Партитура

Волнение не отпускало с того самого момента, как корнет Алва захлопнул за собой дверцу машины. Это было не вполне свойственное для Ойгена состояние: он предпочитал беспокоиться точечно, тратя на этот процесс рациональное количество времени и внутренних ресурсов. Алва же вызывал смутную тревогу самим фактом себя, и сейчас — особенно сильную, ведь у Ойгена не имелось никакой возможности ему помочь в случае необходимости. Да и простил бы Алва не оговоренную заранее помощь? Ойген всерьез сомневался. Наверняка решил бы, что этим жестом его хотят унизить, что снова не ценят по достоинству. Подобные мысли нисколько не уменьшали волнение. Ойгену казалось, будто он ходит по кругу в собственной голове, точно запертый в клетке дикий зверь, и это ощущение не нравилось ему. Следовало переключиться и подумать о простых и понятных вещах. О следующем этапе плана, например: когда Алва вернется с флешкой, они поедут на заброшенный склад за чертой города. Локацию выбрал Вальдес, утверждавший, что это самое забытое Создателем место из возможных. Учитывая, что склад располагался посреди скрытого лесом поля, а дорога к нему состояла в основном из кочек, Ойген согласился с этим выводом. Следующая часть плана откровенно не нравилась Ойгену: вмешивать в их дело несовершеннолетнего и к тому же близкого родственника Ирэны было не вполне разумно и приемлемо с точки зрения морали. Герман на это возразил, что у гениев — по словам непосредственно одного из них — нет возраста. В двенадцатилетнем возрасте Валентин Придд взломал электронный школьный журнал ради своего старшего брата, завалившего тест по алгебре. Когда их махинация была раскрыта, Валентин объяснил, что взлом был выражением его личного несогласия с угнетающей системой общего среднего образования. «Джастин у нас гуманитарий», — сказал Герман, поведавший Ойгену эту поразительную историю о братской взаимовыручке. Школьный журнал оказался только началом: в этом году Валентин взломал систему безопасности Торкского филиала национального банка. Никого в семье это, впрочем, не возмутило. «Валентин ничего не украл. Он просто указал сотрудникам на их ошибки, которые однажды могут дорого обойтись. Я им очень горжусь», — так сказала Ирэна, и в определенном смысле Ойген был с ней согласен: большинство людей не любит критику, и все же получить своевременное указание на ошибку бесценно. Защищенная флешка вряд ли вызовет у Валентина сложности, и все же… — Ты здесь? — голос Германа вырвал из размышлений. — Молчишь уже целую вечность. — Здесь, — Ойген кивнул. — Где же еще мне быть? Мысли, сбившиеся с рассуждений о дальнейших действиях, немедленно вернулись к Алве. Было тревожно; Ойген не знал, что именно было не так, но волнение нерационально крепло. Алва обладал силой и ловкостью, он мог за себя постоять. Ему могли помешать только захлестнувшие разум эмоции, которых, к сожалению, имелось в избытке. На заставке телефона, что Алва вручил на хранение, стояла фотография бурного синего моря. Удачный кадр наверняка был сделан в Алвасете. Ойген не знал, зачем отметил эту деталь. — Это ты мне скажи, где тебе быть, — Герман ухмыльнулся и прибавил несколько невпопад: — А я, знаешь, все-таки никогда бы не подумал, что мне придется свергать правительство! Особенно чужое. — Строго говоря, мы и не свергаем, — возразил Ойген. — Мы корректируем в соответствии с государственными нуждами. — Мне всегда нравилась твоя манера укладывать дикие вещи в обычные слова. Это очень успокаивает, честно. Ойген внимательнее всмотрелся в темноту за окном: совсем скоро Алва должен вернуться. Кажется, от Германа этот взгляд не укрылся. — Я тут думал про твоего Алву… — он замялся, подбирая слова. — Думал и вспомнил, почему научился готовить. Я ведь всегда был до кошек бесхозяйственным, а потом, когда оказался в Торке совсем один, и еще не успел подружиться с тобой… В общем, я решил, что надо научиться варить суп. Когда варишь суп, то вроде и как будто не один. Должно быть у человека какое-то занятие… Не знаю, как объяснить. Ты понимаешь, наверное. — Понимаю, — Ойген кивнул. Он снова вспомнил сон и горячую кровь на своих руках. Он не был вещим, но Алвы не было слишком долго. — Понимаешь, но не чувствуешь, — прибавил Герман. — Ладно, неважно. Я просто подумал, как будет себя отвлекать Алва, когда устанет быть один. Уж точно не готовкой. В словах Германа определенно имелась правда, но Ойген не мог ее осмыслить. Весь разум сконцентрировался на том, что Алва все еще не вернулся, и это неправильно. Что-то пошло не так — и превратилось в неисправимое. Или еще нет? Воздух стал тяжелым, душным. Возможно, Ойген сошел с ума, но сидеть и ждать он больше не мог, и дело было не в снах и не в предчувствиях. Алва попал в беду, Ойген знал это так же четко, как свое имя. — Жди здесь и будь готов ехать, — отрывисто сказал Ойген. — Что ты… — начал Герман. Пришлось его перебить. — Не сейчас. Просто будь готов. Захлопнув дверцу, Ойген пошел к подворотне, на ходу доставая пистолет. Он никогда не мнил себя провидцем и полагался на факты, но сейчас его вело нечто иное. «Не нужно было его отпускать. Это ошибка», — подумал Ойген — и услышал звук выстрела. Услышал и понял, что с большой вероятностью опоздал. Больше Ойген ни о чем не думал. Даже не позволил себе испытать облегчение, когда увидел, что Алва еще жив. Он едва стоял на ногах; темнота не позволяла рассмотреть его как следует, но Ойген видел достаточно, чтобы понять — дело плохо. Бермессер держался куда лучше и даже имел достаточно сил для оскорблений. Ойгену не хотелось снисходить до ответов, ему хотелось выстрелить мерзавцу в сердце с полным пониманием, что не промахнется. Но прежде следует убрать с линии огня Алву. Тот оказался непривычно послушен. Кажется, Бермессер говорил что-то еще, но Ойген больше не слушал. Раздался выстрел; тело Бермессера обмякло. Тратить драгоценные секунды на проверку его состояния было бы расточительством. Ойген все еще ни о чем не думал: действия полностью вытеснили рассуждения. Поднимать Алву, дрожащего и едва дышащего, следовало осторожно, чтобы не навредить сильнее; нести — аккуратно и быстро, зажав рану на боку. Ойген чувствовал кровь на своих руках. Других чувств не осталось. — Трогай, Герман, — бросил Ойген, уложив Алву на заднее сидение, головой себе на колени. Совсем как во сне. Тот не стал спрашивать, ни о чем, только выругался сквозь зубы, кивнул и завел мотор, попутно отыскивая адрес ближайшей больницы. Дыхание Алвы становилось все слабее. Он тихо стонал что-то на кэналлийском, все глубже погружаясь в беспамятство. Герман гнал вперед, игнорируя светофоры. — Потерпите немного, — Ойген снова зажал его рану ладонью, но это не слишком помогло. — Прошу вас. Алва распахнул глаза, мутные и потемневшие. — В кармане, в правом, — прошептал он. — Достаньте. Черная флешка также была перемазана в крови. Ойген крепко сжал ее в кулаке и позволил себе одну мысль, ту же самую, уже привычную: Алву не следовало отпускать. — Теперь… — тот сипло выдохнул. — Теперь вы меня видите… правда? Ойген отстраненно понял, что это были те самые слова, которые не смог разобрать во сне. — Правда, — ответил он. Так, будто сказанное еще имело значение. — Хорошо, — Алва слабо улыбнулся и закрыл глаза. — Значит, не зря. — Я и так вас видел. Всегда, — сказал Ойген. Однако Алва, кажется, уже не слышал его.

***

Белый больничный коридор казался бесконечным. Ойген несколько раз попытался пройти его весь, от начала и до конца, но на середине неизменно возвращался обратно. Боялся пропустить новости. От желтоватого света перед глазами вспыхивали малиновые пятна. Простора для действий не осталось, только для мыслей. «Я мог сказать ему, что он красивый. Сегодня, когда он спросил, как выглядит, — напомнил себе Ойген. — Мог, но не сказал. А он хотел это услышать». О том, что другой возможности может и не быть… Нет. Разум следовало контролировать: как оказалось, плохие мысли и дурные сны способны воплощаться в реальности. Мимо ходили люди; Герман сказал, что свяжется с Вальдесом, и отошел в сторону. Ойген рассматривал стену. Он больше ничего не мог сделать. Если Бермессер мертв, у них будут серьезные неприятности. Ойген понимал, что из Олларии за их действиями следят. Давно следят, начали задолго до появления в управлении Алвы, и у Ойгена сложилось впечатление, что столичных устраивает их эпизодическая самодеятельность. Но убийство иностранного гражданина вряд ли удостоится снисходительного отношения, как и сорвавшийся политический заговор. В случае успеха им, возможно, спустили бы все с рук. Или если бы они не наследили. Если бы Ойген не наследил. Он достал из кармана флешку, все еще перепачканную в крови. Скоро выяснится, что на ней. Жертва Алвы не должна стать напрасной, раз уж сделанного не отменить. Если бы Ойген мог прожить прошлое заново, он все равно бы выстрелил в Бермессера. И не один раз. Неизбежное наказание не страшило. Ойген давно решил, что в случае неудачи возьмет ответственность на себя и никого не потянет за собой. Ни счастливо женатого Германа, ни только начинающего жить Алву. Несмотря на не самую большую разницу в возрасте, Ойген чувствовал себя значительно старше корнета. Да и не в одном возрасте дело: без согласия Ойгена ничего бы не произошло. Возможно, произошло бы другое, худшее, но узнать это никому не дано. Флешка отправилась в карман. Ойген снова уставился в стену. Он знал, что в случившемся есть огромная доля его вины. Эти мысли не были актом самобичевания. Просто знание, прятаться от которого глупо и бесчестно. Если бы он только… — Все в порядке, — негромкий голос Германа вырвал из задумчивости. Ойген моргнул, повернул голову и посмотрел другу в глаза. Тот сидел рядом и выглядел крайне измученным. Перед Германом Ойген тоже провинился. — Я не заметил, как ты подошел. — Удивлен, что ты вообще меня заметил, — Герман невесело улыбнулся. — Есть хорошие новости: во-первых, наш общий знакомый жив. Не знаю, что ты или Росио с ним сделал, но он жив. От короткого «он жив» с души свалился камень. Еще оставался шанс повернуть ситуацию в свою пользу. Пока что они не проиграли. — Откуда ты знаешь? — Вальдес сказал. А откуда знает он… — Герман вздохнул. Похоже, общение с Вальдесом один на один далось ему непросто. — Сказал, что за нашим общим знакомым присмотрели. И что у него, Вальдеса, очень доброе сердце, чего никто не ценит. Понятия не имею, как именно это связано. Я сказал ему, что Алва серьезно ранен, и он… Он принял это тяжело. Но встречаемся где условлено, все уже там. Ирэна с Валентином тоже. По нахмуренным бровям было очевидно, что Герман нервничает за родных. Однако Ойгена он не упрекнул ни единым словом. Хотя, пожалуй, стоило бы. — Надеюсь, нашего общего знакомого не привезли в эту же больницу, — мрачно пошутил Ойген, незаметно передавая Герману флешку. Тот спрятал ее в карман. — Ты его все-таки не убивай. Если вдруг сюда привезут. — Не убью, — Ойген почувствовал, что нерациональной частью себя сожалеет об этой неслучившейся смерти. — Прости, что втравил тебя в это. — Еще одно слово в таком духе, и я тебя ударю, — отозвался Герман и смерил его тяжелым взглядом. — Уж извини. — В какой-то степени это будет заслуженно, — спокойно признал Ойген. Герман посмотрел на него с привычной теплотой, коротко хлопнул Ойгена по плечу и сказал: — Алва сильный, он выкарабкается. А мы сделаем все, чтобы это было не зря. Обещаю. Ойген кивнул, признавая правоту, однако внутренне не мог в это поверить. Даже сильные ошибались и умирали. Даже такие, как Алва. — Я не уверен, что мне стоит ехать с тобой. Оставлять корнета одного небезопасно. Сказанное было наполовину лживо: истинная причина состояла в том, что Ойгену было страшно оставлять его — и невыносимо находиться в неизвестности. — Я и не ждал, что ты поедешь, — отмахнулся Герман. — Оставайся с ним. Буду держать тебя в курсе. Он ушел торопливой походкой; Ойген проводил его взглядом и постарался больше не думать о том, что принесенная Алвой жертва была несоразмерна и напрасна. Время совсем замедлилось, мысли снова принадлежали Алве, целиком и без конца, как будто этими мыслями можно было удержать здесь, в мире живых. Ойген уставился в стену и почему-то вспомнил о море на заставке телефона.

***

— Его жизнь вне опасности. Повезло, что нож не задел органы. Ойген настолько не ждал этих слов, что поначалу не поверил услышанному. Вопреки привычке все подмечать, он не рассмотрел лица врача и не запомнил имени, которым тот представился. Имела значение лишь новость, которую он принес. — Я могу его увидеть? — спросил Ойген и внутренне удивился, что голос не дрогнул. — Можете, но имейте в виду, что еще не проснулся. — Понимаю. Я просто побуду рядом. Подожду, пока он придет в себя, и возьму показания. Они с Германом выдали Алву за жертву бандитских разборок, и эта версия не вызвала никаких ненужных вопросов. — Вас проводят, подождите немного, — сказал врач с явной неохотой. Очевидно, Алва успел ему чем-то понравиться. Каждый миг ожидания казался маленькой вечностью. Когда Ойгену наконец позволили переступить порог палаты, он почти поверил, что разговор с врачом был плодом воспаленного воображения. Грудь Алвы поднималась медленно, едва заметно, и на еще одну страшную вечность Ойгену показалось, что тот не дышит. И все же Алва был очень слабым и бледным, но живым. Его волосы спутались, лицо разукрасили царапины и черные следы от размазанного карандаша. Ойген поймал себя на том, что не может насмотреться. Он подошел ближе и опустился на стул. Точно почувствовав его присутствие, Алва коротко вздрогнул. — Я никуда не уйду, — проговорил Ойген. — Вы больше не останетесь один. Чувство огромной вины, немного забытое, снова подняло голову. Если бы Ойген уступил настойчивым ухаживаниям, у Алвы бы не нашлось повода так усердствовать в попытках впечатлить. Он бы не пытался прыгать выше головы, он бы не пострадал, не получил бы опасную рану, не боролся бы за жизнь. Однако Ойген так лелеял свое единожды разбитое сердце, что недооценил упрямство своего поклонника. Неверно рассчитал степень опасности, фатально ошибся. В сравнении с жизнью разбитое сердце ничего не значило. Ойген мог бы поддаться с полным пониманием, что отношений у них не выйдет; Алва получил бы свое, насладился бы победой — и пошел бы дальше. У Ойгена остались бы приятные воспоминания: глупо отрицать, что Алва был для него весьма желанным. А разбитое сердце залечилось бы со временем. «Ему могло и не стать скучно, — сказал себе Ойген, рассматривая тонкое красивое лицо Алвы. — Он мог бы остаться надолго. Навсегда». Поверить в такую вероятность до конца не получалось, но лицемерием было бы утверждать ее невозможность. Ойген просто не желал ставить под удар свое спокойствие, в то время как Алва рискнул жизнью, чтобы его впечатлить. В таком свете не почувствовать себя конченым подлецом было невозможно. — Больше никаких опасных заданий, корнет Алва, — пообещал Ойген, заранее зная, что эта затея обречена на неудачу. — Надеюсь, вы меня слышите. Судя по тому, как дрогнули тонкие губы, Алва все прекрасно слышал и внутренне негодовал. Время снова тянулось медленно, но страх отступил. Осталась лишь вина, которую не искупить. — Кажется, я точно умер. Погруженный в невеселые размышления, Ойген на секунду не поверил своим ушам. Он подался вперед и внимательнее посмотрел на беспамятного Алву. Черные густые ресницы неожиданно дрогнули; Алва медленно открыл глаза, и Ойгена в бессчетный раз обожгла их невероятная синева. — С чего вы так решили? — спросил он, совершенно завороженный. — Ну, вы практически в моей постели, капитан, — губы растянулись в хитрой улыбке. — Поверить не могу, что такое возможно в реальной жизни. Ойген с удивлением осознал, что чувствует некоторое смущение от этого замечания. — Вы живы, — он помолчал и все же прибавил: — Простите меня, что подверг вас опасности. Ойген отметил, что за окном еще темно. Алва определенно обладал феноменальными способностями к выживанию, раз уж сумел так стремительно прийти в себя. — Это я сам себя подверг, — отозвался тот. — Флешка… Мерзавец таскал ее на шее, а еще мне следовало внимательнее следить за его руками. Кстати, он умер? — Выжил, — неохотно признался Ойген, втайне надеясь, что судьба их в ближайшее время не сведет. — С одной стороны, жаль, а с другой… А, кошки с ним. Я сам виноват в случившемся. Подвел всех. Кажется, Алва в самом деле огорчался, и смотреть на это равнодушно Ойген не смог: он накрыл прохладную ладонь Алвы своей и несильно сжал пальцы. — Вы отлично справились и никого не подвели, перестаньте. Флешкой уже занимаются. — Замечательно, — ответил Алва. Его ладонь замерла, словно он опасался спугнуть Ойгена резким движением. — Вы же не забыли, что у меня есть один журналист на примете? Ойген кивнул: он бы предпочел доверить потенциальную статью тому, кто знал лично, но в то же время понимал, что им нужен громкий скандал. — Не забыл. Думаю, ему будет, о чем написать. Они помолчали, и эти взаимная тишина показалась уютной, как уже бывало прежде. Отпускать пальцы Алвы из нежного захвата Ойген не спешил. — Флешкой занимаются, а вы здесь, со мной… — протянул Алва, и в его тоне послышалось нечто вкрадчивое. — Вы уверены, что я не умер? — Уверен, — Ойген кивнул — и понял: он все-таки должен сказать то, о чем умолчал. — Вы очень красивы, корнет Алва. Я сегодня задолжал вам это признание. Пальцы дрогнули, и Ойген сжал их крепче. — Ага, особенно сейчас я красив, — буркнул Алва, отведя взгляд в сторону. — Могу себе представить, учитывая, как ужасно все болит. — Вы слишком рано проснулись, — заметил Ойген. — Постарайтесь задремать снова. Алва слабо мотнул головой. — Не хочу, вдруг я проснусь, а вас нет. Как думаете, меня скоро выпишут? — Надеюсь на это, — уклончиво ответил Ойген. Потенциальная встреча с Бермессером в больничных стенах все еще была крайне неактуальна; следовало поскорее убраться из города. — Дело определенно пойдет быстрее, если вы не побежите геройствовать раньше времени. По лицу Алвы было очевидно, что ему отчаянно хочется геройствовать прямо сейчас, с незажившей раной в боку. Это его жизнелюбивое упрямство поневоле заражало — и настораживало. Кто знает, до чего способен додуматься заскучавший Алва. — Я бы предпочел, чтобы и после выписки за вами первое время присматривали, — признался Ойген. — Учитывая все обстоятельства… — Если это будет ваш… дружеский присмотр, я согласен, — перебил Алва. — Никто другой меня не выдержит. И я не выдержу. Не то чтобы Ойген не рассматривал такой вариант — строго говоря, в мыслях он давно назначил его основным. Однако у Алвы могли быть другие планы, и навязываться, особенно после их довольно резкого объяснения, казалось неправильным. — В таком случае предлагаю пожить у меня некоторое время, — предложил Ойген. — Я постараюсь взять отпуск. Алва кивнул и тут же поморщился от резкого движения. — Договорились. Ойген отметил, что его пальцы успели согреться, и следовало бы выпустить их… Следовало, но не хотелось. Возможно, сейчас был подходящий момент, чтобы признаться в главной лжи — той, что касалась якобы невзаимных чувств. Ойген почти решился, но в этот момент зазвонил телефон. Пришлось отпустить потеплевшую ладонь. — Валентин справился, — сообщил Герман, не тратя время на приветствия. — Изучаем материал. Остальное не по телефону, но если в целом, то все получилось. Как у вас? — Живой, — так же коротко ответил Ойген. — Я же говорил, — было слышно, что Герман улыбается. — Скоро увидимся. — Все хорошо? — пытливо спросил Алва, едва Ойген завершил вызов. — Да. Можете договариваться со своим журналистом. — Сейчас договорюсь, — глаза Алва загорелись лихорадочным блеском. — Который сейчас час?.. А, неважно, Эмиль точно дрыхнет, а Ли наверняка не спит, у него скоро экзамен. Я скажу вам номер, а вы наберите и поставьте на громкую связь. Ойген предпочел бы, чтобы Алва отдохнул хотя бы до завтра, но спорить с героем дня было не вполне честно. Поэтому он послушно набрал продиктованный номер и стал ждать ответа. — Кто бы это ни был, вам известно, который час? — почти сразу раздалось из трубки. — Это я, Ли, — проговорил Алва. — У меня срочное дело. Повисла пауза. — Кто ты и что ты сделал с Росио? — сухо поинтересовался означенный Ли. — Он обычно не звонит, а пишет. Особенно с чужих номеров. — Я тут чуть не умер, но об этом потом, — отозвался Алва. — А номер этот — моего босса, и он все сейчас слышит. Сосредоточься: помнишь прошлогоднюю вечеринку в Сэ на Зимний Излом? Там у вас был старший сын Валмона, Марсель, журналист. У тебя есть его контакты? — Допустим, найду. Зачем тебе? И что там с твоей смертью? — Про смерть долго. Короче говоря, у меня есть скандал, который может его прославить. Так и передай. Алва улыбнулся — и Ойген вдруг понял, что эта улыбка адресована ему. — Ты же в курсе, что обычно он пишет всякий бред про светскую жизнь? — уточнил явно дотошный Ли. — Разумеется, я в курсе, я читал его статьи! — сварливо сказал Алва. — Что ты хмыкаешь, мне было интересно, спит ли Альдо Ракан со своим продюсером. — И что, этот Марсель хорошо пишет? — в голосе Ли звучало откровенное сомнение. — В комментариях всегда срутся. Значит, хорошо. То, что нам нужно. — Ладно, утром свяжусь с ним, — Ли вздохнул. — Вот как ты всегда умудряешься… А, неважно. — Добавь еще, что настал момент послужить родине, — напутствовал Алва. — Не думаю, что Марселя это мотивирует. — А ты сразу скажи, что это я попросил, и дай мой номер. Мне кажется, меня Марсель должен помнить. — Договорились, — раздался шорох бумаг; похоже, Ли и в самом деле готовился к экзамену. — И раз уж ты позвонил… Альдо спал с продюсером? — Не скажу, сам читай там еще про бабушку Альдо интересно, — сказал Алва. — Дело сделано, капитан. Можете сбросить вызов. — Это было… впечатляюще, — признал Ойген. Он осознал, что вот такой Алва, увлеченный и горящий идеей, нравится ему сильнее всего. — Кажется, я все-таки устал, — тот тяжело откинулся на подушки и прикрыл глаза. — Я позову врача, — Ойген немедленно поднялся с места. — Не нужно, — проговорил Алва. — Просто останьтесь рядом и… И возьмите меня за руку. Я скоро усну, обещаю. Ойген подчинился. Алва не выглядел опасно бледным и умирающим, просто усталым. Его ладонь все еще была теплой, и от прикосновения по спине прошла приятная и категорически неуместная в данных обстоятельствах дрожь. Неожиданно Алва бросил на Ойгена сонный взгляд и пробормотал: — А говорили, что из событий у вас тут только песцы… Врали, выходит. — Не врал, — возразил Ойген. — До вашего появления у нас практически так и было. Алва недоверчиво хмыкнул и сделал робкую попытку переплести их пальцы. Ойген не стал возражать, несмотря на то, что эти прикосновения будили не вполне пристойные желания. Особенно учитывая, что с объяснением и честным разговором у них не сложилось. Пожалуй, беседу в целом следовало отложить до завершения дела, так будет правильнее. К счастью, Алва и в самом деле быстро уснул.