Mirrors / Зеркала

…Вернуть однажды сказанное невозможно, как нельзя обратить вспять горную реку. Чу Ваньнин пожалел о своих словах, стоило только их произнести, потому что лёгкое беспокойство и вполне искреннее сочувствие во взгляде Хуа Бинаня в одну секунду сменились пугающей сосредоточенностью.Так хищник смотрит на свою цель, готовясь к решающему броску. Казалось, он с такой силой сжал челюсти, что был слышен зубовный скрежет. — Ваше доверие стоит дороже сердца? Странный вопрос повис в воздухе подобно дамоклову мечу, в любой момент готовый обрушиться на их головы. Чу Ваньнин нахмурился, неуверенный, что именно Хуа Бинань имеет в виду, ощущая скрытую ловушку. Он мог бы сказать, что не умеет доверять вовсе, но это было бы полуправдой, потому что он заранее был готов принять предательство. Он не хотел открываться Хуа Бинаню не потому что считал его своим врагом. Напротив — он опасался, что сердце его, и без того изувеченное годами, проведёнными во дворце Ушань, снова откроется человеку, который того недостоин. Хуа Бинань продолжал смотреть на Ваньнина, не моргая. Холодные опалово-прозрачные глаза отливали зеленью в тусклых отсветах тлеющего камина. Вуаль, скрывающая нижнюю половину лица, практически не трепетала от дыхания. — Я не говорил, что не верю вам, — Чу Ваньнин вздохнул, опуская глаза. Ему было странно и неловко, что он решился напрямую высказать Хуа Бинаню свои опасения — и ещё более странно, что теперь он пытался найти правильные слова, чтобы снова вернуть Бинаню прежнюю беззаботность. Почему он так сопереживал ему? Он смотрел прямо перед собой, а потому не был готов, что Хуа Бинань неожиданно сожмёт его ладонь, притягивая к своей вуали. Его пальцы легли поверх пальцев Ваньнина, оттягивая его рукой вниз тонкую ткань, проходясь ею по контурам носа и аккуратному изгибу губ. Даже сквозь тонкий шелк Чу Ваньнин ощущал согревающее тепло чужого дыхания под своей ладонью — казалось, оно проникает под кожу жаркой волной. Смущённый, он застыл, не понимая, как реагировать. В груди отчего-то сделалось некомфортно, словно сердце его теперь было не на месте. — А я не говорил, что мне можно верить — лишь пообещал, что выслушаю, — заключил Бинань, и голос его звучал насмешливо-тихо. — Так хотите разделить мою печаль? — он неожиданно ловко подался вперёд, перехватывая и вторую руку Ваньнина за запястье. Чу Ваньнин продолжал стоять неподвижно, не пытаясь вывернуться или отстраниться. Некая часть его, так и оставшаяся во дворце Ушань, сходила с ума от ужаса — однако он сам в то же время испытывал странное спокойствие. Хуа Бинань не был Тасянь-цзюнем, и, если бы он хотел навредить Ваньнину, сделал бы это намного раньше. Ваньнин однажды уже выставил себя дураком в крипте в похожих обстоятельствах. Если лекарь сейчас намеренно пытался его запугать, разозлённый его словами, он наверняка ждал, что Ваньнин начнёт вырываться. Тон голоса Бинаня, его бесстыдное поведение и заявления — всё это, похоже, было попыткой задеть Ваньнина. Он словно пытался мелочно отомстить мужчине за его недоверие. Ваньнин не собирался выдавать свой страх. Он поднял глаза на Хуа Бинаня, и только затем осознал, что их лица находятся непривычно близко друг от друга. Он чувствовал, как едва заметный аромат белых цветов щекочет нос, и как отдалённые волны жара окутывают его, словно заключая в объятия. Прохладные бледные глаза глядели на него с любопытством. В следующее мгновение Хуа Бинань приблизился ещё немного, и Ваньнин ощутил бережное прикосновение тёплых мягких губ к своим. Несмотря на то, что Бинань проделывал всё это медленно, ощущение оказалось настолько странным, что по спине Ваньнина прошла нервная дрожь. Он знал, что сердце его застучало громче, и Хуа Бинань наверняка удерживал его за запястье не просто так. В то же время, он чувствовал, как губы Бинаня ласкают его собственные, и в поцелуе этом не было издевки. А ещё в нём совершенно отсутствовала звериная жадность, от которой хотелось бы укрыться. Хуа Бинань в любой момент был готов отпустить его, он сжимал руки Ваньнина в своих, совершенно ослабив хватку, но сладостная нежность держала крепче любых оков. Чу Ваньнин всё ещё не понимал, как реагировать на происходящее — никто никогда не целовал его так. Он был привычен к грубости и яростным укусам, от которых губы кровоточили и болели. Он знал, каково это — когда чужой язык проникает чуть ли не в глотку, вызывая рвотные позывы, и от партнёра несёт крепким вином и женщинами. Но он понятия не имел, что делать с болезненным трепетом и онемением в груди теперь, когда в поцелуе звучал очевидный вопрос, ответа на который у него не было. Хуа Бинань словно спрашивал у него позволения зайти дальше. Чу Ваньнин боялся даже дышать — был настолько ошеломлен происходящим. Он сам не знал, хочет ли всё это прекратить, или — напротив, не желает, чтобы всё заканчивалось. Хуа Бинань мягко отстранился, и первым, что Чу Ваньнин увидел, было инстинктивное движение влажного кончика языка по чуть припухшим губам. Казалось, Бинань желал попробовать его на вкус — но так и не решился это сделать, когда у него была такая возможность, так что теперь пытался собрать крупицы чужого тепла хотя бы так. Чу Ваньнин тоже смочил губы, отмечая, что голова его почему-то сделалась совсем лёгкой. Видимо, ему не следовало задерживать дыхание надолго. До сих пор он понятия не имел, что Бинань испытывал к нему какой-либо интерес, и открытие это одновременно приводило в замешательство и выступало своего рода объяснением всему происходящему. Хуа Бинаня так сильно задело, что Ваньнин не решился ему довериться, но при этом он предпочёл не скрывать, что испытывает симпатию сам. Сейчас, с полностью обнажённым лицом и прикрытыми глазами, шумно дышащий и разгорячённый, он произодил впечатление уязвимого гордого человека, который предпочёл быть откровенным с Чу Ваньнином в ответ на нежелание Ваньнина доверять ему. По какой-то непонятной причине это пугало куда сильнее попыток уязвить. Что такого Чу Ваньнин сделал или сказал, чтобы вызвать к себе такое особенное отношение? Чем заслужил его? Он никак не мог понять, как теперь реагировать на происходящее, ведь у него были сотни возможностей избежать поцелуя, уклониться, или попросту остановить Бинаня в процессе. Но он даже не подумал этого сделать, потому что, по правде, был слишком сбит с толку, и всё происходящее не вызывало отвращения. Он мог бы сказать, что не ожидал ничего подобного, если бы тут же попытался всё остановить, но он об этом даже не подумал... — Я не стану просить прощения, — Хуа Бинань приоткрыл глаза, и Чу Ваньнин готов был поклясться, что тот смотрит на него с вызовом. Словно даёт последнюю возможность Чу Ваньнину солгать, назвав всё происходящее омерзительным обманом, вздором, или ошибкой, отрицая собственную реакцию. — Мне кажется, мы оба сегодня устали. Нужно бы как следует отдохнуть, — Ваньнин решил уйти от прямого ответа, надеясь, что отсрочка его спасёт и всё забудется. Они оба были сейчас не в лучшем настроении, и он не готов был к тому, что всё это могло за собой повлечь. Хуа Бинань улыбнулся, но призрачная улыбка эта не затронула его глаз. — Похоже, что бы вы ни хотели мне сказать наедине, вы передумали. Что же… тогда до завтра, — он не стал задерживаться в мастерской ни минутой дольше. Вскоре дверь за ним захлопнулась. Чу Ваньнин продолжал неподвижно стоять ещё какое-то время, ощущая себя виноватым. Он ведь не собирался лезть Хуа Бинаню в душу. Он просто заметил, что лекарь сам не свой ещё за столом, и захотел поддержать его, если тот ему позволит. Только вот вместо слов поддержки прозвучало непрямое обвинение в обмане, и Хуа Бинань, кажется, воспринял его особенно болезненно. Он не стал оправдываться, он просто… "Просто" — что? Приложив пальцы к губам, Ваньнин тут же одёрнул собственную руку. Ничего, что касалось бы Хуа Бинаня, не было простым. ~~~ …Чу Ваньнин стал избегать Хуа Бинаня с того самого вечера. Кажется, их зарождающимся хорошим отношениям пришёл конец. Первые заморозки и ранний снег этой осени стали началом конца, но никто из них об этом тогда не задумывался. Ши Мэй вернулся в Сышен и с тех пор не объявлялся. В лаборатории снова наступили затишье и покой, потому что Ваньнин приходил в смежную мастерскую лишь поздним вечером, предпочитая работать в одиночестве. Если его пути и пересекались с лекарем, общение их больше напоминало череду неловких реверансов и банальностей. Ваньнин мог поинтересоваться погодой, и, получив невразумительный ответ о том, что в этом году метелей, похоже, не предвидится, кивнуть и направиться дальше по своим делам. Хуа Бинань не решался сближаться с мужчиной, отлично понимая, почему Чу Ваньнин так себя ведёт. Он перешёл границу тем вечером, дав понять, что Ваньнин для него больше, чем любопытный пациент и сосед по лаборатории. Не всякому подобный интерес будет приятен — тем более, человеку, который годами подвергался сексуальному насилию. Попытка Чу Ваньнина отдалиться была вполне предсказуемой. Пытаться что-то объяснять Хуа Бинань тоже не был готов — да и что он мог сказать Ваньнину? Было глупо просить прощения за такую мелочь. Между тем, духовное ядро его постепенно восстановилось после надкола, так что теперь он мог снова вернуться на время в первый мир. Здесь тоже стояла зима — притом куда более снежная, чем на острове Линьлин. Дворец Ушань после того, как Император, наступающий на бессмертных, почил, а затем восстал из мёртвых, более не был таким пышным местом, однако всё ещё производил устрашающее впечатление. Тронная зала выглядела мрачной, словно внутреннее убранство гроба: тяжёлые тёмные драпировки на стенах, украшенные золотыми вышивками-драконами, соседствовали с золотыми жаровнями, утопая в роскоши и густом аромате благовоний, однако сам трон теперь часто пустовал. Немногочисленные слуги — в основном, те, кого Император подчинил при помощи вэйци, знали, что его владелец проводит практически всё свободное время в Павильоне Алого Лотоса. К счастью, свободен Тасянь-цзюнь бывал далеко не каждый день. Хуа Бинань отправился прямо туда, к озеру, не тратя времени на поиски. Он знал, что Император будет снова разговаривать сам с собой, поскольку иллюзия тела Чу Ваньнина давно рассеялась. Прежде он старался не вслушиваться в эту бестолковую болтовню, однако в этот раз визит Бинаня не имел ничего общего с рабочими необходимостями. Он пришёл, чтобы поговорить о Ваньнине. Тасянь-цзюнь не слышал, как мужчина подошёл к нему: он сидел у входа в павильон на прогнившем деревянном помосте. Перед ним в снегу лежал старый разбитый гуцинь. Судя по лицу Императора, сложно было сказать, какие именно мысли сейчас бродили в его голове — однако, учитывая, что он был мёртв, всё это было вовсе неудивительно. — Мой Император, — Хуа Бинань почтительно склонил голову. Тасянь-цзюнь наконец обратил на него безжизненно-холодный взгляд, однако так и продолжал сидеть на заснеженных досках, не двигаясь с места. Он даже не удосужился ответить. — Вам не стоит надолго оставлять дворец, — заговорил Хуа Бинань снова, помолчав. — Это небезопасно. — Мои слуги позаботятся о том, чтобы никто чужой не проник в Ушань, — отрезал Тасянь-цзюнь. — Я контролирую ситуацию. Казалось, он даже не заметил, в какой момент именно он начал держать ответ перед советником Шеншоу. — Хорошо, — Хуа Бинань окинул задумчивым взглядом пруд, подёрнутый тонким льдом. — Мой император ведь понимает, что Чу Фэй здесь больше нет. Возможно, настало время отпустить воспоминания — ваша тоска не исправит прошлого. Тасянь-цзюнь нахмурил брови, словно не вполне понимая смысл сказанного советником: — Я прихожу сюда не оттого, что тоскую. Казалось, он даже несколько оскорблён подобным предположением. Хуа Бинань хмыкнул, качая головой: — Может ли Император тогда ответить, зачем он проводит столько времени в Павильоне Алого Лотоса, если не испытывает подобных чувств? На этот раз по лицу Тасянь-цзюня действительно пробежала тень. Мёртвый взгляд его наполнился тьмой, а челюсти сжались. — Чу Фэй… ничтожный человек, возомнивший себя выше других, даже своей смертью решивший мне досадить. Он отделался слишком легко. Что делать теперь мне — оставшемуся здесь наедине со своей ненавистью? Он мёртв, а я — всё ещё здесь… — Но он пробыл с вами целых восемь лет, мой Император, — осторожно заметил Хуа Бинань, чувствуя отвращение от собственных слов. — Неужели вы не задумывались, почему он не сбежал? Почему выбрал остаться с вами, и погиб от вашей руки? Тасянь-цзюнь продолжал молча смотреть на Бинаня с некоторым непониманием, и в конечном счёте советник решил пойти ва-банк и задать единственный интересующий его вопрос: — Как думаете… мог ли ваш пленник любить вас? Тасянь-цзюнь продолжал молчать, и взгляд его не выражал ничего, кроме мертвенного холода. Хуа Бинань вздохнул, качая головой. Этот вопрос не имел смысла — он мог предполагать, что угодно, но ни Тасянь-цзюнь, ни он сам не могли знать о том, каковы были истинные чувства Чу Фэй. Что до самого Ваньнина, едва ли он стал бы отвечать в принципе. — Как продвигается наше дело? — сменил он тему, смиряясь с тем, что ничего не добьётся. Было полной глупостью предполагать, что Тасянь-цзюнь вдруг поймёт, что Чу Ваньнин любил его, и сердце его смягчится. Этот человек покончил с собой из невозможности вымещать свою злость на Ваньнине. Он был заражён цветком ненависти, о каком прощении могла идти речь? — Медленно, — Тасянь-цзюнь снова перевёл пустой взгляд на заледеневший пруд. — Если бы советник дал новые указания, быть может, мы бы продвинулись дальше. Сейчас людей не хватает. — Мы не можем убивать всех подряд, — Хуа Бинань поджал губы. — Мы никуда не торопимся, мой Император. Нам незачем спешить… — Но однажды тех, кто торговал костяными бабочками, не станет — что мы будем делать тогда? — Тасянь-цзюнь нахмурился ещё сильнее. Казалось, эта тема его действительно тревожит. Хуа Бинань опустил голову, чувствуя странное беспокойство: — Если такое случится, мы начнём использовать тех, кто торгует духовными ядрами. Мы уже оговаривали это. Почему-то вся эта тема, возникающая в их общении с императором не впервые, не на шутку его тревожила. Чем чаще Тасянь-цзюнь спрашивал его о том, кого он может использовать для строительства моста, тем сильнее Хуа Бинаню становилось не по себе. Тасянь-цзюнь словно бы ждал от него отмашки убивать без разбору, и порой в такие моменты Бинань замечал на лице императора то самое выражение, от которого ему до сих пор становилось дурно. Той ночью, когда Тасянь-цзюнь собственноручно вырезал духовное ядро Чу Ваньнина, он улыбался так же гадко. Хуа Бинань тогда впервые заметил во взгляде императора садистскую жестокость. Теперь же, когда Тасянь-цзюнь был мёртв, выражение это было одним из немногих оставшихся у него — как если бы из всей палитры возможных эмоций он даже в смерти продолжал испытывать лишь желание мучить и убивать. — Я пойду, — Хуа Бинань вежливо поклонился, не желая более находиться рядом, в который раз задавая себе всё тот же вопрос: если бы он знал, что цветок ненависти превращает человека в подобное существо, стал бы он вообще его использовать?.. ~~~ …Спустя несколько дней Хуа Бинань вернулся во второй мир. Он был не в настроении, и совершенно точно не желал видеться с Чу Ваньнином, поскольку вся его энергия уже и без того была растрачена на бестолковое общение с императором. Но, разумеется, судьбе было всё равно, планировал что-то Бинань, или нет. Его путь к лаборатории шёл через пустынную рощу, межующую с берегом реки. Здесь холод ощущался особенно сильно из-за ветреной погоды и сырости — казалось, голые остовы деревьев ничуть не укрывают от непогоды. Прошлогодние листья смягчали звук его шагов, но делали землю отвратительно скользкой, налипая к подошвам сапог. От порывов ветра неприятно закладывало уши, а потому Хуа Бинань услышал металлический лязг далеко не сразу. Он был так глубоко погружён в раздумия, что, когда из-за худых ветвей внезапно вынырнула изящная голова змея, просто несколько секунд молча смотрел на неё вместо того, чтобы хоть как-то отреагировать. Между тем, существо определённо его заметило и, паря над землёй, вдруг принялось виться кольцами. Металлическое тело теперь мелькало между деревьев, и, куда бы Бинань ни посмотрел — похоже, все пути бегства были отрезаны. Стальная чешуя опасно сверкала зазубринами, а сам змей разинул пасть, издавая высокий абсолютно не принадлежащий этому миру звук. В следующее мгновение Хуа Бинаня сбило с ног. Лицом в мокрых прошлогодних листьях, он чувствовал, как вокруг его ног смыкаются стальные кольца змеиного механического тела. Прямо над ухом раздалось предупреждающее шипение, а затем откуда-то сбоку кто-то громко крикнул: — Башэ!.. Кажется, это был Чу Ваньнин, и он был зол и испуган. Змей застыл на месте, словно неживая статуя, отлитая из стали, продолжая отчасти парить, пока его хвост всё ещё удерживал Хуа Бинаня, прижимая земле. Он всё ещё не давал лекарю подняться. — Я… я прошу прощения, — Чу Ваньнин опустился на землю рядом, длинные полы не по погоде лёгкого ханьфу беспечно проволоклись по грязи. — Башэ!.. Змей с тихим шипением окончательно разжал свою хватку, а затем примирительно положил стальную голову на колени своему владельцу. В следующее мгновение сегменты его тела сложились друг в друга, уменьшаясь в длине и диаметре, пока он не стал размером со спичечный коробок. Всё это произошло так быстро, что Хуа Бинань не успел даже толком прийти в себя. — Прошу… прощения, — снова повторил Чу Ваньнин. Он продолжал стоять коленями в мокрых листьях, словно никак не решаясь предложить лекарю помощь, глядя на него сверху вниз с ужасно глупым испуганным видом. Он так торопился, что доули его съехала набекрень, и Бинаню открывался отличный вид на покрывшиеся алыми пятнами смущения скулы, красный от холода нос и беспокойно нахмуренные брови. Глаза феникса глядели на него с выражением полного провала. Хуа Бинань улыбнулся, садясь на земле, отряхивая налипшие листья с лица и волос. Его вуаль тоже безнадёжно сбилась в сторону. — Ничего страшного, — он покосился на металлическую безделицу, которая теперь обвила запястье Чу Ваньнина стальным браслетом, — что бы это ни было, оно прекрасно. Чу Ваньнин покраснел ещё сильнее, прикрывая ладонью свободной руки своё необычное украшение, словно пытаясь защитить его. — Это… змей Башэ, я сделал его сам. Хотел испытать его где-нибудь в безлюдном месте, чтобы никому не навредить. — Готовитесь к ярмарке в Янчжоу? — Хуа Бинань прищурился. — Такой механизм намного более ценен, чем столетнее божественное оружие, оставшееся без хозяев. — Это не так, — Чу Ваньнин опустил голову. Очевидно, не хотел, чтобы Бинань видел выражение его глаз?.. Лекарь запоздало понял, что, вероятно, Ваньнин подумал о Цзюгэ. Хуайша и Тяньвэнь были уничтожены Тасянь-цзюнем ещё при его жизни — однако его гуцинь бесследно исчез после последней битвы. Вероятно, он был сильно повреждён, однако о его дальнейшей судьбе не знал никто. — Башэ не продаётся, — Чу Ваньнин перебрал кончиками пальцем крошечные металлические пластины чешуек. — Но к ярмарке я готов. Пойдёмте, — он поднялся, отряхиваясь. Очевидно, после того, как убедился, что Хуа Бинань цел и невредим, решил, что тот справится сам. Лекарь тоже кое-как встал, окончательно убеждаясь, что никто подавать руку ему не собирается. Некоторые вещи не менялись: Ваньнин и раньше никогда не помогал подняться своим ученикам. Помятые и извалянные в листьях, неспешно они направились в мастерскую. Чу Ваньнин подвёл Хуа Бинаня к широкому бархатному сукну, на котором лежали всевозможных размеров и форм кольца, украшенные чернением и гравировками. Их было так много, что поначалу Бинань растерялся, неуверенный, что именно перед собой видит. Его бывший учитель решил переквалифицироваться в ювелира? — Можно?.. — он решил спросить, прежде чем что-либо брать в руки. Чу Ваньнин кивнул. Было видно, он едва держится — словно считает, будто дюжина колец удивит Хуа Бинаня посильней его людоедского ручного браслета-змея. Лекарь склонился над сукном, визуально выделяя один из перстней с изображением сложившего крылья бражника. Кольцо отличалось тем, что каждый фрагмент имел позолоченную окантовку и, вероятно, был собран отдельно. Бинань прищурился, пытаясь предположить, как действует этот механизм — в том, что кольцо не было простым украшением, сомнений не возникало. — Всё дело в крыльях, — не выдержал Чу Ваньнин, — ну же, наденьте его. Хуа Бинань помедлил, но затем, решив, что Чу Ваньнин едва ли предложил бы ему сделать что-то небезопасное, аккуратно натянул перстень на указательный палец. Что-то тихо щёлкнуло в теле металлического мотылька, и крылья разошлись на один миллиметр, обнажая филигранный рисунок с отметинами, больше напоминающими компас, чем узор. Хуа Бинань склонил голову набок, догадываясь, что усики бабочки были вовсе не странной стилизацией. Он прижал палец к крыльям, и те грациозно и совершенно бесшумно разошлись в стороны. Мгновение — и крошечные дротики с зазубринами хаотично вонзились в бамбуковую доску напротив. При этом не прозвучало ни звука. — Фрагменты крыльев — это градусы наведения, — подсказал Чу Ваньнин. — Дротиков несколько, а потому каждый можно наводить по отдельности, поражая сразу две цели. Хуа Бинань присвистнул. — А яд?.. — Я не использовал яд, — Чу Ваньнин поджал губы, — было бы некрасиво рыться в ваших запасах во время вашего отсутствия. — Ну, теперь я здесь, — Бинань хмыкнул, подходя к доске и осматривая смертоносные иглы. Такое кольцо могло уйти с молотка за целое состояние. Поразительно, как такой талантливый человек, как Чу Ваньнин, мог попасть в такое ужасное положение в прошлой жизни. Почему же он за все эти годы в Ушань так и не убил Тасянь-цзюня? Как вообще дошло до того, что он оказался пленником?.. Странно, но воспоминания об этом продолжали ускользать от Хуа Бинаня. Он словно пытался руками ловить рыбу в мутной воде — а ведь это был далеко не первый раз, когда его память казалась ему расколотой. — Что-то не так?.. — Чу Ваньнин, похоже, заметил растерянность на его лице. Хуа Бинань выдавил из себя фальшивую улыбку, качая головой: — Ваши работы бесценны. Я… всего лишь задумался о своём. Это не так важно. Он бессовестно врал Чу Ваньнину — однако себя самого ему было не обмануть. С ним действительно происходило что-то неладное, и он окончательно осознал это лишь сейчас.