Видимость присутствия

      Ëнджун вваливается в квартиру лишь под вечер. Причëм не один, а с Субином. Заприметив ещë одного человека, Юнги выдыхает сквозь сжатые зубы и устремляет испепеляющий взгляд на соседа, который явно не хочет оправдываться или хотя бы извиняться. У Ëнджуна опухшие синяки, да к тому же он вусмерть пьян — возможно, использовал алкоголь как обезболивающее. Юноша демонстративно помахивает белой бумажкой перед носом хëна и, пошатнувшись, еле находит баланс. Точнее, этот баланс за него находит Субин, который удручëнно покачивает головой и виновато смотрит куда-то в пол.       — Всë, неделя больничного, — торжественно заключает Ëнджун, продолжая игнорировать взгляд Мина, и опирается на стену боком, словно это поможет ему стоять ровно. — Теперь ты со мной возиться будешь, — язык точно ему не подвластен, поскольку речь кажется скомканной и несколько непонятной — чего ещë можно ожидать от пьяного человека?       — Я могу помочь с ним, — тихо произносит Субин, продолжая изучать пол. — А потом всë объяснить.       — Уж извольте разобраться сами, — бесцветно отзывается Юнги. Сам помогать он сейчас точно не собирается: присутствие другого человека в доме вызывает у него лишь жгучий приступ тревоги. — Без понятия, что у вас там произошло, я с ним ничего делать не буду. Не сейчас. Пусть трезвеет в коридоре.       Парнишка с вишнёвыми волосами мнётся на месте, шумно дышит, встряхивая головой пару раз, и косится на Ёнджуна с некоторым беспокойством, потому что тот продолжает качаться даже с опорой — может, ему просто не стоит пытаться снять ботинки самому? Глядя на это со стороны, Мин чувствует, как жар прилипает к его щекам, натягивает рукава толстовки на пальцы и хмурится, понимая, что врёт сам себе.       — Поставь чайник, достань кружки, найди пакетики. Всё где-то на кухне, — наконец выдыхает он, стараясь напустить на себя побольше раздражения, и подходит чуть ближе, успевая перехватить кренящегося друга, который в знак благодарности лишь икает. — Сядь ты уже, — обращается Юнги к соседу, давит на плечи, практически сразу опуская Ёнджуна на пол, а потом присаживается на корточки, развязывая злосчастные кроссовки, пока Субин, стягивая свои ботинки, нервно спешит на кухню. Как только гость скрывается, Мин поднимает голову Чхве за подбородок и долго всматривается в осоловелые глаза, будто может там что-то найти. — Что за справка, малой?       — Какая справка? — искренне удивляется Ёнджун, напрочь забывая, что пару минут назад тыкал этой бумажкой в старшего. — А! Справка... Я это... На голову больной! — его смех прерывается ладонью, которой Мин зажимает рот. Юноша недовольно сдвигает брови к переносице, старается высвободиться, однако из этого ничего не выходит.       — Помолчи тогда пять минут, окей? Приведём тебя в порядок, уложим на диван, а потом я тебе всё выскажу, — бурчит старший, отпуская друга, помогает ему подняться и, глянув тревожно в сторону кухни, практически на себе тащит Чхве до ванной.       Ёнджуна приходится усаживать, чтобы спокойно умыть. Стараясь сильно не задевать синяки, Мин осматривает избитого соседа и тихо выдыхает: выпытывать информацию пока не имеет смысла, Чхве вряд ли сможет адекватно всё объяснить. Впрочем, на кухне шастает Субин, который может просветить... Юнги включает воду похолоднее, покрепче ухватывает Ёнджуна за подбородок и несколько раз тщательно его умывает, пока юноша старается вырваться и хорошенько проклинает старшего; Мин лишь цокает языком, помогает выбраться из ванны и берёт в руки полотенце. Вытереть себя Чхве не даёт, чуть ли не брыкается — эту затею приходится отложить.       — Откуда такая красота? — сразу же интересуется Юнги, когда друга удаётся завалить на диван. Субин от неожиданности чуть ли не подскакивает, резко оборачивается и сразу же виновато утыкается взглядом в пол. Складывается ощущение, что одногруппник только туда смотреть и может, словно там есть нечто очень интересное. Не дождавшись ответа, Мин поднимает голову и упорно сверлит взглядом юношу, который в ответ только крепко сжимает ручку кружки. — Субин.       Старший ненавидит непрошеных гостей, однако понимает, что Ёнджун бы не добрался в одиночку. Внутри всё сжимается каждый раз, когда Юнги видит ещё один силуэт, тревога заставляет чувствовать, как мерзко потеют ладони. Мин старается не поддаваться своей внутренней панике и держаться молодцом, иначе он совсем с ума сойдёт.       — Будем молчать? — подложив под голову соседа подушку, парень выпрямляется и прикусывает кончик языка, концентрируется на дыхании. Ему просто необходимо выглядеть построже, ведь он хён. Он должен защищать своего младшего, должен сделать всё ради него, поскольку Ёнджун всегда тратил себя на стабилизацию Юнги.       — Ёнджун подрался с Чонгуком. Тот Чонгук, что с магистратуры. Со Штатов ещё приехал, — словно оправдывается Субин, сдвигает брови к переносице, чувствуя пустой взгляд на себе, и проводит рукавом кофты под носом. Ему стоит продолжить, он знает, но этого так не хочется, что Чхве готов вечность терпеть это назойливое внимание. Правда, Мин уже потихоньку начинает раздражаться... — Да, прости. В общем, я не успел к началу, однако видел, как Чонгук бил Ёнджуна рядом с институтом, поэтому подошёл. Хотел помочь. Мы ездили в травмпункт, нам сказали, что у Ёнджуна сотрясение и что это не критично. В больничку этот дурак отказался ложиться. А ещё мы завернули по пути в какой-то бар. Я немного не уследил, извини.       Юнги вздыхает громче, чем ему хотелось бы, и ловит себя на ускользающем волнении; ему приходится сесть на край дивана рядом с задремавшим другом и несколько минут провести в тишине, чтобы не словить приступ паники. Парень всё же становится чуть спокойнее, когда насчитывает десять предметов зелёного цвета на полках открытого шкафчика. В голове появляется совсем странный для ситуации вопрос: откуда столько зелёного в их доме? — и Мин разлохмачивает чёлку, оборачиваясь к Ёнджуну, который уже во всю спит, уткнувшись головой в подушку. Глядя на него, старший подавляет в себе желание зевнуть и встаёт на ноги, проходя на кухню.       Юнги не любит малознакомых в квартире. У Юнги нет выбора.       — Ладно, ничего страшного, разберёмся, — Мин касается чайника, проверяя его температуру, медленно убирает быстро нагревшуюся руку и косится на Субина. Юноша продолжает сжимать ручку кружки. — Чай же будешь, верно?       Субин несколько раз кивает, немного неловко разворачивается и трёт висок, словно у него начинает болеть голова. Пьют чай они в тишине, Чхве уходит в том же молчании, и в квартире остаются лишь двое. Ёнджун продолжает спать на диване, что-то бурча себе под нос, однако Юнги понимает, что ночка будет просто ужасной; о сне можно забыть уже сейчас, и Мин около получаса разбирает диван и застилает его, стараясь не будить друга. Он переворачивает Чхве на бок, а когда тот не реагирует даже на это, перестаёт осторожничать. Когда-то давно, когда мать Мина была в критическом состоянии, медсестра показала, как правильно заправлять постель для лежачего человека, не поднимая его на руки. Опыт, как говорится, не пропьёшь.       — Тошнит... — тянет тихо Ёнджун, сжимая край накинутого одеяла, и чуть приподнимает веки, быстро находит взглядом друга и поджимает губы. Ему бы встать на ноги и дойти до туалета, однако голову кружит так, что мир просто плывёт неразборчиво.       — Да-да, я понял. Подожди пару минуток, тебе кофту снять надо, — вздыхает Юнги устало, помогает младшему сесть и стягивает с него толстовку, после чего отправляется за столь необходимым тазиком.

♬♩♪♩ ♩♪♩♬

      В квартире душно. Жаловаться на это бесполезно, открывать окно в любом случае нельзя, иначе маленький Джуён простудится; мальчишке всего месяц, но он спокоен как удав, что совсем не сочетается с его отцом, извечно активным Чимином. Чонгук часто говорит, что сын очень похож на Пака, да только схожесть его с Шиён всё же перевешивает.       Несмотря на духоту, Чон не снимает с себя кофты. Он вообще будто бы батареями окружён, поскольку Чимин, которого парень обнимает, утыкаясь в живот, и сам с печкой сравним. Чонгук готов думать обо всём, кроме Тэхёна и расставания. Боль просто невыносимая, честно говоря. Хоть на стенку лезь. Два дня улетают в пустоту, благо на работе взят отпуск на две недели; парню кажется, что бросать наркотики и то легче, поскольку человек умирает быстрее.       Чонгук умирает слишком медленно.       — Как он? — Шиён заглядывает в комнату, снижает голос до минимума и с тревогой рассматривает временного сожителя, который вообще ни на что не реагирует.       — Спит, вроде, — также тихо отвечает Чимин, продолжая перебирать короткие прядки чёрных волос. Он сидит в одной позе на кровати уже около часа, и ему кажется, что Чон в его руках нестерпимо горит. — Мне кажется, что если он продолжит носить толстовку в доме, то его хватит тепловой удар. Вчера уже были предвестники.       — Не хватит меня удар, — ворчит Чонгук ему в живот, вызывая целый табун мурашек, от которого Пак вздрагивает и ругается забавно. Чон выпускает друга из объятий и переворачивается на спину. Тёмные круги у него под глазами, вероятно, скоро станут совсем чёрными, будто краской выкрашенными. — Я пойду, наверное, прогуляюсь.       Чимин на миг тормозит, потом резко садится, выказывая этим весь свой протест: его глаза вспыхивают недовольством, а раскрытая ладонь сразу указывает на настенные часы.       — Во-первых, у тебя отвратительное состояние, мой дорогой. Ты не ел со вчерашнего утра. А во-вторых, — он жестом приказывает Чону замолчать и снова возмущённо смотрит на часы. — Время видел? Я тебя никуда не пущу, Шиён тоже. Сиди на пятой точке и не двигайся, если не хочешь, чтобы я ругался.       Чонгук даже не смотрит на циферблат. Он всё равно сделает по-своему, потому что цель имеет, и эта цель, пожалуй, становится пока что наиболее важной составляющей жизни. Пока парень будет сидеть и чахнуть, мир вокруг совсем изменится, а Тэхён так и продолжить разрушать всех, к кому прикоснётся и с кем заведёт свой гадкий роман. Чон хочет исправить хоть одну его ошибку.       — Чимин-а, я пойду прогуляюсь, правда. Я не могу сидеть на одном месте. Я должен сделать что-нибудь правильное, — будто извиняется Чонгук, спускается с кровати и, касаясь стены рукой, чтобы иметь опору, уже направляется в коридор, когда его перехватывают за рукав толстовки. Шиён долго всматривается в бледное лицо парня, рассматривает раскрасневшиеся щёки и в какой-то момент отпускает, только и кивая.       Спорить бесполезно, Чимин понимает. У него больше нет выбора, поскольку его жена уже одобрила выбор Чона. Если так случилось, значит так и будет. Это своеобразный закон, который временами слишком не нравится Тэхёну. На Тэхёна, к слову, уже глубоко плевать; Пак его игнорирует с самого прихода Чонгука в дом. И сейчас почему-то Чимин об этом вспоминает. Может, он в очередной раз по-иному видит фельдшера. Может, видит что-то схожее, замечает эти привычки Кима в другом человеке. Однако Пак вспоминает, и ему становится совестно.       — Только будь на связи, — просит он с надеждой, забирает маленького Джуёна с рук Шиён и внимательно следит за тем, как Чон надевает на себя кеды и обвязывает шнурки вокруг лодыжек. — Я беспокоюсь.       — Хорошо, пап, я буду на связи, — давит из себя улыбку Чонгук, выпрямляется и взмахивает рукой. — Ничего страшного, я завтра уже перестану докучать вам своим присутствием. Заберу вещички и съеду в свою прошлую квартиру. Там действительно в сто раз лучше.       — Ты нисколько нам не мешаешь, Гук-и, — успевает сказать Чимин, прежде чем дверь закрывается.       Улица встречает лёгким ветерком, который взъерошивает волосы и забирается под тонкую ткань футболки. Это становится своеобразным спасением для измученного тела, и Чонгук полной грудью вдыхает запах недавней грозы. Ночь мерцает тусклыми звёздочками, рассыпанными высоко над головой. Небо такое далёкое, такое свободное, что в него хочется укутаться, вступить в хоровод с белыми огоньками и забыть обо всех земных проблемах. Забыть навсегда, чтобы уже не чувствовать той боли, которая изнутри раздирает, не кричать ночью в подушку из-за того, что в голос кричать просто-напросто нельзя.       Чону хочется раствориться в тишине неба, но не быть собой.       Только в этот миг до парня доходит, почему Чимин так не хотел отпускать его. На часах стрелка уже подходит к трём, и улицы спят так же, как и все жители города. Идти в такое время куда-то не имеет смысла, однако Чонгук всё же позволяет себе сделать несколько неуверенных шагов в нужном направлении. В нужном для него, для его изнурённого мозга. Чон старается поверить, что если он выполнит своё желание, то ему станет легче.       Фонарь над головой мигает пару раз и отключается, погружая Чонгука во мрак. Остальные фонари тоже уже не работают; только далёкие вывески магазинов моргают, готовясь зажечься в полную силу, и зовут к себе. Чон проходит мимо, пряча руки в карманы и бесцельно глядя вперёд, и вскоре сворачивает к тёмному парку. Листья шелестят над головой, вторят ветру и сами собираются взмыть к звёздам; октябрь стоит уже на пороге ноября, бережно передаёт корону в его руки, чтобы третий месяц осени разукрасил всё в более яркие цвета и после утопил их снегу зимы. Невольно парень замедляется, вглядывается ввысь и медленно пропитывается новой, неизвестной энергией.       Дышать становится даже легче, хоть душа и продолжает предательски ныть. Чонгук не сдерживает слабой улыбки, чувствуя, что ему обязательно повезёт с маленькой, но такой важной затеей, и потому снова прибавляет скорости. Идти ему далековато, почти на другой конец города, да только время, потраченное на путь, даст мыслям немного очиститься от тяжести накопленной боли, и Чон этим воодушевляется.

♬♩♪♩ ♩♪♩♬

      Холодно. Юнги зарывается подбородком в воротник своей куртки и зябко ёжится, утыкаясь взглядом в землю под ногами. Сегодняшняя ночная прогулка не приносит никакого облегчения, мысли занимает лишь состояние Ёнджуна, который второй день практически не сползает с дивана. Мину приходится бегать из комнаты в комнату, чтобы футболка на друге не была мокрой, а простыня не запачкалась кровью, которая уже трижды шла из носа. Состояние Чхве нельзя назвать критичным, однако лучше бы юноша согласился на госпитализацию — целее был бы. Юнги, конечно, спец в ухаживаниях за больными, однако погоды это не меняет. Он всё ещё не врач и никогда им не был.       Но пока Ёнджун в полубредовом состоянии спит, Мин позволяет себе короткую прогулку. Наверное, зря. Ему холодно, ему неспокойно, ему до трясучки неприятно. Просидев безвылазно сорок восемь часов в квартире, он вовсе забыл, что реальность бывает столь мрачной и тоскливой. Внутренняя война лишь подпитывается тусклостью окружения, и Юнги поклясться готов, что, выйдя на улицу, в очередной раз подпортил свою психику.       Это печально...       Холодно. Юнги переступает лужу и на миг поднимает голову, чтобы убедиться в правильности своей траектории, однако его взгляд цепляет не только дверь подъезда, но ещё и человека, который сидит на скамейке неподалёку.       В половину пятого утра. Человека у подъезда.       Мин резко тормозит и забывает сделать спасительный вдох. Он смотрит на сбритые виски, на проколотую бровь, на колечко в губе, спускается взглядом ниже, изучая узорчатые татуировки на предплечье, и неожиданно ощущает прилив стойкого невообразимого страха, от которого ноги становятся не то что ватными, а уже деревянными и неподъёмными. Сбежать у парня больше не получится. Он так и видит, как его бьют кольцами по виску, как сознание покидает тело и как Мин быстро умирает на земле, не успевая даже слова сказать. О да... Юнги знает этого человека. Он знает его даже лучше, чем хотел бы.       А ночной гость знает Юнги, поскольку его взгляд неотрывно следит за каждым движением своей жертвы.       — Стой-стой-стой! — Чонгук соскакивает со скамейки и перекрывает дорогу к двери подъезда быстрее, нежели Мин успевает и шаг к ней сделать. Он примирительно поднимает руки и дёргает уголком губ, стараясь всем видом показать, что никаких плохих намерений не имеет. — Послушай, я...       — Я не собираюсь тебя слушать, а уж тем более с тобой разговаривать, — перебивает обозлённо Юнги, хотя изнутри полыхает неугасаемой паникой. Разговоры с Чоном точно приведут его к моральной гибели. Может, и физической. Парень обязательно умрёт в своём страхе, сгорит, как спичка, и больше не восстановится. Он не феникс, пепел для него — конечная станция. — Отойди с дороги, Чонгук. Я даже видеть тебя не хочу, — Мин делает угрожающий шаг вперёд, сжимает кулаки до побеления костяшек, однако его руки нещадно трясутся, что, естественно, не укрывается от человека напротив.       — Пожалуйста, Юнги-щи, не прогоняй меня раньше времени. Я пришёл извиниться, ладно? — Чонгуку приходится дышать глубже, чтобы его голос звучал спокойно и тихо, но всё равно в некоторой степени настойчиво. Парень не сокращает расстояния, не пытается опустить руки или сделать какое-либо движение, ведь он прекрасно знает, что это послужит спусковым крючком — испуганный Юнги точно рванёт прочь, даже если траектория его движения будет направлена от спасительной двери, а не к ней. — Я пришёл извиниться за Тэхёна. Просто выслушай меня, пожалуйста.       Холодно. Мин выдыхает свою нервозность в воздух и старается совладать с нахлынувшими чувствами. Он ненавидит себя за приливы страха перед незнакомцами, но ещё больше его бесит то, что Чонгук посмел явиться к его дому. К единственному пристанищу, где Юнги прячется от окружающего мира. Сердце предательски бьётся в грудную клетку, норовит сломать рёбра и выпрыгнуть прочь, захватив с собой и остатки размазанной души. Что нужно парню Тэхёна здесь в половину пятого утра? Что Ким приказал ему сделать? Прийти и посмеяться? Совершить очередную авантюру, в которой Мин прослывёт дураком?       — Не ты извиняться должен, а Тэхён, так что вали на все четыре стороны и сюда больше не приходи, — наконец выдаёт Юнги и слишком поздно замечает, что повысил голос. Он старается твёрдо стоять на ногах, но те подкашиваются под весом, который неожиданно начинает давить вниз. Ох, как бы Мин хотел зарыться в свою куртку и прошмыгнуть мимо злосчастного Чонгука! Как бы он хотел унять этот бессовестный ужас, заволакивающий мозг, и убрать нервный румянец, прилипший к щекам! Такого стыда парень не испытывал слишком давно, с этим невозможно смириться. — Проваливай! — уже выкрикивает Юнги, когда Чон даже не двигается с места.       От этого выкрика Чонгук вздрагивает и на миг даже сжимается, будто его это пугает. Взгляд суматошно пробегает по окрестностям, кадык дёргается при нервном глотке, и Чон чудом остаётся стоять, беря себя в руки и заставляя успокоиться.       — Нет, Юнги-щи, пока я не выскажусь, я никуда не уйду. Пожалуйста, дай мне несколько минут. Я тебя умоляю, — выдавливает он, складывает вместе ладони и просяще смотрит в пустые глаза напротив, выискивая хоть какую-нибудь искорку.       — Мне не нужна шавка Тэхёна под окнами, — мотает головой Юнги, не позволяя себе посмотреть в лицо Чонгука. — Я ещё раз говорю, не ты должен извиняться, так что иди с миром, пока я тебе по лицу не дал. Ты же, мелкий засранец, руки распускаешь, верно? Не бойся, за Ёнджуна ты тоже ответишь. Попозже. Не в пять утра.       Холодно. Холодно и грязно. Чонгук издаёт протяжный стон разочарования и, вместо того чтобы уйти, слегка одёргивает штаны вверх. Мин ловит это движение взглядом и в землю врастает, когда Чон опускается сначала на одно, а затем и на второе колено, предварительно сложив руки и прогнувшись в пояснице. В лице ночного гостя не меняется ничего: не появляется ни раздражения, ни брезгливости, ни злости. В глазах его клубится лишь тот же густой дым боли, с каким парень пришёл, и Юнги зависает. Настолько сильно, что молчание становится просто невыносимым, казалось бы.       Для Чонгука тишина не заканчивается даже тогда, когда он упирает лбом в сложенные руки, и томительное ожидание отражается звенящей пустотой в голове. Складывается ощущение, что ветер затихает в проводах и больше не играется с листьями.       — Ты... ты совсем спятил... — севшим голосом шепчет Юнги и невольно делает шаг назад. Его страх растёт в геометрической прогрессии, однако меняет свою основу.       Чонгук сглатывает и выпрямляется, хоть с колен всё же не встаёт, продолжая сидеть на дороге. Он поднимает голову, глядя на Мина, и виновато улыбается, словно не совершил ужасную глупость, а лишь немного провинился. Юнги готов на него за это наорать, отвесить ему подзатыльник и за волосы оттаскать, однако даже руки не поднимает. Не может. Совсем.       — Я не шавка Тэхёна и правда пришёл извиниться за него. Я просто прошу меня послушать. Если я не извинюсь, то Тэхён вовсе не постарается прийти. А я... Я знаю, что тебе эти извинения очень нужны, — Чон встряхивает головой и концентрирует своё внимание на ладонях, которые немного приподнимает. В нескольких местах темнеют недавние ожоги от сигарет; Юнги замечает их, и его сердце болезненно сжимается. — Я, честно говоря, до конца не осмыслил то, что между вами произошло, но я правда хочу, чтобы... Блин... Юнги-щи, не знаю, чем можно загладить его вину, но я искренне прошу прощения. И за себя в том числе. Я отвечу и за Тэхёна, и за свой поступок. Делай что угодно, желай, что угодно, хоть убей. Я слова тебе не скажу. Это будет заслуженно, — у Чонгука перехватывает дыхание. Парень несколько секунд старается его восстановить, но всё оказывается бесполезным. Чон закрывает предплечьем глаза, неожиданно всхлипывая, и лишь свои слёзы старается проглотить, чтобы продолжить речь.       Он выглядит жалко, когда сидит у чужих ног. Он выглядит жалко, когда плачет. Он выглядит...       Нет, он не жалок. Заставляя себя поднять голову, Мин огибает парня и устремляется к двери, почти бежит, выискивая в карманах ключи. Его пальцы нервно трясутся, а мысли неустанно мечутся в черепной коробке, вызывая дискомфорт. Юнги понимает, что ему надо домой. Скорее. Прямо сейчас. Он не даёт себе и шанса обернуться, не позволяет глянуть на Чонгука и уже прикладывает ключ к домофону, когда не выдерживает. Бросив взгляд через плечо, Мин поджимает губы и несколько минут рассматривает сгорбленную фигуру так и не сдвинувшегося Чона. Парень продолжает сидеть на коленях, а его голова остаётся опущенной, и Юнги переклинивает. Его дёргает, как в припадке, Мин ожесточённо хлопает по двери раскрытой ладонью и скрывается в подъезде.       На улице затихает ветер. Где-то за домами начинает проглядывать рассвет; он разгоняет темноту ночи, уносит синеву прочь и лениво расползается розоватыми оттенками по небу. Чонгуку всё равно. Он шмыгает носом, стирая со щёк влагу рукавом толстовки, и набирает сообщение Чимину — пишет, что всё прекрасно и беспокоиться не о чем. Нет, всё отвратительно... Парень чувствует себя разбитым глупцом, который всё-таки не сдержался и расплакался, как маленький ребёнок. От этого тошно. И омерзительно. И вообще хочется просто исчезнуть. Былое чувство, что Чону повезёт, стирается слишком стремительно.       Не повезло. Хотя чего он ожидал?       Стараясь сконцентрироваться на чём-то другом, Чонгук вытаскивает из кармана помятую пачку сигарет, в которой дополнительно лежит старенькая потрёпанная зажигалка, и выуживает один из двух уцелевших белых цилиндриков, пару секунд крутит в пальцах и уже зажимает зубами, когда со спины сигарету буквально выхватывают.       — Ты сейчас всё себе отморозишь, придурок, — недовольно ворчит Юнги и буквально ставит Чона на ноги, отряхивая его по-матерински заботливо. Он вручает парню термокружку и, схватив за запястье, тащит к скамейке, где усаживает лёгким нажатием на плечи. — Я надеялся, что ты реально свалил. Думал, что выйду, а ты ушёл. Вот дурак, конечно, — продолжает ругаться Мин, не замечая, с каким немым волнением Чонгук на него смотрит. — Припёрся, штаны испачкал, ещё и расплакался.       Он замолкает на мгновение, зажимает вырванную сигарету зубами и выжидающе склоняет голову. Немного затормозив, Чон вытягивает зажигалку и несколько раз ею щёлкает, после чего закуривает и сам: пачка остаётся совсем пустой; Чонгук уже думает, сколько блоков сигарет ему придётся купить, чтобы покрыть стыд за сегодняшний день. Утро, если быть точным.       — Только о руки свои не туши, хорошо? — прерывает его мысли Юнги, присаживается рядом на скамейку и запрокидывает голову, глядя в светлеющее небо. — Ты делаешь этим хуже лишь себе. Моральную боль ты физической не загасишь, Чонгук. Не вреди себе, я тебя очень прошу. Это того не стоит.       — Извини, — вторит остаточным порывам ветра Чонгук, опускает взгляд и получает лёгкий подзатыльник. Не без оснований. Что-то вновь ворча, Мин пихает младшего в плечо, выпускает в сторону сигаретный дым и ерошит чёрные волосы на затылке Чона.       — Перед Ёнджуном ты извинишься сам. Так что зря пришёл. Тебя Тэхён отправил? — Юнги снова концентрирует внимание на небе, гася в себе любые плохие эмоции. Облака привлекают его гораздо больше, чем парень, сидящий рядом. Находиться на улице долго Мин всё равно не будет и скоро уйдёт. Он просто не смог оставить Чона в столь странно плачевном состоянии.       Не смог оставить на коленях человека, который выглядел намного более разрушенным, чем сам Юнги.       — Нет. Не Тэхён, — Чонгук встряхивает головой, трёт переносицу и смотрит туда же, куда смотрит Мин. — Это моя инициатива.       — И что же, твой парень о ней не знает?       — Он больше не мой парень.       Ничего не отвечая, Юнги выпрямляется и берёт в руки отставленную термокружку; ему не приходится с ней долго возиться, как было раньше, и парень этому даже благодарен: не выставил себя не в том свете, уже хорошо. От чая пахнет мёдом и ягодами, а ещё чем-то очень и очень знакомым, хотя Чонгук в точности не вспомнит этот аромат.       — Ладно, от тебя я извинения принимаю, шалопай, — выдыхает Мин, языком передвигает сигарету к другому уголку рта и протягивает термокружку Чону.       Принимая чай из чужих рук, младший слабо улыбается; в его сердце впервые за пару дней зарождается лёгкое чувство свободы. И, видимо, последнее, что Чонгук делает за Тэхёна — извиняется перед Юнги. Остальное уже кажется неважным.       Ему тепло. Ему больше не холодно.