Mirrors / Зеркала

Мастера палаты Сюаньюань действительно не только предоставили инструменты, но и пристроили небольшую светлую веранду к лаборатории, чтобы в мастерской было достаточно естественного освещения с утра до вечера. Что именно им наговорил Хуа Бинань, Чу Ваньнин не знал, однако было похоже, что им вовсе несложно было выполнить его поручение. — Я представлю свои наработки на ярмарке в Янчжоу через месяц, и буду отдавать семьдесят процентов выручки, пока не закрою долг, — предупредил Ваньнин, хоть и понимал, что мастера палаты старались не для него, и вся его возможная выручка будет смехотворной в сравнении с теми доходами, которые палата получает от именитых зелий и пилюль. Хуа Бинань пожал плечами: — Если хотите, палата Сюаньюань поможет вам выручить максимальную сумму за ваши наработки. Вторая глава проследит, чтобы вы не продешевили. Ваньнин приоткрыл рот, собираясь возразить, что здешние мастера и без того славятся на весь мир заклинателей тем, что задирают цены, но промолчал. Он припоминал, что лекарь готовит пилюли — вероятно, ему будет неприятно услышать о своей работе такое. — На самом деле, это неплохой вариант. Мой учитель всегда говорил, что Сюаньюань обдирают людей, как липку, — вклинился Ши Мэй, который уже в третий раз за последнюю неделю приехал в орден. Остров Линьлин находился не то, чтобы далеко от Сышен, но Ваньнин не переставал задаваться вопросом — неужели он давал парню в своё время столько раздолья? Когда Ши Мэй успевал учиться, если он всё время тёрся рядом с Бинанем? И у кого он понабрался такой меркантильности? — Твой учитель прав, — рассмеялся Хуа Бинань. — Но наши зелья и пилюли удивительны тем, что нигде не найти их рецептов. Мы создаём их сами, испытываем их, и, хоть ингредиенты и просты — порой даже другой мастер палаты не в состоянии повторить состав. Если мастер внезапно погибает и не успевает передать рецепт, он теряется навсегда. Остаются лишь записи о том, что был такой эликсир… — Это потому никто никогда не видел мастера Ханлинь? Палата бережёт его, словно зеницу ока. Чу Ваньнин едва не выронил напильник. Рука дрогнула, и шершавое полотно с отвратительным скрежетом прошлось совсем не в том месте заготовки под броню. Почему ему вдруг сделалось дурно? Этот человек… он слышал о нём и раньше, до того, как попал во дворец Ушань — однако не помнил, когда и в каких обстоятельствах. Могло ли быть, что Ханлинь Шеншоу был мастером палаты Сюаньюань и находился в этот момент на острове — возможно, в одном из гостевых домов, или в одной из таких лабораторий? Возможно, они ели в одной столовой… Чу Ваньнина начало мутить. — Я мало знаю о мастере Ханлинь, — пожал плечами Бинань. — Думаю, он чаще в разъездах, чем в ордене. Как я уже упоминал, мы, мастера, работаем независимо друг от друга… — Мадам Ван, целитель школы Сышен, отзывалась о нём весьма тепло, — продолжил Ши Мэй, дже не подозревая, что Чу Ваньнин в этот момент обратился в слух. Он просто продолжал рассуждать о человеке, который, видимо, его очень заинтересовал. — Возможно, всё потому что он поделился с нею рецептами… — Мадам Ван какое-то время была воспитанницей Гуюэ, — кивнул Хуа Бинань. — Вероятно, потому она относится к нам лояльней. В мире заклинателей ходит много скверных слухов, но не все они — правда. О вашем учителе ведь тоже говорят всякое. — А что о нём говорят? — не выдержал Чу Ваньнин. Хуа Бинань тихо рассмеялся, как будто ожидал подобную реакцию. Если бы Ваньнин не знал лучше, он бы, чего доброго, подумал, что этот выпад был местью за замечание Ши Мэя о накрутке цен. — Мой учитель — сильнейший заклинатель нижнего мира, у него доброе и чуткое сердце, и он привык помогать людям бескорыстно, — вдруг вступился Ши Минцзин, напустившись на Бинаня. — Те, кто считают иначе, просто мало его знают. Они не достойны его, — лицо его раскраснелось, и он даже на мгновение перестал толочь сухие травы в измельчителе. Похоже, он действительно говорил искренне. — …… — Ваньнин смутился. Он никогда не думал, что его самый тихий, скромный ученик, который всегда был сам себе на уме и, казалось, использовал свой статус разве что для доступа в библиотеку, ценил его так высоко. На мгновение ему сделалось неловко. — Попав на пик Сышен, я боялся, что слишком слаб, чтобы кто-то взял меня в ученики. Но однажды, оказавшись под дождём, я встретил мужчину, который накрыл меня бумажным зонтиком, — продолжил делиться Ши Мэй, не замечая реакции собеседников. — Я знал о том, кто он — о его крутом нраве ходили нехорошие слухи. Говорили, он может выпороть за малейший проступок. Но… когда он довёл меня до дома, я заметил, что плечо его насквозь мокрое от дождя. Он всю дорогу молчал, держа надо мной раскрытый зонтик — и не сказал ни слова о том, что ему холодно и нам следует поторопиться. Тогда я решил рискнуть, став его учеником — и он принял меня безо всяких условий… вот каков мой учитель. — Похоже, он тебе действительно нравится, — заметил Хуа Бинань осторожно. Ши Мэй наконец замолчал, кусая губу и возвращаясь к измельчению трав в порошок. Казалось, его рвение способно превратить ни в чём не виноватый розмарин в незримую пыльцу. — Он нравится не только тебе, правда? — продолжал лекарь. — В своё время я тоже думал, что был влюблён в своего учителя. Всё закончилось прозаически: он оставил меня умирать посреди сражения. Он не лекарь, а потому я понимаю его выбор… но для тех, кто живёт исцелением, это сложно принять. Со временем прежние чувства стираются… Чу Ваньнин помрачнел. Он слишком хорошо помнил, как оставил в прошлой жизни Ши Мэя погибать. У него самого не оставалось сил, однако он был обязан запечатать небесный разлом — иначе они всё равно бы все погибли. Ши Мэй этого мира всё ещё был пока жив, а, значит, его учитель ещё не подвёл его. Не удивительно, что он отзывался о Чу Ваньнине этого мира так тепло… Ваньнин сосредоточился на обтачивании детали, потому что воспоминания причиняли боль. Он всё ещё помнил, как между его учениками вспыхнула симпатия, и как Мо Жань позже обвинил его в том, что Ваньнин не спас его возлюбленного. Именно это стало последней каплей, переполнившей чашу ненависти. Гибель Ши Мэя была спусковым крючком для Тасянь-цзюня — его священной трагедией, его оправданием в собственных глазах. Ши Мэй, всё ещё живой, находился сейчас перед Ваньнином, юный и невинный, смущённо рассказывающий о своём учителе — интересно, если он бы знал, как погибнет, стал бы по-прежнему восхищаться Чу Ваньнином своего мира?.. Когда-то он поступил с Ши Мэем не лучше, чем учитель Хуа Бинаня со своим учеником. И, вероятно, в этой вселенной всё повторится. Хуа Бинань был прав — Ши Мэю не следовало возлагать на своего учителя больших надежд. Он был человеком, и у него были слабости. Даже в его лучшие годы Ваньнину не хватило сил, чтобы спасти ученика. — На самом деле, думаю, всё обстоит наоборот, — вздохнул Ши Минцзин. — Бессмертный Чу, мой учитель, мало кому нравится. Мой друг всё время пытается найти повод оговорить его, и даже сын нашего главы слепо следует за ним лишь потому, что не желает подводить отца. Думаю, из всех, кто его окружает, люблю учителя по-настоящему только я… — он опустил голову. — На самом деле, меня беспокоит, что мой друг вот уже некоторое время преследует его, и одновременно продолжает злословить о нём. Всё это носит довольно нездоровый характер, и я боюсь, что… — Ты ведь не говорил об этом с бессмертным Чу? — решил поинтересоваться Ваньнин. Он не припоминал, чтобы Ши Мэй жаловался ему на что-то, или открывал ему свои чувства. Слова юноши одновременно разбивали ему сердце и вызывали желание снова пойти к реке, чтобы завершить начатое. Он не знал, что Ши Мэй так относился к нему в те годы — понятия не имел. Считал, что тот отвечает взаимностью Мо Жаню. Как вышло, что он дал умереть человеку, полюбившему его так искренне — как это произошло?.. Почему он ничего не заметил? — Я мало виделся с ним после возвращения с озера Цзиньчэн, — признал Ши Мэй. — Думаю, из-за неприятностей, приключившихся там, он нездоров… Чу Ваньнин нахмурился, не понимая, о чём вообще речь. — А что случилось на озере? — Если ваш учитель нездоров, я могу передать кое-какие эликсиры, — добавил Бинань сдержанно. Было видно, что ему тоже интересно послушать о произошедшем. Чу Ваньнин в который раз задумался о том, что лекарь не выглядел человеком, способным на сочувствие — его бесцветные глаза отражали холодное любопытство — не более того. Это был не тот взгляд, которым он смотрел неделю назад на Ваньнина, едва не утонувшего в реке. С чего он вдруг так заинтересовался историей, что готов был отдать что-то взамен за информацию?.. Очевидно, теперь Ши Мэй не имел возможности отказаться рассказывать. — Озеро Цзиньчэн мертво, — тихо проговорил он. — Там больше нет оружия, и все существа, населявшие его, погибли. Даже дракон Ванъюэ. Он отказался быть исцелённым, хотя и я, и учитель были готовы попробовать его спасти. Чжайсинь Лю уничтожил артефакты перед тем, как кто-то использовал озеро для партии вэйци… По спине Чу Ваньнина прошёлся мороз. О, он знал человека, способного разыграть подобную партию, слишком хорошо. — Твой друг, который невзлюбил вашего учителя… он тоже был там? — Мо Жань, — кивнул Ши Мэй. — Ему удалось раздобыть последнее божественное оружие. — …… — Чу Ваньнин стиснул зубы. Он понятия не имел, что произошло, но, если всё дело было в Мо Жане, это означало, что цветок ненависти уже был в нём, и он начал отрабатывать запрещенные техники раньше, чем в его мире. — А что с вашим учителем? — вмешался Хуа Бинань. — На озере его плечо пронзило ивовой лозой. Он ушёл в глубокую медитацию, и после этого мы с ним не виделись… — Ивовой лозой? — Хуа Бинань нахмурил изящные брови. — Ива этого озера имеет особые свойства, в том числе — способность исцелять даже самые глубокие раны. Вы уверены, что дело именно в этом? Её сок — сам по себе эликсир молодости и долголетия… он целебен. — Я уверен, — настаивал Ши Мэй. Чу Ваньнин продолжал шлифовать пластину, хотя та уже сверкала, словно зеркало. Он понимал, что на озере Цзиньчэн произошло что-то, чего определённо не было в его мире, и хотел даже поначалу предположить, что дело было в Мо Жане — но теперь усомнился. Сколько Мо Жаню сейчас было лет? Он был пусть и невероятно сильным для своего возраста, но — подростком. Каким образом ему удалось использовать Джайсинь Лю — древнюю иву, по силе равную мечу Гоучэня?.. — Я знаю, что мой учитель всё ещё не восстановился, и, если бы был способ исцелиться быстро, он бы его использовал, — добавил Ши Минцзин тихо, качая головой. — Едва ли вы сможете ему помочь, да и будет неправильно его беспокоить… он очень добрый, но хрупкий человек, и его гордость не позволит ему принять помощь от чужака. Хуа Бинань неожиданно холодно отозвался: — Понимаю. Мой учитель тоже был достойным человеком, несмотря на то, что в какой-то момент пренебрёг мной. Он был из тех, кто думает об общем благе, и оттого часто терпит неудобства из гордости. Вам следовало бы относиться к вашему шицзуню внимательней, и, вместо того, чтобы верить в его непогрешимость, больше заботиться о нём. Вы проводите так много времени в Гуюэ — разве это правильно? — и, поскольку Ши Мэй пристыженно молчал, он продолжил уже в совершенно ином тоне. — Вы ведь сами сказали, что ваш друг может представлять опасность — что вы станете делать, если он действительно попытается навредить бессмертному Чу?.. Вы глупы, раз думаете, что ваш возраст и чувство мнимого такта вас оправдывают. Ваньнин уставился на Бинаня, буквально разинув рот. Почему-то ему стало жаль его. Выражение этих холодных змеиных глаз впервые за всё время сменилось, выдавая печаль настолько глубокую, что на секунду Чу Ваньнин не поверил. Он хотел бы сказать хоть что-то, чтобы утешить мужчину — но попросту не смел. Неужели Хуа Бинань скрывал чувства так долго и тщательно, что они, подобно другим компонентам в его лаборатории, в конечном итоге превратились в эссенцию? Что в действительности произошло между ним и его учителем, что теперь он говорил всё это, вымещая свои боль и злость на Ши Мэе?.. ~~~~~ …Позже все трое делили ужин: на этот раз Ши Минцзин принёс из столовой лёгкий бульон и тофу с зеленью. Напряжение отчасти угасло, не подкрепляемое внешними факторами, и прежде мрачная лаборатория в который раз за неделю превратилась в уютное место сбора. Впрочем, хлопотал больше всех именно Ши Мэй: это он растопил камин, разгоняя холод и тени по углам. Пламя потрескивало, отбрасывая блики на скромную мебель и ряды глиняных сосудов, перемежовывающиеся с коробками для пилюль и замысловатыми медными трубками. Чу Ваньнин мало понимал в работе лекаря, а потому старался не приближаться лишний раз к его оборудованию. Хуа Бинань платил ему той же монетой, не тревожа его чертежи и детали, разложенные в одному Ваньнину известном порядке. Происходящее можно было бы считать идиллией, если бы не частое вмешательство Ши Минцзина, всякий раз умудрявшегося застопорить работу обоих. Вот и сейчас он переместил записи и заготовки Хуа Бинаня в сторону, освобождая место для еды. Хуа Бинань не стал возражать, хотя настроение у него было отвратительнейшим — вся эта пародия на семейный уют вызывала в нём лишь желание пойти прочь. Но Чу Ваньнин, напротив, похоже, наслаждался происходящим, а потому лекарь решил, что уж как-нибудь перетерпит. Терпел же он как-то абсурдные выходки и невежество Тасянь-цзюня?.. Пока он ел суп, ничего не подозревающий Ши Мэй рассказывал Чу Ваньнину истории о своём учителе и соучениках, делясь впечатлениями от забавных перепалок Сюэ Мэна и Мо Жаня, и их общих выходок, за которые им влетало, но за которые он так и не почувствовал стыда. Чу Ваньнин тихо посмеивался из-под вуали, и этот звук действительно резал уши своей нехарактерностью настолько, что Бинань чуть было не решил, что мужчина задыхается и ему нужна помощь. Он не помнил, когда в последний раз слышал, чтобы Чу Ваньнину было весело. Ши Мэй, найдя в Ваньнине благодарного слушателя, постепенно всё больше расслаблялся, отбрасывая смущение. Он говорил и говорил, слова лились тихой мелодичной музыкой, описывая пик Сышен, библиотеку, и старейшину Таньлана, который не позволял ему трогать его свитки. Он говорил так вдохновенно и счастливо. Слишком много света было в его персиково-золотистых глазах. Слишком много тепла — особенно, когда он упоминал учителя… Хуа Бинань не замечал, но его пальцы сжимались на палочках для еды так плотно, что те начали едва заметно поскрипывать. Он видел, как раскрылся Ши Минцзин, и как рад он такому благодарному собеседнику как Чу Ваньнин, даже не зная, с кем на самом деле говорит. Все эти воспоминания, эта радость и нежность, и попытки ухаживать за Ваньнином за столом — всё это принадлежало Хуа Бинаню. Они находились в его лаборатории. Это истории из его жизни Ши Мэй рассказывал — но Чу Ваньнин посмеивался не над его шутками. И не к Хуа Бинаню он подался вперёд, пододвигая тофу с соусом, которыми хотел поделиться. — …Мой учитель тоже не любит острое, — продолжал Ши Мэй. — Он завтракает водорослями и сушеными креветками, представляете?.. Я как-нибудь приготовлю это блюдо и угощу вас, вам наверняка понравится!.. Его лицо слегка раскраснелось от жара камина и принесённого из столовой вина. Языки пламени высвечивали его профиль то оранжевым, то алым, привлекая внимание к длинным ресницам и по-юношески приятным чертам. Хуа Бинань перевёл взгляд на Чу Ваньнина, который так и не снял доули и по-прежнему скрывал свою внешность. За тёмной вуалью было сложно угадать, куда смотрит мужчина, но почему-то ему показалось, что взгляд его мгновенно переметнулся к нему. — Уже довольно поздно, — сказал Чу Ваньнин, и эта фраза явно была обращена не к Ши Мэю. Он словно просил прощения за всё происходящее: шум, смех, и доставленное неудобство. Так матери просят прощения за своих невоспитанных детей. Хуа Бинань улыбнулся, зная, что несмотря на прищур его глаза всё равно останутся холодными: — Вы хоть немного развлеклись. Боюсь, в моей компании не так весело. Он старался не звучать завистливо — и опасался, что Чу Ваньнин всё равно всё заметит. Уже несколько раз за этот вечер он ощущал на себе внимание мужчины, и не мог уловить, в чём причина. Его явно не могли ни в чём заподозрить — так что, несмотря на имя Ханлиня, прозвучавшее в этой комнате, он знал, что его тайна всё ещё в безопасности. Никто бы не поверил, что он как-либо причастен к инциденту на озере Цзиньчэн. Он не задавал лишних вопросов, не говорил ничего лишнего — так почему вдруг Чу Ваньнин время от времени смотрел на него этим непонятным взглядом сквозь вуаль?.. — Да, мне, должно быть, уже пора. Завтра мне нужно побывать в Юйчэне. Близится Новый год, и я хотел бы присмотреть подарок для… человека, который мне дорог… — опомнился Ши Мэй. Как младший, он принялся прибирать за собой, и, хотя Хуа Бинань пытался остановить его, парень всё равно убрал пиалы и палочки, забирая с собой оставшуюся еду. Чу Ваньнин, в свою очередь, подлагодарил Ши Мэя за беседу, удаляясь в мастерскую. В сравнении с лабораторией, там было зябко и темно, но он, видимо, пытался выиграть время перед тем, как уходить. Хотел остаться с Хуа Бинанем наедине?.. Когда полог за Ши Мэем закрылся, он всё ещё неподвижно сидел перед чертежом, и Хуа Бинань подошёл к нему, аккуратно переступая через разбросанные инструменты и детали. — Вы ведь хотите мне что-то сказать? — он склонился над столом, пытаясь уловить взгляд Чу Ваньнина. Дурацкая шляпа мешала это сделать, и создавалось глупое впечатление, словно он говорит сам с собой. — Я… какой вздор! Ах… я не знаю, — Чу Ваньнин устало покачал головой, а затем всё-таки откинул вуаль. Он смотрел прямо на Бинаня. Суженные от природы, тёмные глаза, в полумраке превратились в чёрные пропасти. — Я готов слушать, — продолжил Хуа Бинань. — Вы знаете меня не так давно, но до сих пор я не сделал ничего, что бы вам навредило. — Я знаю об этом, — Чу Ваньнин нахмурил брови, очевидно, пытаясь побороть себя. — Вы вытащили меня из проклятой реки. Бинань продолжал молча смотреть на Ваньнина, никак не пытаясь ни поторопить мужчину, ни уверить его в своей искренности. Он не собирался лгать о себе — да, он утаивал многое, но до сих пор он не сказал ни слова лжи. Если Ваньнин решится довериться ему, он примет это доверие и постарается оправдать. Если нет — что же… Спустя несколько минут нерешительного молчания, Чу Ваньнин заговорил снова, и это были далеко не те слова, которые Бинань рассчитывал услышать: — Возможно, вы худший обманщик из всех, кого я встречал. Никогда я не сталкивался ни с кем, столь же противоречивым, — он помедлил, замечая, как Бинань мрачнеет. — Но всякий раз, когда я пытаюсь убедить себя, что вам нельзя верить, я вижу в вас столько печали, что это разбивает мне сердце.