Партитура

У Руперта фок Фельсенбурга была удивительно располагающая улыбка: она освещала его правильное лицо и отражалась в ясных светлых глазах. Глядя на эту улыбку, легко верилось, что Руперт — хороший и честный парень, которому можно доверять. В неком идеальном мире он бы наверняка победил на выборах сам, безо всякой помощи. Хотя, возможно, Росио просто симпатизировал людям, любящим кошек. Соцсети Руперта были наполнены постами о правозащитных инициативах, рассуждениями о сути современной демократии и социальной справедливости — и перемежались фотографиями большой трехцветной кошки. На ее морде было написано типичное кошачье презрение к человечеству и бескрайняя избалованность. — Я благодарю своих сопартийцев, — сказал Руперт, стоя на трибуне. — Всех, кто поддерживал меня. Но также я благодарен тем, кто от меня отвернулся. Эти люди сделали меня сильнее и показали, кому я на самом деле могу доверять. И, если это важно, я не держу на них зла. Толпа радостно взревела. Росио пересматривал запись этой речи уже не в первый раз — и снова не смог удержаться от довольной ухмылки. Как ни крути, он приложил к этой победе руку и имел право собой гордиться. Субтитры на талиг немного запаздывали, но Росио уже запомнил текст и почти на них не отвлекался. — Но отдельно я хочу поблагодарить человека, который не любит публичность и определенно не обрадуется, если я произнесу с трибуны его имя, — Руперт сделал паузу. — Я считаю этого человека своим учителем, и сегодня, узнав о своей победе, снова вспомнил его слова. Он сказал мне однажды, что справедливость, как и наказание, должны быть своевременны, иначе в них нет смысла. Тогда я был очень молод и не вполне понял то, что услышал. Я был излишне наивен и верил, что никогда не поздно все исправить. Теперь я вижу, что мой учитель был прав — и в этом, и во многом другом. Иногда нам остается лишь принять случившееся, признать ошибки и… извиниться, хотя извинениями прошлого не исправить. Но важно не забывать: будущее принадлежит нам. Мы творим его вместе, здесь и сейчас, и я приложу все усилия, чтобы оно было светлым для всех. Раздались громкие аплодисменты. Росио нажал на «стоп». Он уже знал, что покажут дальше в новостях: скандальная отставка сенатора Штанцлера, тайно работавшего на Дриксен, рассуждения экспертов о том, что победа Фельсенбурга значит для Талига, и попытки разгадать главную загадку — кто же такой М. Ченизу? Всего лишь безвестный журналист, ратующий за правду, разведчик-разоблачитель или шпион же некой третьей страны? Всплыли старые политические очерки, подписанные тем же псевдонимом, однако по степени произведенного эффекта они и близко не подобрались к последнему материалу автора. Росио был одним из немногих, кто знал разгадку. Как и ожидалось, любопытный Валме легко поддался уговорам Ли и уже следующим вечером прилетел в Агмштадт. Идеально причесанный, одетый в темно-бордовый бархатный костюм, он уселся на стул у больничной койки с самым светским видом. — Я удивлен вашим доверием, господин Алва, — Валме заговорил первым. — Или я могу называть вас Росио? С прошлой встречи тот похудел и, пожалуй, это ему шло. О том, что сам Росио выглядит не слишком привлекательно, особенно в желтоватом свете, вспоминать не хотелось. Болел не только раненый бок, но и все тело, передвигаться самостоятельно едва получалось, в голове царил мутный туман. Однако этот разговор доверить было некому. — Если мне не изменяет память, на той вечеринке мы с вами сошлись на именах, Марсель, — Росио коротко улыбнулся. — В свою очередь я удивлен, что вы доверились мне. — О, всегда радостно послужить родине, особенно если просит друг. К тому же в случае успеха нашего предприятия Лионель обещал мне бессмертную славу. Как можно устоять перед такими перспективами! — шутливо бросил Валме и прибавил серьезнее: — Да и приятно вспомнить старое, в студенческие годы мне доводилось баловаться… Назовем это экспериментами на политические темы. Под псевдонимом, разумеется, — его лукавый взгляд на миг стал серьезным и хищным. — Не думаю, что вы помните материалы некого М. Ченизу. Никто не помнит, между нами говоря. И все же отец был в ярости, когда узнал. Он верит, что мода вне политики, что, к слову сказать, совершенно неверно. Однако я как всегда говорю слишком много! Простите меня. На самом деле мне было до кошек скучно, а ваше предложение подкупает абсолютной неизвестностью. — Что вы, — отозвался Росио. — Мне радостно видеть подтверждение тому, что я не ошибся в своем выборе. Надеюсь, вы не заскучаете, когда узнаете подробности. Он не спешил переходить к делу. Такого, как Валме, нужно было зацепить как следует, и к тому же… К тому же Ойген ждал за дверью, когда они договорятся, и терзать его было приятно. — Я читал ваши недавние статьи. Вы умеете бесить людей, мне это понравилось. — Вы даже не представляете, сколько у меня судебных исков, — Валме сокрушенно встряхнул светлыми кудрями, но было очевидно, что ему приятно сказанное. — Каждый из них умножает разочарование моего дорогого отца, но я не могу остановиться. Людям нравится, как я пишу. Не могу их разочаровать! Хотя, признаться, бывают дни, когда я жалею, что решил быть плохим наследником и отказался учиться дизайну. Все сложилось бы куда проще, однако по части моды я все же потребитель, а не творец. Но я снова говорю слишком много, а вы, кажется, не вполне здоровы. Перейдем к тому, зачем мы собрались? Росио оценил, что никаких ненужных вопросов относительно его нездоровья не последовало, и с легким сердцем ответил: — Перейдем. Статья у Валме получилась по-хорошему злой, драматичной и правдивой. Фридрих и его команда вышли в ней озабоченными исключительно своей выгодой мерзавцами, мечтающими заполонить Талиг дешевыми наркотиками, а Штанцлер — предателем страны, однажды приютившей его. Обвинения сопровождались выдержками из финансовой отчетности и цитатами из предварительных договоров. Близкая дружба с супругой президента не спасла Штанцлера от стремительной отставки, а деньги не помогли Фридриху избежать уголовного разбирательства, начатого в Дриксен после выхода статьи. Ни о какой победе на выборах не могло быть и речи, и Фельсенбург не упустил свой шанс. Росио откинулся на спинку кровати и прикрыл глаза. Слабость после ранения все еще давала о себе знать, и это раздражало. Хотя именно эта слабость и позволяла жить под присмотром Ойгена — жить и ежедневно терзаться от невнимания и невозможности… Росио прикусил губу. Говоря объективно, от невнимания он не страдал. За последние дни Росио навестили буквально все — Хильде, одна и с ребятами из управления; Вальдес, негодующий из-за невозможности убить Бермессера, и Кальдмеер, благодарный и явно испытывающий вину из-за того, что все пошло не по плану; Кончита, в ультимативной форме накормившая их с Ойгеном обедом; фок Варзов, заставивший Росио съесть яблоко и бросающий на Ойгена крайне неодобрительные взгляды. Тот принимал их как должное — и явно позаботился о том, чтобы никто не задавал Росио лишних вопросов. Что до самого Ойгена, тот и в самом деле взял отпуск и следил, чтобы корнет Алва не рвался в бой и тщательно выполнял все врачебные предписания. Иногда Росио казалось, что его взяли в очень вежливый и доброжелательный плен, и сбегать из него не хотелось. Несмотря на то, что Ойген больше не сидел у его постели и не держал за руку. Несмотря на то, что однажды Росио подслушал разговор, не предназначенный для его ушей. Это было в тот день, когда Росио забрали из больницы. Сонный от лекарств и страшно усталый, он заснул, едва ему показали кровать, но проспал недолго, всего несколько часов. Когда Росио открыл глаза, за окном уже светила луна. Кое-как поднявшись, он решил дойти до кухни и попить воды. Каждый шаг давался с трудом, голова немного кружилась; на лестнице пришлось держаться за перила, чтобы не упасть, и время от времени останавливаться, переводя дыхание. Тогда-то Росио и услышал доносящиеся из гостиной негромкие голоса. — Ты все же решился, я вижу? — спросил Ариго. — Поздравляю. Нет, серьезно, я знал, что ты не сможешь убегать от Алвы вечность. — О чем ты? — слова Ойгена прозвучали холодно и недоуменно. — Ну, Алва теперь живет с тобой, сложно было не догадаться. Я почему-то всегда думал, что ты не станешь тратить время на романтику и сразу предложишь ему съехаться. Росио замер, едва дыша. Он знал, что не должен подслушивать, и все же ему нужно было знать наверняка, не передумал ли Ойген на его счет. Наверняка и такие, спокойные и невозмутимые, могут влюбляться… Как оказалось, если и могут, то определенно не в Росио. — Это не то, что ты думаешь, — сказал Ойген после паузы. — Корнет Алва болен, за ним нужен присмотр. Осуществить его самостоятельно он не в состоянии, доверять кому-то другому небезопасно. Неизвестно, кто и когда решит… навестить Алву. Не забывай, Герман: я виноват перед ним и обязан хотя бы так искупить содеянное. Дальше Росио не слушал. Пить больше не хотелось, ничего не хотелось. Вернувшись в свою комнату, он забрался под одеяло и крепко зажмурил глаза, чтоб не зареветь, как мальчишка. Ничего нового Росио не узнал, но почему-то все равно было ужасно больно. Забота и внимание оказались следствием чувства вины, и только. Ойген не испытывал к Росио никаких чувств, и не старался сблизиться. Глупо было надеяться… Просто глупо. Следовало избавить Ойгена от обузы в лице себя, и поскорее. Сон сморил быстро, а утром Росио понял, что все-таки не хочет уходить, и не только потому, что забота грела и придавала сил. Пусть Ойген искупит свою воображаемую вину и не терзается больше. Если ничего не ждать, если не позволять эмоциям управлять собой, быть рядом не так уж и сложно. И действительно, первые два дня Росио отлично держался: с Ойгеном было легко и спокойно. Так, как бывает с по-настоящему близким родственником или другом. Они проводили вместе не так много времени, и никакой неловкости между ними не возникало. На третий Росио проснулся с мыслью, что спальня Ойгена совсем близко, в двух шагах по коридору. Это осознание мгновенно отозвалось томной тяжестью в паху — и потянуло за собой другие мысли. Если вдуматься, все в доме напоминало об Ойгене: идеальный порядок, серо-голубая цветовая гамма, сосновый запах свечи, которую тот зажигал по вечерам. Если тайком пробраться в спальню и уткнуться носом в подушку, можно почувствовать запах самого Ойгена. Идея была горячечная и совершенно дикая. Стараясь не вдумываться, насколько жалко выглядит со стороны, Росио торопливо запустил руку в трусы и механически довел себя до разрядки. Он все еще был слаб, и вместе с удовольствием пришла мутная дурнота. От вечерних попыток сбросить напряжение это не уберегло. …Из воспоминаний выдернул звук шагов на первом этаже. Ойген сказал, что победу Фельсенбурга необходимо отметить, и ушел купить чего-нибудь к чаю. На робкое замечание об алкоголе было строго сказано: «Вам пока рано, а я не стану из солидарности». Знакомые шаги послышались на лестнице, за ними последовал осторожный стук в дверь. — Я не сплю, — поспешно ответил Алва. Хорошо, что он не успел слишком увлечься своими фантазиями. Могло бы выйти неловко. — В таком случае спускайтесь, — донеслось из коридора. — Я принес пирог с вишней. Вы как-то упомянули, что любите эту ягоду. Росио не помнил, когда умудрился рассказать о своей любви к вишне. Поражало то, что Ойген запомнил, и… И было до страшного легко представить то, чего представлять ни в коем случае не следовало. Росио посмотрел на свое отражение в зеркале и пригладил чуть растрепавшиеся волосы; привезенный из дома черный спортивный костюм делал его еще бледнее и несчастнее. Впрочем, какая разница.

***

— Корнет Алва, я думаю, нам нужно поговорить, — сказал Ойген, отставив в сторону почти нетронутую тарелку с пирогом. — Внести некоторую ясность. Росио застыл, не донеся чашку до рта, и едва не разлил чай. Легкомысленное течение вечера вовсе не подготовило его к этой сухой отрывистой фразе. Пирог и в самом деле оказался вкусным, и за разговорами об их общем достижении было легко забыть о том, что они не друзья и никогда ими не станут: Росио будет вечно и бестолково желать большего. Однако Ойген, разумеется, ничего не забывал. Как и всегда. — О чем же вы хотите поговорить? — спросил Росио, осторожно поставив чашку на стол. Он осознавал, что нарочно тянет время, и почти ненавидел себя за это. — О вас, — Ойген сделал паузу. — И обо мне. Все внутри будто обожгло холодом, раненый бок заныл. Росио вдруг понял, что не хочет и не может выслушивать осторожное, вежливое и совершенно безжалостное объяснение. Довольно с него одного, хватило, больше не нужно. — Я скоро перестану вас стеснять! — с преувеличенной бодростью воскликнул он. — Могу перестать хоть сегодня. Вы правы, я уже достаточно здоров и прекрасно справляюсь сам. — Нет, что вы, — Ойген нахмурился. — Я не собирался вас выгонять, вы меня вовсе не стесняете. Я рассчитывал поговорить о другом, если не возражаете. Росио захотелось малодушно заткнуть уши. — Говорите, — выдохнул он и не узнал свой голос. — Понятия не имею, что еще между между нами осталось несказанным, но говорите. Однако Ойген не спешил. Не произнеся ни слова, он неожиданно протянул руку и мягко накрыл ладонь Росио своей. Снова, в который уже раз, тело отреагировало на прикосновение Ойгена совершенно однозначно. Тесный жар под ребрами, сладко замершее сердце, желание продлить близость любой ценой, уступить, поддаться… Росио посмотрел на Ойгена, спокойного и равнодушного, как и всегда, и резко отнял руку. Плевать, что внутри все будто оборвалось. Следовало победить свою слабость, раз и навсегда. Во взгляде Ойгена отразилось непонимание. Как будто дело, которое он считал решенным, оказалось сложнее ожидаемого. Поневоле Росио почувствовал злость: почему же его сочли такой легкой задачей, таким… готовым принять любую подачку в виде ласки? Потому что однажды он имел неосторожность первым заговорить о своих чувствах? — Вы… Я верно понимаю, что вы во мне разочаровались, корнет Алва? — негромко спросил Ойген. Сказанное лишь усилило пылающую в груди ярость. — Нет, — Росио мотнул головой. — Хотите обсудить наши отношения? Хорошо! Давайте честно: вы возитесь со мной, потому что чувствуете вину, так? Знаю, что так. А вы знаете, как мне надоела ваша снисходительность? И жалость тоже надоела! Да, я пострадал, я… Я люблю вас, к сожалению. Но не нужно этого. Неужели неясно, насколько вы меня унижаете? — Это не… — начал Ойген, но Росио не позволил ему договорить. — Я прекрасно слышал ваш разговор с Ариго! Да, можете отругать меня за то, что я подслушивал, но правды это не изменит. Вы меня просто терпите, потому что считаете себя обязанным. Так вот, не нужно! Я об этом не просил. Он чувствовал, что дрожит и говорит лишнее — слишком болезненное, слишком честное. Но держать в себе ядовитые чувства и жалящие слова больше не получалось. — Вот в чем дело, — невозмутимо проговорил Ойген. — Вы неверно все поняли. И явно недослушали наш с Германом разговор. Это почти высокомерное спокойствие окончательно вывело из равновесия. — Что вы говорите, — ехидно протянул Росио. — Действительно, куда уж мне понять. Даже интересно теперь, как далеко может зайти ваше милосердие. Трахнуть меня из жалости сможете? Лицо Ойгена окончательно утратило всякое выражение. — Нет, из жалости — не смогу, — только и сказал он. — Надо же, — Росио с отвращением почувствовал, что его губы дрожат. — Вот сейчас вы меня разочаровываете. Могли бы и постараться, могли бы и захотеть меня, раз уж так виноваты! Знаете… Все, с меня хватит! Я ухожу, и больше мы к этому разговору не вернемся. Иначе я уйду совсем. Навсегда. Хотя вас, конечно, это вряд ли огорчит. Росио вскочил со стула и едва не упал. Он все еще был слаб, и перед глазами резко потемнело от резкого движения. Выругавшись сквозь зубы, Росио зажмурился и вцепился в столешницу. — Вам лучше сесть, — раздалось у самого уха. Непостижимым образом Ойген успел оказаться за спиной и не дал упасть. — Разрешите мне вам помочь. Пожалуйста. Росио уверенно приобняли за плечи, и если бы не приступ дурноты… Если бы не приступ, Росио все равно поддался бы и позволил усадить себя на стул. — Я сказал Герману, что считаю неправильным позволять себе вольности по отношению к тому, кто чудом избежал смерти. И что мы поговорим о наших отношениях, как только вы достаточно окрепнете. Вы не услышали этого, я полагаю. — Нет, — Росио помотал головой. Слабость постепенно отступала, и вместо нее приходил стыд за свое глупое поведение. В самом деле, что ему помешало принять объяснение достойно! Ойген не заслуживал этих вспышек гнева. Он был нисколько не виноват в своей нелюбви. Ойген тем временем придвинул свой стул ближе и сел рядом, почти задевая коленями. Будто опасался, что Росио снова начнет падать. — Кажется, я слишком поторопился с этим разговором, корнет Алва. Простите мне это. — Что вы хотели мне сказать? Говорите, раз уж мы начали. Ойген помолчал, взглянул на Росио тяжелым внимательным взглядом и проговорил: — Я вынужден признать, что солгал вам. Солгал, сказав, что ваши чувства невзаимны. Росио показалось, будто он слышит лихорадочное биение собственного сердца. Ойген не мог в самом деле… Или все-таки мог? Читать его бесстрастное лицо Росио все еще не научился. — И почему же вы солгали? — Я испугался, — признался Ойген. — Испугался, что вы разобьете мне сердце. Что вы быстро утомитесь нашей связью и исчезнете из моей жизни навсегда. Видите ли, у меня был неудачный опыт. Он показал, что я тяжело отпускаю людей и в то же время не могу дать того, что от меня, очевидно, ждут. Я довольно скучный человек, мне нечем вас удивить ни в одной из сфер. Вы будете разочарованы, когда узнаете настоящего меня. Сказанное было одновременно и приятно, и оскорбительно. — Считаете меня настолько легкомысленным и неглубоким? Ойген покачал головой. — Вы снова додумываете за меня. Я считаю себя недостаточно особенным для такого, как вы. Разумеется, Росио и сам считал себя весьма особенным, но слышать это от Ойгена… Хотелось улыбаться, как полному идиоту, — и верить каждому слову. — И что, вы больше не боитесь? — вкрадчиво спросил Росио. — Очень боюсь. Но хочу рискнуть, потому что никогда не прощу себе, если не попробую. Я должен сказать, что вы нравитесь мне, корнет Алва. Сильно. Это «сильно» отчего-то зацепило сильнее, чем несказанное откровенное признание. Все сомнения растаяли, и если бы Росио был уверен, что сможет встать на ноги и не упасть… Но такой уверенности не было. — Я хочу рискнуть, если вы хотите того же, — прибавил Ойген, по-своему трактуя его молчание. — Ответьте, пожалуйста, честно. Я приму любое ваше решение. С языка так и рвалось ответное «хочу», но Росио сдержался. За свои терзания было бы неплохо получить равноценную плату. — Я давно хотел спросить, капитан… Вы нарочно иногда говорите так, будто протокол задержания зачитываете? Судя по чуть нахмуренным бровям, Ойген ждал других слов. — Нет, не нарочно, — ответил он после паузы. — Талиг — не мой родной язык, и я допускаю, что могу звучать на нем слишком формально. Мне говорили это и прежде. Вас это смущает? — Смущает, но в приятном смысле, — медленно проговорил Росио. — Это и есть ваш честный ответ. Если вы понимаете, о чем я. Ойген улыбнулся. — Возможно, начинаю догадываться, — в его взгляде неожиданно мелькнула тревога. — А вы что-то бледный. Давайте я провожу вас в гостиную, на диване вам будет удобнее. — Я в порядке, — заспорил Росио, без особенно азарта, исключительно ради формальности. — И я могу дойти сам. — Можете, — согласился Ойген. — Но мне приятно вас поддержать. Во всех смыслах. Если вы понимаете, о чем я. Он позволил Росио опираться на свой локоть, и от этого целомудренного жеста по спине прошла дрожь, а колени ослабели. Интересно, чувствовал ли Ойген нечто подобное от их близости? Росио не знал, и спросить о таком было невозможно. От дивана в гостиной их отделял едва ли десяток шагов, и этого расстояния казалось мало, слишком мало. Ойген бережно помог Росио сесть, а сам опустился на противоположный край дивана. Так, словно не хотел прикоснуться по случайности. Росио поймал на себе непривычно потемневший взгляд — и вдруг понял, что знает ответ на свой незаданный вопрос. «А ведь мы сейчас одни, — это простое осознание оглушило. — Никто нам не помешает». — Боишься? — тихо спросил Росио, окончательно отбросив субординацию. — Боюсь тебе навредить, — отозвался Ойген. Если бы взглядом можно было сожрать, от Росио бы ничего не осталось. Эта зримая, осязаемая жадность распаляла в ответ. Воздух показался душным, дрожащим от напряжения, и Росио почти решился придвинуться ближе, но Ойген первым сократил расстояние. Он не пытался прикоснуться или поцеловать, он неотрывно смотрел на Росио, будто пытаясь заучить его наизусть, как стихотворение. — Ты… — уверенный голос немного дрогнул; ладонь мягко обняла Росио за шею. — Ты самый удивительный. Росио много раз представлял, каким мог бы выйти их настоящий поцелуй, а не та нелепая и невзаимная попытка, но его фантазии неизменно не хватало жизни. Воображать горячие сухие губы, торопливые жадные укусы, язык, что властно толкнулся в рот, было приятно; в реальности от этих ласк сердце едва не выпрыгивало из груди и в ушах пьяно шумело. Ладонь Ойгена легла на затылок, пальцы чуть оттянули волосы. Росио захлебнулся стоном и попытался перехватить инициативу. Ему позволили, пусть и не без борьбы. Забыв о слабости и легкой боли в потревоженном боку, Росио оседлал бедра Ойгена и вжал его в диван. В этой позе было очевидно, что они оба возбуждены. Росио решил, что пойдет до конца. — Росио, погоди… — Ойген мягко уперся ладонью ему в грудь, заставляя отстраниться. — Не увлекайся. Тебе еще рано, слышишь? Ты слишком слаб. — Но я хочу, — прошептал Росио, задыхаясь от желания. — Пожалуйста, позволь мне, я выдержу. — Я тоже хочу, — подтвердил очевидное Ойген. — Но нам нельзя. К тому же у меня нет ничего, чтобы… У меня давно никого не было, и я не собирался делать это с вами сегодня. Вернее, с тобой. Даже если бы ты был здоров. Росио не понимал, почему ему отказывают, не понимал и злился. Его снова обманули? Он недостаточно хорош? Причина ускользала, и возбуждение, нисколько не ослабевшее, не помогало мыслить здраво. — Почему же? Что со мной не так? — Тише, дело совсем не в тебе. Это со мной не так, — Ойген коротко улыбнулся. — Не люблю спешить с теми, кто важен. Я ведь предупреждал, что скучный. И очень старомодный. К тому же я не знаю, как тебе нравится. — Мне нравится по-разному, — Росио демонстративно поерзал, потеревшись членом. — Но можем обсудить это подробнее. Хочешь? Ойген медленно выдохнул, явно стараясь вернуть себе утраченный контроль. — Не сейчас. Я бы не хотел случайно проявить несдержанность и позволить себе лишнее. От этих слов желание спровоцировать стало мучительно сильным. Склонившись, Росио коснулся шеи Ойгена губами, поднялся выше, прикусил мочку уха и невинно спросил: — Неужели ты способен на несдержанность? Ойген подался навстречу, лишь на миг, но этого хватило, чтобы почувствовать себя победителем. — К сожалению, способен. Росио снова коснулся губами шеи и выдохнул, шалея от собственной смелости: — Не верю. Докажи. — Перестань, Росио, — Ойген явно пытался вложить в голос неудовольствие, однако не преуспел. — Тебе может стать плохо. — Может, — легко согласился тот. — Если ты не дашь мне кончить. Хочешь, чтобы я просил? Пожалуйста, Ойген. Видишь, я прошу. И кстати, я люблю пожестче. Раз уж ты поинтересовался, что мне нравится. Стало очень тихо. Росио подумал, что слишком поспешил и снова сказал не то и не так. Во всем была виновата тяжесть в паху и желание получить свое, как угодно, только бы побыстрее. — Пожалуйста, — повторил Росио. — Я хотел… так долго. Вместо ответа Ойген положил ладонь между лопаток, придерживая и не давая упасть, и подался навстречу. Росио не смог сдержать громкий стон. Он не верил, что это — настоящее, что он наконец-то добился этого холодного, закрытого, прекрасного человека. Не верил, что на его чувства ответили, и смутно понимал — даже сейчас, едва соображая от возбуждения — что усомнится еще не раз. Но это случится позже. Целоваться и тереться друг о друга вот так, в одежде, торопливо, сбиваясь с ритма, оказалось головокружительно хорошо. Не было больше ни страхов, ни сомнений, ни прошлого, ни будущего, и смерти тоже не было; осталось лишь ослепительное настоящее, жар тел и бешено стучащие сердца. Перед глазами вспыхивали и гасли золотые искры. Хотелось кусаться, чтобы пометить и привязать к себе навсегда, и никогда не расставаться. Они оба были почти на грани и дошли до разрядки до обидного быстро, как два дорвавшихся до ласки подростка. Впрочем, было в этой почти взаимной поспешности нечто правильное и накрепко связывающее. Ослабев, Росио уткнулся Ойгену в плечо и замер, вдыхая его запах. В нем хотелось по-звериному изваляться. — Ты в порядке? — спросил Ойген, успокаивающе погладив по спине. От этого жеста захотелось мурлыкать. — Да, голова немного закружилась, — отозвался Росио. — Сейчас пройдет, погоди. Некоторое время они сидели, не отстраняясь и не отпуская друг друга, не торопясь смывать следы случившегося. — Можно мне лечь спать с тобой? — спросил Росио, рискнув посмотреть Ойгену в глаза. — В одной постели. Я больше не хочу быть один. Он подозревал, что услышит вежливый рационально обоснованный отказ и почти с ним смирился. Однако Ойген удивил. — Можно, — проговорил он. Его светлые глаза улыбались, и Росио не мог не улыбнуться в ответ.