Семь кадров из домашнего архива

Шарф — первое, что Эйден заметил при знакомстве. Серо-синяя, перемежаемая золотым узором ткань казалась охуеть какой неуместной среди постапокалипсиса — Падение было серым, зелёным и фиолетовым, редко — чёрным и багровым. Шарф господина Райнера был синим и золотым, и очень мягким на вид. Эйден касается губами тонкой ткани — капризный шёлк цепляется за каждый заусенец, трещину на ладони, неровную мозоль и ощущается прохладой на щеке. Вероятно, Хуан заставит его расплачиваться до конца жизни, если заметит на ткани хоть одну лишнюю зацепку — и неважно, что шарф он отдал сам. Позже пилигрим узнал, что таких шарфов у интенданта Миротворцев несколько — от крошечных ярких платков, которые оставляют шею почти голой и завязываются узлом под адамовым яблоком, до тяжёлых полушерстяных полотнищ — «шотландская шерсть, Эйден, а впрочем, что тебе говорить», — которые концами спереди спускаются до ремня. У Хуана есть какой-то свой язык, пилигрим готов поклясться, что каждый шарф что-то значит — яркий красный шёлк, приберегаемый для встреч с майором, зелёное с серебром полотно, надеваемое для вечеров в Рыбьем глазе… Очередная маленькая игра, правила от которой знает только сам интендант. Но шарф, змеёй сползающий по его рукам — самый частый. Эйден неловко дёргает плечом, скидывая куртку, и удобнее вытягивается на матрасе — ему надо расслабиться, измотанное вирусом и боем тело нуждается в этом. Обмотанная вокруг предплечья под разорванным рукавом ткань пахнет жжёным углём и сырым речным ветром, но сильнее благовониями и чем-то ещё, немного терпким — как сам Хуан. Он чувствует запахи со всей отчётливостью полуобращённого. Левая рука почти не болит, так, лёгкое онемение свежезажившего пореза — он чувствует неловкость пополам со стыдом от того, что не признался Хуану на месте, что рана затянется как только он выйдет за периметр уфешек больше, чем на двадцать минут, и не оставит после себя даже шрама — иначе Эйден выглядел бы ходячей партией в крестики-нолики, с его-то жизнью. Но он промолчал и позволил себе насладиться чужим волнением — смущение, смешанное с удовольствием, — но он не ожидал, что Хуан отдаст ему свой шарф, затягивая поверх тонкой перевязки — на большее бинтов было жаль. Шарф, наверное, небольшая цена за отведённое на «блядскую миротворческую крысу» покушение, но Эйден делал это не ради какой-либо награды. Ткань просвечивает на свет — он поднимает руку, ради забавы разглядывая нечёткие контуры ламп сквозь полотнище. На Райнере шарф выглядит чем-то вроде символа или знака отличия, но сейчас Эйден видит и истончившуюся от времени ткань, и пару тщательно подшитых прорех — интересно, он сам сидел с иглой? это менее удивительно, чем может показаться на первый взгляд, — и поблекший на краях узор. Что ж, перед возвращением Эйдену придётся хорошо отстирать шарф, чтобы убедиться, что там не осталось ни пятна его крови. Придётся что-то придумать с деликатной стиркой, обычно он выстирывает свои вещи в щёлоке и холодной воде, они всё равно будут разорваны раньше, чем успеют износиться, так смысл возиться. Но здесь другое. Это любимая вещь — и сделанная, вероятно, до Падения, потому что после никто не заморачивался с тонкими узорами и кисточками на концах — Эйден поднимает перевязанную руку, позволяя шнуркам скользить по своему лицу. Напряжение немного отпускает. …интересно, пальцы Хуана могли бы ощущаться так же мягко?.. Напряжение всё ещё горячими шариками ворочается в груди и животе, и Эйден клубком сворачивается на матрасе, подтягивая колени и руки — и шарф. Запах благовоний становится оглушительным, и сквозь он может различать сигаретный дым, палёную бумагу, какие-то травы — такими пахнет от волос Хуана — и на секунду кажется, что он лежит не у себя в убежище, а на кровати с шёлковыми простынями. Он мог бы знать, как те ощущаются на самом деле, но ещё ни разу не соглашался. Снова стыд и смущение, но Эйден двигается, чтобы прижаться к стенке спиной и свернуться плотнее. Отступающее заражение всегда оставляет его до болезненного чувствительным и немного возбуждённым — побочная реакция на адреналин, возможно. Он не так много понял из медицинских справочников, найденных в старом госпитале, а спросить было не у кого. Шарф мягкий на ощупь — из без того тонкая ткань смягчилась от стирок и носки, так что Эйден позволяет себе осторожно зарыться лицом в синеву и золото — воздуха хватает, но он весь насквозь пахнет Хуаном. Возможно, если он сдвинет вторую руку ниже, вот так, чувствуя под пальцами металл ременной пряжки… — Эйден, ты там цел, надеюсь? — взрывается помехами и знакомым раздражением рация. — Тебе стоило остаться в лазарете, и если ты не ответишь… Он переворачивается на спину и смотрит в потолок, на котором пляшут неверные тени ламп. Наваждение сходит, оставляя после себя только усталость, и сил едва хватает дотянуться до рации. — Я в порядке, Хуан. Не стоит так волноваться, а то я решу ещё, что нравлюсь тебе.