Mirrors / Зеркала

…Хуа Бинань мало чего боялся с тех пор, как потерял отца и мать. Мир, породивший его, был слишком безумен. Самые отвратительные вещи случались с лучшими людьми — и это не зависело ни от силы духовного ядра, ни даже от осторожности или удачливости. Он привык ложиться в постель с мыслью, что однажды завтра может не наступить, а потому быстро растерял способность испытывать страх. По сути, единственным человеком, кому каким-то образом удалось забраться ему под кожу, был Чу Ваньнин. Почему так произошло? Неужели когда-то в юности он оставил в душе Хуа Бинаня такой след? Сколько бы Бинань ни напоминал себе, что Бессмертный Чу бросил его уже однажды умирать, это ничего ровным счётом не меняло. Он слабо помнил, как и почему стал учеником Ваньнина — всё это происходило слишком давно, и словно бы не с ним. Он всегда оставался немного в стороне, и, пока Мо Жань и Сюэ Мэн получали всё внимание, будучи более перспективными, чаще был предоставлен сам себе. Чу Ваньнин обучал его ровно тому минимуму, который могло позволить крайне слабое духовное ядро Бинаня. Он не настаивал на том, чтобы Хуа Бинань отправлялся на поиски духовного оружия — и был не удивлён, когда у него в итоге ничего не вышло. Но было ли это чем-то плохим? Именно он дал Хуа Бинаню первые знания о техниках исцеления. Хуа Бинань не услышал от него ни слова упрёка за всё время — и никогда не мог понять, почему Мо Жань вечно чем-то недоволен. Уже позже он догадался, что, вероятно, Чу Ваньнин никогда не видел в нём заклинателя, в отличие от Мо Жаня — но это открытие ничуть его не удивляло. Он и сам никогда не пытался им стать. Всё это не мешало ему восхищаться Чу Ваньнином. Вот только прежнее юношеское восхищение это мало походило на причину, по которой он, охваченный ужасом, теперь бросился за Ваньнином в реку, не зная, каких богов или демонов молить, чтобы того не унесло течением раньше, чем он сможет его найти в ледяной черноте. Стояла глубокая ночь, и вокруг не было ни искры, ни далёких огней, чтобы дать ему хоть какой-то ориентир. Плеск волн и знобящая тишина парализовывали. Бинань, набрав в лёгкие воздуха, нырнул, шаря перед собой руками, натыкаясь на липкие стебли кувшинок и вязкую тину. В какой-то момент, когда кислород уже был на исходе, он почти отчаялся — но в это мгновение из-за плотных туч выползла тусклая луна, пронзая воду скупыми бликами. В мутной черноте мелькнул белоснежный контур тонкой руки — и Бинань вцепился в неё, выныривая на поверхность. Он тянул Чу Ваньнина за собой к берегу, не замечая ни тяжести напитавшихся влагой одежд, ни холода, от которого в какой-то момент перестали ощущаться пальцы. Выбравшись на камни, он перевернул мужчину вниз лицом, и того вырвало речной водой. Она лилась изо рта и носа до тех пор, пока Ваньнин не зашёлся приступом дикого кашля, приходя в сознание. Его безостановочно трясло от холода, так что лекарю пришлось перехватить его за плечи, прижимая к себе, чтобы успокоить. — Больше никогда так не поступай, Ваньнин, — он кое-как отёр мокрым рукавом безнадёжно испорченного ханьфу лицо мужчины. Тот поражённо уставился на него, внезапно широко распахнув глаза. В лунном свете длинные пики чёрных ресниц отливали электрической синевой, а совершенно чёрные радужки отражали… лицо напротив. Хуа Бинань с досадой осознал, что его шляпа с вуалью утонула где-то в реке. Ваньнин был первым, кому довелось увидеть его за последний десяток лет. Он подавил в себе секундный порыв отстраниться. Его учитель, возможно, отлично помнил, как выглядит его бывший ученик — но он ведь знал Ши Мэя совсем юным. Возможно, Хуа Бинань и походил на него, но в то же время он в самом деле был иным. Той роковой ночью, когда Чу Ваньнин не смог его спасти, он потерял практически всю духовную энергию. Он в самом деле был в шаге от смерти — и всё это оставило на нём печать. Чёрные словно соболий мех шелково-гладкие волосы утратили всякий цвет, и теперь были сплошь стеклянно-седыми. Тёплый персиковый оттенок глаз выцвел в опаловый серый, почти бесцветный. Бледный, похожий на призрака, Хуа Бинань сохранял прежние стройность и изящество — но с возрастом, как бамбук, вытянулся в росте, ничуть не уступая Мо Жаню. Мягкие черты сменились четкими линиями и углами. Податливость и невинная робость умерли где-то там, в снегу, где его оставил его учитель. Где-то там, на том же поле битвы, посреди разверзшегося ада, родился другой человек — и он теперь с некоторым замешательством ждал, когда Чу Ваньнин придёт в себя, не обращая внимания ни на холод, ни даже на лёгкое головокружение. Чу Ваньнин, наконец осознав, что делает, отвернулся, обессиленно распластавшись на покрытых тиной камнях. Дышал он всё ещё хрипло и резко. Его всё ещё колотило ознобом. Хуа Бинань вздохнул, понимая, что в таком состоянии им обоим следует сделать передышку, прежде чем куда-то идти. Он раскрыл над ними тёплый купол энерги, понимая, что техника эта может показаться Ваньнину знакомой — но в этот момент ему, по сути, было уже всё равно. По крайней мере, теперь они могли не опасаться холодного ветра. — Мне жаль, — Чу Ваньнин вдруг нарушил долгое молчание. Всего два слова в ночной тишине, прерванные новым приступом кашля — и вот он снова смотрит на Хуа Бинаня, но теперь избегает делать это прямо. Словно стесняется своего любопытства. — Всё в порядке, — Хуа Бинань заставил себя мягко улыбнуться, хоть и весёлого в сложившихся обстоятельствах не было ничего, — вы многое пережили за эти несколько дней, я понимаю. Слова его были встречены быстрым растерянным взглядом из-под упавших на лоб волос. Интересно, о чём думал в этот момент Ваньнин: о своём прошлом, которое едва ли могло бы сравниться с событиями после воскрешения — или о том, что Хуа Бинань был вовсе не удивлён его попыткой покончить с собой? — Мне жаль, — ещё раз повторил мужчина тихо, но уже более уверенно. Он был окончательно смущён и растерян, однако это не помешало ему попытаться сесть на камнях, расправляя превратившееся в мокрую тряпку ханьфу. Из длинных волос торчали водоросли. В свете луны, посреди густого тумана, окутавшего берег, он выглядел утопленником — водным духом, явившимся, чтобы заманивать на глубину. Бинань тряхнул головой, стараясь отвлечься. Он не собирался обращать внимание на Чу Ваньнина — это было абсурдно и несвоевременно. С какой стати он внезапно не мог отвести глаз от бледных плотно поджатых губ? Почему этой ночью, в промозглом холоде, он думал о том, как оказывается красив его учитель? Длинная шея манила своей белизной, контрастируя с налипшими запутавшимися смоляными прядями. Мокрый до нитки ворот приоткрывал тёмную впадину и острый кадык. Упрямый подбородок и тонкий профиль довершали картину, от которой легко было забыться. Не удивительно, что Тасянь-цзюнь так долго скрывал Чу Фэй от посторонних взглядов — мужчина обладал красотой, которую сложно было охарактеризовать, но в то же время от которой по позвоночнику проносились искры жара, оседая внизу живота. Слишком легко было представить его, распростёртого на камнях, жадно глотающего воздух, с белыми острыми коленями и худыми бёдрами, подрагивающими от желания, облепленными влажной тканью… возможно, он даже запрокинул бы лицо, подставляя его лунному свету, а по щекам его катились бы золотистые слёзы? Возможно, он называл бы его по имени… Бинань тихо выругался, плеснув себе в лицо пригоршню ледяной воды. — Нужно идти, — он поднялся, и, поймав на себе непонимающий настороженный взгляд, прояснил, — если останемся, околеем до утра. Моей энергии едва хватает, чтобы удерживать ветер, Сяньцзюнь. Чу Ваньнин тоже поднялся — было видно, что от пережитого шока ноги его едва слушаются, но он отчаянно пытается сохранять лицо. Старается выглядеть сильнее, чем есть на самом деле — словно Бинаню неизвестно, что он только что едва добровольно не отправился на корм рыбам. Кое-как они добрели до гостевых домов — к счастью, в столь поздний час по дороге им никто так и не встретился. Уже после, оставив Чу Ваньнина и добредя к себе, лекарь позволил себе в полной мере испытать весь страх, который всё это время оставался запертым внутри. Опоздай он на секунду — и Чу Ваньнин бы утонул. Он не нашёл бы его в мутной воде ночью — просто не сумел бы. Он не обладал ни достаточной духовной силой, ни знаниями — к тому же, совсем недавно собственноручно надколол собственное духовное ядро, и процесс восстановления шёл крайне медленно. Купол, удерживающий ветер, был его максимумом в тот момент, и даже теперь у него перед глазами расползались тёмные пятна от накатывающей слабости. Чу Ваньнин не мог этого знать — однако этой ночью они оба могли пойти на дно, если бы течение оказалось чуть более сильным. Хуа Бинань не собирался возвращаться на поверхность, пока не найдёт мужчину. Ему просто повезло в какой-то момент случайно увидеть Ваньнина под водой. Он зло стянул с себя мокрые вещи, бросая их на полу стекать водой. Кое-как кутаясь в первое попавшееся покрывало, сел у жаровни, пытаясь отогреться. Усталость и холод были ему хорошо знакомы — но впервые теперь к ним примешивался нездоровый жар сердца, словно один из углей вдруг оказался запечатан внутри и медленно прожигал его рёбра. Почему он чувствовал себя странно полным сил и одновременно выжатым до капли? Какое отношение к этому состоянию имел Чу Ваньнин? Хуа Бинань этого не знал — однако понимал, что не сможет заснуть до рассвета. Раза три ему хотелось немедленно отправиться обратно в гостевой дом. Каждый раз ему приходилось напоминать себе, что мужчина, должно быть, уже крепко спит, и явно не обрадуется его приходу. Он останавливал себя, понимая, что должен верить: Чу Сяньцзюнь в порядке. Он не попытается сделать с собой что-то снова. ~~~~~ …Оставшись в гостевом доме один, Чу Ваньнин устало сел на пол, более не в состоянии держаться. Вес его тела внезапно стал ощущаться в десятках даней. Казалось, даже чтобы просто добраться до постели требовалось слишком много сил, которых у него теперь, увы, не стало. Ваньнин кое-как развязал пояс, попутно отмечая, что пальцы всё ещё отвратительно сморщены от воды — впрочем, не то, чтобы это его беспокоило. Всего полчаса назад он едва не утонул — и полное безразличие к собственной судьбе, своему здоровью, и жизни не оставило его даже в момент, когда в горло попала вода, а поверхность реки скрылась в мутной взвеси ила и тины. Ему было всё равно, уйдёт ли он на дно, или выживет. Он звал смерть. Ждал её. Хуа Бинаню не следовало его спасать — но лекарь Гуюэ всё равно вытащил его на берег. Чу Ваньнин нахмурился, раздумывая над тем, почему лицо мужчины показалось ему таким знакомым. Аккуратный профиль, бледная кожа, светлые волосы цвета лунного серебра, острый подбородок и надменный разлёт бровей… он словно уже видел где-то этого человека, но всё никак не мог понять, когда и в каких обстоятельствах они встречались. В Гуюэ ходили слухи, будто Хуа Бинань перенёс в юности страшную болезнь, и под плотной вуалью скрывал уродство — но на деле перед ним этой ночью оказался обаятельный чуть холодноватый мужчина без возраста. Лишь прозрачные глаза отталкивали, напоминая змеиные — будь он кареглазым, наверняка бы посоперничал в количестве поклонниц с Цзян Си. Почему он скрывал своё лицо с таким тщанием? От кого прятался? Чу Ваньнин потёр виски, понимая, что и сам предпочитает скрывать свою личность. Не он ли ранее этим вечером таился в тени библиотечных стеллажей? Не ему было судить Хуа Бинаня. И, всё же — он всё ещё не понимал, зачем лекарь его спас. Казалось бы, даже если некий неизвестный человек где-то раздобыл часть духовного ядра костяной бабочки, и заплатил Хуа Бинаню за операцию, после этого интерес лекаря в Чу Ваньнине должен был иссякнуть. Бинань покинул Гуюэ, отправившись по делам на несколько дней в другую секту, и всё это натолкнуло Чу Ваньнина на мысли, что всё-таки он выполнял чьи-то приказы, однако… зачем он бросился за ним в воду? И почему там, на берегу, Чу Ваньнину на мгновение показалось, будто в его взгляде отразился… страх? Он не был уверен, что это было за чувство — но Хуа Бинань на долю секунды казался настолько потрясённым, что это было сложно как-либо скрыть. Словно он действительно боялся, что Ваньнин утонет. Как будто ему было не всё равно. Почему он так испугался? Что такого ему могло быть нужно от Ваньнина — человека, который теперь не мог ни призвать своё духовное оружие, ни быть полезным как-либо ещё?.. Чу Ваньнин просидел на полу ещё какое-то время, пока не отогрелся окончательно, и озноб от пережитого не прошёл. Лишь затем он отправился в постель, кое-как переодевшись в тёплое. Он провалился в сон почти сразу, и проснулся лишь в обед. Сонная рутинная возня затянулась: пришлось вымыться самому, вымыть и вычесать волосы после реки, а затем ещё и постирать тот самый комплект одежды, который так и не высох за ночь. Покинул он гостевой дом лишь к вечеру. Он сам не знал, зачем в столовой взял две порции риса с овощами вместо одной — и почему направился в сторону лаборатории, где, как ему подсказали, можно было найти лекаря. Возможно, ему хотелось поблагодарить его за непрошенное спасение? Но насколько странным было бы заявиться к Хуа Бинаню вот так, без предупреждения? Чу Ваньнин слишком хорошо помнил, как и сам терпеть не мог, когда его отвлекали в мастерской — наверняка лекарь тоже не будет в восторге от подобного визита. Чу Ваньнин остановился у порога, поправляя доули. По какой-то причине ему в последний момент стало не по себе, и он готов был уже развернуться и отправиться обратно — но в этот самый момент полог, прикрывающий дверной проём, был отброшен в сторону, и перед ним возник юный миловидный парень в форме пика Сышен. Мягкая улыбка и тёплый взгляд — словно разогретые летним солнцем персики — довершал общую картину. — Приветствую даочжана, — Ши Минцзин вежливо поклонился. — Вы пришли к лекарю? — Я… — Ваньнин застыл, на мгновение забыв, что его лицо скрывает несколько слоев ткани, а сам он одет в плотное тёмное ханьфу. Ши Мэй не смог бы его узнать по внешности, даже если бы он и Чу Ваньнин того мира стояли в шаге друг от друга — но что насчёт голоса?.. — Это мой шиди, Чу Сяньцзюнь, — раздалось объяснение Хуа Бинаня откуда-то из-за плеча Ши Мэя. — Мы договаривались, что он мне поможет с приготовлением лечебных пилюль. Шиди — это Ши Минцзин, ученик школы пика Сышен. Чу Ваньнин склонил голову: — Рад приветствовать друга на пути совершенствования. — Взаимно, — Ши Мэй тоже поклонился, смущённо отступая. Ваньнин предпочёл бы, если бы Хуа Бинань сказал, что занят — но теперь он обязан был войти в лабораторию и рисковать быть узнанным. Ступая в полумрак относительно чистого но тёмного помещения он почему-то ощущал себя так, словно нечаянно опустил ногу в змеиное гнездо. Ши Минцзин аккуратно задёрнул полог у входа, оставаясь позади — и мужчина буквально чувствовал на своей спине его любопытный взгляд. — Чу Сяньцзюнь, мне нужна твоя помощь с приготовлением лечебных пилюль из корня женьшеня, — продолжил как ни в чём не бывало Хуа Бинань, всё ещё оставаясь где-то вне пределов видимости. Послышались шорохи в темноте, среди ящиков, набитых свитками, и всё это длилось по меньшей мере несколько неловких минут. — Я принёс рис и овощи, — решил предупредить Ваньнин, теперь уже ни в чём до конца не уверенный. Совершенно точно они с Бинанем ни о чём не договаривались. Вчера они расстались на пороге его гостевого дома, и оба были в плачевном состоянии. — Я могу зайти в другой раз, если вы заняты… — Рис? — наконец из-за ящиков поднялась тёмная фигура. Бинань не изменял себе: он продолжал скрывать лицо вуалью, но на этот раз носил её на восточный манер, оставляя открытыми волосы и глаза. Видимо, чем бы они ни занимался, шляпа мешалась — или, что еще более вероятно, вчера в реке утонула его единственная доули, и теперь лекарю приходилось довольствоваться тем, что есть. Однако он ведь мог бы снять вуаль хотя бы у себя в лаборатории — с какой стати ему не хотелось, чтобы его лицо видел Ши Мэй?.. К тому же, даже обладая самой что ни есть слабой ци, он мог просто вернуть потерянную шляпу элементарным заклинанием — почему он этого до сих пор не сделал? Чу Ваньнин продолжал молча смотреть на Хуа Бинаня, удерживая перед собой две пиалы с рисом. Только теперь он осознал, что будет некрасиво есть вдвоем, не предложив Ши Мэю тоже перекусить. Неловко вышло. — Я не то, чтобы голоден, — начал придумывать он, выкручиваясь на ходу. — Можете поесть вдвоём, пока я поработаю… Хуа Бинань, видимо, понял, в чем была причина заминки. В глазах его промелькнула неожиданная улыбка: — А я вот, напротив, уверен, что Ши Минцзин будет рад поработать, пока мы едим… Если я не ошибаюсь, ты ведь обедал в общей столовой днём? — он приподнял брови, обращаясь уже к Ши Мэю. Вопрос его прозвучал, как конкретное предложение отправиться куда-нибудь восвояси. — Да, разумеется, — Ши Мэй робко кивнул, отчего-то краснея. — Лучше мне заняться измельчением женьшеня… — он отошёл куда-то вглубь лаборатории, так что на фоне едва ли не единственного окна-щели виднелся теперь лишь его темный силуэт. Хуа Бинань подошёл к Ваньнину, забирая из его рук пиалы, мельком заглядывая в них. — Мне нравится рис средней остроты — Чу Сяньцзюню удалось угадать, что мне по вкусу? В его голосе снова слышалась отчетливая улыбка, и Ваньнин окончательно смутился. Казалось бы, самое время попросить прощения за вчерашний инцидент на реке — но горло его теперь словно пережало удавкой. Он не мог ни как-либо объясниться, зачем принес еду, ни уж тем более заговорить о случившемся. — Если рис в порции Чу Сяньцзюня окажется слишком острым, у меня есть чай, снимающий изжогу, — продолжил спустя несколько мгновений Бинань, так и не дождавшись какой-либо реакции. Что полагалось вообще отвечать на подобное? Чу Ваньнин хотел бы сказать, что изжогу у него разве что может вызвать то, как Бинань успешно пытается сгладить все углы, но это было бы крайне некрасиво. Сделав глубокий вдох, мужчина заставил себя ответить: — Мой рис в порядке, спасибо. Сказанное не походило на извинения. Так же мало оно походило и на благодарность. Они с Хуа Бинанем разместились на полу вокруг небольшого деревянного столика, на котором уже стоял заваренный чай и, после недолгой паузы, лекарь снова поинтересовался: — Не слишком ли много специй? — Нет, — Чу Ваньнин, прожевав рис, рискнул посмотреть на Бинаня и наткнулся на вопросительный открытый взгляд. В полумраке лаборатории глаза лекаря приобрели холодноватый оттенок прозрачной воды и отдавали не то зелёным, не то бледной бирюзой. Длинные светлые волосы мужчина собрал на затылке в аккуратный пучок, но несколько прядей всё же выбились на лицо. Под вуалью сложно было что-то разглядеть, но Ваньнин безошибочно почувствовал, когда тонкие аккуратно очерченные губы изогнулись в улыбке: — Я рад, что вы пришли. Пока Чу Ваньнин сосредоточенно пытался понять, почему от этих слов ему вдруг сделалось жарко, Бинань отправил в рот несколько кусочков обжаренных шиитаке. Выглядел он предельно расслабленным: каждое движение, каждый взмах ресниц говорили о спокойствии. Это была его территория, и, очевидно, именно здесь он чаще всего проводил время, получая удовольствие от работы. Чу Ваньнин вздохнул, вспоминая свою мастерскую уже второй раз за день. Быть может, если бы у него было место и инструменты, он бы снова смог, даже не обладая духовными силами, быть в чём-то полезным. Это могло бы вернуть ему хотя бы отчасти его прежнюю жизнь — хотя и она теперь казалась ему сном после того, как Тасянь-цзюнь несколько раз уничтожал всё, что он с таким трудом и тщанием пытался создать. — Вам нравится моя лаборатория? — вдруг поинтересовался Хуа Бинань, наливая себе и собеседнику чай. Вероятно, заметил, как взгляд Ваньнина перемещается по помещению. — Да, здесь… неплохо, — Чу Ваньнин кивнул. Он не ел с прошлого дня, однако аппетита не прибавилось, так что ему приходилось прилагать усилия, чтобы отправлять в рот рис. К счастью, беседа действительно отвлекала, делая процесс еды чуть более приятным. — Если вы решите остаться в Гуюэ, я могу отвести часть этого помещения вам, — Бинань пригубил чай, молча ожидая реакции. Ваньнин настороженно вернулся взглядом к нему, и понял, что лекарь за ним продолжает наблюдать. Знал ли он, что Чу Ваньнин мог думать о ночных стражах и том, как снова вернуться к хоть сколько-нибудь знакомому делу? Наверняка нет. — Когда-то я увлекался созданием разных механизмов, — решил описать он своё увлечение как можно более размыто. Разумеется, он не мог рассказывать о ночных стражах — в этом мире их изобрёл другой человек. Если он захотел бы продолжать работать, ему пришлось бы придумать что-то с нуля… но это всё-таки было лучше, чем доживать остаток лет опустошённым калекой, использующим чей-то осколок духовного ядра в долг. — Думаю, я смогу раздобыть кое-какие инструменты, если вы напишете для меня список, — Хуа Бинань снова улыбнулся, его лисьи прозрачные глаза едва заметно сощурились. — А что именно нужно? — отозвался вдруг тихо Ши Мэй, о существовании которого оба на какое-то время забыли. Чу Ваньнин одёрнул себя. В обществе Хуа Бинаня легко можно было потерять бдительность: этот человек поглотил его внимание настолько, что в какой-то момент он перестал замечать что-либо вокруг. Ощущение это было странным, и отчего-то неловким. Чу Ваньнин был рад, что всё ещё в доули, и лицо его надёжно скрыто — иначе его собеседники имели бы возможность наблюдать, как уродливо краснеет его лицо. — Мне нужны микрометр со шкалой, несколько отвёрток и ключей, пила… — он замолчал, качая головой. Было полной глупостью предположить, что кто-то сможет раздобыть всё необходимое. Когда-то давно, в другом мире, он имел доступ к старым свиткам некого господина Мужун Чуи, гения своего времени, умевшего создавать из простых материалов духовные орудия — и эти записи вдохновили его. Повторяя раз за разом техники и воссоздавая механизмы, в какой-то момент Ваньнин перестал ограничиваться тем, что писал его предшественник. Библиотека Жуфэн стала слишком мала для него, и он принялся искать свой подход. Теперь же навыки его притупились, знания были отчасти забыты — а сам он сомневался, сможет ли воссоздать хотя бы самый простой наручный чжугэ-ну. Едва ли такое оружие сможет сравниться с Тяньвэнь или Цзюгэ, однако… без него он чувствовал себя вовсе беззащитным. Возможно, ему следовало оставить непрошенные фантазии о мастерской, и просто купить то оружие, которое ему было нужно. — Мой учитель тоже мастерит, — Ши Мэй вовлёкся в разговор, не подозревая о том, какие мысли в этот момент бродят в голове Ваньнина. — Я могу попросить его передать вам инструменты, которые устарели, или которыми он больше не пользуется… — Не нужно! — Ваньнин так дёрнулся, что едва не разлил на себя горячий чай. Хуа Бинань каким-то чудом перехватил его руку до того, как та оказалась в опасной близости от чайника — и лишь это его спасло от неминуемого ожога. На несколько секунд всё замерло, словно в замедленной съемке — или, может быть, просто Бинань не торопился выпускать его ладонь из своей, а Ши Мэй поражённо молчал?.. Но в прикосновении этом не было ни страсти, ни наглости — оно было тёплым и успокаивающим. Чу Ваньнин с удивлением понял, что зачастивший пульс медленно приходит в норму, а чувствует он себя весьма странно — словно мёд, медленно растворяющийся в горячем молоке. — Думаю, мы сможем найти часть инструментов у мастеров палаты Сюаньюань, — тихо произнёс Хуа Бинань, осторожно разжимая пальцы. Ши Мэй всё ещё странно молчал, и почему-то лицо его разрумянилось, а глаза подёрнулись странной мечтательной поволокой, словно в воображении его разыгрывалась иная картина.