котла.              «Добавить четверть капли настойки чемерицы…»              Отсчитав две летучие крупицы порошка, не дыша, я поднес чашу весов к котлу и осторожно сдул их в пузырящуюся жижу, которая сию же секунду из мутной превратилась в прозрачную голубоватую воду. Дальше требовалось самое простое — сделать восемнадцать оборотов.              Сделав три, я услышал хлопок за спиной. Моя рука замерла, а мозг отбивал отсчитанную цифру, когда я молча смотрел в глаза эльфа, стоящего передо мной с подносом, на котором лежало письмо. На плече Добби сидела белая сова Поттера.               — На конверте пометка, что письмо ждет немедленного ответа, — Добби сложил уши, виновато глядя на меня.              — Угу, — промычал я, ожидая, что он увидит мое недовольство и оставит ненадолго.              — Немедленно — это прямо сейчас, мистер Драко, — он сделал еще один шаг вперед.              — Я понял, надо закончить, — отрезал я, не смея пошевелить рукой.              — Прямо сейчас — это значит, что у вас нет времени закончить, сэр.              — Да понял я! — рука автоматически совершила еще один оборот, и я начал инстинктивно домешивать зелье. — Четыре, пять шесть…восемнадцать с половиной!              Сорвавшись на крик, я заполошно досчитал обороты и, когда убедился, что зелье стало абсолютно прозрачным и бесцветным, каким было в описании, рухнул в кресло у входа и взял с подноса письмо, на конверте которого значилось: «Аврорат. Конфиденциально.»              Заученный наизусть рецепт заставил читать записку от Поттера на ходу, потому что котел на час требовалось поставить под луч солнца. Немедленно, как и ответить на письмо. Уверен, от меня требовалось лишь написать на бланке: «Принято.»              Водрузив котел на широкий подоконник и открыв окно, я уперся в столешницу одного из стеллажей бедром и бегло пробежался глазами:              «Исследовательская группа Отделения надзора за популяцией магических существ сообщает о резком критическом росте особей брукс на территории Британии. Министром магии принято решение объявить комендантский час и объявить о бедственном положении в стране. Министр маглов уже оповещен о повышенной опасности. На борьбу мобилизуются все группы Аврората. С завтрашнего дня отменяются все выходные и отпуска для сотрудников штаба. Уровень опасности — 1. Дать ответ о готовности незамедлительно после прочтения и прибыть в офис в 07:00.              Глава штаба — Гарри Джеймс Поттер.»              Ответив короткое «Принято» на пробеле в бланке, я положил записку обратно в конверт и передал сове, которая тактично облетела стороной котел и выпорхнула в окно.              — Драко нужно что-нибудь от Добби? — неуверенно переместился с ноги на ногу домовик.              — Только не беспокоить в течение часа, — эльф хотел было щелкнуть пальцами, как мне пришла в голову мысль. — Подожди! Что любит слушать брукса, когда мама ей читает?              Добби задумался, постукивая пальцем по подбородку:              — Мисс слушает внимательно все, что читает госпожа Цисси. И «Пророк», и «Сказки барда Биддля». Чаще всего слушает, конечно, сказки.              — Как думаешь, ей понравилась бы история Хогвартса?              Добби пожал плечами:              — Мадам Цисси как-то сетовала, что ей было бы полезнее послушать истории из ее жизни. Огорчалась, что вы очень много заняты на работе и не можете поговорить с мисс.              Уголок моих губ поднялся в усмешке, а я проговорил мысли вслух:              — Мама все еще думает, что Грейнджер что-то понимает, — задумавшись на мгновение, я отпустил домовика. — Я понял, Добби, можешь идти.              Оставшись в кабинете в ожидании, когда зелье нужно будет поместить в темное место до ночного света Луны, я задумался над тем, что я мог бы рассказать Грейнджер о наших школьных годах. И решил, что, если моя теория верна, и она все равно ничего не понимает, я могу смело рассказывать ей обо всех моих злоключениях, связанных с ее шайкой-лейкой.              Сев за стол, я взял стопку пергамента и перо. Нужно набросать план, чтобы мой рассказ был логичным и исчерпывающим. Много ли я хотел выговорить им за годы учебы? Однозначно, да. По большей части, конечно, не ей, а ее дружкам — Поттеру и Уизли, ведь они всегда были главными звездами и детьми героев войны, которые думали, что это дает им право вершить судьбы остальных подростков. Но, раз уж в моем распоряжении только их подружка, ставшая невменяемой монстром-убийцей, то пусть будет так. Значит, мой гнев так и останется внутри нашего тайного общества.              Хороша парочка — сын международного преступника и упырица.              Скрупулезно, точеным почерком, который тренировался годами под чутким маминым присмотром, я выводил на пергаменте план своей исповеди, если этот рассказ можно будет таковым считать. Говорят, у маглов есть такая профессия, когда человек слушает проблемы другого, дает ему возможность выговориться и освободиться. Забавно, Грейнджер наверняка знает о ней. Только не помнит, ведь с миром маглов теперь ее связывало ровным счетом ничего. Как воспринимают ее исчезновение родители? Как Поттер объясняет им ситуацию со страшными чудовищами, на задании с которыми она бесследно пропала? Пожалуй, это не моя главная проблема.              Написав в плане каждое ключевое событие с первого курса до выпускного, описав тезисами первые годы работы в мракоборческом отделе, я остановил перо, не дав ему сделать очередной завиток. В голову пришли моменты, которые, мелькнув в моей голове, оказались слишком многочисленными. Количество эпизодов, когда в голове всплывал зад Грейнджер в кожаных брюках и портупея, опоясывающая талию и бедра, пугало.              Я отложил перо в сторону. С одной стороны, я же не слепой, чтобы не заметить, что Грейнджер — баба. С другой стороны — зачем ей-то это знать?              Но на листе сама собой вывелась фраза:              «Мы оба пахнем бадьяном и бергамотом.»              Убрав в шкафчик котел с зельем, я прибрался в библиотеке и собрал в кучу несколько листов со своим планом. Про себя я усмехнулся, заучка Грейнджер была бы довольна моим подходом в таком деле. Она любила планы, списки и абсолютную точность в хронологии. Но собирался ли я его соблюдать? Скорее, нет. Он был мне нужен для того, чтобы в голове, в целом, было, что ей говорить, ведь я не храню в мыслях связанные рассказы и истории, которыми мог бы поделиться в любую минуту. Все эпизоды моей жизни из меня нужно было вытягивать клешнями, потому что весь разум уже много лет был занят только тем, что мне нужно в работе. Я — не тот, кто умел веселиться, отдаваться моментам этой жизни. В ней была одна цель — реанимировать положение матери. Дать возможность ей радоваться остаткам своих лет. Сделать все, чтобы моим детям, если они вообще возможны, не представилось жить в тени правой руки темного волшебника и отвечать за его грехи.              

***

             В столовой было накрыто на четверых. Добби давно привык трапезничать с нами, но я не предполагал, что наблюдать за пожиранием бруксой потрохов так же не портит ему аппетит. Я вошел в залитое светом свечей помещение, в котором стоял странный запах вкусной еды, смешанный с вонью сырого ливера, красиво сервированного для упырицы.              Та, в свою очередь, сидела по левую руку от матери, которая упорно учила ее наматывать тонкие бараньи кишки на вилку, словно пасту. Но брукса то и дело помогала черным когтем, подцепляя им мерзкую субстанцию и придерживая ее пальцем на зубьях прежде, чем донести до рта.              — Фу, — невольно сморщился я от этого зрелища.              Выпускать внутренности из чудищ — это одно. Видеть, как одно из них, наряженное в платье, помытое и вычесанное, сидит за твоим столом и, устав церемониться, закидывает склизкие кишки и почки в свой окровавленный рот — это совершенно другой контекст.              — У нас уже так хорошо получается, — как с ребенком возилась с ней мама, вытирая от крови рот хлопковой салфеткой.              Упырица с аппетитом чавкала, борясь с желанием запустить свое лицо прямо в тарелку, чтобы расправиться с едой, как говорил ей животный инстинкт. Но каждый раз, когда ее шея наклонялась, мама рукой заставляла выпрямить спину и, хотя бы для видимости, взять в руки столовые приборы.              — Мам, она — животное, — обреченно сказал я. — Может, хватит мучать бедолагу?              — В поместье Малфоев не будет невоспитанных тварей, — горделиво подняла голову мама. — И то, что мисс Грейнджер временно болеет, не говорит о том, что для нее есть какие-то послабления в этикете.              Я закатил глаза и принялся за свой стейк. Грейнджер потянулась было локтем, чтобы утереть лицо после того, как тарелка оказалась пустой, но мама мягко коснулась ее ладонью:              — Ну, ну, ну, ну, — она осторожно вложила между когтистыми пальцами бруксы салфетку. — Мы учились совсем другому, Герми.              Грейнджер схватила кусок материи и остервенело затерла им по лицу. Мама самодовольно улыбнулась и победно посмотрела на меня, пока я старался как можно больше ускорить свой прием пищи. Тем временем брукса ненадолго отодвинулась от стола, наблюдая за тем, как я орудую ножом и вилкой. В помещении повисло молчание, когда она осторожно, будто исподтишка, взяла в руки приборы и начала повторять мои движения по пустой тарелке. Мама наблюдала за сценой, замерев, так и оставшись с поднятым бокалом вина.              Я смотрел упырице прямо в глаза, начав орудовать приборами медленнее, с толком и аристократской выдержкой, прерываясь на глотки вина из бокала. Грейнджер, словно зеркало, вторила каждому моему движению, делая глотки лимонного сока из своего бокала. Сначала они были большими, опустошающими бокал залпом. Добби подливал сок каждый раз, как она ставила бокал на стол, но в какой-то момент она поняла, что я делаю совсем мелкие глотки, не опустошая его сразу.              Она наблюдала и повторяла, пока не осознала смысл всего моего действа. Она вопросительно посмотрела на Добби, который щелкнул пальцами, и в ее тарелке оказался небольшой кусок стейка. Выучив мои движения, она осторожно срезала с него прожаренную корочку, оставив только красноватую сердцевину. Отрезая по маленькому кусочку, она закончила с ним одновременно со мной.              Я аккуратно расправил салфетку и промакивающими движениями прислонил к губам. Она хотела повторить, но заметила на своей салфетке кровь. Осторожно брукса отложила ее в сторону и недовольно посмотрела на меня. Мама дала ей свою, чистую. Растерявшись, она не знала, как реагировать, и я подсказал ей, слегка кивнув. Она посмотрела на маму и повторила.              — Ты нравишься ей, — прошептала мама. — Она хочет быть похожей на тебя. У меня ничего не получалось.              Отлично. Значит, теперь воспитание упырицы ложится на мои плечи. Пока выдался такой замечательный момент, я решаю вступить в мамину игру. Допив вино, я встаю из-за стола, и Грейнджер повторяет за мной. Задвигаю стул и вижу, как она делает то же самое. Делаю поклон в сторону Добби, и Гермиона, как может, через свои по-кошачьему плавные, но по-детски неуверенные манеры, проделывает то же самое. Затем я киваю в сторону мамы, Гермиона же кладет ей ладонь на плечо, и мама чуть похлопывает по ней, радостно смотря на свою «подружку».              Я выставляю вперед руку в надежде, что она поймет, что я прошу ее не двигаться, и, действительно, не понимая, что произойдет дальше, Гермиона ждет, что же будет происходить. Подхожу ближе и протягиваю руку. Брукса хмурится, смотрит на руку с опаской. Я поднимаю брови и киваю в сторону протянутой ладони. Неуверенно, подозревая меня в нападении, она кладет белоснежную правую руку, сжав ее. Накрываю ее костлявые продолговатые пальцы, заставив их разжать, встаю по правую руку и перекладываю ладонь на свое предплечье.              В любопытной тишине мы медленно шествуем к выходу в гостиную, и я поворачиваю нас лицом к обалдевшим маме и домовику. Я наклоняю голову и показываю бруксе, как сделать реверанс. Она повторяет, после чего мы так же медленно идем к ее любимому креслу у камина, на которое я учтиво показываю левой рукой, предлагая присесть. Она послушно садится, стыдливо поджав под себя ноги. В дверном проеме появляются головы домочадцев, которые наблюдают за нами с раскрытым ртом.              Грейнджер смотрит на меня с недоверием, не ожидая добра, готовясь в любой момент себя защищать, но я легко касаюсь ее бедер и надавливаю, заставляя спустить ноги вниз. Она хочет вскочить, но я кладу руку на ее плечо и поглаживаю, пытаясь вызвать доверие. Она чуть расслабляется, а я, взяв плед с соседнего кресла, укрываю им ее ноги и делаю несколько шагов назад в ожидании кивка, которому я ее «обучил», как знаку благодарности. Брукса смотрит на меня своими глазами-омутами и не понимает, чего я хочу от нее. Метнув взгляд в сторону входа в столовую, глазницы замирают на домовике, который еле заметно кивает. Глаза возвращаются ко мне. Еще несколько мгновений упырица сомневается, но потом все-же выдавливает из себя неуверенный кивок, которому я вторю и занимаю место напротив в свободном кресле.              — Представление окончено, жду оваций, — тихо, ласково проговорил я, чтобы не спугнуть этот момент идиллии.              Мама легко прошла к нам и, чмокнув упырицу в макушку, захлопала в ладоши, подоткнув плед под ее бедра так, чтобы ей было уютнее.              Часы пробили десять часов. Настало время поставить зелье до утра под лунный свет, чтобы завтра начать, пожалуй, самый главный мой эксперимент и сделать первый шаг к ее очеловечиванию.              — Гермиона, — я переместился к ее коленям, глядя на недоумевающую бруксу снизу вверх. — Я могу попросить тебя посидеть здесь несколько минут? Обещаю вернуться и рассказать тебе интересную историю. Но сейчас мне нужно сделать кое-что, что потом поможет тебе.              Мой голос был успокаивающим. Я старался следовать наблюдениям и советам мамы и быть с ней добрее, ласковее. Сегодня я понял, что от моих действий, действительно, зависит обстановка в этом поместье и, возможно, процесс ее исцеления.              Грейнджер вопросительно посмотрела на маму, которая стояла за ее спиной. Мама тоже подсказала ей кивнуть, но вместо этого она коснулась твердыми пальцами моего подбородка и провела когтем по скуле, внимательно всматриваясь в лицо.              — Я вернусь, — прошептал я и взял ее руки между своими ладонями, слегка их растерев.              Упырица кивнула и расслабилась в кресле, ища поддержки в моей маме, которая обняла ее за плечи, когда я поднимался вверх.              Когда я бежал в библиотеку, перемещал котел на подоконник и возвращался в гостиную, стараясь исполнить свое обещание, как можно раньше, я понял одно. Весь мой написанный план должен был пойти к черту. Я должен ей рассказать не о себе. Плевать, что она стала причиной, как минимум, пяти моих наказаний и одного штрафа на работе. Меня, и так, судьба наказала, какая разница, какую роль в ней играла она и ее друзья?              Я должен был говорить с ней о ней. О том, как выглядела, как двигалась, говорила. Что она любила? Я не знаю точно, могу воспроизвести только из своих редких наблюдений, но обещаю, что смогу собрать по крупицам. Завтра в штаб. Поттер не трогал вещи на ее рабочем месте, поэтому у меня будет возможность взять что-то со стола, чтобы попытаться разбудить в ней воспоминания о себе. А пока у меня были только воспоминания мои. И их было слишком мало, как казалось мне на тот момент.              Вернувшись в гостиную, я застал очередную сцену расчесывания мамой волос сидящей на мягком ковре Грейнджер, в упоении покачивающейся под потрескивание полен в камине. Увидев меня, мама поцеловала бруксу в макушку и положила на каминную полку свою деревянную резную расческу. Коснувшись моего плеча, она молча вышла, еще раз бросив взгляд на нас, когда я занял мамино место, в брукса сложила свои руки на моих коленях и с интересом уставилась в мое лицо.              Гермиона разглядывала меня, пока я собирался с мыслями, решая, с чего начать монолог. Взяв в руку мою ладонь, она легонько царапала когтем узоры на моей коже, которые вторили линиям, переворачивала кисть и оглаживала костяшки, сравнивала их со своей рукой, двигалась выше, сопоставляла наши предплечья, и ее было заметно длиннее, тоньше и гораздо бледнее. Подушечками пальцев она ощупывала свою и мою кожу. Ее была толще и грубее.              Она поднялась на ноги и начала тянуть меня на себя, ведя к наполированной панели справа от камина, в которой мы отражались, как от зеркала.              — Да, мы разные, — спокойно проговорил я, взяв ее за плечи. — Но ты была больше похожей на меня раньше. Ты была, как Нарцисса.              Услышав имя мамы, ее лицо просветлело, а рот дрогнул в движении, похожем на улыбку.              — У нас похожи руки.              Я взял ее руку, на мгновение переплел пальцы, после чего вытянул свою руку вдоль ее и раздвинул пальцы.              — У нас похожи ноги.              Я чуть приподнял подол маминого атласного ночного платья. Брукса не знала смущения, поэтому наблюдала за этим внимательно, не смущаясь, как сделала бы это Гермиона.              — Я крупнее, потому что я — мужчина. Но раньше ты была еще более хрупкой.              Она опустилась на колени и начала спешно ощупывать мои ноги от бедра до середины икры — дальше мешали грубые ботинки. Затем села, вытянув свои ноги, и прощупала такими же рваными движениями свои ноги. Снова поднялась на колени, начав сжимать мою кожу сквозь одежду на пояснице, поднимаясь вверх касаниями по рукам, спине, шее, волосам и лицу. Брукса изучила меня всего, после чего сделала шаг назад и, наклонив голову на бок, уставилась пронзительным взглядом чернеющих бордовых глазниц, блестящих в свете камина.              — Сейчас мы разные, Гермиона. Ты перестала быть человеком, потому что тебя укусило чудовище, которых мы истребляем. Я не доследил за тобой, поэтому ты стала другой.              Она наклонила голову на другой бок и схватила мою руку, вернув к зеркальной панели. Рывком сильных хищных пальцев, она сорвала с меня черную рубашку и начала изучать глазами отражение моего торса. Замерев, как статуя на полминуты она не дышала, вслушиваясь и всматриваясь в мое мерное дыхание. Я замер сам, не догадываясь, что происходит в мозгу чудовища.              Ее рука потянулась к моему животу и огладила твердый пресс, после чего легла на собственный живот, но ей помешала ткань, которую она неожиданно прорезала когтем, запустив руку под тонкий атлас.              Завороженный ее действиями, я стоял и продолжал разрешать ей изучать меня, будто не она была моей поднадзорной, а я ее. Обе ее руки легко, нежно, насколько это было возможно для монстра, легли на мою грудь и сжали твердые напрягшиеся мышцы. Ожидая, что она просто залезет под декольте, я пропустил момент, в который она быстро срезала бретели и выскользнула из платья, оставшись передо мной полностью обнаженной.              Дыхание сперло от одновременной странности и легкости момента. Чудовище, совершенно не смущаясь, метало взгляд между моим и своим телом, завороженно отмечая различия, недоуменно глядя на то, что отличалось очевиднее всего. Мой мозг отказывался предугадывать ее желания и интерес, поэтому, когда ее когти впились в пояс брюк, я резко схватил ее за запястья и засмеялся:              — Нет уж, Грейнджер, — она выпучила на меня свои и без того огромные глазища, наклонив голову вбок, а я продолжил отчеканивать слова так, будто ей такая манера была понятнее. — Там мы отличаемся гораздо сильнее. И ты будешь очень огорчена, когда я верну тебе рассудок, что трогала мой член. Хотя, признаться честно, потом я буду не против вернуться к этой теме.              Я нервно сглотнул, на секунду представив, как здоровая Грейнджер-человек стоит передо мной полностью голая, с животным желанием стремящаяся сорвать с меня форменные аврорские штаны. Ниже живота отозвалось на эту внезапную фантазию, но острые клыки, которые сверкнули, когда брукса любопытно закусила нижнюю губу, мгновенно отрезвили.              Она одернула руку и, поняв недовольство, вернулась к разглядыванию моей шеи. Дав ей еще несколько минут на тактильно-зрительное изучение, я взял лежащий на полу плед и накрыл ее, обвив мягкой материей со спины. Сняв с себя ремень, я затянул его у нее на груди, соорудив из материи нечто, похожее на платье и сел в кресло, указав рукой на кресло напротив.              Она посмотрела на него с недоверием и, сорвавшись с места, подошла к каминной полке, взяла с нее мамину расческу и, отдав мне, села спиной, облокотившись на голени спиной.              — Тебе нравится, когда тебя расчесывают? — я провел расческой по ее кудрям, в которых зубчики застряли, и брукса недовольно рыкнула. — Извини, Грейнджер. Не каждый день ликвидатору приходится вычесывать упыриц. Кстати, раньше ты не очень любила, когда трогают твои волосы.              Я начал свой рассказ. И решил начать вспоминать свои наблюдения за ней с конца.              — Ты встречалась с Уизли, и он любил проявлять внимание на публике. Знаешь, спустя полгода ты свыклась с мыслью, что как только обстановка в штабе становилась более неформальной, он старался заявить свои права на тебя. Будто кто-то покушался, — я усмехнулся. — Однажды я видел, как вы целовались. Будто порнушную колдографию из «Шаловливой ведьмы» увидел. Вроде красиво, но на лицо мужика лучше не смотреть.              Грейнджер затихла, внимательно вслушиваясь в мои слова.              — Ты одернула его руку, когда он запустил всю свою пятерню в твою копну, — я осторожно прочесал концы волос и начал водить расческой все выше и выше, подбираясь к макушке. — Так что да, бруксой ты даже более ручная, чем человек.              Когда расческа начала беспрепятственно преодолевать распутанные волосы, из груди Грейнджер стало доноситься тихое утробное урчание. Ее плечи расслабились, а грудная клетка мерно вздымалась от ее умиротворенного дыхания.              — У тебя все должно быть точно и четко. Все должно быть по протоколу и по правилам, — она чуть выпрямила спину и начала слушать еще внимательнее, дыша тише. — Одежда по регламенту. Точно по размеру. Ты ходила к Шерил в снабжение и требовала подшить брюки, которые тебе всегда были велики в талии. Просто затянуть пояс — не для тебя. Как форма сидит на буклете — так должна сидеть на тебе. Написано, что к гражданским нужно надевать белую рубашку — надеваешь, наплевав на то, что бой может произойти в любой момент. Трещина на папке — ты идешь в снабжение за новой. Разбитая петля на портупее — а что, если в ответственный момент она вылетит? В общем, ты, Грейнджер, протокольный человек. Была.              Она развернулась ко мне лицом и теперь слушала, глядя прямо в глаза. Я отложил расческу, выдернув из нее волосы и закинув в камин.              — Завтра я иду на работу, и мы будем видеться реже, потому что в стране чрезвычайное положение. Я буду приходить в крови таких, как ты. Поэтому, возможно, начну тебя пугать, — я наклонился, поравнявшись с ней лицом. — Пожалуйста, если ты понимаешь меня, Грейнджер, не бойся. Если можешь, запомни мои слова. Я. Не. Собираюсь. Тебя. Убивать. И я постараюсь сделать все, что в моих силах, чтобы помочь тебе вернуться в мир людей.              Теперь я нес ответственность не только за мать и ее будущее. Я должен избавиться от Грейнджер. И, чтобы эта история, которая может навредить нам с мамой, скорее закончилась, я должен сдержать обещание и помочь Гермионе вернуть человеческий облик.              Это ли было моей единственной мотивацией? Или мое решение питалось от осознания того, что я знаю, какой чай она любит, что пьет огневиски только горячим и с перцем, что ее раздражает грязь под ногтями и, если она ее замечает, начинает судорожно выковыривать любым острым предметом, который попадается под рукой? Не потому ли, что помню, как я она приходила в библиотеку просто для того, чтобы просмотреть книги и расправить загнутые другими студентами уголки страниц? Или, потому что знаю, что во время поцелуев она любила кусаться, что бесило Уизли, а я лишь смеялся, когда замечал их, но мельком, не задумываясь, представлял, как один из укусов останется на моих губах?              Зачем я держал все это в памяти? И для чего старался помочь ей?              Потому что судьба оказалась несправедливой с ней в той же степени, в какой была несправедлива со мной. Она не была ликвидатором, но пострадала от укуса инфернала и теперь обречена на муки голода и действия яда или уничтожение авроратом. Я рассчитывался за ошибку отца. Мы оба не виновны в своем происхождении, но должны нести за него кару. И это несправедливо.              Я протягиваю руку и беру ее ладонь. Тяну на себя, заставляя подняться на ноги:              — Уже поздно. У меня завтра тяжелый день, Гермиона.              Она послушно следует за мной в свою комнату. Веду ее в ванную и настраиваю температуру воды, которая комфортна людям, но комфортна ли ей? Убираю с груди ремень и указываю рукой на ванную, в которую она без стеснения встает, выпрямившись в полный рост и ежится. Прибавляю кипятка, и ее тело расслабляется. Она растирает его руками. Задвигаю шторку и жду, вслушиваясь в всплески воды. Быстро иду в комнату за новым платьем и возвращаюсь. Спустя примерно пять минут коготь стучит по моему плечу, я обволакиваю ее, словно ребенка-переростка, полотенцем, растираю и, завернув в полотенце, помогаю натянуть поверх платье. Сонно зевнув, выдергиваю полотенце из-под подола и помогаю выбраться.              Наверное, мама делает это каждый день, поэтому она доверяется моим рукам и послушно следует за моими манипуляциями. Уложив ее в кровать и подоткнув одеяло, даю стакан с лимонным соком, который Добби заботливо приготовил на тумбе заранее, треплю по волосам и выхожу из спальни, проваливаясь в размышления.              Нырнув в свою комнату, пугаюсь, застав сидящую на кровати маму:              — Из тебя выйдет хороший супруг, — она нежно улыбается.              Я тихо смеюсь, роясь в шкафу в поисках пижамы:              — Для умалишенной супруги?              Мама жмет плечами:              — Почему же? У всех женщин бывают периоды, когда о них нужно позаботиться, как о ребенке.              — Завтра в библиотеке я оставлю зелье. Давай его Гермионе каждые пять часов по столовой ложке. Это очень важно — забывать нельзя.              Мама горестно усмехнулась:              — Я сразу догадалась, зачем ты ходил в переулок утром. И надеялась, что родная мама входит в круг доверия, чтобы не придумывать ложь про насморк.              Я сел рядом с ней и обнял за плечи:              — Боялся, что ты не оценишь мою заинтересованность чемерицей.              Мама достала из кармана халата бумажку с печатью Святого Мунго.              — Лекарь из Мунго давно считает, что заточение в поместье лихо сказалось на разуме леди Малфой.              Она поцеловала меня в висок и, пожелав спокойной ночи, вышла за дверь, оставив меня с потертым листком пергамента в руках испытывать перед ней чувство стыда за недосказанность.