Кинктобер 2022

— Как ты себя чувствуешь?       Тарталья фыркает, неловко ёрзая на простыни. Он старается выглядеть уверенным, на самом деле чувствуя волнение. Возможно, будь на месте Чжун Ли кто-то иной, он бы не заметил или сделал вид, что не заметил, но Моракс не мог так поступить.       Он позволяет юноше отвернуться от него, спрятавшись в спасительной мягкости подушки. — Аякс, — тихо зовёт император, касаясь кончиками пальцев обнажённого бедра. — Ты выглядишь уставшим.       Чайльд быстро трясёт головой, путаясь в распущенных волосах, и движется к Чжун Ли ближе. Он надеется, что Моракс поймёт его без слов и проявит достаточно милосердия, чтобы не заставлять говорить. — От этой дурацкой штуки у меня болела голова, — наконец отвечает царевич, не в силах слушать тишину.       Император усмехается, откидываясь на подушки и упираясь в изголовье. — Тебе придётся привыкнуть, если ты хочешь появляться на людях.       Тарталья резко поворачивается к Чжун Ли и неуверенно ползёт выше, смотря в его глаза. Моракс улыбается и прижимает юношу к боку, обнимая за талию и касаясь губами носа. — Ты не предупреждал меня об этом! — Чайльд шутливо ударяет рукой по груди мужчины и строит гримасу. — Мне кажется, в старости моя голова действительно будет расти из плеч, а не шеи!       Чжун Ли прикрывает глаза и тихо посмеивается, уткнувшись в рассыпанные спутавшиеся волосы. — Зачем вообще надевать нечто настолько тяжёлое? Корона гораздо легче! — Насколько мне известно, это символизирует тяжесть, которую должен вынести император, чтобы достойно править своим народом. Во всяком случае, к такому суждению пришла моя мать.       Тарталья вспыхивает при упоминании семьи Моракса, вспоминая о слухах, что к её убийству приложила руку Царица, но Чжун Ли, похоже, не собирается об этом вспоминать. — К тому же, любовь моя, корона царевича чаще всего легче той, что носит правитель.       Чайльд бурчит что-то невнятное, предпочитая отдаться ощущениям рук императора на своём теле. Вообще-то он должен обидеться на подобное напоминание, но он не может. Тем более что сегодня он всё-таки стал правителем по-настоящему, а не путём насилия. Если верить Мораксу, это гораздо более безопасное и долговечное решение.       Прикосновения Чжун Ли становятся увереннее и напористее, когда Тарталья прижимается губами к его шее, оседлав ногу. Чайльд подаётся бёдрами назад, ощущая сильные пальцы на своих ягодицах, слегка раздвигающие и разминающие их.       Это далеко не первая их близость, даже служанок обмануть не получится. Но отчего-то сейчас всё ощущается иначе. Тарталья кажется, что он может отбросить своё смущение и открыться, показать, чего он хочет на самом деле. Наверное, это связано с тем, что Моракс больше не его возлюбленный, которого можно потерять, а его супруг.       Конечно, Чайльд множество раз не только слышал, но и видел неверность в подобных узах, но почему-то уверен, что Чжун Ли не поступит с ним подобным образом.       Моракс прерывисто дышит юноше на ухо, царапая его чем-то острым, когда тот обхватывает его налитый кровью член ладонью, не отрываясь от шеи. Тарталья готов поклясться, что он сводит брови, пытаясь взять себя в руки.       Император касается пальцем дырочки Чайльда и отпускает его, пытаясь нашарить в складках постельного белья заветную бутылочку со смазкой. Юноша разочарованно стонет ему в плечо, в отместку несильно сжимая его зубами, и охает, когда чувствует холодный скользкий палец, погружающийся в его отверстие.       Чайльд невольно дрожит, когда наконец опускается на член супруга до конца, и обхватывает его шею обеими руками, будто боясь упасть. Чжун Ли придерживает Тарталью за талию, терпеливо ожидая, когда он позволит двинуться, и нежно, едва ощутимо целует его в лоб.       Вообще-то Чайльд должен был испугаться неожиданно появившихся рогов и клыков, уже оставивших несколько следов на белоснежной коже юноши, но он не смог. Возможность наблюдать за подобными изменениями Моракса, за тем, как он закатывает глаза от удовольствия и отпускает свою сущность наружу, осознавать свою принадлежность не кому-то, а самому Архонту, всё это будоражит Тарталью.       Наверное, член Чжун Ли тоже увеличился. Во всяком случае, нечто подобное было написано в данной Чайльду книге, но юноша предпочёл лучше остаться в неведении того, что его ожидает. В конце концов, ответственность была слишком велика — Моракс и народ ожидали, что он доживёт хотя бы до церемонии бракосочетания, а это становилось невозможно, прочти он хоть несколько таких постыдных предложений. — Тебе больно? — тихо спрашивает Чжун Ли, когда Тарталья шипит, неловко дёргаясь вверх.       Чайльд быстро мотает головой, цепляясь крепче. Это совсем не больно, просто немного… странно. Он ещё никогда не был так раскрыт, никогда не ощущал ничего настолько горячего внутри. — Ты выжжешь мне внутренности, — бормочет Тарталья, яростно кусаясь. — Победой будет уже просто моя жизнь, а не ребёнок. — Мы можем прекратить. — Моракс останавливает малейшие движения, которые совершал, действительно готовый покинуть тело супруга. — О нет, я съем тебя, если… Селестия, — выдыхает Чайльд, теряя мысль разговора.       Нечто массивное давит прямо на чувствительный комок, и юноша откидывается назад, едва пойманный сильными руками императора. — Что это? — Тарталья опускает глаза, безучастно наблюдая, как Чжун Ли медленно переворачивает их обоих и устраивает его на подушках. — Яйцо?       Моракс сосредоточенно мотает головой. — Пока что нет, — говорит он прерывающимся голосом. — Просто… нарост. Ты разве не читал книгу, которую я тебе дал?       Чайльд хнычет, выгибаясь, и надеется, что супруг уже забыл свой вопрос. Он не ожидает, что Чжун Ли тихо рассмеётся, уткнувшись в его шею и слизывая несколько капель пота. — Может быть, тебе и правда следовало родиться Иваном, любовь моя.       Тарталья старательно собирает все свои мысли, чтобы понять его, и хлопает глазами. — Почему? — спрашивает он осипшим голосом, пытаясь сдержать икоту от напора императора.       Моракс качает головой, зажмурившись и пытаясь сдержать смех. Чайльд ударяет его ладонью по лопатке, подтверждая ожидание ответа. — Прости, — шепчет Чжун Ли, целуя приоткрытые губы. — Прости, любовь моя. Ты — самый очаровательный дурак на свете.       У Тарталья нет иного выбора, кроме прощения, когда он чуть не теряет сознание от убивающего его наслаждения.