***
Квартира встретила их дуновением сквозняка и едва заметным запахом спирта. Хозяин не разуваясь понёс Юру в одну из комнат. Зина сняла и повесила своё пальто. Ощущения были странные, будто она вторглась в душу чужого человека. Потому что обстановка вокруг была слишком уютная, не такая, какой она себе представляла. Вот около двери висела деревянная ключница в форме домика, она была разукрашена, судя по всему, детскими руками в зелёные и желтые цвета. А снизу подпись: «От Кати и Серёжи». На полочке рядом стояло много разных баночек с женскими средствами. Костя уже вышел из дальней комнаты и начал усиленно что-то искать. Зашел в свой кабинет, не закрывая двери, раскрыл пару ящиков и грубо рылся в них, раскидывая бумаги в разные стороны. Женщина попробовала обратиться к нему, после долгих часов молчания: — Константин, что это было? — имеет ввиду Юру. — Ничего особенного, скоро все пройдёт, — нагло врет он, даже не подбирая слова. Он увлечён своими документами и не обращает внимание на собеседницу. От такого пренебрежения она начала вскипать. Хотелось высказать много неприятных слов, ей было до невозможности сложно оценить ситуацию и понять, как вести себя с ним. Решив не оставаться с Костей наедине, она прошла вперёд и зашла в незакрытую комнату. Парень мирно посапывал в чужой спальне, на удивление, бережно укутанный пледом. — Юр? Мы волнуемся, — прошептала она и присела рядом на край, пока разглядывала уставшее бледное лицо. Даже в расслабленном состоянии, он, казалось, хмурился, — Выздоравливай скорее. Осмотрелась. Светлые серые стены, много полок, а на них картины самые разные. Рядом с подвесной плазмой пейзажи, на обоих холстах серо-буроватые горы и сосны, небо тоже не слишком яркое, солнце не видно за плотными тучами. В комнате есть ещё уголок, где стоит деревянный мольберт, он был пуст, но рядом на полу стояло много портретов черноволосого юноши. Немного приглядевшись, она узнала в нем одного человека, чьё лицо она точно не ожидала увидеть в душевной художественной исповеди этого хмурого парня. Набросок углём, как Юра спит. Законченная масляная живопись улыбающегося Юры. А так же картина, которую ей видеть не следовало. Она выглядывала не полностью, но Зина легко угадывала в простых черно-белых силуэтах томное выражение лица, растрепанные волосы, чужие пальцы на его языке и… Странные мысли и смущающие догадки заставили отвести взгляд, сделать вид, будто бы она этого не видела. Но сознание само понесло её по тропе не слишком целомудренной, и она надумала себе множество сценариев, даже не желая этого. Так же задавая спящему Юре много вопросов в голове. Константин оказался интереснее, чем она предполагала. Уралов нашёл нужные бумаги. Тоже зашёл в комнату, и начал расхаживать вперёд-назад, напряжённо читая напечатанный документ, иногда отвлекаясь, чтобы кинуть взгляд на друга и оценить его состояние. — Ты будешь что-то делать? — Да. — Может все-таки в больницу? Уралов устало потёр переносицу пальцами и глубоко вздохнул. — Кофе, чай? Очередная смена темы. Но именно сейчас она уловила в этом некое желание, нечто эфемерное и обычно скрытое, сродни усталости. И как бы скептично она ко всему не относилась, пить хотелось ужасно. Женщина согласилась со стойкой уверенностью в своей голове, что они ещё обсудят этот момент, но позже. — Так… кем вы друг другу приходитесь? — начал он прощупывать почву, пока методично варил кофе в турке. — Мы соседи. А вы…? — вообще-то она схитрила в том, что говорила. Может сама и считала парня другом, но с его стороны она была лишь хорошей знакомой. Ей так казалось. За неимением друзей в принципе, Зине было бы приятно назвать Юру таковым, но при собеседнике не решилась. — Друзья. С детства, — сухо ответил он. Костя не обязан был выворачивать душу перед ней. Да и требования такого не было, стало немного спокойней от этих слов, хоть они и противоречили той провокационной информации, что она углядела находясь в спальне. Здесь, кстати, тоже висело много картин. Самая заметная композиция находилась на стене возле стола, пара детских глаз улыбчиво смотрели на гостей кухни с портрета, маленькая девочка с косичками разного цвета, мальчик подросток, рядом два взрослых уже знакомых лица. — А это… — она указала взглядом на полотно, не решаясь спросить. — Ага, Юра с братом и я с сестрой, — меланхолично отозвался Костя. — Младшенький прям Юрина копия, он мне не рассказывал про него даже. Они пили кофе в тишине, и разговор после обсуждения местного искусства совсем не клеился. Зина стала чувствовать себя спокойней, зная как близок Костя Юре, не было уже так боязно за него. Уралов посмотрел что-то в телефоне и сорвался с места. Зина не сразу врубилась, что определенно всё идёт не так. Со стороны послышались странные звуки удушения и хрипа, она подбежала к двери, и увиденное вызвало неописуемую панику. Юра держался за горло двумя руками, будто бы невидимый маньяк стянул на шее верёвку. Ворочался, вонзал до красных следов ногти в светлую кожу, проводил ими, оставляя полосочки следов. Издавал звуки, похожие на глубокий гортанный вой с сильнейшим хрипом, причём, имея некую прерывистость. Он, казалось, захлебывался в собственной боли, закусывал губы, даже в таком состоянии старался сдерживаться и держать себя в руках. Но выходило с трудом. Потому что ощущения в груди были сравнимы с залитым в неё раскалённым алюминием. Его выжигало изнутри, ему больно, он задыхается, ему страшно. — Зина, выйди! — кричит ей Костя, пытаясь закрепить худые руки у изголовья. Одной рукой он вынул кожаный ремень из шлеек и принялся привязывать запястья к металлическому изголовью. — Стой! Хватит, что ты делаешь?! — она подбежала к Уралову, и стала оттаскивать его назад. Он не поддался, — Давай вызовем скорую! Парень выхватил телефон из ее рук и вытолкнул силком из комнаты, слушая испуганный лепет, запирает спальню. — Подожди несколько минут, так надо. Она била кулаками дверь в ответ. У самого сердце скоро выпрыгнет из груди, настолько страшно и неприятно делать то, к чему он готовился последний час. Перед женщиной неудобно, но она правда мешала, он не думал что до этого дойдёт. Теперь лишь жалел, что взял ее с собой в Екатеринбург. Костя обещал держать себя в руках. Поэтому его суровая сторона покорно закрыла на ключ ранимую и сентиментальную. Он боролся с Юриной истерикой, укладывал его обратно в кровать, лишь бы тот не упал, гладил по голове. Но в лицо старался не смотреть, знал, что не выдержит такого. Его бегающий взгляд, панический, немного сумасшедший. Несколько красных капилляров на белках. Заметно, как тот страдал. Дрожащими руками Костя плотно зажал его нос и рот, перекрывая доступ к воздуху на корню. Чужие глаза широко раскрылись в удивлении. И не понимая и половины, воспринимая все как во сне, Юра остро ощущал это чувство нехватки кислорода. Челябинск дёргался в конвульсиях, прогибался в спине, не имея возможности орудовать руками и смотрел своими больными чёрными радужками на Костю как на предателя. Уралов казался сосредоточенным, но его брови нахмурены так, что скоро встанут домиком от напряжения в душе, и только пара горьких слёз в уголках выдавали его сполна. Будто бы самый ужасающий кошмар оживал наяву, и своими ладонями со вздувшимися венами он воплощал в реальность то, чего не сделал бы в обычных обстоятельствах даже под страхом смерти. Татищев громко мычал, Зина за дверью это слышала и кричала весьма понятную и экспрессивную нецензурщину. Потому что она тоже волновалась, но другого выхода, как оставить ее там, Екатеринбург не видел. В эту минуту он ненавидел людей. Так выглядел третий уровень чёрного неба. — Тише, тише, Юрочка, — говорил он хаотично, дабы хоть как-то привезти свои мысли в порядок, — Прости меня, родной, так нужно, прошу прости. Постепенно Татищев начал успокаиваться, его глаза закатились наверх, прикрытые веками лишь на половину. Косте очень жутко от зрелища будто бы «мертвого» друга, его ослабевших конечностей и покрасневшей кожи лица от долгого напористого нажатия. Юра не дышал. Костя снял с рук ремень и откинул его в сторону. Погладил большим пальцем оставшиеся синяки на бледных запястьях. Он слез с кровати, протер пальцами влажные веки, лоб и закатал рукава рубашки, словно палач психопат из фильма. Открывая дверь, он не успел уследить за Зиной, которая юркнула под его предплечьем и подбежала к Юре. Почувствовав, что парень не дышит, у неё затряслись руки. — Ублюдок ты… он… — она принялась проверять пульс на шее, его отсутсвие она не могла воспринимать адекватно, — Сука! Как ты мог?! Женщина кричала в истерике. Её слёзы отдавали горечью в адрес того, кто стоял поодаль. Поняв, как все выглядит, Костя отмер и попытался её успокоить. — Стой, стой. Зина! — Закрой свой рот! Как ты посмел, сволочь, не трогай меня, он не дышит! — Соленые слёзы размазались по всему лицу, она истерично всхлипывала, ощущая дрожащие коленки, неспособные держать её. Кричала, срывая голос. Обессиленная стрессом, не могла от него отстраниться и вырваться из захвата, пока тот вёл её на кухню, по пути взяв ещё пару вещей с полок. Усадил её на стул, держа двумя руками за плечи. — Он жив. Ты слышишь? Жив. — Отпусти меня…— послышался её охрипший тон. — Проверишь сама через полчаса. Посмотри на меня. И она посмотрела. Видела перед собой яркие янтарные радужки и слегка красные по краям белки. Это ничего ей не дало. Он вручил ей стакан воды и принялся импульсивно листать какой-то альбом прямо перед ней. — Юра не умер, он бессмертен. Для неё это звучало как издевательство. Она молчала, сидя в плену у сумасшедшего, боясь двинутся с места. — Вот, смотри, это Юра и я. 1974 год. Зина попыталась приглядеться сквозь пелену слез. Ей казалось, что если она этого не сделает, то он задушит и её тоже. На состаренной бумаге черно-белое изображение двух молодых парней. Они обнимают друг друга за плечи, улыбчивые и счастливые. В обычных рубашечках, ничего странного, советские люди. Только вот… Двухцветные волосы выделялись даже в монохроме. И рядом приписка: «Спасибо за лучший 74-й» Костя открыл следующий разворот. Просто Юрино фото, коричневатая печать с каплями чего-то на бумаге. Его характерный шрам на брови и улыбка, все указывало на то, что это именно он. Следующее выцветшее фото ещё более бледное, чем предыдущее. Два парнишки, по возрасту, такие же как предыдущие, темноволосая девушка рядом. У одного та самая причёска из двух цветов, а другой… был с замотанной бинтами головой и заклеенной бровью. Внизу написано: «В память о Кыштыме. 57 год.» Фото выше носило другой контекст, все тот же 57 год, но, казалось, раньше. Те же два парня, у темненького на руках свёрток с новорожденным. Рядом стоял ещё один темноволосый мальчик. А внизу подпись корявым почерком иронично благодарила: «спасибо за дочь!» Костя указал пальцем сначала на фото, потом на групповой портрет. Два ребёнка, Юра, Костя. Зина не верила своим глазам, весь фотоальбом был полон старых фотографий разных лет. Но на всех снимках эти знакомые лица были молоды и свежи, как на яву перед ней сейчас. — Это же все неправда… — качает она головой и всхлипывает. — Ну как неправда, вот Юра с танком. Это 44-тый год. А вот и я. Посмотри, здесь печать есть из проявочной. Есть вещи, к которым невозможно подготовится. Неожиданности поджидают нас на каждом углу, но к сожалению, наше сознание не обладает достаточной гибкостью, чтобы оценить настоящее безумие этого мира. Это все какой-то сюр, это ложь. Не бывало двухцветных волос в СССР. Не могут люди быть бессмертны. И она это понимала. Была заперта в одной квартире с ужасным человеком, опасным, непредсказуемым. Он отобрал её телефон, никто не знал, куда она поехала. Она обречена. Её ребёнок останется сиротой. — Прошу… у меня дочь, не убивай… Люди такие хрупкие, до этого момента он не понимал, насколько сильный урон причинил психике этой ни в чем не повинной женщины. Разговоры о детях всегда заставляли его везти себя более чутко и понимающе. Боясь отходить, он набрал номер в своём мобильном и ждал ответа. — Привет, собирайтесь, приезжайте ко мне. Жду. — Сейчас сюда приедут дети, — пояснил он.***
— С папой все хорошо? — сходу спросила Катя и вбежала на кухню. Следом за ней плёлся Серёжа, пытавшийся не выдать свою заинтересованность. На стуле сидела дрожащая блондинка, закрывшая своё лицо руками. Костя подошёл к Катюше и прошептал ей на ухо: — Эта тетя думает, что папа умер. Нам нужно её переубедить. Сможешь? — говорит с ней прямо и как есть. Знает, что Катенька умна не по годам, и точно поймёт, как найти подход. Как Уралов и предполагал, травмированной Зине будет приятнее и легче контактировать с маленькой девочкой, чем с амбалом, задушившим ее друга. Снежинск увлечённо показывала ей фотографии, объяснила существование городов на своём примере, даже притащила пару Костиных рабочих бумаг. Зинаида начала постепенно оттаивать. Её укрыли пледом и заварили зелёный чай с мёдом. Катя пояснила, что как и Серёжа, является ребёнком Челябинска. Именно этот момент позволил айсбергу в груди расколоться, ведь она отчётливо помнила, как Юра сам ей говорил, что Сергей его сын. Ранее воспринималось как шутка, но сейчас походило на правду. — Папа точно жив! Ему нужно немного отлежаться и все. Некоторые даже называют его тараканом, потому что всё никак не помрёт. Это со слов Москвы, — девочка обаятельно улыбнулась, — Тетя Зина, не бойтесь дядю Костю. Он самый добрый, обещаю! Но последнее сомнение развеяло размеренное дыхание того, кого она в мыслях похоронила час назад. Живой… Рядом со спящим сидел его сын, как две капли воды похожий на него. Хмурый, он тоже разглядывал угол с мольбертом и качал головой в отрицании, а после, вообще задвинул злополучный холст подальше от любопытных глаз.***
Усталость туманом застилала обзор и здравомыслие. Сумрак обволакивал сознание. Это просто напряжение рабочих будней. Это неопределенность, давящая на восприятие реальности. Это маленькие иголочки нервов, скалывающие грудь, остро впивающиеся на вдохе в душу. Мнимое спокойствие не подгоняло, давало фору быть медлительным, спокойным. Но мысли, в противовес шли спутанной хаотичной нитью. Сложно было что-то разобрать. Сердце, которое не обмануть, которое не хотело слушать голову, не поддавалось уговорам сознания. Тишина не напрягала, но в ней слишком отчётливо слышалось громкое сиплое Юрино дыхание. — Мы ничего друг от друга не ожидали, а как мне казалось, когда ничего не ждёшь, то и не напрягаешься. Но в итоге как вышло. Я имею в виду, вот что значит чего-то не ожидать, — пробурчал Костя, не надеясь что его услышат. Лишь мысли в слух. Сидел у кровати поджав колени. Расчерчивал взглядом монохромные обои до яркого рябения, иллюзорные рисунки в воображении создавали ряд палочек, словно на стене тюремной камеры. Так он, непонятно зачем, просчитывал каждые пол часа нахождения с ним рядом. Жалкая попытка вернуть в свою жизнь стабильность и покой. Он лежал с закрытыми глазами и походил на фарфоровую куклу. Широкие зелено-синие вены были как никогда заметны на руках, а кожа стала более сухой и, казалось, тонкой. Уралов развернулся, дабы рассмотреть получше его лицо. Вроде бы, за все годы уже изучил его полностью, и черты въелись в голову, что по памяти изобразить не вызвало бы затруднений. Но понимание и принятие своего желания не дали ему отвернуться. Он знал, что случись это месяцами ранее, обязательно отвернулся бы. Не потому что стыдно и неправильно, а потому что безвыходно. Абсолютно все. Начиная от его тяги, заканчивая её безответностью. И не хотелось поощрять это таким удобным занятием, как дать ей расти, видя предмет обожания перед собой. Но сейчас он смирился. И имея совсем немногое, он хотел бы восполнить нехватку Юры в своей жизни. Кожа в ночи казалась ещё бледнее, но не это было важно. Даже природная темнота, даже его собственные ужасающие действия не могли приуменьшить чужую красоту. Изящество линий, гармония пропорций. Он любил его любым.***
2015 г. — Если обобщать, я пытался ставить какие-либо исследования, наблюдал за Красноярском, но его закрытость вынудила меня к сотрудничеству с Кемерово, — Коля устало откинулся на спинку кресла, — Но ситуация Руслана больше походит на Юрину… — Это не критично. Спасибо, — Костя забрал бумаги из чужих рук. — Давно нужно было это сделать, уж не знал, что кроме меня свободных рук нет. — Руки есть, мозгов нет, Коль, — по-доброму усмехнулся Уралов, — Если б я вообще чего-то там понимал, давно бы… У меня такой «объект для исследования» под носом. — Не то слово. Часто это у него? Я вот как раз методичку приложил. Там она есть. Сейчас объясню. Екатеринбург раскрыл папку, а собеседник удачно пролистал, останавливаясь на нужной страничке, указал пальцем на свод правил и поэтапный список действий. — Смотри, сначала нужно узнать, какой именно уровень поражения. От одного до трёх, самому не понять сразу, поэтому советую включить радио, — он начал дотошно и с интересом объяснять свои выводы, — Я могу только предполагать, как именно происходит этот нелицеприятный процесс кислородного голодания, ибо, по понятным причинам, Руслан не пустит меня в свою спальню. И тогда я решил провезти общий анализ того, как воздух влияет на город. Когда-то давно мы с ребятами разбирали, зачем вообще мы дышим, ну и тут та же история. Дело в том, что дыхание у нас происходит инерционно, наше тело и сознание напрямую зависит от состояния горожан, — Новосибирск видел, как сосредоточено его слушал Уралов, он пытался выловить из монолога важные для себя вещи, пока Коля с горящими глазами и азартом детектива объяснял свою работу, — Если воздух при НМУ токсичен, людям нельзя его вдыхать. Костя разглядывал замысловатые небрежные скетчи карандашом. Там и человеческие лёгкие, бронхи и много чего ещё. Учёный подписал многие участки и пометил стрелочками важные вещи. — Лучшее решение при первой степени: увезти город в соседние регионы без штиля. При второй и третьей… тоже придётся сменить локацию, это во-первых. Далее. Если он будет задыхаться, как ты сказал, то нужно перекрыть доступ к воздуху полностью. И, эм, скорее всего, это должен будешь делать ты или кто-то ещё, потому что рефлекторно Юре будет хотеться дышать, как и всем людям. — А дальше? — Константин заметно помрачнел. — Его следует продержать без воздуха, пока организм не впадёт в подобие сна. При удушении в нормальном состоянии у нас не успевает начаться асфиксия, так как организм быстро регенерирует. Но при чёрном небе жизнедеятельность общества замедляется, соответственно метаболизм и иммунитет города тоже. Вместо пробуждения получаем период восстановления. Мне сложно примерять это на человеческую биологию из-за иного рода процессов и наличия бессмертия. — Я понял, — со стальной серьёзностью и ноткой упаднических настроений сказал Уралов. — Понимаю, как это всё звучало, но здесь самые щадящие рекомендации. Я думаю, стоит отдать Дугару копию, если ты не против. — Конечно нет, право твоё. Новосибирск задумчиво побегал глазами по интерьеру вокруг, словно что-то забыл. Обычная мнимость, ничего, что могло бы указывать на скрытые смыслы. — В последнее время у Красноярска совсем дела плохи, — ему казалось, что было сказано в никуда. С Костиного языка это бы означало: «Мне нужна помощь», с Колиного: «Я не знаю что делать». Очевидно, что до обстановки Сибирского округа и непубличной жизни Енисейского собеседнику нет никакого дела. Ведь они не друзья. Это было понятно сразу, Николай расставил чёткие границы своей жизни, уделяя дружбе мизерное значение. А принимать результаты было сложнее, в первую очередь для своего обиженного эго. Потому что, на удивление, рано или поздно приходил момент, когда то самое «слабое человеческое» требует внимание третих лиц. Их поддержки, как говорил Томск. К сожалению, нужных рядом не оказалось. Потому что для своих северных коллег он хотел и старался быть примером, как бы абсурдно это не звучало. Понижать планку было не авторитетно. Он все ещё оборонялся от диванного мнения, что не заслуживает своей должности. И как тут пожаловаться? Давать слабину нельзя было ни в коем случае. Разве что с Томском, но это уже другой разговор. А Константин… Как бы жалко это не звучало, был одним из немногих «выходов в большой свет» для него. Правильней сказать, единственный город вне Сибири, которому он в теории мог бы довериться. Стал вырисовываться план, какими способами и средствами он бы начал завоевывать доверие Екатеринбурга. Получать его внимание и становиться хотя бы немного ближе, чем редкие деловые партнёры. По другому он не умел, дружба — услуга за услугу. От того становилось ещё непонятней, что такого Костя нашёл в своих друзьях, почему отдаёт так много в одну сторону и получает мизерный откат. — Мы с тобой в одной лодке. Знай, в долгу не останусь, — Костя положил крепкую руку на юношеское плечо. Сибиряков кивнул, прикрыв веки. Собрал лежащие рядом листы, напоследок говоря слова, что своей правильностью выжглись клеймом в Костином сознании на долгие годы. — Очень надеюсь, что это никому не понадобится. Впервые хочу знать, что делал все зря. Уралов слышал в этой честной фразе Колину личную драму, понимая, как больна и родна эта мысль ему самому.