***
В тонкой цветастой рубашке, драных джинсах и распахнутой кожаной куртке, несущей скорее декоративную функцию, задержанный явно мерз; его плечи едва заметно подрагивали. Более неподходящий наряд для поздней торкской осени было сложно себе представить, однако молодой человек определенно принадлежал к той породе беспокойных людей, что предпочитают собственному комфорту внешний эффект. О том же говорили его длинные, темные и крайне ухоженные волосы, удивительным образом сохранившие остатки художественной растрепанности. После ночи, проведенной в тюрьме, задержанный выглядел несколько помято и бледно, особенно на фоне серых стен, однако держался самоуверенно: сидел, развалившись на стуле и вскинув подбородок, а необычные для кэналлийцев синие глаза смотрели высокомерно и с вызовом. Даже тот факт, что его изящные запястья сковывали наручники, словно бы не тревожил молодого человека. Ойген посмотрел на проглядывающие в дырках джинсов острые белые колени, потом на сбитые костяшки узких ладоней, затем перевел взгляд на царапину, украсившую правую щеку. Судя по протоколу, внешняя хрупкость и сбила с толку противников, пострадавших куда значительнее и уже отпущенных под залог. Подумав, Ойген решил, что предлагать задержанному одеяло все-таки не будет. — Я сниму с вас наручники, — проговорил он, исключительно чтобы понаблюдать за реакцией и убедиться в правильности первоначальных выводов относительно характера задержанного. — Можете оставить, — тот улыбнулся, показывая ровные белые зубы. — Так даже интереснее, — он демонстративно уставился на табличку, стоявшую в углу стола, — капитан Ойген Райнштайнер. Ойген мысленно отметил, что все выводы оказались верными. Не то чтобы он часто ошибался, но проверить себя никогда не было лишним. Излишняя самоуверенность сгубила слишком многих. — Что ж, в таком случае перейдем к делу, — Ойген подвинул к себе лист бумаги и взял ручку. — Насколько я могу судить, ваши права были вам разъяснены. Однако, если вам требуется… — Не требуется, капитан, — перебил задержанный. Взгляд у него был откровенно оценивающий и дерзкий. К счастью, подобные заигрывания Ойгена давно не смущали: многие обманывались его сдержанностью, принимая закрытый характер за вызов и своего рода невзятый замок. Все решившиеся на штурм, впрочем, терпели закономерную неудачу — Ойген не любил навязчивого внимания к себе, и сдержанность вовсе не являлась маской, призванной скрыть тонко чувствующую и склонную к романтическим страстям натуру. Ойген был ровно таким, каким казался. Однако никто отчего-то не верил, не убедившись — и не разочаровавшись — самостоятельно. В ранней юности чужие разочарования немного задевали, но это время, к счастью, давно прошло. — Замечательно. Продолжим там, где застопорились мои коллеги. Прошу вас назвать свое имя. Задержанный с неуместной игривостью склонил голову вбок. — А как бы вам хотелось меня называть? — Признаться, никак. Я бы предпочел, чтобы вас здесь не было, — Ойген коротко улыбнулся и повторил: — Ваше имя. Задержанный недовольно поджал губы, посмотрел на свои руки и сообщил, будто делая одолжение всему миру и лично Ойгену: — Ну хорошо. Мое имя — Ринальди Ракан. Ойген посмотрел на задержанного в упор. Тот в ответ ухмыльнулся и еще сильнее развалился на стуле; наручники резко звякнули. Похоже, ночь в камере ничему не научила задержанного, раз уж он назвался именем то ли легендарного, то ли реально существовавшего героя, хранившего, как верили некоторые, Кэртиану. Пожалуй, если хранителем и в самом деле являлся некто похожий на задержанного, мир был обречен. Впрочем, в фольклоре Талига хватало странностей. Бергерские суеверия представлялись куда как яснее и логичнее: например, дождь на Весенний Излом сулил богатый урожай, а слишком красная рябина на Осенний — сильные морозы. Талигойцы же вечно придумывали невероятные и крайне недостоверные истории про брошенных женщин и безответственных демиургов. — Ну, не тот Ринальди Ракан, — пояснил задержанный, многозначительно подняв глаза к потолку. — Тезка. Повезло мне, а? Его нахальство было таким откровенно показным, что вызывало почти умиление. Сходное чувство вызывал у Ойгена старый мамин кот по кличке Унд и его старательные попытки уместить себя в слишком маленькую коробку. Однако при всем умилении о деле забывать не стоило. — Повезло, — согласно повторил Ойген и, подавшись вперед, заговорил резче: — Вам повезло в том, что вы из известной семьи. Известной, крайне обеспеченной и не самой законопослушной. Поэтому вы и скрываете свое имя. В синих глазах на долю мгновения отразился страх, и этого вполне хватило, чтобы понять: предположение верное. Что ни говори, оно откровенно напрашивалось с того самого момента, когда задержанный нагло развалился на стуле. — С чего вы взяли? — лениво спросил тот, взяв себя в руки. Однако было поздно: Ойген уже разглядел то, что хотел. — Моя логическая цепочка была проста и вполне очевидна. Не нужно разыгрывать сцену непонимания. — Какой бы ни была ваша кошкина цепочка, своего имени я вам не назову! — вспылил задержанный, и стало вдруг очевидно, что он очень молод. Ойгену и самому не исполнилось даже тридцати, но привычка ощущать себя старшим практически в любой компании пришла еще в детстве и осталась навсегда. Тем временем, задержанный скосил глаза в сторону. Проследив направление синего взгляда, Ойген понял, что тот с некоторым вожделением созерцает оставленный на столе германов суп, который Ойген не потрудился убрать. Плотно закрытый контейнер не пропускал запахов, посторонние в кабинет не заходили, и Ойген привык устраиваться несколько по-домашнему. Таким образом уменьшался риск слишком увлечься работой и до вечера забыть об обеде. — Вы голодны? — спросил Ойген, заранее зная ответ. — Нет, — гордо отозвался задержанный, в очередной раз оправдав догадки относительно своего поведения. Однако морить упрямого молодого человека голодом было бы чересчур жестоко. Достаточно того, что его плечи снова дрогнули от холода. — Я все же сниму с вас наручники, — Ойген достал из ящика ключ и поднялся со своего места. — Все равно ничего вам не скажу, — мрачно пообещал задержанный. — Как угодно, — легко согласился Ойген. — Вытяните руки перед собой. Удивительно, но задержанный повиновался без возражений, хоть и с крайне недовольным выражением лица. Наручники отправились на стол; Ойген подвинул к задержанному контейнер с супом и ложку. — Угощайтесь. Боюсь, ничего более подходящего вашим вкусам здесь не предложат. Задержанный посмотрел на него недоверчиво, затем перевел взгляд на суп, сглотнул — и взял ложку. Ойген вернулся на свое место. — У вас здесь ужасно холодно, вы в курсе? — зачем-то поделился задержанный — и ненадолго замолчал, увлеченный уничтожением чужого обеда. Не то чтобы у Ойгена имелась надежда на то, что задержанный съест не все, но… Но все-таки, пожалуй, была, хоть и совсем робкая. — Очень вкусно, — сообщил задержанный, с довольным видом облизнув ложку. На его бледном лице обозначился легкий румянец. — Жена готовила? — Нет, — ответил Ойген тоном, не предполагающим дальнейших расспросов. Разумеется, задержанный не только не отстал, но и словно вдохновился сильнее. — Муж? Ойген не изменился в лице. Их с Германом не раз подозревали в любовной связи, однако, к сожалению (Герман был замечательным человеком) или к счастью (романы на работе не заканчивались ничем хорошим), они взаимно оказались не во вкусе друг друга и прояснили это в первый месяц знакомства. — Нет. — Неужели сами? — Нет. — Вот нравится вам говорить загадками! — задержанный драматично всплеснул руками. Ойген нерационально отметил, что настоящим преступником тот, скорее всего, не был, даже если семья, к которой он принадлежал, имела плохую репутацию. Возможно, пока что не был, и однажды и для него наступит точка невозврата, но сейчас молодой человек заслуживал исключительно наказания за спровоцированную драку в общественном месте. В подобных вопросах Ойген доверял своему почти звериному чутью. А еще, и эта мысль также была нерациональной, хотелось, чтобы никаких более серьезных преступлений этот задержанный никогда не совершил. — По части разговоров загадками мы равны, не находите? — протянул он. — Если вы не намерены называть свое настоящее имя, придется вас задержать до установления личности и последующего предъявления обвинений за драку. — И это все? — задержанный поднял бровь. Он отчаянно храбрился, и выглядело это занимательно, почти как телевизионный сериал из тех, что посматривал Герман и временами уговаривал составить себе компанию. — Мне многое рассказывали о суровых северных нравах. Неужели вы не будете под пытками доставать из меня правду? Не станете бить по лицу и принуждать к отвратительным вещам? — А вам этого так хочется? — задушевно спросил Ойген. — Побоев и принуждения? Вас недостаточно побили ночью? Похоже, такого ответа задержанный не ожидал. На его лице отразилось нечто похожее на смущение. Пользуясь моментом, Ойген продолжил, отсекая возможности для дальнейших провокаций: — Вынужден вас разочаровать. Ничем подобным я заниматься не собираюсь. Он, однако, не оценил огромную потребность задержанного оставлять последнее слово за собой. Снова напустив на себя самоуверенный вид, тот воскликнул: — Каррьяра, вы безжалостно уничтожили мои надежды! Сердца у вас нет. В ответ разумнее всего было бы промолчать: в самом деле, Ойген отлично знал эту породу людей и понимал, что для таких нет большего удовольствия, чем зацепить и вынудить с собой препираться. И все же он, с полным осознанием совершаемой большой ошибки, позволил себе не сдержался: — С вас два талла. — За что? — задержанный недоуменно нахмурился. Ойген молчаливым кивком указал на банку с мелочью, что занимала свое законное место в углу стола. На стеклянном боку имелась записка со списком запрещенных в управлении ругательств на двух языках — талиг и бергерском, а также тариф за их использование. Кэналлийского в списке не было, но и о таких ругательствах у Ойгена имелось представление. Служебная необходимость сталкивала его с самыми разными людьми, а кэналлийцы ругались много и с удовольствием. — Вот как. Что ж, я бы заплатил, но ваши люди отобрали у меня кошелек, — задержанный криво ухмыльнулся. — Вы принимаете альтернативные способы оплаты? — Нет. Я вам напомню, когда получите кошелек обратно, — невозмутимо произнес Ойген. Пожалуй, так настойчиво с ним не заигрывали очень давно. — А пока что, к сожалению, я снова надену на вас наручники и верну в камеру. Если, конечно, вы не надумали сотрудничать. — Не надумал. Меня, в отличие от вас, все устраивает. На эту провокацию Ойген мужественно не повелся. Защелкнуть наручники было делом секундным, однако под пристальным взглядом снизу вверх пальцы едва не дрогнули. Задержанный смутно напоминал о тех временах, когда чужие разочарования имели для Ойгена непозволительно большое значение. Удачно все-таки сложилось, что те времена давно прошли.***
Стоило только корнету увести задержанного, как в кабинет заглянул Герман. — Ну, как успехи? — Он съел мой суп, — признался Ойген. — Своего имени так и не назвал. — То есть технически он сожрал мой суп, — уточнил Герман. — То есть ты позволил ему сожрать мой суп, — он вздохнул. — Ладно, я с тобой своим поделюсь. — Он был голоден, — Ойген пожал плечами. — Не думаю, что было бы разумно доводить его до обморока. Герман хмыкнул. — Ну, это все объясняет. Но Создатель с супом, лучше скажи: все-таки думаешь, с этим парнем что-то не так? Еще раз припомнив свои выводы, Ойген твердо ответил: — Нет. — Нет? Судя по наводящему вопросу, Герману — как и любому, окажись тот на его месте — требовались пояснения, и Ойген продолжил: — Строго говоря, с ним вовсе не «что-то» не так. С ним многое не так. Не думаю, впрочем, что он опасен, разве что для себя. Однако нужно установить его личность, придется отправить запрос в… Неожиданный стук в дверь заставил прерваться. — Войдите, — отозвался Ойген. — Доброе утро, капитан Ойген, — вошедший приветливо улыбнулся. В серых глазах отразилась искренняя радость от встречи со старыми знакомыми. — Здравствуйте, капитан Ариго. Знаю, вы ждали меня ближе к вечеру, но повезло добраться раньше, а телефон как назло разрядился, и предупредить не вышло. Если я невовремя… — Вы вовремя, капитан Окделл, — Ойген встал из-за стола, шагнул ближе и протянул ладонь для рукопожатия. — В архиве уже нашли те документы, что вы запрашивали. Можете приступать к работе. Насколько я помню, у вас не так много времени. — Уезжаю завтра в ночь, — подтвердил Эгмонт Окделл, крепко пожав сначала его руку, а затем Германа. — Жаль, что не удалось вырваться хотя бы на пару дней. Сами понимаете, дела, да и оставлять без присмотра новое столичное начальство не хочется. Вы, наверное, наслышаны о наших очередных перестановках? — Наслышаны, — подтвердил Герман за них обоих. — И сочувствуем. Перестановки действительно были не самые приятные: в Надор — еще один не самый спокойный регион — старшие чины полиции назначались из столицы, и откровенно нечистого на руку Жоана Колиньяра сменил Леонард Манрик, сын губернатора Надора, также обеспокоенный в основном своей выгодой. Эгмонт грустно улыбнулся: — Ничего, и этот уедет. Столичные гости надолго не задерживаются, такая уж у нас земля. Но не буду отвлекать вас разговорами. Где у вас архив, помню. На миг на лице Эгмонта мелькнуло выражение сомнения, словно он хотел сказать что-то еще, на его взгляд незначащее, и не мог решиться. Эти несказанные слова мешали, как соринка в глазу. — Пожалуй, мы проводим вас в архив, — сказал Ойген в надежде разговорить немногословного коллегу. — Буду благодарен, — тот помолчал и неожиданно произнес: — Это прозвучит, наверное, странно, но я все же скажу. По пути к кабинету я видел одного задержанного… Это же Росио, я не обознался? Рокэ Алва. Ойген улыбнулся. И снова предчувствие не обмануло. Рядом усмехнулся Герман. — Не поверите, Эгмонт, мы уже отчаялись установить его личность! Задержанный не слишком настроен на сотрудничество. Все-таки вы крайне удачно к нам приехали. — Зная Росио, я нисколько не удивлен. Конечно, я мог обознаться, но сами понимаете, такого сложно забыть. А уж предположить, что их-таких двое, и вовсе страшно. Ойген был полностью согласен с этим утверждением. — Надеюсь, он не натворил ничего совсем уж чудовищного? — в голосе Эгмонта послышалось легкое беспокойство. — Нет, ничего чудовищного, — произнес Ойген. — Однако позвольте спросить: насколько хорошо вы знаете этого Алву? — Служили вместе несколько лет назад, — ответил Эгмонт. — В этих краях, кстати. — Вот оно что, — Ойген помолчал. Сердце билось часто и победно. — Если позволите, я бы пригласил вас на небольшую прогулку вокруг управления. Нам с Германом хотелось бы побольше узнать об этом молодом человеке, и было бы нежелательно, чтобы кто-то случайно подслушал. Обещаю, это не займет много вашего времени. — С удовольствием, — согласился Окделл, которому и самому явно было любопытно, что же произошло. С Эгмонтом Окделлом они познакомились несколько лет назад в рамках межведомственного сотрудничества. Они быстро сработались: Эгмонт сразу показался в достаточной степени простым и разумным — та комбинация, которую Ойген всегда ценил в людях. С этим человеком можно было говорить откровенно, и Ойген решил, что в ответ также скажет всю правду, что ему известна. По-утреннему сонное полицейское управление было умиротворяюще мирным. Сероватые стены, исписанная меловая доска, корнеты с отвратительным шадди — все вокруг выглядело спокойным и привычным. В последние годы в Торке стало тихо, и Ойген нескромно, но справедливо считал это во многом своей заслугой. Наивно было думать, что затишье продлится вечно, и дриксенский наркокартель навсегда оставит их в покое, но по крайней мере мерзавцы затаились. Снаружи было промозгло, однако не холодно; постепенно рассеивался туман, и сквозь него проступали величественные, поросшие темным лесом горы. Судя по улыбке на лице Окделла, тому явно нравился этот скупой и мрачноватый северный пейзаж. — Что ж, рассказывайте, — первым заговорил Ойген. — Все, что посчитаете важным.