♬♩♪♩ ♩♪♩♬
Стрелка часов подходит к половине одиннадцатого, когда Хосоку всё-таки удаётся остановить носовое кровотечение Чонгука и влить в парня чай с небольшим бутербродом. От типичного завтрака пациентов парень, естественно, отказывается: не удивительно, столько дней не ел, а теперь начнёт налегать. Хосок грозит силком запихнуть обед. — Хён, да хватит уже так беспокоиться, — бурчит Чонгук в ответ на угрозу и взъерошивает волосы, собираясь разобраться с мыслями. — Хватит что? Эй, Гук, мелкий ты проказник! Ты пришёл ко мне, чтобы я заткнул твою усталость ватными тампонами. Если ты не будешь в меру спать и есть, то носовые кровотечения продолжатся, а ты начнёшь падать в обмороки, — гневается Хосок, взмахивая руками. После ночной смены он кажется максимально гиперактивным. Жаль, что за этой гиперактивностью так чётко вырисовывается профессиональное выгорание. — Я понимаю, что у тебя отпуск, но ты же не будешь все две недели лежать в отключке, потому что когда-то недоспал? Пожинаешь плоды своей нагруженности, значит? Младший полной грудью вдыхает запах медикаментов и откидывается на кушетку, прикрывая веки. В этом отделении он частый гость, его все медсёстры знают и все медсёстры любят, считают хорошим мальчиком и замечательным фельдшером. Только Ёнджун оказывается прав: Чонгук отвратительный медицинский работник. Он слишком чувствительный, временами слишком агрессивный, слишком упрямый и слишком бесполезный. «Слишком». Как иначе? Почему на его сменах умирают пациенты? Везде есть взаимосвязь, и здесь она очевидна. Все слова Чхве — правда чистой воды. — Ты со мной будешь разговаривать или нет? — недовольно спрашивает Хосок, набирая в шприц обезболивающее. Он видит, как младший вечно растирает поясницу, хоть и не знает, что по ней его хорошенько побили. — Хён, я пришёл, чтобы ты закончил все свои делишки на отделении и мы сходили в кофейню к Чимину, — беззлобно огрызается Чонгук, не открывая глаз. Густой приторный запах лекарств оседает в лёгких, делая дыхание каким-то особенно нагруженным. — Пиши там все свои бумажки, выписки и тому подобное и собирайся. — Ага, прям так и побежал. Снимай штаны, мелочь, — бросает в ответ Хосок и подходит к кушетке, ожидая хоть каких-либо действий. — Может в бедро вколешь? — ноет недовольно младший и нехотя садится. — Штаны тебе всё равно придётся снимать. И вообще, инфильтраты потом я тебе буду лечить что ли? То же мне, фельдшер скорой. Ты же сам всегда категорически против уколов в бёдра! Тем более, дорогуша, ты вполне способен повернуться на бочок. Больше не возникая, Чонгук выполняет всё, о чём ему сказали, и вновь заваливается на кушетку, когда Хосок уходит в ординаторскую. Насколько бы старший Чон ни перегорел к своей работе, выполняет он её даже лучше тех, кто готов стараться двадцать четыре часа в сутки. В процедурную заходит медсестра, вздрагивает, заметив человека на кушетке, и неловко останавливается. Чонгук, честно говоря, видит её впервые и сразу же относит к практикантам: девушка совсем молодая, по виду неопытная и чертовски стеснительная. Приходится сесть. Такого пациента практикантка точно не помнит, и по её испуганным глазам это заметно. Она милая, когда пугается, может, милая, когда улыбается. Чону как-то не очень это интересно. Чона привлекают парни, не девушки. — Извините, а вы... — девушка не заканчивает вопрос, опускает глаза на несколько секунд и быстро поднимает голову, оборачиваясь на звук в коридоре. — А я уже ухожу, — быстро выдаёт парень, сползает с кушетки и забирает свою толстовку. Выглядит он, конечно, отвратно. Штаны грязные после сидения на земле, футболка запачкана кровью, которая полилась из носа в паре метров от дома Юнги и Ёнджуна, ещё и толстовка объёмная и нисколько не привлекательная. — Извините за вторжение. — Вы только поступили? — не сдаётся девушка, глядя своими большими глазами на недопациента, который замирает в полуметре от неё, не желая отталкивать от входа или даже протискиваться. — Может, я смогу вам чем-нибудь помочь? У вас кровь на футболке. — Мне уже помогли. Доктор Чон — профессионал своего дела. Всё же решаясь протиснуться, парень огибает практикантку и выбирается в коридор, сразу же отправляясь к посту медсестры. Ему кажется, что после нахождения в процедурном, всё пропахло таблетками, и от этого в некоторой степени мутит. Впрочем, когда Гука ставят на смену в отделение, от него всегда прёт лекарствами — запах привычный и в некоторой степени родной. Просто Чон всё ещё голоден... Продолжая ощущать взгляд девушки, Чонгук останавливается у стойки и барабанит по ней ладонями, после чего легко выуживает одну из историй болезни, легко угадывая чья она. — Интересненько. Что вы тут понаписывали? Папка качует по отделениям или как? — он легко уворачивается от цепких лап медсестры и пролистывает все странички с наигранным любопытством. — А в психушку ещё не отправляли? — его смех заливистый и яркий, искрящийся, как бенгальский огонёк, и только сам Чонгук осознаёт, что лишь играет на публику. Это неживой смех. В голове — словно записанный на пластинку и воспроизведённый по нажатию кнопки. — Проказник! Брось игрушку! — Хосок, появившийся в конце коридора быстро настигает младшего и, сгребая его в охапку, легко выуживает медкарту. — Тебе нельзя читать! Не ты же пациента доставлял, а? — Я же сам до вас доставился, — выкручивается из крепких объятий Чонгук, отпихивает врача от себя и, прошерстив коридор взглядом, снова натыкается на девушку, которая иногда выглядывает из процедурного кабинета. Что ей вообще надо? — Да дай ты глянуть, как мне диагноз написали! Ворчащий Хосок успевает перекинуть карту постовой медсестре, и та ему в ответ только с благодарностью кивает — у неё нет столько ловкости, чтобы справиться с активностью фельдшера. Не первый раз он уже так бессовестно ошивается рядом. Старший Чон отчитывает парня, но всё равно ерошит его волосы и, приобняв за плечи, утягивает прочь из отделения, в котором этот младшенький способен устроить погром в случае скуки. На середине лестницы Чонгук запрыгивает на спину друга, обхватывает его за шею и фырчит, как ёжик, на ухо, стараясь раздразнить усталого хёна. Тот в ответ несколько раз крутится на месте, однако подхватывает младшего под колени, чтобы он не упал, и продолжает путь уже со своеобразным рюкзаком. Больше Гук не ёрзает и только устало опускает веки, а уже через пару секунд проваливается в чуткую дрёму. Ему приходят одни и те же образы, один и тот же человек, и уже через каких-то пять минут парень возвращается в реальность и встряхивает головой, осматриваясь по сторонам. Больничный городок потихоньку оживает. Появляются очереди в диагностическом центре, белобокие скорые проносятся в приëмный покой, несколько медсестëр тихонечко курят у чëрных входов, обсуждают свои смены и делятся последними новостями. Чонгук вспоминает, как одну за другой вытаскивал сигареты из пачки, пока стоял в своей синей куртке фельдшера и ждал выхода Джина. Вспоминает он и то, как Тэхëн неизменно приходил в перерывы, ругался и останавливался в отдалении. И всë равно приходил. Может, он действительно любил Чона, а может, старался просто притвориться заботливым — сейчас думать над этим больше нет смысла, до правды уже не докопаться. Чонгук и не хочет. Он вырвал зависимость с корнем, оставив ошмëтки больного сердца безвольно висеть на сосудах и истекать кровью, изливающейся по всем органам. Так поступать нельзя, однако метаться из стороны в сторону глупо после совершенного; Чон умер в тот же день, как бросил Тэхëна, и теперь в этом мире, средь серых многоэтажек и шумных дорог, существует лишь его бренная оболочка. Пустая, как глиняный треснутый сосуд с выкачанным воздухом. Тусклая, как отражение в глазах «стëртого» с реальности Юнги. Ничтожная, как атом, не имеющий никакой цели и никаких возможностей. — Слезай, ты стал тяжёлым кабаном, — артистично ворчит Хосок, отпускает ноги младшего, чтобы тот мог встать, и, когда парень слезает со спины, сразу же обнимает его за плечи. — Не жрёшь ничего, а вес набираешь! Чонгук тыкает его под рёбра, и на пару минут обоим приходится остановиться, поскольку Хосок не собирается такую выходку оставлять без внимания и тщетно старается отомстить неразумному мальчишке, который с хохотом уворачивается. Между ними почти семь лет разницы, а приступы гиперактивности у них всё равно одинаковые — говорят, противоположности притягиваются, а тут, видимо, сработало в обратную сторону. Они одинаковы. Когда же Чонгуку удаётся выкрутиться и отбежать на пару метров, старший грозит ему пальцем и во все тридцать два зуба улыбается, переводя дыхание. Через пару минут он обязательно скажет, что дети совсем стариков перестали уважать, и Гук на это только фыркнет. Схема проверенная, эффективная. До кофейни они доходят уже более спокойно, болтая о какой-то чепухе, и ненадолго останавливаются в парке, присаживаясь на скамейку и рассматривая искусственный прудик. Листья-лодочки рассекают водную гладь, стараясь сбежать от толкающего их ветра. Осень скоро закончится. Выпадет снег, температура снизится, и люди будут кутаться в огромные шарфы, чтобы уберечь свой нос и щёки от кусачего мороза. У многих зимой горят восторгом глаза, у некоторых они наоборот гаснут, а весной вновь приобретают огонёчки. Однажды весной парень встретил Тэхёна с холодным взглядом. Однажды весной Чон влюбился и с таким рвением погрузился в эту влюблённость, что забыл, как следует дышать без человека. Однажды осенью Чонгук перекрыл себе воздух, оставив парня с холодным взглядом в той весне, из которой он вышел. Сердце снова начинает выть болью. — Пойдём, Чимин ждёт уже, вероятно, — Хосок хлопает по плечу, выводя младшего из состояния забвения, и встаёт, сразу же направляясь к небольшому зданию кофейни; Чонгуку приходится последовать за ним, чтобы не отстать. Внутри тепло и уютно, внутри пахнет чем-то родным. Чимин сразу же вскидывает голову, машет приветливо Хосоку, а на Чонгука смотрит с родительским упрёком — надо же, уже тренирует навыки строгого папаши! Младший ему коротко улыбается и, пока его спутник болтает с Паком, выбирает себе какую-то заварную булочку, тыкая в неё пальцем через стекло и поднимая взгляд. — Нет, мой дорогой, ты сейчас поешь нормально. Я знал, что ты зайдёшь, поэтому принёс контейнер с едой. И только попробуй отказаться, понял? — сразу же обращает внимание Чимин и кивает в сторону раздевалки персонала. — Иди разогревай, оболтус. То же мне, ушёл он гулять. Хихикая себе в кулак, Хосок провожает младшего взглядом и вновь обращается к баристе, хлопающего его по лбу за карточку, которую Чон хочет приложить к терминалу. Для близких друзей всё за бесплатно, таковы правила. Тем более Чимин сам себе хозяин и если что спрашивать будет только с себя. — Пока этот мелкий не рядом, я тебе нажалуюсь, — Хосок складывает руки на стойке и упирается на них, перенося вес немного вперёд и наблюдая за другом. — Он пришёл ко мне с носовым кровотечением, которое не смог сам остановить. Гук вообще спит, не знаешь? А то с тем, как он берёт по сто с лишним смен, меня что-то напрягает. Будто он от чего-то или кого-то пытается спрятаться. Не знаешь, как дела с Тэхёном? Я Киму многое высказать готов, несмотря на то, что ты им дорожишь. — С Тэ... — Пак несколько секунд тормозит, думая, что бы ему ответить на вопрос. Скрыть ли правду? Сказать, что всё просто провалилось? Поведать о боли, которая Чонгука разрывает уже несколько дней? Этим же можно и кровь из носа объяснить, и мешки под глазами, и усталость во взгляде. Этим можно всё объяснить. — Хоби, они расстались с Тэхёном несколько дней назад, — всё-таки решается бариста, отводит взгляд, чувствуя жжение стыда, и немного грустно улыбается. — И Тэхён сегодня приходил ко мне. Он так плакал... Я впервые видел, чтобы Тэ плакал настолько искренне. Буквально перед вами ушёл. Я хочу помочь ему, а ещё я хочу помочь Чонгуку, но не знаю как. Оба мне дороги, оба страдают друг без друга, да только вместе им будет лишь хуже. Я впервые с таким сталкиваюсь. Не перебивая и обдумывая ситуацию, Хосок смотрит в стену с написанными напитками, читает будто для себя и ворочает в голове вовсе не весёлые мысли. Он бы сказал, что ему жаль, если бы не чувствовал облегчения от разрушения жестокого союза: Чонгук слишком редко выглядел счастливым и слишком редко рассказывал о Тэхёне, а когда его спрашивали, старался обходить все острые углы — рассказы получались какими-то образными, не имеющими основы. А теперь это всё закончилось. — Не говори ему, что я рассказал, — просит Чимин, протирая кофемашину, и улыбается вышедшему с контейнером Чонгуку. — Эй, не делай такое лицо, будто я отравы тебе туда насыпал. Ешь давай. Шиён вкусно готовит. — Я не оскорбляю её еду, — поджимает губы младший Чон, закатывает глаза, показывая всем своё ненастоящее раздражение, и уходит за свободный столик, куда отправляется и Хосок, забрав свой кофе. Глядя на них со стороны, Пак замирает с тряпкой в руках, качает головой и возвращается к работе, забывая натянуть извечно вежливую и приветливую улыбку. Его мысли такому образу сейчас никак не подходят. Очень уж они тяжёлые и безрадостные, словно отравленные всеми событиями последней недели. Чимин оборачивается к столику, за которым находятся друзья, и замирает, разглядывая Чонгука: Хосок что-то рассказывает ему, жестикулирует активнее обычного, а младший так и сидит, держа в руках палочки и забывая моргать. Он определённо разбит, но все свои осколки накрывает ладонями, чтобы никто не увидел слабости. И Пак очень боится, что Тэхён, в пылу истерики пообещавший вернуть своего парня, наступит на трясущиеся руки Чона, сломает все его кости и проткнёт нежные ладони всеми накрытыми осколками, чтобы навеки привязать Гука к себе.7.
14 января 2023 г. в 19:07
Время близится к семи утра. Свешивая с дивана руку, Ëнджун пытается нащупать телефон, чтобы позвонить Юнги, который ушëл гулять около трëх ночи и до сих пор не вернулся. Мобильник, к сожалению, не находится; Чхве скрывает своë волнение за подобием раздражения. Пока что он способен лишь на это.
— Где же тебя черти носят, хëн, — бормочет тихо юноша, оглядывает комнату и старается хорошенько потянуться, чтобы размять затëкшее от лежания тело. Вместе с щелчком позвоночника раздаëтся скрип ключа в замке, и Ëнджун уже собирается обругать запоздалого Мина, да только челюсть нижнюю захлопывает даже слишком громко.
Первым в квартиру входит отнюдь не Юнги, и гость, предстающий перед взором, вовсе не радует Чхве. Зажмуривая глаза, юноша молит больше не видеть того, кто к ним пришëл в столь раннее время, однако парень, снимающий кеды в коридоре, никуда не растворяется.
— Что это за херня такая пришла? — Ëнджун старается начать с наезда, но сразу же затыкается, когда на него кидают безразличный взгляд. Ох уж этот взгляд... Чхве видит его в кошмарах, дышит лживой пустотой и тонет во мраке человеческого лицемерия.
— Ещë раз так меня назовëшь, и я всажу тебе в задницу самый больной укол, — слишком спокойно отзывается Чонгук, стягивает с себя объëмную толстовку, и оборачивается к Юнги. — Под утро все выглядят получше, но несколько раз капельницу можно и прокапать. Хуже не будет. Где ванная?
Когда Чон уходит в указанном направлении, Ëнджун приподнимается на локтях, гневно глядя на своего друга, и всем своим видом показывает, что требует объяснений, однако Мин его тотально игнорирует, обходя диван и открывая форточку. Свежий воздух врывается в квартиру игривым порывом, шелестит пакетом в руках и исследует кухню, тихо завывая в укромных уголках. Юнги зависает, вслушиваясь в окружение с присущей ему настороженностью, и ждёт, когда в ванной замолкнет вода. На вошедшего в комнату Чонгука он оборачивается с промедлением и сразу же взгляд опускает, что не укрывается от внимания Чхве.
Зачем вообще этого придурка в дом притащил, если снова ловит приступы паники?
Ёнджун следит за Чонгуком, за тем, как он достаёт несколько пакетов с физраствором и флаконов с порошками, и в его нестерпимо болящей голове что-то щёлкает. То есть Мин сходил в круглосуточную аптеку, а потом отыскал этого дрянного фельдшера, чтобы тот поставил Чхве капельницу? Ради чего? Что им двигало в тот момент?
— Чувствуешь себя как? — Чонгук, вовсе не опасаясь пинка, садится на свободный край дивана и берёт ничего не понимающего Ёнджуна за нижнюю челюсть, бесцеремонно осматривая синяки. — Юнги-хён сказал, что у тебя сотрясение. Извиняюсь, сам напросился.
Из всего, что Чхве слышит, выделяется лишь то, как ранний гость называет друга, и юноша от злости вспыхивает, резко садясь и скидывая чужую руку. Взъерошенный, с горящими глазами он старается испепелить до умопомрачения спокойного фельдшера, однако на того ничего не действует, и Ёнджун хватает старшего за грудки, резко притягивая к себе. Но даже так Чон в лице не меняется; его глаза остаются безнадёжно пусты.
— Прекращай, — раздаётся со спины, и Юнги как-то слишком легко отцепляет пальцы друга с хлопковой ткани и буквально оттаскивает Чхве чуть назад, чтобы тот так не наседал. — Не удивлён, что ты нарвался.
— Ничего страшного, — как-то бесцветно отзывается Чонгук, запястьем трёт лоб и встряхивает флакон с порошком, отвлекаясь на него. — Можешь его не останавливать. Пусть хоть побьёт, отыграется, а то словами задеть легко может. На деле что-то не показывает.
— Вот ты ещё не подначивай! — ругается Мин, успевая перехватить вновь обозлившегося Ёнджуна. — Два придурка, ё-моё! Я вас обоих в один гроб положу и в землю закопаю, чтобы вы друг друга перебили там.
Не сдержавшись, Чон усмехается, однако быстро прячет улыбку, вставляя шприц с физраствором в резиновую крышку и выпуская содержимое во флакон. За смешок он получает пинок от Чхве, но совсем никак не реагирует, будто бы ничего не происходит. Со стороны парень похож на ходячего мертвеца: весь какой-то растрёпанный, бледный и уставший. Кажется, сейчас встанет и начнёт раскачиваться, отправляясь ко входу в поисках наживы. Заметив это, Ёнджун на миг даже перестаёт брыкаться. Интересно, это Тэхён так своего мальчика ласкает, если Чонгук столь раздавленный? Ну и что это за парень такой, зачем его настолько яростно защищать?
— Эй, бездарь, тебя случайно твоя пассия не лупит за непослушание? — выдаёт Чхве, не обдумав до конца, и Чон неожиданно дёргается от этих слов, будто бы его ударяют прямо в этот момент. — Ага, значит лупит. А что, ты псина непослушная или как?
Но юноша никак не ожидает, что в него прилетит довольно сильный шлепок по плечу — отвешивать подзатыльник Юнги не хочет, а то придётся за младшим следить ещё дней сто. Место шлепка сразу же краснеет; от появившегося спустя пару секунд жжения Ёнджун стискивает зубы и быстро оборачивается к обидчику, однако взгляд старшего направлен на замершего Чонгука, который даже встряхивать флакон перестаёт.
— Если я ещё раз что-нибудь такое от тебя услышу, лечиться будешь уже от меня, — до неожиданности строго произносит Мин, обращаясь к соседу. Его злость начинает скапливаться в глотке, но парень знает, что это пройдёт очень скоро: любые чувства стираются быстрее, чем этого хотелось бы, поэтому ожидать длительного эффекта не стоит. — Помолчи немного, придурок. Тебе пришли помогать, а ты свой похабный рот не закрываешь.
— Мне не нужна помощь этого недофельдшера, — чуть ли не рычит Чхве, осознавая, что находится не в том положении. Как Юнги мог так бессовестно его стукнуть? За что? За правду?
— Подумай сейчас не обо мне и не о себе, — произносит спокойно Чонгук, вновь начиная встряхивать флакончик. — Ты валяешься на кровати, как все лежачие пациенты, и ходишь только до туалета. Ой, извини... Ползёшь. Как в таком состоянии Юнги может следить за тобой, а, эгоист? Спорим, что всё не так плачевно? Ну, если тебе лучше не станет, я обязательно вызову реанимашку, потому что по срокам тебе должно уже немного похорошеть, — он оборачивается к юноше, снова трёт запястьем лоб и встаёт, возвращаясь к столу, где лежат пакеты с физрастворами. — Не на том наживаешься. А недофельдшер может и в вену с первого раза не попасть, хочешь?
Тихо выругиваясь себе под нос, Мин отпускает своего друга и отходит к окну, разглядывая улицу. Его тёмный силуэт очень чётко выделяется на тусклом фоне молочного неба. Многоэтажка, находящаяся по другую сторону дороги ещё не проснулась, и только единичные квартиры совсем недавно зажглись утренним светом. Люди собираются на работу, на учёбу, спешат, на ходу натягивают рубашки и застёгивают пуговицы. В квартире, где застывают три парня, нарастает глубокая тишина, пропитанная внезапным отчаянием и тошнотворной болью. Для Ёнджуна в этот момент существует лишь силуэт совсем исхудавшего Юнги; только в эту секунду утреннего пробуждения мысли приобретают истинный окрас: Мин слишком сдал в своём состоянии. Он худ, бледен, как фарфоровая куколка, и столь же хрупок. Кажется, коснись — упадёт и разлетится на миллиарды осколков, не оставив и шанса себя собрать. В области сердца начинает щемить и болеть, и Чхве невольно руку на грудь кладёт, садясь на диване. Об этом сказал Чонгук пару минут назад? На это обратил внимание? Становится до одури стыдно. Ёнджун пытается изо всех сил совладать с нахлынувшей тревогой, однако чувствует, как на его плечо опускается тяжёлая рука, и резко оборачивается. От Чонгука волной исходит его боль; Чхве как в тумане теряется, когда две затягивающие пустоты сталкиваются вокруг него. Мир бледнеет с такой скоростью, что юноша не успевает даже вдохнуть.
Ему становится невыносимо больно. Так, что рёбра сковывает и лёгкие не раскрываются при вдохе. Так, что зрачки резко сужаются.
— Э-э-э... Ты куда поплыл! — Чон обеспокоен. Он успевает перехватить заваливающегося Ёнджуна и сажает его, откладывая пакет с капельницей на пустое место на диване. — Неужели всё настолько едет? Ты зачем от госпитализации отказался, дурак!?
Обернувшийся Юнги внимательно следит за тем, как Чонгук аккуратно опускает Чхве на подушку, поправляет его голову и что-то тихо ему говорит, беря за запястье и прощупывая предплечье. Со стороны это очень напоминает картину из недалёкого, к большому сожалению, прошлого. Мин поджимает губы и нервно стучит пальцами по подоконнику, опуская взгляд в пол.
— Да всё нормально, блин. Просто немного унесло, — ворчит недовольно Ёнджун, глаза отводит в сторону и пыхтит, подобно паровозу. Он всё ещё старается напустить на себя немного суровости, однако снова и снова разбивается о скалы непонимания. Туман продолжает окутывать его бренное тело; юноша тонет, захлёбывается и кричит у себя в голове, словно его кто-то услышит.
Это не его боль. Не его... Так почему он в ней так погряз?
Чонгук снова отходит, копошится с инфузионной системой и выдыхает только тогда, когда находит подставку, чтоб пакет повесить — эту подставку услужливо притаскивает Юнги, сообразивший быстрее фельдшера. В вену Чон попадает с первого раза, снимает жгут, настраивает скорость и поднимается на ноги, которые его вовсе не слушаются из-за недостатка сна и ужасной усталости.
— Прокапает — снимешь, верно? — он рассматривает Мина несколько томительных секунд и, одёрнув себя, выходит в коридор. Пора уходить домой. Точнее, к Чимину. Время неприятно напоминает о том, что все в квартире спят и придётся подождать, и от этого Чонгук даже растерянно замирает. Он совсем забыл... Спать и ему тоже хочется невыносимо, но нужно ещё дойди до дома и как-то справиться со всем остальным.
У него нет ключей.
— Всё в порядке? — Юнги прижимается к стене, скрещивает на груди руки, закрываясь всем своим существом, и наблюдает своими неживыми глазами за гостем.
— Да-да, я... — Чонгук не знает, как ему сказать то, что он хочет, поэтому парень несколько тяжёлых секунд по-глупому формулирует свой вопрос, одновременно с этим приглаживая на затылке волосы. Парень знает, что его вопрос точно поставит Мина в тупик, а может вызовет даже приступ паники, поэтому решает всё-таки промолчать. «Не хочешь ли ты когда-нибудь прогуляться со мной?» так и остаётся в голове, в самой пучине бушующего океана мыслей. — У тебя же есть мой номер? Я его не менял с тех пор.
Юнги кивает, чувствуя лопатками прожигающий взгляд Ёнджуна, и выдыхает чуть свободнее, когда Чон покидает квартиру. Ему надо придумать отмазку перед Чхве, придумать, как объяснить наличие номера этого фельдшера в контактах, однако голова пуста и тяжела; Мин хочет уснуть крепким пустым сном, чтобы больше не мучиться.
— С каких таких пор у тебя есть телефон Чонгука? — гневно интересуется Ёнджун сразу, как хён заходит в комнату. Он старается не шевелиться, чтобы не сбить поставленную капельницу, а потому может только глазами следить, чем и пользуется Юнги, обходя кухонный стол и отвлекаясь на чайник. Иногда планировка квартиры, включающая в себя совмещение кухни с гостиной, Чхве выбешивает. — Эй! Я с тобой разговариваю!
— Ты стал ворчливым и назойливым, будто тебе девяносто с лишним лет, — отзывается эхом Мин, достаёт кружку и еле её удерживает; руки страшно подрагивают, их даже частично сводит. Это не вызывает ни боли, ни какого-либо испуга. Только несколько огорчённый вздох, после которого Юнги просто разжимает пальцы. Кружка летит на пол, разбиваясь на несколько острых осколков; парень долго смотрит вниз и в итоге просто переводит взгляд в окно. — Я давно знал, что Чонгук — фельдшер на скорой. Однажды он мне помог, оттуда и номер. Не знаю, какого чёрта ты выпытываешь эту информацию.
В квартире постепенно становится холодно. Ритм капель убаюкивает всё ещё вертящееся сознание, и Ёнджун проваливается в дрёму, в которой даже не чувствует, как из него вытаскивают иглу. Стрелка часов подходит к девяти, когда Юнги, взглянув на друга, вынимает из кармана телефон и долго не решается написать. Он не знает, почему его беспокоит сохранность Чона, однако сообщение с вопросом, добрался ли тот, улетает к получателю, а через несколько минут Мин видит ответ.
«Всё в порядке, Юнги-щи. Я добрался до дома, не стоит беспокоиться».
Юнги выдыхает и садится к дивану, сжимаясь и прячась в объёмную кофту. Оставлять Чхве один на один с собой не стоит, мало ли понадобится помощь. Если что Мин будет рядом. Обязательно будет, ведь он должен помочь своему младшему, как младший помогает ему.