Партитура

Несколько месяцев спустя — Вот, капитан Райнштайнер, — гордо сказал корнет Алва и многозначительно замолчал. Его не по уставу длинные волосы были собраны в хвост, весьма растрепавшийся. Форма также была в беспорядке. Приглядевшись, Ойген отметил, что на кителе не хватает верхней пуговицы. Арестованный — высокий и достаточно крупный мужчина — посмотрел на Алву с некоторой опаской и попытался слиться со стулом, на который его не слишком бережно уронили несколько секунд назад. Корнет Кримхильде Бербрудер скрестила руки на груди и едва слышно вздохнула. — Мы обезвредили грабителя, — продолжил отчитываться Алва, — и немедленно доставили его в управление. Судя по интонации, он ожидал похвалы, однако хвалить и критиковать сотрудников в присутствии посторонних было непедагогично. Ойген дождался, пока задержанного уведут в камеру, а затем попросил корнетов задержаться. Алва немного нахмурился, чувствуя, что ситуация пошла не по его сценарию, а вот его напарница в лице не изменилась. У Ойгена с самого начало имелось предчувствие, что эти двое сработаются — а если повезет, и подружатся со временем. — Вас с корнетом Бербрудер отправили выписывать штрафы за неправильную парковку, — напомнил Ойген. — Как так вышло, что вы арестовали грабителя? — Мы и выписывали! — восклицание было исполнено такой искренней печали, что стало очевидно: никакого энтузиазма это занятие у Алвы не вызывало. — А потом случайно увидели, как этот, — он посмотрел на штрафную банку, его же стараниями почти полную, и проглотил ругательство, — пытается отнять сумку у пожилой дамы. Остаться в стороне было невозможно! Ойген перевел взгляд на корнета Бербрудер. — Вам есть что добавить? Та расправила плечи, невозмутимо посмотрела в ответ и проговорила: — В соответствии с пунктом двенадцать параграфа четыре Статута сотрудник, находящийся при исполнении, при выявлении преступления обязан принять меры к его пресечению, и мной было принято решение оказать корнету Алве посильное содействие. «Вы бы сами попробовали остановить этого бешеного», — читалось в ее ясных глазах. Из аккуратных светлых кос корнета Бербрудер выбилось несколько прядей, что являлось несомненным свидетельством оказанной помощи при обезвреживании преступника. Ойген заговорил не сразу — ему нужно было время, чтобы подобрать верные слова. Подобный разговор происходил далеко не в первый раз: Алва как нарочно притягивал к себе разнообразные мелкие преступления, которых до его появления в городе было не слишком много. Поначалу Ойгену казалось, что им движет вполне понятное желание выслужиться, однако довольно быстро стало ясно: Алву вела потребность впечатлить, и сильнее других ему хотелось впечатлить Ойгена. В памяти всплыли слова фок Варзова. Тот, едва узнав, кто перевелся к ним в отделение, сам позвонил Ойгену и сказал: «Хлебнете вы с ним горя. Но вы помните, капитан: он толковый и старательный, особенно когда решил понравиться. Главное чтоб не убился, но тут я в вас верю, вы Рокэ не упустите». То, что Ойген не планировал делать основной целью своей жизни неупускание Алвы, никого, кажется, не интересовало. Впрочем, и подобное не было чем-то новым: где бы Ойген ни оказывался, на него немедленно и спонтанно возлагалась миссия по гармонизации пространства и людей в нем. Взять хотя бы прошлые выходные: приехав навестить маму, Ойген первым делом расставил по цветам баночки с кошачьим кормом. Не то чтобы мама — и уж тем более кот — ждали подобной услуги, но удержаться было невозможно. Или вспомнить тот случай, когда Герман попросил ему помочь с поисками одной исчезнувшей папки: помимо искомой папки, Ойген нашел перчатки, что Герман потерял год назад, несколько монет, помаду алого цвета и документы, которые давно следовало отнести в архив. Герман очень обрадовался перчаткам — как оказалось, это был подарок Ирэн. Природу происхождения помады они обсуждать не стали. К сожалению, Алва (и люди в целом) были устроены несколько сложнее баночек с кормом и папок с документами, и просто сложить их в необходимом порядке не получилось бы при всем желании. Иногда Ойген об этом жалел. — Безусловно, вы приняли верное решение, — произнес он, обращаясь к обоим. — Будет справедливо, если над отчетом вы также поработаете вместе. Живое подвижное лицо Алвы помрачнело. Кажется, он все же ждал восторженных благодарностей, на которые Ойген и при более уместных обстоятельствах не считал себя способным. — Будет сделано, капитан, — ответила корнет Бербрудер и бросила быстрый, самую малость встревоженный взгляд на Алву. — Будет сделано, — повторил тот, прекратив прожигать Ойгена недовольным взглядом. — Но для начала приведите себя в порядок. Вас, корнет Алва, это особенно касается. Когда за корнетами закрылась дверь, Ойген снова вспомнил тот роковой день, в который задержанный Алва вошел в его жизнь в новом качестве. — Ну, я тебя поздравляю, — сказал Герман тем утром, встретив Ойгена у входа в управление. Ойген немного опоздал: загнать маминого кота в переноску и в процессе убедить пушистого бунтаря в необходимости профилактического посещения ветеринара мог только он. — Сегодня какой-то талигойский праздник? — с искренним любопытством поинтересовался Ойген. — Что-то не припоминаю. — Праздник? Да нет же! — Герман встряхнул головой. — Помнишь того Алву, которого осенью задержали? Он опять здесь. На долю мгновения сердце неприятно сжалось. Разумеется, Ойген вовсе не думал об Алве каждый день — это было бы странно, однако примерно раз в неделю проверял его соцсети, чтобы убедиться: с парнем все в порядке, он жив и здоров. На первый взгляд Алва казался благополучным — он постил фотографии на зимнем пляже (от вида голых ног Ойген поморщился — наверняка после этой прогулки Алва слег с простудой), с мамой (удивительно красивой женщиной), отцом, братьями и сестрами, а также себя на фоне черного «мориска» последней модели. Пара снимков была сделана в Олларии — на них Алва обнимался со светловолосыми близнецами; под фото была понятная и без перевода подпись «mis amores», а в комментариях один из близнецов настоятельно требовал стереть это непотребство, пока о них не подумали Леворукий знает что. В чем-то Ойген его понимал. Чем занимался Алва, оставалось неясным. Это не тревожило: богатым наследникам работать было вовсе необязательно. Ойгену было достаточно того, что Алва наслаждается жизнью и не делает глупостей с опасными последствиями. …Неужели Ойген что-то пропустил? — Что он натворил? — Натворил? — Герман ухмыльнулся. — О нет, все куда хуже. Алва взялся за ум и решил стать полицейским. Некоторое время Ойген молчал. Он посмотрел на сосредоточенные лица коллег, невпопад отметил, что весна в этом году выдалась ранней и теплой, затем снова взглянул на Германа и спросил: — Это шутка? Прости, ты же знаешь: я не всегда понимаю юмор. — Да какие уж тут шутки, — отозвался Герман. — Он ждет тебя в кабинете. Ойген не знал, что ему следует чувствовать. Алва на фотографиях вполне устраивал его, Алва же, мелькающий перед глазами каждый день… В самой этой идее было нечто тревожащее, нарушающее привычный порядок вещей и этим потенциально опасное. Отчего бы Алве не выбрать другое отделение — столичное, например? Почему он решил вернуться в их края? Ойген предпочитал думать, что не догадывается об ответе, так было малодушнее, но спокойнее. Хватало и того, что он определенно будет беспокоиться за Алву куда сильнее, чем предписывает устав, потому что не сможет иначе. Не с этим человеком — который наверняка и не подумает прекратить свои заигрывания. Такие никогда не успокаиваются, пока не получают свое. А потом им становится скучно. Впрочем, Ойген не имел намерения сдаваться. Он шел в собственный кабинет как на поле боя — и не прогадал: Алва был во всеоружии. Форма была ему к лицу, как и широкая улыбка. Стоило большого труда не задерживать взгляд на длинных ногах и тонкой талии. — Это вам от папы, — покончив с формальными приветствиями, проговорил Алва и поставил на стол бутылку вина. — Он сказал, что пригодится. Ойген покачал головой. — Я не принимаю взяток. — Это не взятка, а подарок, — синие глаза смотрели цепко, словно пытаясь удержать на крючке. — Вино правда хорошее. Не давая возможности возразить и ответить себе, Алва начал рассказывать — о том, как прошел ускоренный курс, и даже помощь отца почти не потребовалась, вы не думайте, армейская подготовка очень помогла, и, кстати, хотите посмотреть, как я стреляю? — Я вообще очень способный, — гордо заключил Алва. В кружеве слов, что он вывалил, можно было легко запутаться, но Ойген не позволил себе этого удовольствия — как не позволил себе ни одного слишком жадного или слишком двусмысленного взгляда. Алва был красив и прекрасно знал об этом, и наверняка догадывался, что имеет шанс понравиться Ойгену. Не стоило лишний раз подкармливать его самомнение. — Пока что мне требуется, чтобы вы занялись архивом, — сухо проговорил Ойген. — В меру ваших способностей. Уверен, их вполне хватит: от вас потребуется расставить некоторые документы по алфавиту. Спустимся вместе, я покажу. Алва посмотрел на него с недоумением и обидой, однако, к чести своей, спорить не стал. — Так точно. Всю дорогу до архива Алва молчал и к работе приступил так же тихо. Ойген был немного удивлен, но быстро понял — это тоже часть игры: прикинуться послушным и этим впечатлить. Дальнейшие события, а именно задержанные жулики, доказали, что послушания Алвы надолго не хватает. А может, он просто решил сменить тактику и обратить на себя внимание иначе. Подаренную бутылку вина Ойген хранил на работе и время от времени смотрел на нее. Что удивительно, Алва и в самом деле оказался старательным. В коллективе его, как ни странно, приняли — даже недоверчивый теньент Гирке, которому обычно никто из новичков не нравился. Корнет Бербрудер поначалу явно недоумевала, за какие проступки ее заставляют работать с этим шебутным южным недоразумением, однако как-то раз Ойген услышал, как Алва называет ее «Хильде», а та позволяет. Спустя пару недель он заметил, как корнет Бербрудер показывает Алве фотографии с рыбалки, на которую они с отцом регулярно ездили по выходным, и убедился, что у напарников сложились хорошие отношения. Если бы не повышенное внимание, что оказывал ему Алва, Ойген был бы рад такому пополнению в коллективе. Не повышенное внимание — и не тот неприятный факт, что это внимание… трогало, иного слова Ойген не мог подобрать. — Алва снова смотрит на меня волком! — сообщил Герман, по привычке зайдя без стука. — Признавайся, ты опять его обидел? Ойген вынырнул из воспоминаний и немедленно себя покритиковал: не стоило так глубоко уходить в свои мысли посреди рабочего дня. — Я никогда не обижал корнета Алву. Искренне не понимаю, в чем причина его неприязни к тебе. — Ну, ты же понимаешь… — Герман выразительно поиграл бровями. — Наверняка он наслушался сплетен про нас и приревновал. Эта версия, какой бы странной до абсурдности и нелогичной она ни была, показалась печально похожей на правду. — Или нет, — Герман вздохнул. — Ты, скорее всего, не понимаешь, но мы же давно договорились: в ситуациях, касающихся человеческих чувств, ты просто веришь мне на слово. Я думаю, надо уже познакомить его с Ирэной, пусть посмотрит на нас и успокоится. Или ты против? Вот сейчас Ойген действительно не понимал. — Почему я должен быть против? — Возможно, тебе хочется еще немного помучить Алву. В воспитательных целях, разумеется, — быстро прибавил Герман. — Пусть повышает нам раскрываемость. Со стороны он похож на кота, который таскает хозяину мышей, ты не замечал? Ойген пожал плечами. — Я ему не хозяин. — Думаю, это его и огорчает, — отметил Герман. — Ну, в числе прочего. Ойген пропустил это крайне сомнительное замечание мимо ушей. Они помолчали; Герман явно собирался с мыслями, чтобы задать вопрос. Ойген догадывался, о чем его собираются спросить, однако решил никак не выражать свою осведомленность. — Алва похож, да? — наконец проговорил Герман. — На того, о ком ты не говоришь? — Почему ты так думаешь? — как можно более холодно спросил Ойген. — Ты так смотришь на него иногда… — Герман замялся, снова подбирая слова. — Как будто заново узнаешь. — Он не похож, — поспешно ответил Ойген. — Разве что цветом волос. Он и сам едва помнил ту свою огромную и вечную — как тогда казалось — любовь. Не зря же так старался забыть. В основном Ойген помнил собственные чувства и ворох незначащих деталей — смех, холодные руки, которые было приятно греть дыханием, запах кожи, если уткнуться в шею. Герману, когда однажды их не вполне трезвый разговор дошел и до этих сомнительных тем, Ойген рассказал немногое: был один человек, мужчина, давно расстались, никаких чувств не осталось, а виноват во всем Ойген — он старомоден и не умеет прощать некоторые вещи, на которые многие закрыли бы глаза. Германа почему-то крайне встревожила эта история. Он даже попытался заниматься не вполне умелым сводничеством, но прекратил после первой же просьбы. Однако мысль пристроить друга в хорошие руки Герман, судя по всему, так и не оставил. — И что ты думаешь делать? — негромко, будто обсуждая секретную операцию, спросил он. — Я что-то должен делать? Строго говоря, все эти заигрывания со стороны Алвы и в самом деле следовало пресечь, но как пресечь так, чтобы не подогреть интерес? Ойген пока что не знал. — Ты ему нравишься, — заметил Герман. — Ты не думал, что… — Нет, — оборвал его Ойген. — Я не нравлюсь корнету Алве. Ему нравится недостижимая цель, и в данный момент ее функцию исполняю я. Неужели не видишь? Ему интересно завоевывать, и только. Если я в той или иной форме отвечу, Алве мгновенно станет скучно. — А тебе хочется ему ответить? — непривычно вкрадчивым тоном поинтересовался Герман. — Не хочется, — Ойген покачал головой. — Не думаю, что подобный опыт обогатит меня. Вот испортить он может многое. Но если корнету Алве захочется что-то мне сказать, объясниться… Что ж, пусть говорит. Я готов его выслушать и высказать свою позицию симметрично прямо. Так, чтобы между нами не осталось мешающих службе недомолвок. В ответ Герман улыбнулся, с явным трудом сдержав смех. — Прямо? Ойген, мне кажется, ты никогда не интересовался кэналлийским фольклором. — Да как-то не было случая. Я пропустил что-то важное? — Видишь ли, герои кэналлийских легенд никогда и ничего не говорят прямо. Они смотрят. Или загадочно намекают парой слов. Или в крайнем случае присылают мертвую рыбу или делают нечто такое же странное. В этом разрезе любые потенциальные отношения с Алвой представились еще более плохой идеей. — Что ж, если корнет Алва пришлет мне мертвую рыбу, я буду готов, — заверил Ойген. — Надеюсь, он не решит тебя похитить, — продолжил нагнетать Герман. — Или петь серенады о твоих прекрасных холодных глазах под окнами управления. Это тоже было бы в духе их легенд. — Насколько я знаю, кэналлийцы обычно хорошо поют. Пожалуй, это будет уместнее мертвой рыбы. А до похищения мы, сдается, все же не дойдем. — Мне бы твой оптимизм, — с чувством сказал Герман, явно уверовавший в реальность похищения, серенад и рыбы. — Ладно, пойду поработаю. Хочу сегодня пораньше уйти, Ирэна попросила. А ты все же подумай об Алве, он толковый парень. — Если тебе будет от этого легче, я обязательно подумаю. Разумеется, Ойген понимал, что таким незамысловатым образом друг беспокоится о нем. Не хочет, чтобы он остался один. Вот только Герман не осознавал важное: такой, как Алва, не спасет от одиночества и не останется рядом надолго. Даже если бы они не работали вместе, что само по себе накладывало нерушимый запрет на отношения — и если бы у Ойгена осталась способность испытывать романтические чувства — сближаться с Алвой было бы неправильно. Рядом с собой Ойген видел кого-то похожего на себя — спокойного, рассудительного и в то же время умеющего принимать заботу. Об Алве и думать не следовало, и Ойген не думал, до самого вечера. К счастью, отчет ему принесла корнет Бербрудер, и тот был достаточно хорош без дополнительных правок.

***

Уже собираясь уходить домой, Ойген заметил, что дверь в подвал приоткрыта; в щель проникал желтоватый свет лампы. Кто-то определенно засиделся в архиве допоздна или же забыл погасить свет. — Я спускаюсь, — крикнул Ойген, шагая вниз по узким ступеням. На случай, если в архиве кто-то был и мог испугаться его внезапного появления. — Спускайтесь! — донеслось в ответ голосом Алвы. Ойген медленно выдохнул: судьба определенно испытывала его на прочность. Будучи по природе несколько суеверным, в подобные случайные совпадения Ойген не верил. Алва сидел, забравшись на стул с ногами. Форменный китель был небрежно брошен на спинку, рукава белой рубашки подвернуты до локтя; распущенные волосы были в еще большем беспорядке, чем днем — очевидно, во время чтения Алва запускал в них пальцы и ерошил. На столе лежала толстая подшивка газет. — Вы не прочитаете в них ничего занимательного, — зачем-то сказал Ойген, хотя его мнения не спрашивали. — Самая громкая новость последних лет — огромный белый песец, которого видели в городском парке. — Песец симпатичный, — Алва улыбнулся. — Однако я сумел вычитать и нечто более интересное. Вот, послушайте, — он пролистал подшивку и с выражением продекламировал: — Сотрудники таможенной службы уволены за взяточничество в особо крупных размерах. Ойген хорошо помнил и это дело, и эту статью. Еще лучше запомнилось то, что стояло за ними на самом деле. — Скажите, капитан, — в синих глазах мелькнул азарт сродни охотничьему, — я ведь служил в этих краях и кое-что знаю… Эти увольнения как-то связаны с наркотиками, которые завозили к нам из Дриксен? Дело ведь не только во взятках? — Не только, — ответил Ойген, мысленно отдавая должное сообразительности Алвы. — Как вам известно, мы — не отдел по борьбе с наркотиками, и наши руки во многом связаны. Однако дождаться помощи от профильного отдела не всегда представляется возможным. Они нередко проявляют удивительную незаинтересованность в наших делах. Поэтому приходится бороться своим методами. Они не всегда эффективны, но в тот раз все сложилось успешно. — В Дриксен вас наверняка ненавидят, — проговорил Алва, и в его голосе послышалось искреннее уважение. — Все же знают, кто на самом деле стоит за торговлей сакоттой. Похоже, чужая ненависть была в его картине мира огромным и ценным достижением. Ойген подумал, хоть и ситуация вовсе не располагала к подобным размышлениям, что вот такой, открытый и не рисующийся, Алва выглядит опасно красивым. Ойген с трудом удержался, чтобы не предложить ему горячий шадди — в архиве все-таки было прохладно. — Сомневаюсь, что семью Зильбершванфлоссе настолько интересует небольшой приграничный город и неизвестный капитан полиции. Наивно полагать, что это был единственный путь для сбыта. «Однако я отвечаю за этот город, и в нем этой дряни не будет». — Вы недостаточно хорошо о себе думаете. Лично я уверен в обратном, — Алва снова заигрывал слишком откровенно, и его чрезмерная притягательность, к счастью, таяла. — А еще… Выходит, вы, как и я, лезли не в свое дело и нарушали правила. Я же не ошибаюсь? — Выходит, так, — согласился Ойген. — Герман убедил меня в ситуативной целесообразности подобного поведения. Лицо Алвы немного помрачнело. Ойген подумал, что «ситуативная целесообразность» звучит на талиг чересчур тяжеловесно. — Герман, значит, — повторил Алва с явным недовольством. — Вы такие хорошие друзья. Спорить с этим утверждением было бы абсурдно, и Ойген кивнул. Повисло неуютное молчание. Алва рассматривал свои ухоженные руки, Ойген же понимал, что должен уйти. Должен, но отчего-то медлит и глядит на тонкий профиль, четко очерченные губы и черные ресницы. Проще говоря, занимается вовсе не тем, чем стоило бы. — А вы… Вам что-то нужно в архиве? — вдруг спохватился Алва. — Нет, я спустился выключить свет. — Оставьте, я выключу, — Алва с демонстративной деловитостью снова взялся за подшивку газет. — Посижу еще немного, почитаю. Мне ведь интересно. Вы же не возражаете? Сколько за этим «интересно» было желания впечатлить, а сколько искренности, Ойген бы не взялся определить. Для собственного спокойствия следовало раз и навсегда решить, что за всеми поступками Алвы стоят притворство и игра, желание заполучить добычу и насладиться легкой победой. Сложность была в том, что врать себе Ойген никогда не умел и не собирался учиться. — Нисколько не возражаю. Приятного чтения, — пожелал он и пошел к лестнице.