***
Она сидела в дальнем углу подвала. Такая белая, напуганная. Глаза бегают из угла в угол. Я прислушалась к звукам в подвале и услышала только ее громкое грудное дыхание, гортанные звуки пустых глотков и урчание желудка. Глазища черные, выпученные, голодные. Тихонько подкравшись к двери, я щелкнула замком и приоткрыла дверь. По полу были разбросаны мелкие крысиные косточки, даже шкурок не оставила. Она услышала меня и дернулась в сторону входа, повиснув на решетке. Ее руки обессиленно свисли между железными прутьями, а изо рта вырвался такой тихий жалобный стон. Я подошла ближе и протянула руку вперед, чтобы погладить, но она ее чуть не откусила. Тогда я спросила, не голодна ли она, в ответ мисс Грейнджер зарычала и начала дергать решетку. Бедняжка ополоумела от голода и хотела меня съесть. Сил долго висеть у нее не было. Еще бы, наш подвал не настолько кишел крысами, чтобы прокормить оголодавшего зверя, который сам еще не успел понять свою природу. Я очень сильно боялась ее, и она это очевидно чувствовала. Единственной мыслью, которая пришла мне тогда в голову — узнать у Добби, не осталось ли у нас потрохов. Сказать честно, я совершенно не знала, чем мне кормить бедную девушку. А вдруг оказалось бы, что у брукс не переваримость говяжьих кишок? Но, что делать? Пришлось выкручиваться, чем есть. Она начала крепнуть. И начала все меньше и меньше пытаться напасть на меня или Добби. Вчера, когда я принесла ей ужин, это было перед твоим приходом с задания, она протянула руку через решетку и, кажется, начала будто мурлыкать. Мне даже показалось, будто мисс Грейнджер была готова заплакать, глаза так блестели. Я подошла ближе, коснулась ее руки, а она вцепилась. Мне бы испугаться, а она прижала ее к щеке. Я поняла, что ей страшно. Я представила себе, что с тобой могло произойти что-то такое. Ты голоден, зол, не можешь этого контролировать, не понимаешь, что происходит, холодно, клетка… Подошла и обняла ее через прутья. А она прижимается, как ребенок. И я даже не вижу в ней больше чудовища. Трясется, замерзает. Смотрю на время — ты должен с минуты на минуту вернуться. Еле уговорила ее руку отпустить, уговорила, что буду приходить. Ты поужинал, проверил ее. Зачем-то снова крикнул на нее. Когда пошел спать, я взяла несколько одеял и ночную рубашку. Принесла ей, а рубашку она порвала. Видимо, над этим еще придется поработать. Но в одеяло я ее укутала, она перестала трястись и мерзнуть, уснула. Я не могла понять, почему ты продолжаешь издеваться над ней, ведь она уже неделю сидит спокойно и никого не трогает. А потом поняла. Ты был первым, кого она видела после того, как озверела. Поэтому и проявляла агрессию. А ты, болван, только усиливал соперничество, начав кричать, дрессировать. Уверена, ты ее унижал этим самым. Еще и приходил без еды — тут она вовсе решила, что ты и есть ее добыча. Или хозяин. Я не разбираюсь в животных инстинктах и в том, что ты там ей пытался доказать. Сегодня утром ты, как всегда, ушел в Министерство, а я первым делом спустилась покормить ее. Знаешь, она смешная. Устроила себе из одеял настоящее гнездо. В этот раз мне уже не было противно смотреть, как она уплетает за обе щеки потроха, обсасывая кровь. Как-то привыкла, знаешь. Сытая она даже перестает сутулиться и больше похожа на человека. Доедать она не стала, полкастрюли оставила и подошла к решетке. Снова руку протянула. Я решила научить ее играть, выставила ладонь вперед, она сообразила хлопнуть по ней. Так и сидели. Я не понимаю ее эмоций, но мне показалось, что она смеется. Даже сердце начало радоваться. Подумала в этот момент, что не все потеряно, нужно просто проявить нежность. Любому зверю она нужна, верно? Но тут вернулся Добби с лимонами. Мисс Грейнджер вся ощетинилась, начала биться вдоль решетки, втягивала в себя воздух. Я пыталась успокоить, правда. Но тут она взъерепенилась, разогналась и… Я сама не поняла, как это произошло, ведь решетка из гоблинской стали, а она ее так легко выгнула. Я начала кричать Добби, чтобы он прятался, только потом сообразила, что его почти сразу след простыл. Она чуть ли не по стенам бежала в каминный зал, все снесла по пути. Еще и наступила ногой в кастрюлю с потрохами, растащила их по всему дому. Забегаю в зал, а она раздробила ящик и сидит на полу, уплетает лимоны, ты представляешь? Как голодная, хотя сама только что поела. Сидит, не успев догрызть один, хватает второй, следующий… вся ими обложилась, загребает себе, будто отбирают. Ко мне один подкатился, я взяла в руку, протягиваю ей, чтобы показать, что никто не возьмет, что может брать, сколько хочет. Смотрю, остепенилась, лимон из руки взяла, глядит на меня и доверяет. Явно доверяет. Лимон доела и виновато смотрит, будто извиняется за погром. Шею вжала, как нашкодивший котенок. А сама в сторону лимонов поглядывает. Я ей еще один даю — ест. Еще — тоже ест. А я боюсь, не вредно ли ей. Протягиваю ей руку, сама Добби зову. Она ладошку положила аккуратно, я ее тяну за собой, помогаю встать. А она все на лимоны косится. Машу руками, пытаюсь объяснить, что Добби сейчас принесет. Даю ей еще один и показываю, что лучше есть медленно. Пошли в гостевую комнату, слушается — ест медленно, вся соком облилась. Показала ей на кровать, она покрывало пощупала — вижу, нравится. Села осторожно, на мое платье начала смотреть. Тут Добби с ящиком. Она глазами то на платье, то на меня. Я дала ей простынь, она ей завернулась и в зеркало на себя смотрит — сама себя боится, только к концу дня привыкла. И все ест, ест… Ты заметил, что у нее глаза покраснели? Были черными, а теперь бордовые такие. И будто добрее. В общем, посидели мы с ней, она совсем, как человек, только не разговаривает. А я упрашивала, чтобы она на тебя не рычала, что ты ее спас. А она как имя твое слышит, шипит. В общем, так и просидели весь день. Я ей читала сказки и про тебя рассказывала. Она слушала, ела лимоны и спала. Так спит, будто сто лет не спала. А дальше ты пришел. Все остальное ты знаешь.***
Дослушав мамин рассказ, моя рука все-таки потянулась за портсигаром, в котором остались три магловские сигареты, одна из которых была сломана пополам, а на двух других была порвана бумага. Зажав одну из дыр пальцами, я сделал первый затяг, оценивая, попадает ли в мои легкие хоть немного дыма. Удовлетворившись результатом, я откинулся на спинку стула и стал разглядывать мамино лицо, застывшее в ожидании моего решения. — Хорошо, — выдохнул я дым в сторону. — Может быть, ты права, и у Грейнджер есть шанс. Но прятать ее будет весьма трудно. Если что-то станет известно, моя судьба едва ли может оказаться завиднее папиной. — Любой риск оправдан, — мама погладила мое запястье своими мягкими пальцами. — Особенно, когда целью риска является спасение души. Повисло молчание, которое прерывали лишь мои глубокие вдохи и выдохи ядовитого дыма. Мама терпеливо смотрела на меня, ожидая, что я решу делать дальше. Было ясно, что Гермиона теперь в нашей зоне ответственности. Но теперь не как чудовище. Как человек, который нуждается в исцелении. Первой моей мыслью было сразу все рассказать Поттеру. Было необходимо как-то прекратить розыск Грейнджер. Могло ли подействовать на него то, что она — его подруга? Вряд ли. Дополнение к инструкциям, касающееся немедленного выстрела даже в своих, было написано им. И не безосновательно. Он рационально оценил все риски попыток призвать брукс к разуму. Мне не давали покоя лимоны. Какое действие они оказывают на упырей, что Грейнджер пренебрегла даже сырым мясом, учуяв в холле запах из ящиков? Это вторая загадка. После самой главной — сколько потребуется времени, и какие нужны действия для того, чтобы превратить упырицу обратно в человека. И обратимо ли это явление полностью? Что, если она навсегда останется ярой фанаткой сырого мяса, что еще хуже — человеческого? — Мам, иди спать. Утром разберемся. Я коротко поцеловал ее в лоб, а она ответила поглаживанием моего предплечья, коснувшись его щекой. Последовав за мной наверх, она вошла в свою комнату, и в тишине раздался щелчок замочной скважины. Я мысленно поблагодарил маму за это. Значит, она, все-таки, думает о своей безопасности. — Добби, — полушепотом произнес я в звенящую тишину, и домовик сразу возник передо мной. — Приготовь мне соседнюю комнату с мисс Грейнджер. Без лишних слов, эльф удалился, чтобы застелить привычное для меня шелковое постельное белье и разжечь в промерзшей от осенних ветров и давнего забвения комнате камин. Я ненадолго зашел в свою комнату, чтобы смыть с себя запахи работы. Брукса могла почувствовать запах родственной с ней крови, которым была пропитана насквозь моя форма. Было очевидно, что именно он заставлял ее проявлять агрессию в мою сторону. Конечно, помимо того, что я несколько недель методично вступал с ней в конфронтации, стараясь подавить. Меня снова окутал преследующий меня запах бергамота и бадьяна. Мыла, которое всегда было в этом поместье и экстракта, которым я лечил свои раны. Запах Гермионы. Она каждое утро разливала поставляемый из Мунго бадьян по бутылькам, чтобы мы брали его с собой на задания. Откуда бергамот? Конечно. Грейнджер всегда пила чертов эрл грей и очень бурно негодовала, когда он заканчивался в буфете на нашем уровне. Каждый раз, когда я вдыхаю этот запах, мне начинает казаться, что между нами могло бы быть гораздо больше общего, не будь она сейчас озверевшим монстром. Хотя. Может быть, не все потеряно? Отгоняю от себя эти мысли. Как и внезапно возникнувший образ последнего дня, когда она была человеком. Разбросанные по плечам нелепые кудри, белоснежная рубашка, надетая специально, чтобы выглядеть на задании безупречно, обтягивающие брюки с ботфортами. Такая «одна из нас», но совсем другая. Тоже мракоборец. Но чистая. Слишком офисная. Достаю из шкафа чистый домашний костюм, волей мамы излишне аристократичный, учитывая мое нынешнее положение в обществе, беру в руки палочку и иду в свою новую спальню. Проходя мимо ее двери, я услышал невнятные звуки, схожие с человеческой речью, но слишком отдаленно, совсем едва похожие на слова. Толкнул дверь, удивившись тому, с какой легкостью и беззвучностью она отворилась. Бросил взгляд на кровать, по которой металась в агонии упырица, издавая звуки, которые я спутал с бубнежом. Это были хрипы, гортанные стоны бьющегося в муке создания. Я набрался смелости подойти ближе и коснуться ее лица. На мгновение она утихла, казалось, что даже сладко засопела, но внезапно открыла глаза и метнулась от меня в угол широкой кровати, поджав под себя иссохшие белоснежные ноги. Я вытянул вперед руку: — Тише, давай не будем будить Нарциссу? Она так заботилась о тебе весь день, — услышав имя мамы, брукса расслабилась и подвинулась ближе, изучая мою ладонь. — Я не причиню тебе вреда. Видимо, я был не прав? Упырица горделиво задрала нос, начав обнюхиваться. Ее взгляд упал на ящик с лимонами, а я посмотрел туда же: — Хочешь лимон? Ее бордовые глаза, освещаемые светом прикроватной лампы, заблестели. Я осторожно, крадучись, подошел к ящику и достал из него два лимона. Сначала она дернулась в мою сторону, будто подумала, что я собираюсь их украсть, но как только я протянул их ей, жадно вцепилась, глядя на меня с какой-то едва узнаваемой благодарностью. Впившись в фрукты зубами, она с явным удовольствием облизала каждый палец, закрыв от удовлетворения глаза, собрала ладонью растекшийся по обнаженной шее и груди лимонный сок, слизав его со своей руки, после чего обессиленно посмотрела в мои глаза и улеглась на кровать, почти вполне людским жестом прикрыв себя шелковой простынею. Я собирался было покинуть ее комнату, но она не закрывала глаза, с призывом глядя в мою сторону. Показав рукой, что я собираюсь уйти, я сделал шаг ближе к двери, но она вскочила, сев прямо. — Мне остаться? Брукса поежилась, натягивая на грудь простынь, и чуть сдвинулась к правому краю. Я сел слева, когда она снова мирно легла. Я положил руку на ее лоб, и она прижала голову сильнее. — Расслабься, — я чуть погладил ее по линии волос. — Я побуду с тобой, пока ты не заснешь, хорошо? Завтра мне нужно будет уйти на работу, чтобы люди в Министерстве не заподозрили меня. Сама же знаешь, пусть и не помнишь, что любое странное поведение в нашем отделе расценивается, как преступление. Последнюю фразу она явно не поняла, потому что ее лицо приняло вопросительный вид. — Не волнуйся, мы с мамой что-нибудь придумаем. Упырица сладко зевнула и коснулась тыльной стороны моей руки, указав взглядом на книжку, которая лежала на краю тумбы. В ней лежала мамина золотая пластинка, которую она использовала в качестве закладки. — Мама читала тебе «Красавицу и чудовище»? Очень странный выбор, — усмехнулся я, листая наш семейный томик «Сказок барда Бидля». — Не слишком оптимистично в твоем положении. Я начал искать одну из своих любимых детских сказок, но ее когтистая ладонь упала на страницы, заставляя меня остаться на «Красавице и чудовище». Я чуть посмеялся: — Ладно, Грейнджер. Либо у тебя и в таком состоянии все в порядке с самоиронией, либо я ничего не смыслю в романтике. Прочистив горло, я дал ей еще один лимон, который она с аппетитом съела, прямо лежа под одеялом, после чего начал читать.***
Так давно, что никто не может точно сказать, когда именно случилась эта история, жил в невероятно красивом, скрытом от маглов райскими садами, замке прекрасный знатный волшебник. Он любил пиры и балы, на которых собирался весь свет магического мира, куда прибывали гости из самых дальних уголков Земли. Маг был красив, талантлив и невероятно самолюбив. Однажды явилась на его бал старуха в лохмотьях, попросив укрыть ее в ночи в своем замке. Волшебник лишь посмеялся, сказав, что нет места на его празднике простой оборванке. Но та в миг сама обратилась волшебницей, облаченной в сияющие черные одежды. Оборванкой оказалась сама Смерть, которая все еще искала для себя тех, кто сможет быть равным ей самой. — Истинная красота может быть лишь внутри. Что значит твое лицо и титул без прекрасных помыслов? Взметнула Смерть свою тощую руку над замком, наслав на него вечный мрак. Сотворила она из молодого мага ужасное чудовище, схожее не то с медведем, не то с волком, не то с быком, а всех гостей и слуг превратила в домашнюю утварь. — Вернешь себе магию и лицо, а замку былое величие, лишь когда сможешь искренне полюбить сам, и тебя полюбят за душу, а не за положение и красоту. Если не успеешь до тридцатилетия, быть тебе чудовищем до конца своих дней. И Смерть исчезла, оставив после себя лишь леденящий холод и темноту. Десять лет ни одна душа не появлялась на пороге поместья, пока тишину не нарушил стук копыт. Чудовище застыло перед окном, боясь спугнуть путника, ожидая, что, увидев опустевший замок, тот исчезнет в ночи, но старик зашел внутрь, укрываясь от настигших его оборотней. Спрятавшись в одной из комнат, он переждал темное время суток, а наутро собирался было уйти прочь, как на глаза ему попался розовый сад, за которым, как и прежде, ухаживал богач, ставший чудищем. Сорвав с куста белый цветок, он разозлил показавшееся ему чудовище, которое оголило свои острые клыки. — Ты посмел сорвать мой цветок? — Я хотел отвезти его своей дочери, которая просила о нем! Чудовище искоса посмотрело на старика, спрятав в карманах когти: — Дочери? — отмахнулся он. — В таком случае, возвращайся и отдай ей цветок. И возвращайся в поместье, потому что вор должен быть наказан! — Но как я найду обратную дорогу? Чудовище кинуло под ноги старику зеркало. — Скажи ему, и оно переместит тебя сюда, но помни! Если ты не вернешься до полуночи сам, зеркало заберет твою дочь! Вернувшись домой, старик подарил обещанную розу своей дочке. Та была невероятной красавицей, пусть ее и считали странной в магловской деревне. Лишь отец знал о том, что восемнадцать лет назад, рожденное его женой дитя оказалось волшебницей. Но супруга в родах умерла, оставив его с ребенком одного. Перед сном они с Красавицей засыпали за чтением книг, и в этот раз, напоследок, купец решил провести свой вечер именно так. Да заснул, и зеркало в полночь забрало Красавицу, переместив ее прямо в лапы Чудовища. Испугалась девушка, хотела было бежать, да магия проклятого места не давала ей покинуть его пределы. Так и осталась там, а со временем привыкла и к жуткому виду чудища, и к характеру его склочному. Однажды показал он ей свою библиотеку, где предки его собирали самые разные магические знания по всему миру. Изучая вместе разные зелья, заклятия и существ, сдружились они. И Чудовище стало мягче к Красавице, скрывая от нее свою искреннюю влюбленность. Так и прожили год. Не пленницей стала она в его поместье, а гостьей. Но отец собрал в деревне мужей бравых, натравил их на Чудовище. Явились они с копьями и стрелами в поместье, чтобы спасти Красавицу из лап монстра. Но сведущая в магии Красавица оживила поместье, которое само защитило себя от нападения. К несчастью, Чудовище оказалось ранено. Роняя слезы над стрелой, пронзившей его тело, Красавица призналась ему в любви, сняв проклятие. Перед ней предстал прекрасный мужчина, который сразу же заключил ее в объятия. Прожили они в ладу год, сыграв свадьбу на следующий день, как спало заклятие Смерти. И стала замечать Красавица, что ест он все так же руками из своей прежней миски, груб с прислужниками, да и на балах и пирах всегда рад сменить ее общество на кого-то из прекрасных незнакомок из далеких стран. Сколько ни пыталась она взывать к верности и воспитанности, волшебник лишь говорил ей о том, что роль ее — быть хозяйкой на приемах, не мешать ему и не перечить. И пришла на один из балов старуха, попросившая скрыться от ужасов ночи в его поместье. Красавица было проводила ее внутрь, как волшебник завел над супругой руку, с тяжелым хлопком отпустив ей звучный удар по молодой щеке. И прогнал было старуху, да та вновь обратилась Смертью. — Чудовище — оно хоть в шерсти чудовище, хоть в прекрасном теле. Как ни старайся, человеком тебе не стать. Хлопнула Смерть в ладоши, и вернулось ее проклятие. А Красавица с отцом жили в деревне до конца своих дней, не помня о заколдованном чудище, будто и вовсе его не существовало.***
Закончив читать, я тихо закрыл толстую книгу и положил ее там, где оставила мама. Упырица сладко сопела, приоткрыв рот, в котором в свете лампы блестела пара острых клыков. Взяв из ящика два лимона, я положил их рядом с ней на случай, если ее снова будет мучать сон и, прихватив еще один с собой, ушел в соседнюю комнату, в которой уже была готова постель. Еще полночи я думал о сказке. Что, если и эта магия необратима? И чудовищу навсегда суждено остаться чудовищем?