Партитура

В желтом свете лампы задержанный Алва отчаянно напоминал замерзшую и крайне мрачную птицу. Наглости своей он, впрочем, не утратил. Возможно, внутренних сил ему придавало отсутствие наручников — для неформальной беседы без протокола Ойген посчитал их излишними. — А я полагал, что мы с вами распрощались до завтра, — процедил Алва. — Неужели так быстро соскучились по мне? Откровенно говоря, у Ойгена был некоторый соблазн отложить беседу до утра, исключительно в воспитательных целях. Алва представлялся человеком, которому было бы весьма полезно посидеть в одиночестве и подумать о жизни. В особенности о том, в какой момент она свернула не туда. Однако риск, что Алва подхватит простуду или нечто более серьезное, удержал от этого шага. «Ты просидишь на работе допоздна, лишь бы сынок кэналлийского бандита не заболел», — так сказал Герман, когда узнал, что Ойген немного задержится. По сути он был, безусловно, прав, но кое-что важное не учел: Ойгену действительно хотелось понять, что привело Алву в их края, и удовлетворение профессионального любопытства стоило очередного вечера, проведенного на службе. — Полагаю, в наших общих интересах поскорее покончить с этим делом, задержанный Алва, — проговорил он, глядя в синие глаза. Черные зрачки тревожно расширились. — Узнали, значит, — Алва нервно стиснул подлокотники кресла так, что кончики его пальцев побелели. — Это было несложно. Вы, как оказалось, вполне знамениты в определенных кругах, — отозвался Ойген и позволил себе еще немного понаслаждаться произведенным эффектом. Судя по тому, что рассказал Эгмонт, растерянность Алвы была зрелищем редким. То, что успел прочитать о нем Ойген, нисколько не противоречило этому мнению. — Мы долго гадали, как Росио занесло служить в наши края, — всплыли в памяти слова Эгмонта. — Особенно когда выяснилось, что его отец — то ли бандит, то ли бизнесмен. Но служил хорошо, старательно. После мы удивлялись уже тому, что он решил оставить службу — то ли отец надоумил, то ли самому тесно стало… Чудил иногда, конечно, рвался геройствовать, считал, будто лучше других знает, как нужно воевать. Если кого и слушался, то нашего командира, фок Варзова. Да и то не всегда, Росио и с ним умудрялся повздорить. Ойген немного знал фок Варзова — командора фок Варзова, успевшего недолго послужить в полиции, прежде чем выйти в отставку по состоянию здоровья. Чтобы повздорить с таким невозмутимым человеком, требовался недюжинный талант и огромная настойчивость. Несомненно, Алва обладал и тем, и другим. Ойген успел убедиться в этом на собственном опыте. — И что теперь? — тем временем Алва вскинул подбородок, становясь похожим на оговоренного невинного мученика. — Теперь будет суд, и вам назначат наказание, — пояснил очевидное Ойген. Алва недовольно поджал губы. — Как у вас быстро все происходит! Я полагал, что вы воспользуетесь удачным шансом и повесите на меня все нераскрытые за последние годы преступления. — Во-первых, у нас не так много нераскрытых преступлений, — сказал Ойген, отметив очередную попытку задеть себя за живое. — Поэтому вы понесете наказание ровно за то, что совершили. Во-вторых, вы как будто желаете задержаться в отделении подольше. Могу я узнать причину? — Угадали, хочу, — Алва сладко улыбнулся. — У вас здесь мило, хоть и холодно. И компания приятная. — У вас интересные представления о приятном, — отозвался Ойген, немного ощущая себя зрителем в театре. — Поверьте, мне есть, с чем сравнить, — Алва добавил голосу доверительных интонаций. Ойген подумал, что было бы интересно взглянуть, как тот выглядит, когда не играет и ведет себя естественно. Вторая мысль стала куда менее приятной: рано или поздно может найтись мерзавец, который не постесняется ответить на заигрывания и взять то, что так настойчиво предлагают — в качестве награды за защиту или просто ради забавы. Лишить способности к самообороне можно любого. Поэтому, наверное, Алву хотелось защитить, не позволить окончательно заблудиться. Ойген часто испытывал эту потребность по отношению к вот таким, запутавшимся и потерянным. Это было его способом привнесения гармонии в мир. Проблема в случае с Алвой и подобными ему состояла в том, что любую попытку себе помочь они считали слабостью и только огрызались сильнее. Защищать их можно было исключительно незаметно, так, чтобы они верно оценили происходящее лишь в момент, когда их вновь оттащили от края пропасти. — Не пытайтесь его перепить, — снова вспомнилось сказанное Эгмонтом. — Не выйдет. И ни в коем случае не соглашайтесь играть с ним в карты. — Не думаю, что мне представится случай для подобного, — справедливо заметил Ойген. Эгмонт ухмыльнулся то ли своим мыслям, то ли уверенности собеседника. — Надеюсь, он не разглядел меня, — прибавил он серьезнее. — А то обидится еще. Мне бы этого не хотелось. Ойген не всегда понимал, на что обижаются люди, подобные Алве, и уточнил: — На что именно? — Сложно объяснить, — Окделл дернул плечом. — У меня сложилось впечатление, что Росио не нравится, когда его видят в моменты слабости. Он ведь младший сын, и явно считает, что в семье его не слишком ценят. Может, и правда, а может, и выдумал себе. Но парень он добрый: у нас как-то в части кошка приблудная окотилась, так он от котят не отходил, а как подросли — пристроил по местным. Впрочем, и то, что он избил четверых, меня не удивляет. На моей памяти Росио подрался с одним, так их еле растащили, причем они повздорили из-за глупости какой-то. Он вспыльчивый, но, к счастью, отходчивый. …Ойген оттеснил на задний план мысли об Алве, котятах и прочем. Сейчас для них было не время. — Я поначалу думал, Алва, что вы пытаетесь выторговать себе свободу своими… манерами. — Манерами? — повторил тот. — Какое забавное слово. Нет, что вы. Свобода сейчас мне не нужна. Судя по расслабленной позе, он немного потерял бдительность и сам же увлекся своей игрой. Это был подходящий момент для осторожного нападения. — И все же зачем вы здесь? — равнодушно спросил Ойген. — В нашем городе? Ностальгия по армейской службе замучала? — Все-то вы про меня выяснили, — Алва бросил на него неприлично долгий взгляд из-под длинных ресниц. — Столько внимания, я польщен. Но нет, я вовсе не тоскую по тем временам. — Раз не ностальгия, то… — Ойген сделал продуманную паузу. — Отец вас послал сюда с неким заданием? Алва тревожно замер, точно кот, брошенный в снег. На его живом лице проступили ненаигранные, настоящие чувства — страх, злость, почти отчаяние, однако лишь на миг. — Кто мой отец, вы тоже знаете, — Алва раздраженно скривился. — Ну разумеется. Нет, он меня сюда не посылал. Еще вопросы? Он посмотрел на Ойгена с выражением холодного высокомерия. Удивительно, как весьма эмоциональному молодому человеку удавалось так быстро брать себя в руки. Ойген поймал себя на том, что немного любуется этой трансформацией. Мыслить трезво это, разумеется, вовсе не мешало. То, что в деле как-то замешан Алва-старший, теперь не вызывало сомнений. Осталось только разобраться, как именно. — Вы зря мне дерзите, — Ойген поднялся со своего места и медленно зашел за спину Алве. Его плечи отчетливо напряглись — кому понравится, когда над ним возвышаются! Оборачиваться Алва не стал: упрямо смотрел перед собой, явно не желая показывать лицо. Ойген мог лишь воображать ту степень приятной и полезной для дела растерянности, что на нем проступила. — Мы можем продолжать этот разговор очень долго, Алва, — продолжил Ойген тихим, вкрадчивым тоном. — Так долго, как мне захочется. Так долго, что вам захочется на свободу. Видите ли, мне необходимо убедиться, что вы не представляете опасности. Как следует убедиться, потому что, согласно директивам сверху, такие, как вы, считаются крайне неблагонадежными. — Такие, как я? — повторил Алва. — Кэналлийцы, — спокойно пояснил Ойген. Необходимость притворяться неприятным человеком не нравилась ему, но с некоторыми задержанными иначе каши было не сварить. — И вы что же… внутренне разделяете эти директивы? Считаете, что мы все преступники? — Алва все же посмотрел на него, и в синих глазах застыла брезгливость. Это нисколько не задело, Ойген к такому привык. — Вопросы здесь задаю я, — произнес он, не повышая голос. — Так зачем вас сюда послал отец? Он ведет дела с дриксами? Отвечайте. Алва шумно выдохнул, и все позерство вдруг разом слетело с него. Осталась лишь злость — и искренность. Похоже, Ойгену все же удалось зацепить его по-настоящему. — Он меня послал не сюда, — улыбка Алвы отчетливо напоминала оскал. — Он меня просто послал, если вам интересно. Не вполне цензурно и на все четыре стороны. А потом… Потом, кажется, ему не понравилось, что я вдруг поступил как послушный сын и убрался куда подальше. Ойген отметил, что отношения с семьей у Алвы, очевидно, не складывались. Скорее всего, Алва-старший действительно не давал младшему сыну никаких поручений. Это приводило ко вполне очевидным и не самым жизнерадостным выводам. — Я вам верю, — Ойген шагнул к столу и сел на край. Так они с Алвой были почти на равных, так показалось удобнее рассматривать его злое несчастное лицо. — Что ж, раз вас послал к нам не отец… Предположу иное: вы прячетесь от него в наших краях и не хотите, чтобы вас нашли. В этом решении, признаю, есть логика: искать там, где вы служили, станут в последнюю очередь, это слишком очевидно. Правда, в драку вы ввязались зря. Однако ясно, отчего не рветесь на свободу — хотите застрять у нас подольше, потянуть время, возможно что и найти способ удрать, — он помолчал и все же уточнил: — Скажите, ваша семья вам угрожала? Если вам требуется защита… — Мне не требуется защита! — предсказуемо вспылил Алва. — Я могу и сам за себя постоять. — О, я в этом убедился, — кивнул Ойген. — Как и те четверо. Но иногда защита нужна даже самым сильным. «Кому-то просто хочется быть защитником», — напомнил бесстрастный внутренний голос. Ойген легко признал его правоту — со своими слабостями он давно уже сжился и смирился. Как в ранней юности, он уже не попадется, а что до остального… Ему нравилось чинить и спасать, и иногда за это даже благодарили. Правда, такой, как Алва, благодарить не станет. Но это вовсе не повод не помогать тому, кто в этом нуждается, пусть и не признаваясь открыто. Тем временем взгляд у Алвы из злого стал озадаченным, словно ему никогда прежде не говорили таких банальных по сути слов. — Мне не нужна защита, мне ничего не угрожает, — тихо сказал он. — Это просто… Просто небольшая семейная размолвка. Мы с отцом имеем разное представление о том, как мне следует жить. Ойген кивнул, и поделился продуманно и вместе с тем искренне: — Мы с моим отцом много спорили, он хотел для меня другой судьбы, более… спокойной. Но все равно поддерживал, что бы я ни задумал, хоть и на словах не соглашался. Потом его не стало, и спорить стало не с кем. — Я… Мне жаль, — отозвался Алва, помолчав. — У меня все не так. Их разговор все сильнее напоминал не допрос, а дружескую беседу. Пожалуй, Ойгену это нравилось. Теперь он точно знал, что никакой опасности этот Алва не представляет. Значит, спасать его можно было с чистой совестью. — Отчего вы не остались в армии? — поинтересовался Ойген. — Не знаю, — Алва посмотрел на свои руки. — Мне стало скучно. И отец пообещал, что найдет мне занятие поинтереснее. Я поверил. — Вас принуждали заниматься чем-то незаконным? — Ойген в этом сомневался, но уточнить было необходимо. — О, нет, — Алва мелодично рассмеялся. — Я бы хотел, чтобы меня принудили заниматься чем-то незаконным. Но увы, отец хотел, чтобы я выучился на юриста, и в основном принуждал копаться в бумагах. Ойген полюбовался на выражение искреннего отвращения, которое Алва не потрудился скрыть, и спросил: — От этого вы и сбежали? — От этого в том числе, — проговорил Алва и прибавил яростнее: — И я не сбежал! Мне просто дали понять, что я неуместен. Ойген помолчал. Было ясно, что сбежал Алва и от себя в том числе — от собственного разочарования, от обид, от чувства ненужности. Весь вопрос был в том, куда он собирался бежать дальше и где намеревался завершить свой путь. Вся эта история, безусловно, не имела к Ойгену никакого отношения, но он не умел пренебрегать тем, что по той или иной прихоти назначил своей зоной ответственности. Например, судьбой задержанного чем-то симпатичного незнакомца. — Что ж, все ясно. — Ойген вернулся на свое место, выдвинул ящик и извлек сложенный вчетверо клетчатый плед. — Возьмите, все-таки у нас и в самом деле холодно. Завтра решим, что с вами делать. Постарайтесь выспаться и не совершать необдуманных глупостей. Обдуманных, впрочем, тоже. Алва трогательно прижал одеяло к груди, и было не до конца ясно, насколько этот жест наигран. — А знаете… Вы ведь меня подловили, — произнес он с мягким укором. — И разговорили. Я заметил. — Так было нужно, — сказал Ойген. — К слову, я не имею никаких предрассудков относительно кэналлийцев. Но отчего вы поддались, раз обо всем догадались? Или догадка была запоздалой? Втайне он подозревал, что дело в последнем. Алва же улыбнулся и сказал не вполне ожидаемое: — Мне понравилось, вот и поддался. Что именно ему понравилось, он не уточнил, а Ойген для собственного душевного спокойствия не стал спрашивать.